«Победителей не судят»

Skillet – «No… You'll never be alone» ATB feat. Olive - «You Are Not Alone» Константин Никольский – «Музыкант» Константин Никольский – «Мой друг художник и поэт» ♥ T9 – «Вдох-Выдох» Чтобы добиться нормального функционирования, личность должна осознавать собственную независимость. От финансового положения, места жительства, цвета кожи. От другой личности – в частности. Зигмунд Фрейд сказал, что человека можно считать больным уже тогда, когда он начинает задаваться вопросами о смысле жизни. И, в какой-то мере, он не покривил против правды. Хотя, если рассуждать, как Фрейд, стоит упечь в психушку всех до единого философов, теологов, математиков. Физики тоже подойдут, особенно те, кто изучает квантовые поля и следуют за Эйнштейном. Индивидуальность, испытывающая корреляцию, заведомо обречена на страдания. Она теряет основополагающую целостность, а распад – начало смерти. Социальная адаптированность – показатель стабильного психического здоровья. Если поведенческая модель выходит за рамки «нормы реакции», то рассудок обоснованно признается пошатнувшимся. Провал сублимации скрытых побуждений приводит к регрессии, и, как следствие, зависимому положению. Первый постулат психиатрии – «телесность разума». Но есть и еще один – «не навреди». А чтобы не навредить, нужно точно знать, что делать… Дженсен стоял в коридоре, прижимаясь спиной к широкой двойной створке, отделяющей его от кабинета на втором этаже. Выглядел он не лучшим образом – его фигура, поникшие под неподъемным грузом плечи, судорожно, в тике подрагивающий мускул под веком, гримаса страдания, исказившая красивые черты – сообщали о неподдельной, неистовой пытке, переживаемой мужчиной. Он стоял, потом начинал медленно ходить у проема, щелкал костяшками и заламывал руки, как рыдающая женщина. Кривился, словно от сильнейшей боли, лоб поперек перерезала глубокая морщинка, изгибы застыли, он то и дело закусывал нижнюю губу до алого бисера. Дженс помассировал виски. Череп раскалывался на осколки, а мысли метались, скреблись о теменную кость изнутри. Стресс, напряженное ожидание. Раб, предчувствующий следующий удар хлыста. Он снова прислонился к двери, посмотрел куда-то за спину вверх, во взгляде отражалось искреннее страдание. Сердце стискивало неумолимой ледяной дланью, оно физически осязаемо обливалось кровью. Плакала душа, и сам он, казалось, вот-вот взвоет, как агонизирующий зверь. Последние несколько минут из кабинета не доносилось ни звука, но Дженс знал, что тишина – гребаное затишье перед гребаной бурей. — Джей! — шестой. Шестой пронзительный крик. Шестой отчаянный призыв. Шестой обжигающий барабанные перепонки вопль. Он разрывает сознание надломленным голосом, больным и одиноким. Душераздирающим, полным тоски. — Джей… Всхлип. Едва слышный, безнадежный и бессильный, и оттого элементарно невыносимый. Терпение лопается, почти со слышимым щелчком, будто проржавевший обруч Железного Ганса, и самообладание покидает, отбирает возможность тормозить порыв. Дженс решительно повернулся, сорванно дыша, и мощным пинком выбил замок, закрытый специально, чтобы не впускать его внутрь. Распахнутый кабинет показал ему Мишу. Мужчина свернулся калачиком на полу у дивана, накрывая уши ладонями. Над ним на диване сидел Баренн, облик его явственно сквозил разочарованием, а во взгляде осуждение, но Дженсена, растерзанного наживую, вскрытого без анестезии, обвинениями не остановить. Он преодолел разделяющее его и Мишу расстояние в два шага, упал на колени, обнял сокрушенного, раздавленного реальностью любовника, прижал к себе, утешая лихорадочным шепотом. Всё его тело – руки, торс, стопы – сотрясала крупной дрожью ярость. — Т-ш-ш… Я пришел. Пришел, — поспешно говорил он надсаженным, потерявшим насыщенную бархатистость баритоном. — Тише, всё хорошо, — Дженс гладил возлюбленного по голове, как ребенка, успокаивал, чувствуя, как на груди ткань футболки промокает от слез. — Мистер Эклз… — начал психиатр, неодобрительно качая головой. Он намеренно разделил их, чтобы иметь возможность точечно воздействовать на Коллинза и его личность, но Миша запирался в себе, роняя редкие слова, обычно имеющие мало связи с терапией и много – с Дженсеном. Кричал, звал его, как только врач пытался привлечь его внимание, начинал бояться. Страха очень, душаще много, и голод – настоящая иссушающая жажда. Он не мог быть один, испытывая оглушающую потребность быть рядом с Дженсом. — Убирайтесь, — сквозь плотно сжатые зубы процедил Дженсен, даже не поворачиваясь. Он сокрушенно осматривал мокрые дорожки на щеках Миши и трясся от желания немедленно стереть с лица земли того, кто вызвал его слезы. — Вы не понимаете, у вас патологическая корреляция… — Я сказал – вон! — сорвался на крик Джей. Доктор, имея, по своему мнению, двух пациентов, а не одного, понял, что Эклз близок к аффекту, и ушел. Чрезмерная агрессия и гиперопека, ничего не изменяется. Только рядом с Коллинзом Дженсен становится похож на цивилизованного человека, когда же их разделяешь – происходит мощный, неподдающийся контролю коллапс. Оба в невменяемом состоянии, один замыкается, другой впадает в буйство. Эклзу врач, естественно, не сообщал, что пытается исподволь лечить и его, иначе можно вызвать приступы гнева такой силы, что, пожалуй, на том терапия и закончится. Сломанные люди, больше похожие на брошенные манекены. Право, шизофреники выглядят не так плачевно, ибо в их случае хотя бы известно, что именно нужно делать. Доктор Баренн впервые попал в подобную ситуацию. Психиатрический анамнез по большей части состоит из личной истории. Личная история его подопечных заставляла волосы на голове бывалого врача пораженно шевелиться. Невообразимый клубок, невиданных размахов неестественное, несоответствующее реальности переплетение эмоций. Глубокая, въевшаяся в подкорку аномалия. И если поначалу Энтони, как и положено, собирался разделить партнеров и заниматься их проблемами индивидуально, то за три недели попыток понял – это в корне неверная тактика. Они вросли друг в друга, завязли. Если их разлучить, начинается хаотичная регрессия. Люди, страдающие от клаустрофобии, имеют блок на ограниченные пространства, их болезнь обостряется в лифтах, подвалах и прочих тесных и темных помещениях. Эклз и Коллинз имеют блоки друг на друга. Нет любовника – нет выздоровления. Ради исцеления необычных пациентов Баренн прибыл в Вермонт из Калифорнии, арендовал жилье и поселился в Массене, приезжая в коттедж Шефферов раз в день. Иногда оставался на ночь, чтобы иметь возможность обсудить с Дженсеном его проблемы. При Мише он категорически отказывался говорить о себе или о самом Мише, зная, что некоторые темы заставляют Коллинза нервничать. Диагноз дался доктору нелегко – деперсонализация, затяжная депрессия, ПТСР. Один на двоих. Просто Миша не может игнорировать свои симптомы, раздавленный проявлениями психоза, а Эклз держится, опекая своего драгоценного возлюбленного. — Хэй, Родж, — поприветствовал Энтони в трубку. Он стоял на крыльце коттеджа Шефферов, устало хмурясь. Последний сеанс начисто вымотал психиатра. Эмпатичность испытываемых Мишей и Дженсом эмоций потрясала – казалось, от Коллинза до Дженсена сквозь стены и комнаты протянута невидимая нить. Взаимозависимость, привязка… Или действительно высшая духовная связь? Баренн не понимал. Первый такой сложный случай. — Привет, старик, — радушно откликнулся мужчина на том конце провода. Родж – близкий друг и коллега доктора, много лет назад они вместе закончили кафедру здравоохранения Гарварда, вместе проходили интернатуру, вместе подкидывали вверх шапочки бакалавров. Роджер Меркли опытный психиатр, а что наиболее важно – хороший слушатель. Энтони в данную секунду больше нуждался в поддержке, чем в консультации. — Что-то голос у тебя поблекший, — обеспокоился Меркли. — Устал, вымотался и погряз в собственной ничтожности, — пожаловался Баренн. Спустился по ступенькам, отошел подальше от двери. Эклз сейчас баюкает своего ненаглядного любовника. Именно баюкает, как малое дитя. Самое непонятное во всей ситуации, что Коллинз проявляет пограничную инфантильность лишь в общении с Дженсеном. Хотя это, в действительности, прогрессивное проявление, потому что, оставаясь наедине с Энтони, без Эклза, Миша ведет себя, как взрослый, абсолютно лишенный рассудка. Он сохранил самостоятельность в отношении личных потребностей, но в психологическом плане цепляется за свой блок с упорством утопающего, будто за последнюю надежду. Эклз, оставаясь в одиночестве, держится агрессивно и отчаянно, как дикое животное, загнанное в ловушку. Чувствует переживания Миши на ментальном уровне, черт – Энтони не поверил бы, не проверь самостоятельно! – да у него пульс и дыхание учащаются. Настолько глубокой взаимозависимости доктор еще никогда не встречал. — Тяжелый случай? Уже поставил диагноз? — участливо поинтересовался друг. Ему почти ничего неизвестно, кроме пространных объяснений о необходимости местного лечения. — Да, — недовольно поморщился психиатр. — Помимо посттравматического синдрома, потери персонализации и депрессии, осложненной ангедонией, раздвоение личности в тяжелой форме, — язвительно ответил он. Насторожился. Замолчал, задумался. Мысли у него замельтешили со скоростью света, он что-то прикидывал, сопоставлял на память. — Не смешно, — иронично протянул Родж. — Ты у нас специалист по расщеплениям сознания, не рассказывай мне, что не можешь справиться с каким-то жалким раздвоением, — отмахнулся он, посмеиваясь. — Нет, — отрешенно бросил Энтони. — Ты… — лицо у него просветлело, как будто он нашел разгадку давно мучавшей его тайны. — Не понимаешь, там все немного не так! — Для такого мастодонта, — с сарказмом перебил его друг. — Подобная проблема – детская забава. Сведи дуэт воедино – получишь соло! — Каждая личность в этом тандеме, дуэте, как ты выразился, автономна и почти самостоятельна, — медленно говорил доктор. На него снизошло озарение, правда, он еще не совсем осознал, как им воспользоваться на благо пациентов. — Что? — добродушно рассмеялся Роджер. — Не хотят признавать существование соседа? Утверждают, что единственные или, на худой конец, ведущие? — Нет, — задумчиво покачал головой Баренн. — Они прекрасно осведомлены о присутствии и существовании второго. Более того, они не могут полноценно функционировать по отдельности, только в симбиозе, — громкость его слов планомерно нарастала; дверца в зазеркалье, наконец, потихоньку, скрипя и нехотя, но открывалась. — И, что еще более важно, они регрессируют, если отлучены друг от друга. — Интересно, — удивился коллега. — Да на какой ступени такие блоки создаются? А как они взаимодействуют? — в Меркли проснулся азарт исследователя. Конечно, кому из сообщества по излечению скорбного разума не станет любопытно взглянуть на подобного индивидуума? — Дело в том, что физически они два разных человека, — звенящим от напряжения голосом выдал психиатр. — Черт, Роджер, это самый необычный случай в моей практике! — Эмпатическая корреляция? — с недоверием, некоторой насмешкой даже сказал Меркли. — Брось, Тони, подобные диагнозы – ересь! — Кинси и Галлахан упоминали о взаимокорреляции, несколько документально зарегистрированных случаев имеется! — возмутился Баренн. — Ты что, подвергаешь сомнению мою профпригодность?! — Да с чего ты делаешь такие выводы? – настаивал Родж. — Последний раз коррелированная пара попадалась Ассоциации более тридцати лет назад! — Не могу сказать, извини. Этика, — напомнил доктор. Разговор из дружеского перетек в консультационный, правда, разрешения на разглашение врачебной тайны никто не давал. За длинный язык практики можно лишиться только так. — Ты залазишь в дебри, — упорствовал Меркли. — Не забывай, что лицензию мы теряем только один раз. — Если я не смогу привести их к сингулярности, поверь, не сможет никто. Там… все очень запущено. — Удачи, старик, — пожал плечами друг. — Звони. — Спасибо, Родж, — поблагодарил психиатр и повесил трубку. Первый раз за три недели у Энтони Баренна поднялось настроение. Дженс в тот момент действительно баюкал Мишу. Сел, опираясь спиной на диван, положил его голову себе на грудь и слегка покачивался, стараясь усыпить. Муть, поднятая со дна сознания, медленно оседала, улеглось беспокойство, лишь щемило сердце, а от солнечного сплетения от молекулы к молекуле расходилась тупая боль, настоящая, физическая. Никакого самовнушения, ему реально невыносимо. И выразить словами полноту спектра эмоций, уже не рвущего, как раньше – всё давно разорвано – а тянущего за ошметки, невозможно. Груз, придавливающий к полу. Груз, лежащий камнем на глотке и не позволяющий дышать. Футболка покрыта слезами. Горькими от соли. Просто горькими. Когда Миша плачет, Дженсу кажется, что ему вырывают душу голыми руками – ломают ребра, вскрывают грудную клетку и выворачивают наизнанку какой-то трепещущий, кровоточащий комок, насмехаясь над слабыми протестами. Он думал, раньше ему было тяжело. Сейчас понимал, что элементарно ныл, как ребенок, индульгируя в собственном сознании. Миша заснул, цепляясь, как и всегда, за запястье Дженсена, дышал ровно и размеренно. Само понимание, что он спокоен, спит и ему не страшно, наполнило Джея невыносимым счастьем, выбило из-под век горячую влагу. Что нужно сделать, кому продать свою мелкую, трусливую душонку, чтобы вернуть все на свои места? Он не знал. Мог лишь прижимать к себе похудевшего любовника, аккуратно и нежно, не тревожа, и молиться всем существующим богам. О чем? О чем-нибудь. Хотя бы о чуде. Он сидел так около часа. Доктор его не беспокоил, зная, что охраняя сон Миши, парень становится малость невменяемым. Сам Энтони сидел внизу и делал набросок плана. Сложно работать с расстройством личности, о котором знаешь только по короткой двухчасовой лекции тридцатилетней давности, да из архивов Независимой психиатрической Ассоциации. В принципе, лечение этого расстройства сходно с процессом лечения раздвоения. Если принять тот факт, что пара, объединенная эмпатической корреляцией – один индивидуум, а не два, становится намного проще. Объясняются и инфантильность Миши, и гиперопека Дженсена. Раньше они объединялись общей тайной и запретными отношениями. Сейчас единственное, что их объединяет – любовь и неизмеримое чувство вины. Миша утопает в метанойе. Переосмысливает закосневшее в стереотипах и воспитании «я», защищается от кромсающей боли безумием, но хотя бы так, оставаясь беспомощным перед натиском реальности, он справляется. Помочь ему, и он встанет на ноги. С Дженсом сложнее. Он проблем не видит, концентрируясь на партнере, напрочь отметая собственные переживания. Они болеют вместе, и все равно врозь. Закрыты друг от друга, испытывают эмоциональную потребность друг в друге, но не получают, даже при тактильном контакте. Баренн отвлекся от своего занятия – наверху скрипнули половицы. Дженс успокоил Мишу и теперь несет его в спальню. Через несколько минут можно будет подняться на второй этаж и поговорить с одним из страдающего тандема. Эмпатическая корреляция… Глубочайшая зависимость друг от друга на уровне пяти чувств и эмоций. Феномен, который психиатры старательно пытаются расчесать под гребенку здравомыслия. На самом деле, сама связь не настолько редкое явление, если отойти от романтического контекста. Однояйцовые, то есть абсолютно идентичные близнецы поголовно, до единого подвержены корреляции. Они чувствуют настроение друг друга, физические проявления боли и даже смерть. Однако от исследований эмпатии отдает… ненаучностью, что ли. Домыслами, сказками. Кант, со своими априорными формами познания, описал трансцендентальность бытия, учил переступать через предрассудки и материализм. Но кто же сейчас помнит старика Эммануила, когда само понятие религии низведено до ярмарочного карнавала? Естественно, что коррелятивные пары находят до обидного редко. Некоторые всю жизнь живут, не осознавая собственной зависимости. Их психика не подвергается подобным потрясениям. По идее, они и не могут осознать, что безумны и их безумие – на двоих. По лестнице дробно застучали шаги. Доктор обернулся и заметил, как со второго этажа спускается… нет, летит Дженсен. Парень пулей проскочил по гостиной и скрылся у выхода, не преминув аккуратно, чтобы хлопком не испугать возлюбленного, прикрыть дверь. Энтони сокрушенно выдохнул, поднялся со стула, сложил записи в ящик – ребята специально отвели ему письменный стол. Мужчина частенько, раз в неделю обязательно, оставался в доме до утра, благо, что размеры и количество комнат позволяли. Правда, выспаться в ночи визитов ему не удавалось. Сон у Баренна, как у любого человека в возрасте, чуткий, а спальня Миши и, по совместительству, Дженса, смежалась с гостевой. От громких отчаянных воплей, казалось, прикорнувшие птицы с ветвей деревьев разлетаются, не говоря уже о людях. По крайней мере, после эмоционального всплеска спал Коллинз как убитый. Сейчас, пока док одевался и искал обувь, с улицы стал доноситься какой-то стук. Врач покачал головой – он имел представление, что увидит во дворе. Вышел, прислонился к перилам крыльца. Во мраке буйствовал Дженс. Сбоку дома пристроен чулан. Разнообразная строительная ерунда, инструменты, ящик для угля и дров. Колун. Парень со всего маху долбил топором по чуркам, хотя конец июня, камин разжигать никто не будет, ни к чему просто. Сначала рубил. Потом начал бить обухом, со стонами выпихивая воздух из легких. Сначала тихо. Потом все громче, удары сильнее, наконец, крик. Топор полетел в сторону. Щелчок зажигалки, пламя, дым. Пара минут – пальцы левой выщелкнули до фильтра скуренную сигарету, она полетела, рассыпая оранжево-красные искры. Гулкий стук в стену кладовки – кулаком. — Черт, — еще один. — Черт-черт-черт!!! Энтони знал, что сейчас он успокоится, потом они забинтуют ему разбитые кисти. Дженсен откинется на спинку дивана и немедленно вырубится, чтобы моментально проснуться по первому зову. Ему плохо. Чисто по-человечески Баренн сочувствовал им обоим. И пусть их жизнь, их отношения были наполнены взаиможестокостью, коварством и хитростью… Пусть он психиатр, и ныне знает, что они лишь глубоко психически нездоровые люди – хотя, не ему клеить ярлыки – так же он понимал, что за эмпатией, зависимостью и одержимостью стоит нечто большее. То, чего ему не исцелить. Вопрос, сможет ли он вообще исцелить их. Долгий стук, непривычный. Более длительный, упрямый, бессильный. Энтони подошел к углу дома и увидел, как Эклз с размаху долбит сначала с правой. Потом с левой. И обеими. Кривясь от боли и выкрикивая какие-то ругательства. — Вы разобьете себе суставы, Дженсен, — негромко сказал он. Встал, опираясь на стену. Наблюдал с интересом, фактически, у него под носом истерика, правда, более… благоразумная, что ли. Доктор осознавал, что парень не станет делать глупостей, никаких суицидальных наклонностей, несмотря на депрессию. Однако это обманчивое впечатление. Если его партнер по сумасшествию умрет, Эклз, не раздумывая, наложит на себя руки. Такова природа их заболевания. — Оставьте меня в покое, — огрызнулся Джей, не переставая изгаляться над своими конечностями. — Я и рад бы, — иронично протянул Баренн. — Но разве вы в покое? Сильно сомневаюсь, — пожал он плечами. Агрессия пациента пульсировала вокруг него, казалось, материальным полем, но психиатр знал, что Дженсен не причинит ему вреда. Хотя бы потому, что Энтони еще нужен им обоим. — Док, — из тона Эклза сочился, как яд, и капал на землю сарказм. — Вы решили помочь мне? — парень отстал от стены, повернулся к мужчине, склонил голову к плечу, копируя кинесику Миши. На лице его отражалось презрение. И смертельная усталость, страх, вина. Он гневался. И готов стоять на коленях, умоляя. — А вы сами как думаете, вам нужна помощь? — рассудительно ответил доктор. «Врач, исцели себя сам». Самый распространенный прием психиатрии. Да и психологии. — Я плачу вам триста долларов в час. Занимайтесь Мишей, — Дженс сжал изувеченные ладони в кулаки, даже не замечая, что они все в крови, и пошел в дом. — Боюсь, я не смогу заниматься его лечением, — притормозил его мужчина. — Мне не по силам его заболевание, — осторожно выложил козыри док. Ему необходимо привлечь Дженсена на свою сторону без пространных объяснений по поводу корреляции. Во-первых, вряд ли Эклз разбирается в психиатрии настолько, чтобы действительно уяснить, о чем речь. А объяснять по-простому, ему, натестостероненной машине смерти, как минимум, неразумно. Он пребывает в полной уверенности, что глубоко влюблен, и не грешит против истины, но отрицать воздействие привязки, сильнейшей привязки, нельзя. Это вам не какая-то там привычка! Если Коллинз упадет и сломает кость, физическая и ментальная боль станет пыткой обоих. Никаких шуток. И в том состоянии, в котором сейчас находится Эклз, есть лишь два цвета – черное и белое. В горе Джей – категорический максималист. Он услышит либо: «вы оба психи, вас надо лечить», либо: «вы не влюблены, а просто псих». Итог – полный провал. Потом приедет какой-нибудь прохиндей, коих немало в психиатрическом братстве, начнет пичкать Коллинза антидепрессантами, ему станет еще хуже, его положат в стационар… Привет, два хладных трупа. Нет уж. Есть и «во-вторых». Дженсен не должен знать подробностей. Баренн – доктор. Психиатр. А если говорить на человеческом языке – манипулятор и лгун. Сейчас нужно вывести пациентов на стадию доверия. Посмотри, наконец, Миша Дженсену в глаза, тот бы уже руки доку целовал, но пока слишком рано. Визуальный контакт – высшая степень заинтересованности или откровенности. Пока что они не готовы. — Почему? — моментально нагрелся Джей. За те три недели, что Энтони наблюдал за Коллинзом, Дженс навел справки в сети. Информации о докторе Баренне было мало. Диплом, место учебы, практика. Куча научных трудов, преподавание. Всё. Ни об одном его частном пациенте – ни слова. Говорит, безусловно, о том, как строго док блюдет профессиональную этику. Опять же Ассоциация о нем отзывалась исключительно хвалебно. Если даже он не сумеет поставить Мишу на ноги, то, черт возьми, никто не сумеет! И… Дженсен навеки останется с осознанием – он свел с ума единственного дорогого, единственного стоящего человека в своей убогой жизненке. Отобрал его сам у себя. Своими меленькими махинациями и игрой на нервах. — У меня недостаточная квалификация, — продолжил давить врач. — Сожалею, но я не могу ему помочь. — Черта с два! — взорвался Джей. — Не вешайте мне лапшу на уши. Я прекрасно осведомлен о вашей квалификации! Чего, — он подозрительно нахмурился, — вы хотите? Денег? Я мало вам плачу? — Отнюдь, Дженсен, вы очень щедры, так что дело не в финансах. Для меня работа над мистером Коллинзом невозможна, — ключевой термин. Тот самый, намертво привязанный к блокировке подопечного, к его боли, страху и чувству противоречия. Он пробуждает в Эклзе бурю – упрямство и упорство. Придает ему сил противостоять неприятностям. — Тогда, — тон актера похолодел, глаза отражали снисходительное пренебрежение. — Кто может? — Вы можете, — внезапно огорошило его. — Это что, первоапрельский розыгрыш в конце июня? — снова накалился парень. — Побойтесь Бога, — упрекнул доктор. — Мне – разыгрывать пациентов? Никогда. Понимаете, — он приблизился, панибратски закинул на плечо Дженса руку и повел его в дом, перевязать поврежденные кисти. А по пути рассказывал, даруя ему надежду. Ниточку к спасению. — Миша переживает глубокий шок из-за своих поступков по отношению к вам. Он испытывает очень сильное чувство вины, сильное настолько, что оно подавляет его способность ясно мыслить, — Энтони посадил Дженса на стул, снял с полки аптечку с бинтами и перекисью, начал мастерски обрабатывать марлевым тампоном сорванную кожу. Джей словно отмер и недовольно зашипел. — Док, мне больно, — беззлобно возмутился он. — По стенам стучать не больно? — иронично поинтересовался Баренн. — Нет. Я… — парень запнулся. — Почти ничего не чувствую в такие моменты. — А знаете, почему? — как лектор, спросил психиатр, выбросил испачканную кровью марлю, нанес на глубокие ссадины – кое-где сорвано до мяса – гель и принялся привычно заматывать левую кисть. Эклз чуть ошалело покачал головой. — Ваше состояние называется аффектом. Кратковременным расстройством настроения, психозом. Миша примерно в таком же состоянии, но сугубо эмоционально. — А от меня-то вы чего хотите? — обескураженно протянул Дженс. В голосе его проскочили умоляющие нотки, что нестранно – возможность вывести Мишу из затяжного штопора волновала его любовника. Заставляла нетерпеливо дергаться. — Убедите Мишу, что, невзирая на прошлое и болезнь, любите его, — вдруг сказал Энтони. Обрезал бинт, закрепил повязку. Он не впервые – третий или четвертый раз перевязывает Дженсу искалеченные руки. — Само собой разумеется! — буркнул скрытный Эклз, не особенно радостно, со смущением воспринимающий темы, касающиеся его чувств к Мише. Баренн устроился на стуле напротив, сцепил пальцы в замок. — Для вас – разумеется, — как ребенку втолковывал он. — А для Миши его собственная память – убийца. Он смотрит на свои поступки и осуждает себя. Обвиняет во всех, даже ваших, грехах. Он уверен – его невозможно любить. А раз невозможно любить, то и простить невозможно. Пока он считает себя обузой и помехой, он не встанет на ноги. — Что от меня требуется? — сосредоточенно произнес Дженс. — Будьте собой. Сейчас вы – непоколебимая скала. Вам не больно, не страшно, не обидно. Вы ведете себя так, словно вам все равно. — Неправда! — с негодованием воскликнул тот. — Для вас – да. Миша же смотрит на мир через призму своего жестокого поведения и считает, что вы должны хотя бы злиться на него. А раз вы не гневаетесь, значит, вам наплевать, — психиатр нашел средство свести разделенные коррелятивные личности. — Говорите с ним. Говорите, что его поведение было ужасным и расстраивало вас. Говорите, что любите его. Что без него вам будет плохо. Донесите до него мысль – как бы кошмарно он с вами не поступал, ваша жизнь без него станет еще кошмарнее. — Я не могу, — ошеломленно помотал головой Эклз. — Не могу, понимаете? — повторил он. — Когда я говорю… вы видели, как он реагирует! Я убью его своими претензиями! — возмутился Дженсен. — Нет… — Слезы – проявление эмоций. Живых. Настоящих. Рыдая и прося у вас прощения, он выплескивает свою невыносимую боль. Естественно, что он сожалеет и считает себя виноватым. Но говорить ему, что вы простили, больше не советую – Миша не поверит. Говорите, что простите потом. Говорите, что любите, — убеждал Энтони. «Давай, Дженсен, услышь меня!» — Мне… — Эклз отвернулся, закусил губу. — Мне надо подумать. Ваша идея, — рваный выдох, — слишком рискованна. — Подумайте, — снизошел док. — Но недолго. Чем дольше тянете, тем ему хуже.