«Победителей не судят»

Florence And The Machine – «Only If For A Night» Florence And The Machine – «Spectrum» Дженсен спускался по лестнице, впереди грузно топал по ступеням Энтони. Вечер, уже сумерки спустились, а они только-только закончили «разбор полетов». Несколько недель назад, спустя трое суток после разговора, Эклз согласился на методику Баренна, чем, в принципе, доктора не удивил. Дженсу нужен Миша, и ради его выздоровления тот готов пойти и на жертвы, и на риск. Началась терапия. Реагировал Коллинз неоднозначно. То замыкался, не отзываясь, в том числе и Дженсену, то кричал и боялся – обоих. Сдвиги, настоящие сдвиги в лечении, появились совсем недавно. Как-то поутру Эклз, проснувшись, переполошился – Коллинза, вопреки обыкновению, рядом не оказалось. Нашелся Миша внизу, в гостиной, у рабочего стола Баренна. Мужчина сидел на полу, подобрав под себя ноги, вокруг валялись документы и выписки из медкарты, другие бумаги – важные и не очень. Сначала парень испугался, а потом, когда обошел любовника, увидел, что тот что-то быстро пишет. При ближайшем рассмотрении оказалось, что Коллинз рисовал – ручкой, начерно, без эскизов, абрисов и точности. На листе формата А4 новоявленный художник изобразил Джея в профиль. Неаккуратный портрет, но сходство поразительное, что само по себе изумляло – раньше Коллинз никогда не проявлял интереса к изобразительному искусству. Энтони рисунку заметно обрадовался, ибо творчество в любом его воплощении – распространенный способ для выплеска подавленных эмоций, и применяется для лечения не только ПТСР, или психозов – арт-терапию назначают даже при шизофрении и паранойе. Исцели себя сам. Мише никто не говорил, что нужно делать, никто не подталкивал его в верном направлении. Он сам, по наитию, нашел правильный выход. С тех пор он рисовал все чаще и все виртуознее. Баренн в следующий визит привез ему упаковку ватмана А-1 и графитовые мелки. Правда, сюжет на его творениях неизменен – Дженсен. Лицо крупным планом анфас и сбоку, или лишь глаза и брови, редко фигура. Монохром и палитра, иногда тушь. Мелкие детали исполнялись со столь скрупулезной тщательностью, что несложно пересчитать ресницы, обрамляющие веки или волоски в челке. Дженс как-то обмер, словно парализованный, сраженный ударом молнии, с гримасой боли, в смятении и отчаянии над одним из этюдов с воистину пугающим содержанием – кроваво-черные тона, тяжелые звенья цепей, решетки. Поблекшая зелень радужки под пеленой кристально прозрачных слез. Бархатистая, с приятным пушком кожа, покрытая загаром… и бордовыми кляксами. Мука в изломах и изгибах. Неконкретная, размытая композиция, состоящая из разрозненных деталей, соединенных в чудовищное целое, и Эклз в точности знал, о чем думал Миша в момент работы. Ватман дышал страданием, страхом, виной. Своими рисунками Миша говорил о том, что его радует и пугает, кричал и шептал, просил и приказывал. Умолял и требовал. Джей терпеливо ждал. Он послушно выполнял предписания Энтони, фактически до абсурда. Парень уже познал вкус надежды, и нет ничего невероятного или странного в том, что он стремился закрепить успех. Стремился вернуть себе своего партнера по сумасшествию… и просто любимого человека. — Выглядишь… — док повернулся к Дженсу, с беспокойством осматривая тени под глазами и поникшие плечи. — Измотанным. — Я последние несколько дней, — Дженс глубоко вздохнул, потер глаза, чуть надавливая на веки подушечками пальцев, потом помассировал виски, — почти не спал. — Кошмары? — в голосе Баренна проскользнул профессиональный интерес. Он присел на кресло в гостиной, закинул ногу на ногу. Неуловимо улыбнулся, заметив выражение недовольства в мимике подопечного. Доверять психиатру актер еще не научился. Даже не то, чтобы доверять… Эклз считает, что общение с душевным лекарем – проявление слабости. Некоторая доля шовинизма присутствует в характере мужчины, которому уже за тридцать, но все продолжают называть его парнем за озорную смешинку в глубине кромешно-черных зрачков, сейчас, правда, чуть погасшую, и неиссякаемый оптимизм. — Нет, — покачал головой Джей. Тяжело упал на диван, откинулся на спинку, запрокидывая голову. Зажмурился. Помолчал. — Миша долго не ложился. И я вместе с ним, да и вообще… — Нет необходимости так тревожиться, — вскинул бровь врач. — У него свой режим, у тебя свой. Его состояние достаточно стабилизировалось, чтобы ты мог не бояться его внезапных самостоятельных прогулок. Тем более что ты внимательно следишь за тем, чтобы двери были закрыты. Он не сумеет уйти… — Док, я понимаю, что излишне трясусь. Но просто не могу расслабиться, когда он бодрствует. — Я бы предложил тебе донормил, но ты же остервенело отказываешься от фармакологии, — пожал плечами психиатр. — И буду отказываться, — не открывая глаз, ответил Эклз. — То, что можно вылечить без химии… — Помню-помню, — мягко перебил его Энтони. — Скажи мне вот что – как ты планируешь работать? Знаю, у тебя скоро начинается сезон. — Если понадобится – откажусь от съемок, — отмахнулся Дженс. Встал, подошел к шкафчику, провернул в маленькой замочной скважине ключ, вытащил виски. Поднял его, предлагая Баренну, но тот отказался. Тогда он достал один стакан, налил себе на два пальца. Выпил пару глотков, долил еще, прикинул немного и снова сел, прихватив бутылку с собой. — Про вас, — усмехнулся мужчина, — и без того по сети ходит достаточно слухов. — Н-да? — саркастично протянул Дженс. — Что говорят? — Особенно лояльные пишут, что вы получили вид на жительство и сбежали в Объединенное Королевство, чтобы заключить брак. Ультра же утверждают, что вы… как там? — он нетерпеливо прищелкнул пальцами, вспоминая распространенный сленг. — А! Кинули студию, проворачивая махинации со счетами CW, чтобы, опять же, сбежать, правда куда именно, никто не рискует предполагать. — Кто бы сомневался, — недовольно хмыкнул Эклз. — Пока ни у кого нет конкретных доказательств нашей связи, я на них клал с прибором. Сильные говорят в лицо. Только слабые раскрывают рот за спиной, — более агрессивно, чем следовало бы, закончил он. Выпил залпом, налил себе еще. — Ты слишком много гневаешься. И, — док повел рукой в сторону столика, увенчанного Jameson, — слишком много пьешь. — Да бросьте! — возмутился Дженс. — Я пью впервые за два долбаных месяца! — В твоем состоянии релакс со спиртным легко войдет в привычку, — слегка упрекнул его врач. — Ты должен научиться справляться с проблемами без употребления психоактивных веществ. Иначе твоя подозрительность к лекарствам выглядит, как минимум, неуместно. — Хорошо, — согласился Эклз. Влил в себя остаток виски из стакана, резво поднялся и убрал алкоголь обратно в импровизированный бар, заперев дверцу на замок. Миша мог случайно добраться до экстренного запаса Дженсена, а пить ему категорически противопоказано. — Рад, что ты ко мне прислушиваешься, — удовлетворенно отметил Баренн. Дженс повернулся. Усмехнулся с довольством. — Миша сегодня смотрел на меня, — объяснил он, подавляя вдохновенную улыбку. Светился изнутри и искренне, как ребенок, радовался произошедшему. — Поставьте его на ноги, и можете меня на дыбу подвесить, мне индифферентно(*1), — в тяжелом специфическом термине исподволь прозвучала шпилька – камень в огород врача, повсеместно употребляющего малопонятную абракадабру. — Не стоит давать столь опрометчивых обещаний, молодой человек, — пожурил его Энтони. — Ты слишком легко бросаешься словами. — Вы не понимаете, — отмахнулся Джей. — Миша – все для меня, особенно учитывая тот факт, что он все, что у меня осталось. Даже… — чуть помолчал он. — Не так. Независимо от того, чем я когда-либо буду обладать, Миша – единственное воистину значимое и ценное. Врач в действительности понимал его намного лучше, чем Эклз мог бы себе представить. Едва рассчитав масштабы представшей перед ним проблемы, Энтони составил план лечения, дал пару взвешенных советов, и коррелятивная пара, практически без вмешательства, начала наверстывать утраченное единение. Конечно, купировать острое чувство вины еще не удалось. Они довели себя до критической фрустрационной(*2) точки, за которой неминуемо следует регрессия. И сублимировать(*3) неудовлетворенные эмоциональные побуждения, несомненно, слишком рано. Влияние Баренна на уникальный тандем и лечением-то нельзя назвать, хотя бы потому, что лечить можно лишь тогда, когда личность признает собственную потребность в помощи со стороны. А личность на данный момент далека от сингулярности(*4), она не дышит, не чувствует составляющие, не взаимодействует. Когда Миша и Дженсен достигнут, наконец, консенсусной(*5) общности, тогда и наступит момент, чтобы начать непосредственно процесс исцеления. — Ты стал откровеннее, — похвалил его психиатр. Эклз раскрывался постепенно, нехотя. Отчасти интроверт и неожиданно отчетливо выраженный холерик – невероятно сложное сочетание. Он в принципе со скрипом идет на контакт, как интроверт, привыкший следовать избранной линии поведения с порой раздражающим упрямством. Обладает впечатляющим самоконтролем в парадоксальном сочетании с эмоциональной безапелляционностью, как холерик. Мгновенно концентрируется и отдается деятельности, легко меняет занятия, презирая скуку. Ревнив в отношении глубоких чувств и внутреннего состояния. Недоверчив, любит одиночество. Душа компании, порой испытывает острую потребность в общении. Смесь несмешиваемых компонентов индивидуальности, что и провоцирует проблемы. За два месяца Энтони сумел вытащить из Дженса лишь то, что он до помешательства влюблен и простит Коллинзу самый страшный грех. Обсуждать наболевшее, груз, свалившийся на плечи, муку, грызущую сердце – наотрез отказывался. — Это льстит мне, как специалисту. — Ваше самолюбие тешит тот факт, что вы вскрыли мне черепушку? — невинно поинтересовался Дженс. С долей иронии. Ему импонировал Баренн. Предубеждения актер испытывал только к его профессии. — О, я и не пытался! — со снисхождением фыркнул доктор. — Иногда специалисту приходится допускать намеренную жесткость к пациентам, бить по уязвимым точкам, вытягивать их затруднения на поверхность. С тобой – не тот случай. У тебя не столько психические, сколько психологические проблемы. Ты замкнут на одном человеке, что никоим образом нормальным считаться не может. Твое настроение и поведение кардинально изменяется пропорционально настроению и поведению Миши, — Баренн замолчал, размышляя, стоит ли продолжать. В конце концов, установившееся доверие между Джеем и Энтони шаткое и нестабильное, способное обратиться в пыль от неверного слова. — Ты… — решился-таки он. — Никогда не задумывался над патологичностью вашей связи? — Дженс отвернулся и чуть покривился, вспоминая безвозвратно истлевшее «вчера». В мыслях мелькали отрывки былого, погружая в потерянное, звенящее счастье… такое далекое теперь. Такое неправдоподобное. — Не уверен, что есть резон, — наконец, ответил Эклз. — Вы знаете, что наш роман развивался молниеносно. Завертелся, как калейдоскоп, тормозить и рефлексировать времени не нашлось. Я, естественно, ощущал, что у меня чердак сносит. Ощущал, что происходит что-то необыкновенно-странное. Но нечто, более могущественное, чем мое сознание, диктовало – Миша мой человек. Для меня, — он смущенно, с оттенком застенчивости улыбнулся, а теплый, отрешенный взгляд его созерцал где-то далеко, там, в темных гримерках студии и складках шелковых простыней, обволакивающих постель спальни в квартире высотки района Сансет. — Я подозревал, что спятил, задолго до того, как мы… — Дженс осекся, заливаясь трогательным румянцем. — Не имеет значения. Все, что за нашей чертой, несущественно и мелочно, док. — Ты многое вкладываешь в ваши отношения, — веско произнес психиатр. — С таким… самопожертвованием. — Уверен, что именно так и должно быть, — недоуменно свел брови Дженсен. — Иначе отношения теряют всякий смысл. Понимаете… — он вновь смутился, помедлил немного. Усмехнулся и, преодолевая порог своей скрытности, посмотрел на мужчину с полным осознанием правоты. — В любви искони кто-то целует, а кто-то подставляет щеку. В том её суть. Дарить безвозмездно, ничего не требуя взамен. И мне, откровенно говоря, безразлично, кто из нас с Мишей на каком месте оказался. Мы просто заняли эти места. Нам… щедро позволили их занять. Некоторые проводят отпущенный Богом срок, потребляя. И я искренне сочувствую им. — Ты отдаешь себе отчет в том, что целиком зависишь от присутствия в твоей жизни другого человека? — врач спросил без подвоха, не преследуя никаких целей. Не удержался, поддавшись любопытству. Слова Дженсена, его монументальная вера – завораживали. От них веяло энигматичностью и абиссальной семантикой, скрытой от тех, кто обречен не познать душевной хвори, имя которой – любовь. — Да, — кивнул Джей. — Конечно, черт возьми, отдаю. И принял это, ни секунды не жалея. Актер улыбнулся. Он часто – широко и заразительно – улыбался сегодня. Вечером он, спрятавшись в спальне, подальше от бдительного и наблюдательного доктора, оттирал со скул предательскую соленую влагу, смочившую густые светлые ресницы. Слезы, напоенные сиянием души. Миша смотрел ему в глаза. Поддерживал визуальный контакт, высшее проявление заинтересованности и откровенности. Смотрел спокойно, минуты полторы, пока синь не заволокло пеленой от напряжения. Дженс, раздавленный и оглушенный свершившимся, едва ли не чудом выпал из кабинета и рванул в комнату, пытаясь подавить сочащиеся сквозь поры эмоции: смех – слегка истеричный, плач – выстраданно-настоящий. Ярчайший, разрывающий на ноющие ошметки коктейль, но Джей справился, как справлялся раньше. Радость подчас не менее мучительна, чем боль. Изголодавшейся, истосковавшейся по свету душе тяжело одномоментно пережить настолько интенсивный, тактильно осязаемый поток. Теперь Эклз сидел напротив Баренна на диване и явственно засыпал на ходу. Дженсена вымотал истекший день, несмотря на его несомненную радужность. — Что станет с тобой без него?.. Психиатр ошеломлен, поражен до костей. Эмпатическая корреляция. Умные слова ученых мужей, по сути своей являющихся лишь лабораторными крысами, изучающими друг друга, и призванных причесать под гребенку здравомыслия нечто, упрямо не желающее причесываться. Доктору казалось, что он стоит на краю пропасти. Бездна внизу манит, а почва из-под ног уходит, унося с собой все его релятивистские(*6) представления о мире. — Не… знаю, — честность. Подкупающая, сметающая преграды, выросшие на пути, неистовым течением откровенности. — И знать не хочу, — он не озвучил, но в уточнениях нет необходимости. Сомнений не оставалось – Дженсен заранее осведомлен, что будет с ним в стылом одиночестве. — Ты… — отчетливо вымолвил Энтони. — Еще более безумен, чем я предполагал. — Мы оба, — Джей неопределенно махнул рукой куда-то вверх, показывая на второй этаж, — безумны, док. Наверное, наша болезнь – первое, что нас объединяет. Контрольный в висок. Баренн на секунду заподозрил, что его подопечный в полной мере, с пугающей проницательностью осознает подтекст сказанного, но на лице Эклза отражалась лишь усталая надежда. Утомленный восторг. Ни следа двусмысленности, он прозорливо, на уровне инстинктов, видит положение дел абсолютно правильно. И абсолютно добровольно ничего не желает менять. — С Мишей ситуация прогрессирующе приближается к пограничной черте, — уклончиво сказал врач, решив переключить разговор на более безопасные темы, чем закоулки и тонкости идей, граничащих с авантюрной ересью. Смешно, но авантюрны и еретичны вышеназванные идеи не для Дженсена. Рациональный и прагматичный до суставов психиатр внезапно начал колебаться. Первое правило любой отрасли медицины – не проникаться проблемами пациентов. Абстрагироваться от личности и личного, фиксироваться на объективных фактах, сосредотачивать внимание на существующем диагнозе. Однако ныне Энтони вдруг ощутил едкие сомнения. Что, если есть нечто нематериальное? Не далекий Бог, представленный отрешенным и даже бесстрастным к своим детям, а немедленное, осязаемое присутствие каких-то непостижимых сил, не доступных для осмысления незрелого разума? — Можно более конкретно? — Дженс заставил себя выпрямиться и разлепить настойчиво смыкающиеся веки. Но, невзирая на то, что беседа коснулась животрепещущей для него темы, парень не сдержался и широко, раскатисто зевнул. Баренн глянул на него неодобрительно, но знал – откладывать бесполезно. Дженс немедленно взбодрится и начнет канючить, упрашивать, требовать, злиться и психовать до тех пор, пока не добьется желаемого. Во всем, что напрямую касалось Коллинза, Джей проявлял удивительную целеустремленность. — Мы постепенно выводим его из глубокого шока. Поддержка визуального контакта – яркое подтверждение стабильного и стремительного улучшения. Он приближается к пограничной черте – состоянию, обусловленному шаткой балансировкой между терминальной стадией психоза и здравомыслием. Он не переходит порога, но и, если не пускать на самотек, не регрессирует. Аффект – продукт потрясения, какого-то переломного события, мысли, возможно. Вывести его из-за пограничного порога может либо длительная терапия, мягкая и деликатная, либо новая встряска. В последнем случае ожидаем как резкий скачок в лучшую сторону, так и сокрушительная деградация. Не исключено, что его неокрепшей психике будет нанесен мгновенный, тотальный урон. Без шанса на исцеление, — добил его Энтони. — И что это значит, проклятье? — насторожился Эклз. Закинул ногу на ногу, свил предплечья на груди в замок, закусил нижнюю губу. Невербально сообщал о страхе, вызванном словами психиатра. — Его необходимо беречь как зеницу ока. Ты весьма щепетильно относишься к его покою, и я неоднократно указывал и упрекал тебя за гиперопеку, которой ты окружаешь Мишу, но сейчас вынужден посоветовать удвоить усилия. Параллельно нужна масса впечатлений. Ему требуются прогулки, постоянный доступ к карандашам и ватману. Он рисует только тебя, Дженсен. Как думаешь, о чем говорит его постоянство? — задал наводящий вопрос Баренн. Дженс только вопросительно приподнял бровь. У него очень выразительное лицо, мимикой он способен передать почти полную гамму испытываемых чувств. — Весь мир Миши, целая вселенная, вертится вокруг одного аксиомного стержня – тебя. Больше ничего и никого. Если он не будет контактировать с другими людьми – ну, тут я согласен, идея не очень подходящая – природой, живыми существами, не будет и прогресса. — Вы знаете, мы не можем гулять в городе, — буркнул Дженсен. Ему и самому удовольствия не доставлял тот факт, что Миша постоянно находится в доме, как зверь в клетке. — Только в окрестностях коттеджа, здесь частная территория. — Большего я и не прошу, — согласно кивнул доктор. — А засим, — он глянул на наручные часы, — позволь откланяться. Мне еще до города два часа ехать. — Оставайтесь у нас, — радушно предложил парень. — Нет, завтра с утра у меня много дел в Массене. А потому – до свидания. — До завтра, док, — махнул ему рукой Дженсен. Провожать визитера не надо, на двери подобие английского замка, защелкивается автоматически, а в долгих прощаниях Баренн не нуждается. Доктор вышел во двор, сел за руль. Немного посидел, укладывая в извилины полученную информацию. Если исходить из реакции Эклза, он воспримет новость о существующей взаимопатологии уравновешенно. Он и сам многое понимает, чувствует, не отдавая в том отчета, истинную подоплеку испытываемой привязанности. По идее, корреляция не лечится, лишь купируется. Разделить зависимую пару – подписать обоим смертный приговор. И можно бы вообще не беспокоить подобных пациентов, если бы не нарастающая сила корреляции. Рано или поздно, интересы партнера по безумию начинают радикально превалировать над собственными. Этакий самоубийственный альтруизм, когда безоговорочно бросаешься в воду, хотя плавать отродясь не умел. Проявления патологии выходят из-под контроля, становятся губительными. Приводят к настолько плачевным последствиям, всю глубину которых не дано понять даже психиатрам, элементарно из-за недостатка данных. В разговоре с Меркли Энтони упомянул, что это самый необычный случай в его практике, и не преувеличил. Если откровенно – случай не необычный, а уникальный. Пожалуй, будь состояние пациентов более неуправляемым, а год на дворе – более консервативный, их бы изучали. Целым институтом психиатрии, как мартышек. Кто сказал, что психиатры должны быть гуманными? У врачей, лечащих скорбный рассудок, есть железное основание назвать сумасшедшим самого здравомыслящего человека, насколько бы высокого полета птицей он не являлся. Они по большей части циники и разуверившиеся в чистом и духовном мизантропы. Шизофрению всего шестьдесят лет назад лечили принудительно, электроимпульсом, пропускаемым напрямую через височную долю. Как думаете, лишь статистически – сколькие из пациентов выходили из клиник не полными дебилами с прожаренным мозгом? Как говорится: «мы то, что мы едим». О психиатрах многие отзываются, как о личностях, кардинально не отличающихся от своих больных. Баренн был… иным. Он помнил нечто играющее всполохами духовности. И сейчас, откровенно любуясь одухотворенной одержимостью в палой зелени, та духовность просыпалась реминисцентностью, по праву требуя своей доли человечности. Пугающе-манящая, возбужденная эйфоричность вскипала в венах немолодого мужчины. Он чувствовал себя взбудораженным и свободным… Словно сам безоглядно и бесконечно влюблен. Он где-то внутри усмехнулся – наверное, подхватил от подопечных гормональный фон. Химия между ними, наплевав на апатичную болезнь и полное отсутствие обратной связи, искрит и потрескивает всполохами статики, кажется, воздух вот-вот вспыхнет. Да. Они определенно созданы друг для друга, «идеальная пара». Улыбаясь, Энтони Баренн вывернул руль и направил автомобиль в сторону 37 междугороднего шоссе. Дженсен тоже не торопился наверх, несмотря на отчаянную зевоту. Заклиненные до тетануса мышцы не отпускало, даже принятый алкоголь не помог. Парень слегка захмелел, усталость, недосып и переживания давали о себе знать. Он испытывал явственную благодарность к Энтони. Тот слушал его, не перебивая, не пытаясь втюхивать свою психохрень, просто принял долю тяжести, что непрестанно давила на грудь Дженса, вот уже многие месяцы. Сначала выматывали Мишины заскоки, никакой поддержки или помощи. Потом самый дорогой, самый важный для Дженса человек выпал из реальности, и последнее куда хуже любого Мишиного заскока. Во всех смыслах. Последние несколько недель, как раз с того дня, когда Коллинз пошел на поправку, сон для Дженса превратился в настоящее испытание. Сознание, насыщенное неизбывным трэшем, подрасслабилось; начали проскакивать разного рода глупости, не имеющие совершенно никакого отношения к существующим проблемам. Напоминающие, что он еще живой. Миша всегда спал под боком Эклза. Когда не спал, сидел рядом, как и прежде, цепляясь за запястье любовника обеими ладонями. Джей очень чутко реагирует на пробуждение Миши, просыпается в унисон. Они до визжащего редко, но лежат на кровати, лицом друг к другу, только Коллинз старается сползти ниже, так, чтобы спрятать глаза. Дженс негромко, в полголоса говорит. Рассказывает о том, как отчаянно скучает. Как невероятно устал от леденящего одиночества. Как нуждается в Мише и, конечно, насколько сильно любит. Просит прощения и просит вернуться, грохочет и шепчет, баюкая возлюбленного бархатистым баритоном. Сам засыпает, крепко прижимая Коллинза к себе, иногда чувствуя, как на талию, несмело обнимая, ложится предплечье. Четыре дня назад Джей проснулся от прикосновения подушечек пальцев к подбородку. Миша аккуратно вырисовывал на челюсти, переносице, скулах какие-то абстракции, словно тактильно запоминал контуры и текстуру. Застенчивое прикосновение, пугливое, робкое. Теплое, родное до одури. Пьянящее. От нехитрой ласки дыхание у Дженса перехватило, а сердце начало биться изнутри о ребра с такой силой, будто пыталось проломить грудную клетку насквозь. В паху тут же свернулся обжигающий клубок, каждый нерв заныл, вымаливая почти забытой истомы. Он лежал, не давая себе права даже прикусить губу, едва ли не скрипя зубами от напряжения, изнемогая от жажды и не смея нарушить пронзительной непорочности момента. Уговаривал себя, как умел, но, когда прикосновение спустилось с подбородка на шею, не сдержал короткого сдавленного стона – голодного, сквозящего неудовлетворенностью. Миша тут же отпрянул. Замер, боясь разбудить, наверное. Спустя минут десять слух Джея уловил размеренный шум дыхания – Миша вырубился. А Дженс не мог нормально спать, подряд третью ночь. Тело требовало, настырно и нахально напоминая, что он здоровый молодой мужчина. Он огрызался, напоминая самому себе, что чистой воды кощунство – в сложившейся ситуации даже думать о горизонтальных танцах. Как бы там ни было, внутренний диалог теперь чуть менее чем полностью состоял из спора на тему: «Уместно ли желать секса, если твой партнер болен». Смешно, но и мастурбация ему недоступна – даже в душе он не мог остаться наедине со своими желаниями. Обуздать эрекцию перечислением логарифмической таблицы еще получалось, но финт в том, что искупаться при таком раскладе не предоставлялось возможным, потому что голова в процессе помывки отсутствовала напрочь. «Держи себя в руках, мать твою, ты же взрослый человек» – повторял он, как мантру. Помогало хреново. Парень поднялся, вытянул сложенные в замок руки над головой, чуть прогнулся назад, разминая затекшие плечи. Торс от шеи до талии замлел, как натянутая тетива. У Дженса складывалось впечатление, что он постоянно на взводе. Связки неприятно дергало, чуть кружилась голова. На первом этаже запахло озоном – готовилась гроза. После дождя аромат в доме витал сногсшибательный – свежесть леса, умытая трава, солнце слепяще-яркое. И небосвод, как радужка Миши. Насыщенно-синий, глубокая лазурь. Да. Завтра они пойдут гулять, обязательно. Слушать пение птиц и перестук дятлов. Белки здесь наглые, как чайки – таскают лакомство, не боясь, с пригоршни, пару раз Джей засек пушистых на летней веранде. Мише понравится, однозначно. Может… он даже улыбнется. Парень сонно потер потяжелевшие и чешущиеся, словно песком засыпанные веки. Раздался стук – первые капли дождя ударились о металлочерепицу, высекая дробь. Дженс поднялся в спальню, скинул с себя одежду – джинсы и рубашку. Подозрительно нахмурился, натянул легкую футболку без рукавов и пижамные штаны. Спать рядом с желанным любовником почти обнаженным – верх глупости. В принципе, ничто не мешает улизнуть в душ и скинуть накопившиеся гормоны в одни ворота, но Дженс знал – стоит лишь двери ванной щелкнуть замком, как Коллинз проснется и, не обнаружив Джея на привычном месте, испугается. Док сказал беречь его. Значит, придется потерпеть. Как только Джей лег, Миша приник к нему всем телом. Не раскрывая глаз, в полусне, нашел запястье, обхватил. Прижал к груди сомкнутые кулаки и успокоился. Запах Миши. Его ровное дыхание. Его красивый, умиротворенный лик. Дженс начал засыпать, несмотря на то, что Миша щекотал ему шею выдохом. Окончательно проваливаясь в сон, Эклз мечтал найти способ снизить выработку тестостерона до того момента, пока Миша не встанет на ноги окончательно. Ливень с полчаса остервенело барабанил по стальной кровле, пока не исторгнул из свинцовых туч тонны воды на штат Вермонт. Утихомирился. Морось, не гроза. Небо затянуто тонкими пасмурными облаками, но ночью заметить мутность фиолетово-черного космоса можно только по полному отсутствию звезд и лунного диска. Говорят, когда идет дождь – Бог плачет. Странное сравнение, сама ассоциация странная, с чего бы Богу проливать слезы? Людям не дано понять его чувств, и вопрос, есть ли вообще у существа столь высокого порядка эмоции в человеческом понимании. Миша проснулся около шести утра. В последнее время он пробуждался всё раньше и проявлял всё большую самостоятельность. Например, он знал, что вставать с постели сразу – не обязательно. Можно недолго полежать, тесно прильнув, рядом с безмятежным, идиллически-умиротворенным в забытьи Дженсеном. Прикоснуться к его лицу, но аккуратно!.. Кажется, ему не нравится, когда Миша его трогает, он сразу же настораживается и часто, сорванно дышит. Но когда Дженс не видит, Миша всегда проводит кончиками пальцев по контурам, запоминая тактильные ощущения, чтобы потом рисовать. Джей не знает, что большинство этюдов Коллинза написано вслепую – на ощупь. Когда прикосновение спускается к уху, Джей вздрагивает и прижимается щекой к плечу. Несколько раз он так поймал Мишины пальцы… пришлось ждать, когда он перевернется. Сейчас чувствительные подушечки невесомо проводят по веснушчатой переносице, наслаждаясь бархатистой, нежной кожей. Ощутив тепло Джея, Миша запирает его сияющую искру в сердце на весь день и поднимается с кровати. Смотрит на Дженса, пока идет в ванную. Лишь во время сна и смотрит. Джей как солнце. На него больно смотреть, глаза слезятся и словно выгорают. Миша помнит каждое слово, каждый гнусный поступок. Каждое непростительное преступление. Каждый жестокий удар. Каждый излом души. Каждую крошечную капельку соли… Он не понимает, почему Джей не уходит. Джей постоянно говорит, что Миша ему нужен. Что любит. Миша не понимает причин, понимает только, что если не будет Джея – будет темнота и грязное окно. Больше ничего. Он умылся, спустился вниз. На кухонном столе стоит чашка с черничным компотом и накрытое блюдце с блинами. Миша подхватывает один, достает из выдвижного ящика стопку чистых листов, россыпь карандашей и графитовых мелков. Он отрешается от окружающей действительности и, погружаясь в недостижимое осмыслением измерение, проводит по пористой и мягкой поверхности теми же подушечками, осязая будущий портрет. Выписывает несколько линий абриса. Замирает ненадолго и, концентрируясь на зыбкой памяти, начинает лихорадочно рисовать, не глядя, только время от времени откусывая от блинчика, что держит в другой руке. Получается не всегда, порой этюды выходят ужасающими и кошмарными, но сегодня получится обязательно. Он вычерчивает легкую тень на белой коже – алеет трогательный румянец. Вихры мальчишеской челки, растрепанны в разные стороны, но глаза Джея почему-то сладко зажмурены, а нижняя губа закушена рядом ровных зубов. Миша ищет светло-коричневый мелок, сосредоточенно выставляет ровные, но разные по размеру, точки на щеках. Немного красного, пару штрихов, чтобы потом растереть мизинцем, добиваясь почти незаметного кораллового цвета. Громкий, чуждый треск. Миша отрывается от ватмана, с недоумением изучает комнату на предмет источника, но видит лишь, как в левом углу, под потолком, взрываются бело-голубые всполохи. Ассоциативное мышление и сопоставление пока дается Мише с трудом, поэтому он невозмутимо поменял мелок и вернулся к рисунку. Минут через семь агрессивный шум повторился, но тише, и теперь показался увлеченному творчеством Коллинзу каким-то царапающе-знакомым. Посмотрев в тот же угол, Миша заметил оранжево-красные языки, поедающие деревянные балки сруба. Яркие, веселые. В сознании мужчины немедленно возникла аналогия с каминным очагом, и он, успокоившись, продолжил раскрашивать образ Дженса в родные цвета. Оттенок темной пшеницы получится, если смешать желтый, белый и коричневый. Можно добавить немного черного, но если как рихтовку, блики. Совсем немного и портрет, наконец, закончен. Исполнен в скрупулезной реалистичности. Миша оценивает изображение. Воздух в небольшой уютной кухне давно потяжелел, став сизо-серым от клубящегося дыма. Смрад гари обжигает обоняние. Миша любуется Дженсеном. Переводит взгляд на угол, полыхающий спонтанным, неуправляемым пламенем. Что-то отчаянно скребется изнутри о теменные кости, какая-то оглушающая, опасная, прогрызающая себе путь мысль, а рассудок защищается от нее, закрывается, отказываясь складывать столь очевидные, застывающие в венах паникой элементы… Мише показалось, что где-то рядом, буквально над ухом, хлестнули плеткой – звонкий щелчок. Вновь на рисунок. И он выскакивает из-за стола, так резко, что ножки стула карябают паркет. Коллинз взлетает на второй этаж, где занялся огнем кабинет. Мир внезапно прояснился и обрел равновесие. Только бы успеть пройти по коридору… Дом стар. Сухие от неумолимого времени и двухнедельной жары балки, уплотненные паклей, сдаются во власть стихии с охотой, быстро и безоговорочно. По предательской проводке возгорание молниеносно распространилось по помещениям, облизывая стены комнат. Спальня Дженсена и Миши в противоположной от кухни стороне, а Эклз, измотанный бессонницей и подогретый парой порций виски, спит мертвым сном… если еще не задохнулся угаром. Накрываясь полой рубахи, Миша пробрался к двери, влетел внутрь пулей, суматошно ринувшись к кровати. — Джей! — он решительно встряхнул любовника за плечо. Потрескивание обугливающегося дерева, от дыма немилосердно слезятся глаза, и начался скоблящий легкие кашель, голова кружится, словно после нескольких часов на карусели. Оставшись в коттедже еще на десять минут, они непременно погибнут. Даже если господним чудом пламя не доберется до спальни, они однозначно умрут, только от удушья. — Джей, вставай! Джей! — парень распахнул веки, мгновение созерцая Коллинза недоуменно-мутным взглядом и соскочил с постели, хватая мужчину за руки. — Миш… — с озадаченным недоверием протянул он. — Нам надо немедленно выбираться, — жёстко выдал Миша, вдруг вкладывая в поблекший тенор те властные, непререкаемые интонации, что когда-то являлись его отличительной чертой. — Дом горит, — объяснил он ошарашенному партнеру, еще не окончательно выбравшемуся из дремы и, вероятно, принявшему происходящее за ночное видение. — Да… — растерянно ответил Дженс, шумно втянул ноздрями чадной воздух, стремительно теряющий драгоценный кислород, скривился от отвратного пощипывания на слизистой. Дом горел, без шуток. Эклз нырнул к двери, опрометчиво дернул ее на себя и чуть не вспыхнул на обратной тяге. Пламя широкой лентой ворвалось в комнату, он едва успел отскочить. — Окно, — распорядился он, взяв себя в руки – шок слетел. Ресницы и брови у него обгорели, волоски скукожились спиральками, их паленый запах перебивал даже угарную вонь пожара. Джей метнулся к раме, поднял шпингалет, попытался открыть, но, видимо, ставили ее из свежей сосны или кедра – доски приварились друг к другу смолой, открывалась только форточка, в которую не протиснуться даже похудевшему Коллинзу. Адреналин, вскипая в артериях едким коктейлем, смел лишние чувства и эмоции, не тронув лишь первобытный инстинкт самосохранения. Дженс не нервничал, впав в странную, необъяснимую ясность мышления. Единственный осколок человечности, пульсирующий в нем – страх за Мишу, за его жизнь и здоровье. Но задумываться и изумляться его волшебным образом поправившемуся самочувствию, некогда. — Чердак? — с сомнением бросил Миша, понимая, что эвакуация осложнилась. — Там бойлер, — ответил Дженсен, хотя должен бы орать. Если котел водонагревателя нагреется, рванет так, что от парней одна память останется, но в том особенность Эклза – в критической ситуации взвешивать и принимать решения в ошеломляющем спокойствии. — Отойди! – приказал он. Миша послушно сделал шаг в сторону – положение категорически не то, чтобы выяснять, кто из них альфа-самец. Коллинз понятия не имел, сколько конкретно времени провел в объятиях безумия, план дома представлял только посредственно – кабинет и спальня. Кухня еще. Само собой, подробности об установке силовых агрегатов ему неизвестны. Дженс подхватил прикроватную тумбу и принялся выбивать тяжелую раму окна, срывая ногти и втискивая в ладони крупные занозы. Ни боли, ни истерики. Холодный расчет, которым он мог бы похвастать среди тех, кто впадает в панику. Слезы и пот омывали их лица, они кашляли, выбрасывая из легких отраву. Миша оперся локтем о стену и едва стоял. Организм его, да и психика, в последнее время слишком часто подвергались всяческого рода чернушным испытаниям. Наконец, крестовина рамы с громким треском сломалась, Дженс отшвырнул кое-как держащую форму тумбочку. — Миш, давай! — Миша, с трудом соображая – угар уже начал всасываться в кровь и туманить сознание, да много ли ему надо? – покачиваясь, подошел к окну, покачал головой. — Нет, — твердо отказался он. — Сначала ты. — Херней не время заниматься! — наконец, сорвался на крик Эклз, но Миша – это Миша. — Пошел, — повторил он. — Не-а, — саркастично фыркнул парень. — Или ты прыгаешь, или мы, мать твою, сдохнем тут оба. Я сказал. «Джей изменился» – только и подумал Миша. Выбор ему остался небогатый. Он перекинул ноги через карниз, развернулся, едва удерживаясь на ослабевших руках, попытался аккуратно спрыгнуть, благо, этаж только второй, хоть и высокий. Приземлился прямо на стопы и взвыл от боли – растянул связки и подвернул обе лодыжки, внутренне отметив, что это ерунда. Дженс спружинил, упал профессионально, по-каскадерски, на левый бок, подставляя под возможные переломы ребра, кувыркнулся, погашая инерцию удара. Миша лежал на газоне, не имея возможности даже встать – сильно травмировал ноги. Дженс подхватил его под руку, потащил за собой, очень быстро, торопясь отбежать как можно дальше от опасного жилища, и правильно. Бойлер на чердаке рванул минуты через четыре после их побега. Адреналин отпускал, наваливалась тяжелая, муторная усталость. Тряслись руки, слегка подташнивало от отравления угаром. Они залезли во внедорожник – там лежали документы Дженса, мобильник. Надо бы позвонить 911, вызвать пожарную бригаду, но не осталось сил. Лишь на периферии разума пульсировала мысль, что случившееся – опасно для их инкогнито. Стоило бы предпринять какие-то шаги по сохранению собственного здоровья, но достаточно уже и того, что они сохранили жизнь… — Какой, — Миша лежал на переднем сидении, кривясь от боли, — сейчас месяц? — Конец июля, — коротко проронил Джей. Теперь он начал бояться всерьёз. И неверие, удивление и некоторый эмоциональный паралич еще не давали в полной мере ощутить все произошедшее. Он элементарно не представлял, как себя вести, чтобы не навредить шаткому состоянию партнера. — Долго, — неопределенно вымолвил Миша, но нужно ли уточнять, что конкретно он имел в виду? — Долго, — эхом отозвался Джей. — Как… — он запнулся, тщательно взвешивая то, что собирается спросить. Помолчал. — Как ты себя чувствуешь? — Физически… — он прикусил губу, проглатывая сочащийся сквозь голосовые связки стон, — лучше, чем психически. У меня в мозгах… кажется, винтиков не хватает. Вся коллекция тараканов разбежалась. — Я… — начал Эклз, но Миша перебил. — Дженс… — с хрипотцой тенор дрогнул. Мужчина смотрел себе под ноги, его накрывало жгучей виной и невыносимым стыдом. — Прости меня. Пожалуйста. Я причинил тебе столько боли… — он судорожно, рвано выдохнул, едва погашая всхлип. — Не знаю, — продолжил он тверже, — почему ты не бросил меня в Дакоте. Не знаю, какого хрена возился со мной… — парень попытался что-то возразить, но Коллинз вскинул руку, требуя возможности закончить. — Я хочу… Мне необходимо знать лишь то, что ты когда-нибудь, неважно, когда, но сумеешь простить меня! — полушепотом, неуверенно попросил он. Сбиваясь, глотая окончания. Словно боялся снова впасть в безумие и так и не произнести свое отчаянное признание. — Миш… — Дженс усмехнулся, но больше похоже на гримасу страдания. — Ты ведь… не поверишь мне, если я скажу, что никогда не держал на тебя зла? Что всегда понимал, не осуждал? Ты не поверишь. — Наверное, — после паузы ответил Миша, — нет. — Я люблю тебя. Я прощу, — привычно повторил Дженс, как позывные. Заученные, обязательные, но не потому, что потерявшие смысл. Напротив. Сейчас он, как никогда, вкладывал в привычную формулировку всю мощь своей пылкой души. — Любишь меня… — спустя вечность, задумчиво, смакуя слова на вкус, с тонкой, неуловимой пеленой надежды, перечеркнутой суровым скепсисом, повторил Коллинз. Осекся. — Плохой выбор, Дженс, — безапелляционно подчеркнул он. — Я же самый мерзкий и отвратительный кусок дерьма, который только можно найти на этой занюханной планетке. — Мне наплевать, — отбрил Дженсен. — Ты… мой кусок дерьма. Черта с два тебя отпущу. Лесной коттедж догорал, сжигая черную боль и ядовитую горечь. Они знали – это не конец. Это только прорыв. 1. Индифферентно – по барабану, по бубну, наплевать, начхать. 2. Фрустрация – психическое состояние, возникающее в ситуации реальной или предполагаемой невозможности удовлетворения тех или иных потребностей. 3. Сублимация – переключение энергии с социально неприемлемых (низших, низменных) целей и объектов на социально приемлемые (высшие, возвышенные). 4. Сингулярность – одно из понятий, складывающееся в современной философии. Понятие возникает как попытка разрешения некоторых противоречий, рождающихся в результате прояснения сущности конкретного, единичного, а также сущности отношения единичного и множественного, абстрактного и конкретного. 5. Консенсус – единство мнений, суждений, взаимное согласие людей. 6. Релятивизм – (от лат. relatio отношение). Учение об относительности всякого познания в зависимости от познающего субъекта.