suffocation

      Хидан слишком близко, но Какузу долгое время ничего не говорит. С небольшим неудобством можно смириться.       Он смотрит в потолок, глубоко и ровно и дыша, концентрируясь на чем угодно, кроме неприятного чувства тревоги внутри. Например, на биении сердца Хидана: ровное, тихое, в любое другое время оно бы даже успокаивало. Сейчас все просто иначе. По крайней мере, это помогает не вспоминать.       Но сложно забыть о том, что Хидан обнимает его, и объятие в любой момент может превратиться в смертельную хватку. Этого не случится; и в маловероятном случае Какузу способен дать отпор. Именно это он говорит себе в первую очередь; как бы он ни доверял Хидану, его тело реагирует иначе.       Опасность всегда рядом.       Но он сможет ее предотвратить.       Какузу легко проводит ладонью по спине Хидана — кожа теплая. Он тоже напряжен, хотя и непонятно, почему. Но ничего не происходит — Хидан ничего не делает.       Все страхи кажутся беспочвенными — и так и есть, но дискомфорт не уходит.       Честно говоря, Какузу не знает, уйдет ли когда-нибудь. Все уже кончено, и глупо, что это продолжает так на него влиять; но осознание помогает слабо.       Хидан придвигается ближе, прижимаясь лбом к его плечу, обнимает. Всего слишком много.       Какузу лежит неподвижно еще несколько минут, пока не становится ясно, что лучше не станет.        — Хидан. Ты пользуешься моим к тебе отношением.       Хидан тут же вскидывает голову — в темноте сложно разобрать, но, кажется, он улыбается.        — О, и как же ты ко мне относишься?        — Я тебя терплю, — устало отвечает Какузу и отстраняет его. — С большим трудом.       Хидан, кажется, недоволен тем, что его так быстро отталкивают, но не возражает — и с объятиями больше не лезет. Только легко касается его плеча и спрашивает непривычно серьезно:        — Мне уйти? Ну, если тебе все еще... как-то плохо, не знаю.       Какузу качает головой. Когда Хидан рядом, ему в самом деле спокойнее, даже несмотря на то, что он еще не до конца привык к его прикосновениям.        — Остаться, но не трогать? — Теперь Хидан точно улыбается. — Без проблем.       Он ложится рядом, но не слишком близко — и этого достаточно. Напряжение не уходит совсем, но было бы наивно надеяться.       Какузу закрывает глаза, принуждая себя расслабиться — что снова не работает.       Он предпочел бы вовсе не думать, но в такие моменты мысли постоянно возвращаются к тому, что он хочет стереть. Как будто ничего никогда не было; как будто он никогда не попадал в ловушку, устроенную собственным разумом.       В комнате холодно, и почему-то этот холод напоминает о другом, все еще слишком знакомом.       Такое отвратительное чувство.       Беспомощность.       Которую выбрал он сам.        — Эй.       Тихий голос Хидана возвращает его в реальность — где нет никого, кроме них двоих.        — Ты чего? — Он почему-то кажется обеспокоенным.       Какузу раздраженно выдыхает.        — Спи уже.       Для разговоров, даже бессмысленной болтовни, не лучшее время.       Хидан тихо, но отчетливо хмыкает и больше не говорит ничего.       Но, как ни странно, это помогает; и когда Какузу снова закрывает глаза, больше нет призрачных прикосновений, возвращающих воспоминания — только темнота и ровное дыхание Хидана рядом.       Когда на следующее утро Какузу просыпается, то ничуть не удивлен, обнаружив, что Хидан спит, прижавшись к нему.       Удивляет разве что то, как... нормально это воспринимается.       Со вздохом он высвобождается из рук Хидана, легко проводит ладонью по его растрепанным волосам и встает.       Впервые за долгое время он не знает, чем себя занять. Они провели в этой богом забытой деревне уже почти неделю, и до сих пор не определились с планом действий.       Здесь легко было затеряться — расположенная вдали от деревень шиноби и укрытий Акацки, эта деревушка не представляла ни для кого интереса, и вряд ли кто-то стал бы искать их тут.       Но все же оставаться на одном месте вечно они не могли — хотя Хидан и предлагал, — а, значит, им нужно было решить, куда двигаться дальше.       Впрочем, еще успеется.       Какузу усмехается про себя; он никогда не подумал бы, что ему будет скучно. Обычно он брался за новое задание, едва закончив с предыдущим, и редкие моменты отдыха казались благословением. Но сейчас, когда у них нет четкой цели, ему кажется, что они впустую тратят время.       Хидан просыпается намного позже, ближе к полудню. Ничего удивительно — он никогда не любил рано вставать.        — Утро, — тянет Хидан, садясь рядом. Его волосы по-прежнему растрепаны, но ему, кажется, плевать.       Немного странно видеть его таким — раньше ведь Какузу никогда не обращал внимания на эти мелочи.       Хидан ловит его взгляд и усмехается:        — Да, я охуенен. — Он смахивает с лица мешающие пряди.       Какузу борется с желанием закатить глаза.        — Ты слишком много о себе думаешь.       Это — все это — кажется таким... нормальным. Таким непривычным. До недавних событий они никогда не проводили утра так, и Какузу никогда не подумал бы, что именно с Хиданом ему будет настолько спокойно.        — Да ладно, я знаю, что я тебе нравлюсь, — смеется Хидан.       Вот бы он еще знал, когда лучше заткнуться.       Какузу оставляет его слова без ответа и возвращается к карте.        — Уже уходить собрался? — спрашивает Хидан, перегибаясь через его плечо. — Да ну, мы же, считай, только пришли.        — Нам нужен план на случай, если что-то произойдет, — говорит Какузу. Честно говоря, он ничего толком не планировал. Нет, он отметил несколько мест на карте, но на этом все. Весь их план сейчас — подождать, пока все не успокоится, и постараться не привлекать внимания.       Хидан отмахивается:        — Ага. Ну хоть выбери место посимпатичнее.       Как и всегда, ему плевать на все, что происходит не здесь и сейчас; порой Какузу ему завидует.        — Ничего не обещаю.       Какузу отодвигает карту. Им не нужно отправляться прямо сейчас, и поэтому ему снова кажется, что это лишь бессмысленная попытка отвлечься, притворившись, что он занят чем-то полезным.       Хидан фыркает и придвигается ближе.       Протягивает руку, замирает — и только после кивка сжимает ладонь Какузу. Романтическим жестом это не назвать — просто способ снова привыкнуть к физическому контакту. Который пусть и медленно, но работает.       Хидан всегда ждет его одобрения, и не делает ничего, пока его не получит.       Это странно, но сейчас — именно то, что Какузу и нужно. Уверенность.       Какое-то время они ничего не говорят — на самом деле Хидан знает, когда слова не помогают. Его прикосновение ощущается иначе. Безопасным.       Хидан отпускает его руку, внимательно глядя на него, но расслабляется, когда Какузу перехватывает инициативу и тянется дотронуться до его лица.       Прикасаться к нему все еще легче, чем наоборот.       Но в этот раз он позволяет Хидану немного больше.       Хидан осторожно стягивает его маску. Когда его пальцы касаются обнаженной кожи, все силы Какузу уходят на то, чтобы не двигаться; но постепенно тепло прикосновения успокаивает.       Когда Хидан смотрит на него, в его глазах понимание — и это странное чувство, которое он до сих пор не может назвать. Но это лучше, чем та неправильность, что он видел во взгляде Пейна.       Спустя какие-то секунды после того, как губы Хидана касаются его губ, Какузу отворачивается. Что-то все еще не позволяет ему зайти дальше.       Возможно, дело в том, что он помнит, что следует за моментами нежности.       Хидан — не Пейн; даже не похож на него. Но иногда Какузу кажется, что каждая мелочь в его жизни теперь отравлена воспоминаниями о Пейне.        — Не сейчас, — говорит Какузу так мягко, как может, замечая промелькнувшее в глазах Хидана разочарование.        — Конечно, — Хидан улыбается — на удивление искренне. — Я понимаю.       Может, и понимает. Не так уж важно.       Горечь снова поднимается к горлу; насколько же он жалок. Хотя Хидан видел его и в худшем состоянии, сейчас от этого не легче.       Горечь смешивается со злостью, и он сжимает кулак.       Он справится с этим. Справлялся ведь до сих пор.        — Эй, — немного неловко начинает Хидан. — Ты... хочешь поговорить?        — Не особенно, — отвечает Какузу, не глядя на него.       Не о чем говорить. Он предпочел бы забыть все, что произошло.        — Ладно, — удивительно, но Хидан не спорит. — Ну, тогда что будем делать? В смысле, у нас же есть планы на наше прекрасное будущее?       Почему-то беззаботная манера Хидана часто успокаивает, несмотря на все — как и сейчас. Он почти хочет улыбнуться, но просто качает головой.        — Полагаю, ответ «мы будем в бегах всю оставшуюся жизнь» тебе не понравится?        — Целую вечность! — со смешком поправляет Хидан. — Ну и это тоже может быть весело.       Какузу только пожимает плечами. Под весельем они явно понимают разное. Но он уверен в одном — это лучше, чем если бы они остались с Акацки.        — Хотя знаешь, я удивлен, что ты до сих пор не взял очередную миссию, — добавляет Хидан.        — У меня есть пара относительно легких целей на примете. Но пока... Думаю, отдых нам не помешает.       И причина для этого есть. Возможно, привычное дело помогло бы ему отвлечься, но лучше им затаиться на некоторое время. Какузу не настолько наивен, чтобы надеяться, что Пейн забудет о них через месяц-другой, но он может переключить внимание на более важные вещи — например, поимку джинчурики.        — Наконец-то нормальный отпуск! Обожаю тебя.       Какузу только качает головой.        — Что? — Хидан чуть хмурится, но почти сразу улыбается снова. — Слушай, как думаешь, нас уже ищут?        — Не сомневаюсь, — сухо отвечает Какузу.       Как бы ни было неприятно, но нужно рассматривать все варианты — особенно такой вероятный. Вряд ли Пейн сам за ними отправится — скорее всего, пошлет кого-то еще из организации. Вероятно, Конан, все же ей он доверяет больше всех. Или Учиху и Хошигаки — эти двое могут доставить им немало проблем.       Но они знали, на что шли, когда решили покинуть Акацки.       Разумнее всего будет постараться избегать прямого столкновения — как можно дольше. Прятаться вечно они не смогут, но, по крайней мере, у них будет время подготовиться.       Какузу не позволяет мыслям затронуть опасную тему; он знает, что Пейн не оставит их в покое, даже если какие-то чувства у него еще остались. Организация и ее цели всегда были на первом месте для Пейна, и надеяться, что он пойдет на такой риск из-за личной привязанности, просто глупо.       От этой мысли почему-то становится горько; будто он не знал, чего ожидать. Словно верит, что то, что он раньше видел в Пейне, никуда не исчезло. Словно часть его сожалеет о том, что произошло.       Какузу сжимает край стола —раздается тихий треск.       И снова он совершает ту же ошибку.       Ему просто нужно не думать об этом.       Сожаления не изменят реальность.       Если бы Пейну было хоть немного не все равно, ничего бы не случилось.       Какузу качает головой, пытаясь прогнать мысли. Нет, вместо размышлений о прошлом ему лучше сосредоточиться на настоящем — и на том, как им выпутаться из всего этого.       Шансы у них есть — если только Пейн не решит взять дело в свои руки.       Сможет ли Какузу справиться с ним? Глупый вопрос; он все еще помнит, как легко Пейн победил его в тот раз. Возможно, более подходящим вопросом будет — сможет ли он вообще навредить Пейну?       Хотя думать об этом неприятно, Какузу знает, что такое возможно. И если он засомневается хотя бы на миг, он проиграет бой еще до его начала.        — Ты меня вообще слушаешь?       Он слышит голос Хидана — он что-то говорил? — а затем рука ударяет его по плечу.       Все происходит в одно мгновение — Какузу даже не успевает осознать. Неожиданное прикосновение заставляет все инстинкты взвыть, и только в последний момент он успевает перенаправить удар.       Стол разбит вдребезги, как и все, что на нем было, и длинные трещины на полу почти доходят до стены.       Комната, кажется, еще трясется.       Удивительно, но Хидана не задело. Прижавшись спиной к стене, он смотрит на Какузу широко раскрытыми глазами. Пытается приблизиться, но Какузу дергает головой — не смей.       Руки дрожат, и он сжимает кулаки — если он разрушит здесь все, толку от этого не будет, а причинять вред Хидану он не хочет.       Он должен сказать что-то, убедить Хидана, что все нормально — хотя это не так, — но горло словно сдавливает, и он не может издать ни звука.       Жалкий.       Сейчас тебе больно?       Покажи мне.       Какузу резко выдыхает — тяжело даже дышать.        — Эй, — Хидан делает осторожный шаг вперед. — Слушай, я...        — Не подходи, — сквозь зубы говорит Какузу.       Хидан замирает.        — Я забыл, — потерянно говорит он, — я идиот, знаю, я просто не думал.       Как будто он хоть когда-то думал.       Какузу молчит; это прозвучало бы просто нечестно. Хидан и так внимательнее, чем стоило ожидать, и в том, что сейчас случилось, Какузу может винить только самого себя.        — Я не хотел ничего плохого, — говорит Хидан. — Ты же знаешь, да?       Какузу знает, но это не слишком-то помогает. Не сейчас.       Он смотрит на Хидана — искреннее беспокойство на его лице смешано с чувством вины; ему не за что себя винить, но Какузу не может сейчас на этом сосредоточиться. Ему нужно успокоиться; он сильнее сжимает кулаки, закрывает глаза и глубоко вдыхает. Работает лишь частично, как и всегда, но это лучше, чем ничего.        — Я могу... — голос Хидана звучит непривычно мягко, как будто он боится спровоцировать очередной срыв. — Я могу подойти?       Подавив неприятную дрожь, Какузу кивает. Ему приходится приложить все усилия, чтобы не ударить Хидана, когда он приближается и опускается перед ним на колени. Собственная слабость вызывает тошноту. Он заставляет себя не двигаться — он не позволит ей снова взять над собой верх.        — Все хорошо, — неловко бормочет Хидан. Попытка поддержать — откровенно неумелая, но его искренность все же помогает. — Слушай, я просто... я правда забыл. Ну, тебе же вроде лучше стало, нет? И я думал — но надо было...        — Хидан, — перебивает его Какузу. Он прекрасно знает, что Хидан не хотел ничего плохого.        — Я идиот, — беспомощно повторяет Хидан и смотрит на него. — Прости?       Глубоко вдохнув, Какузу качает головой.        — Ты ничего не сделал. Я просто такого не ожидал. Ты не виноват.        — ...Ага. Да, я понял.       Кажется, его слова Хидана не убедили, но больше Какузу нечего сказать. Очередная ложь, что все в порядке, ни к чему не приведет, и нет смысла притворяться, когда они вдвоем. Хидан и так все видит — видел и похуже.        — Да твою мать... что он с тобой сделал, — бормочет Хидан и вдруг придвигается ближе, прижимаясь к нему.       Какузу выдерживает только мгновение, прежде чем отстраниться.       Что он сделал...       Наверное, окончательно лишил его способности доверять — хоть и с самого начала слабой.       Хидан смотрит на него так, словно хочет что-то сказать — и даже начинает:        — А, мм... — но быстро замолкает и оглядывает комнату. — Нихрена ты тут устроил. Держу пари, за ремонт двойную цену заломят.       Не худший способ сменить тему.        — Тогда нам придется уйти раньше. Я не собираюсь за это платить.       Хидан смеется — громко и немного нервно.        — Ну конечно. Никогда ж не платишь.       Какузу подавляет вздох и натягивает маску. Вести себя как обычно нелегко, но, по крайней мере, Хидан не пытается завести разговор по душам.       Он не врал, говоря, что не винит Хидана; злится он по большей части на себя. Казалось, все наладилось, и он не ожидал от себя такой острой реакции.       Это... унизительно.       Но мысли сделают только хуже.       Какузу медленно поднимается. Хидан подается вперед — чтобы помочь? — но останавливается, натолкнувшись на его взгляд. Они оба молчат — атмосфера ощущается напряженной.       Он должен держать себя в руках. А вместо этого — теряет контроль из-за такой мелочи.

***

      К концу дня они добираются до другой деревни, и кажется, что они и не уходили. Все эти поселения на удивления похожи, и Какузу не смог бы отличить их друг от друга, даже если бы это было необходимо. Впрочем, красивые виды их не интересуют       , так что это неважно.       За все время пути они едва ли обменялись парой слов. Лучше уж так, чем натянутый и неловкий разговор, но внимательный взгляд Хидана все равно нервирует. Он словно ожидает чего-то — вероятно, объяснения, и если так, его Какузу не может дать.       Дискомфорт не спешит уходить; иногда он снова почти чувствует знакомое холодное прикосновение на коже, и снова ему требуются все силы, чтобы сохранять внешнее спокойствие.       Он знал, что не сможет просто забыть о произошедшем, но думал, что, по крайней мере, похоронил все в самых дальних уголках разума.       И все равно, когда воспоминания возвращаются, он чувствует себя слабым и загнанным в ловушку; хуже всего, пожалуй, то, что это так очевидно.       Хидан ни разу не насмехался над ним, но ему и не нужно; Какузу знает, насколько жалким выглядит. Он даже не может больше винить первоначальный шок — прошло уже много времени, и давно стоило прийти в себя.       Но это оказалось сложнее, чем он думал.        — У нас остались только одноместные номера, — неуверенно говорит мужчина за стойкой отеля, оглядывая их — должно быть, опасаясь       возможных проблем. Не то чтобы беспочвенный страх, но сейчас у них другие заботы.        — Неважно, — говорит Какузу. Собственный голос звучит непривычно хрипло. — Подойдет и это.       Им приходилось ночевать в гораздо худших условиях.        — Вы уверены, что не хотите... — мужчина затыкается, когда Какузу смотрит на него.        — Мне повторить?       Он нервно сглатывает и качает головой. Дальше все проходит сравнительно гладко.       Когда они забирают ключи и направляются наверх, Хидан тихо смеется.        — Ты прям само очарование, — объясняет он в ответ на вопросительный взгляд Какузу. — Тому парню повезло, что ты ему шею не свернул.        — Нам не нужны неприятности, — только и говорит Какузу.        — Ага, конечно.       Какузу не утруждает себя ответом, и к номеру они идут в тишине. Долго она не длится.        — А миленько, — отмечает Хидан, открывая дверь. — Жалко будет, если ты и здесь все разнесешь.       Какузу на это не отвечает. У Хидана есть привычка его доставать, и хотя их отношения изменились в последнее время, какие-то вещи остались прежними. И лучшее решение — просто его игнорировать.       Он оглядывает комнату — Хидан явно преувеличил. Стандартный номер, но большего им и не нужно. Места достаточно для двоих, хоть и тесновато — но куда лучше, чем спать где-то в лесу или в пещере.       Какузу садится на край кровати, упорно не встречаясь с Хиданом взглядом. Он чувствует себя измотанным, не физически, и совершенно не в настроении разговаривать.       Кажется, Хидан чувствует это, так как ничего не говорит. И не пытается приблизиться, что хорошо — просто ждет.       Как и всегда со временем, тревога отступает на второй план, больше не сдавливая грудь, и Какузу наконец может дышать свободно.       Он разжимает руки, больше не пытаясь спрятать дрожь; физические реакции труднее всего скрывать. И хотя он понимает, что Хидан не станет осуждать, он все равно не хочет, чтобы это стало привычкой — такая открытая демонстрация слабости.       Какузу вдыхает и выдыхает, чувствуя, как постепенно успокаивается сердцебиение.       Давно пора положить этому конец; но если бы так просто было переключиться.        — Лучше? — нарушает молчание Хидан.       Какузу пожимает плечами. Возможно. «Лучше» — не совсем подходящее слово; скорее, не так плохо.        — Хорошо, — говорит Хидан и подходит к нему. — Тогда можно я останусь?        — Да.       Хидан усмехается и забирается на кровать рядом — но все еще держась на расстоянии, так что все нормально.        — Я уж подумал, что мне придется шататься по деревне, пока ты в себя не придешь.        — Это бы не помогло.       Его присутствие помогает — но вслух Какузу этого не говорит. Хотя Хидан, кажется, понимает и без слов.       Кровать слегка проседает под его весом — затем, чуть помедлив, он обнимает Какузу со спины, опуская голову ему на плечо. По крайней мере, это ожидаемо — Какузу не чувствует угрозы и потому позволяет.        — Говорить все еще не хочешь? — тихо спрашивает Хидан.       Какузу морщится.        — Сам как думаешь?        — Да, я бы тоже не хотел.       Хидан снова замолкает; и, если честно, говорить особо нечего.       Но все же Какузу ценит его попытки помочь.       Сейчас тепло его тела и ровное биение сердца приносят странное спокойствие; Какузу закрывает глаза. Этот момент не продлится долго, и он хочет хотя бы на время притвориться, что все в порядке, нормально — как раньше.        — Слушай, можно я это сниму?       Какузу не сразу понимает, о чем он.        — Если хочешь.       Он пожимает плечами и откидывает голову назад, позволяя Хидану стянуть ткань.       Он до сих пор редко снимает маску; в каком-то смысле она — еще один барьер между ними, скрывающий его эмоции — а с ними и уязвимость. И сейчас все еще непросто, но Какузу подавляет дискомфорт.       Хидан запускает руки в его волосы; он никогда раньше так не делал — впрочем, Какузу никогда не позволял ему подобного.        — Что ты делаешь? — спрашивает Какузу, не открывая глаз. Он ожидал, что будет хуже, но, возможно, он и правда начинает снова привыкать к контакту.        — У тебя волосы классные, — просто отвечает Хидан, пропуская длинные спутанные пряди сквозь пальцы. Такие прикосновения, как ни странно, не воспринимаются как угроза; даже в чем-то приятны. — Почему ты всегда так не ходишь?        — Не слишком-то удобно.        — Зачем вообще отращивать волосы, раз «неудобно»? — тихо фыркает Хидан. Его руки перемещаются к шее Какузу и к плечам, легко гладят; он словно проверяет границы. Но на удивление осторожно.        — Потому что хотелось, — Какузу дергает плечом. Он не уверен, почему, но выносить это становится сложнее. Часть его хочет оттолкнуть Хидана, но в то же время — все не настолько плохо.        — Мм.       Хидан неожиданно наклоняется и прижимается губами к его шее. Прикосновение едва ощутимое, но все равно заставляет напрячься и замереть.       Хидан напрягается тоже, отстраняется, но почему-то ничего не говорит.       Какузу приходится спросить самому:        — В чем дело?        — Ни в чем. — Хидан снова замолкает на несколько долгих секунд. — Тебе правда нормально? А то как-то не похоже.        — Это сложно, — Какузу пытается уклониться от ответа.        — Да будто я не знаю, — бормочет Хидан. — Просто... я хочу помочь, и...        — ...И я тебе благодарен, — перебивает Какузу и поворачивается к нему. — Хидан. — Он медленно протягивает руку и касается его лица — все еще осторожно. Хидан прикрывает глаза, выдыхая. — Я знаю, что это не то, чего ты хотел.        — Я хотел тебя, — непривычно серьезно говорит Хидан. — Все еще хочу. И хочу, чтобы тебе было... комфортно, наверное.        — Я в порядке, — говорит Какузу и хмурится, видя его скептический взгляд. — Насколько возможно.        — Ага.       Хидан снова замолкает. Он кажется напряженным, нервным — даже неуверенным, и, если честно, Какузу понимает, почему.       Многое между ними так и остается невысказанным, и они оба не торопятся это исправлять. Хидану явно неловко, а Какузу никогда не любил говорить о своих чувствах. В такие моменты он чувствует себя неприятно уязвимым — особенно когда вынужден признать свою слабость.       Но, кажется, его молчание только больше усложняет ситуацию.       Хидан продолжает выжидающе смотреть на него, но трудно сказать, чего именно он ждет.        — Я тебе нравлюсь? — прямо спрашивает Хидан. — Не хочу, чтобы ты думал, что должен мне или типа того.       «Нравлюсь». Это слово передает слишком мало, но Какузу сомневается, что сможет подобрать более подходящее.        — Ты важен мне, — наконец говорит он. — И ты уже получил мой ответ.       Хидан тихо выдыхает и придвигается ближе, прижимается щекой к его щеке — сначала он немного напряжен, но расслабляется, когда понимает, что Какузу не собирается реагировать, как раньше.        — Но ты реально этого хотел?        — Да.       Какузу закрывает глаза. Сейчас близость Хидана не вызывает такого отторжения, и кажется даже... приятной.       Слова его вряд ли убедят; но им обоим всегда было проще действовать.       Сейчас ему нужно только повернуть голову и накрыть губы Хидана своими — что он и делает.       Поцелуй медленный и осторожный; теперь уже Какузу проверяет, насколько далеко может зайти, и хотя сами прикосновения не напоминают о боли, что-то все еще не позволяет полностью расслабиться.       Но даже это постепенно исчезает, и он позволяет себе зарыться пальцами в волосы Хидана, отдаться ощущениям.       Губы Хидана теплые, как и его тело, когда он прижимается ближе;неровное биение его сердца и его осторожность укрепляют уверенность.       Пейна здесь нет — никогда больше не будет.       И Какузу действительно пора прекратить думать о нем, о том, что было или могло бы быть.        — Прости, — шепчет Хидан, отстраняясь. — Я просто... не знаю. — Он вздыхает и качает головой. — Бля, походу, мне вообще не надо думать.        — Не надо, — соглашается Какузу, с трудом удерживаясь от улыбки. — У тебя все равно плохо получается.        — Эй! — Но обиженным Хидан вовсе не выглядит — широко ухмыляется. — Ну вот, теперь я тебя узнаю. Таким ты мне и нравишься.       Какузу только молча смотрит на него. Об этом все еще странно думать после произошедшего. Но как бы это ни повлияло на него, он справится.        — В смысле, ты мне любым нравишься... ну, ты понял, — Хидан издает неловкий смешок — наверняка снова неверно понял его молчание.        — Заткнись, — говорит Какузу, обхватывая ладонями его лицо. — Просто заткнись.       Хидан подчиняется, подаваясь вперед и целуя его; и наконец все кажется правильным.       Руки Хидана скользят по его телу — сначала осторожно, затем увереннее, не встречая сопротивления. Ощущения не сравнить с тем, что было раньше, но терпимо. Если он немного расслабится, даже приятно.       Не каждое прикосновение должно приносить боль. Такая простая истина, которую так легко забыть.       Какузу осторожно толкает Хидана на кровать, позволяет ему притянуть себя ближе.       Он целует его не так, как раньше целовал Пейна; нет отчаяния, смешанного с нежностью, и все ощущается иначе. Спокойнее.       Оставляя легкие поцелуи на теле Хидана, Какузу не может не вспоминать все те разы, когда вместо этого ломал его кости, и горькая вина захлестывает; на лучшее извинение он вряд ли способен.       Хидан не позволяет ему долго думать, тянет его за волосы, заставляя приподнять голову, целует снова, и все связные мысли исчезают.       Грубоватые, но осторожные прикосновения теплых рук, невнятный шепот Хидана между поцелуями, — и неожиданно острое ощущение неправильности.       Словно снова щелкает переключатель, который работает лишь в одну сторону.       Хватка Хидана усиливается.       Его пальцы в каких-то сантиметрах от горла.       Он задыхается, тщетно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, и в глазах Пейна лишь пустота, когда сознание начинает ускользать.       Он едва дышит сейчас, хотя это Хидан придавлен тяжестью его тела, хотя его прикосновения совсем не похожи на прикосновения Пейна, хотя все давно кончено; он смотрит в глаза Хидана и не может пошевелиться или произнести хоть слово.        — В чем дело? — непонимающе спрашивает Хидан, и его голос выводит из оцепенения.       Какузу отстраняется от него и прислоняется спиной к стене, пытаясь прийти в себя.       Ему и самому сложно понять, почему он так отреагировал.       Он оставил себя слишком уязвимым — открытым для нападения. И его рациональная часть говорит, что Хидану было бы куда легче убить его во сне или неожиданно ударить со спины, чем сейчас, когда Какузу видит каждое его движение; но иррациональная почему-то сильнее.       Хидан садится, выжидающе глядя на него, и Какузу старается объяснить.        — Дело в ассоциациях. Если бы ты поднял руку, схватил бы меня за горло. И тебе хватило бы сил, чтобы переломать мне кости. — Хидан собирается возразить, но он не позволяет. — Я знаю, что ты этого не сделаешь. Но мое подсознание считает иначе.       Он прикрывает глаза, концентрируясь на настоящем — вместо образов прошлого. Но даже так они не уходят полностью, задерживаются на краю сознания, словно призрачные пальцы, душащие его.       Хидан смотрит на него со странной смесью сочувствия и злости, и Какузу подавляет вздох.        — Все в порядке, но мне нужно время. Ты ничего не сделаешь. Просто подожди — если можешь.        — Да конечно! — Хидан сжимает его плечо — такое еще терпимо. — Я же говорил, ну. Я никуда не тороплюсь.       Возможно, ждать придется дольше, чем ты думаешь; но этого Какузу не говорит.       Вместо этого он накрывает ладонь Хидана своей, задерживается ненадолго, прежде чем мягко отстранить ее.       Похоже, он снова переоценил себя. Понадеялся, что все наладилось так быстро.       Он обрывает себя, пока эти мысли не зашли слишком далеко; время, ему нужно время. Сейчас ему лучше, чем даже месяц назад.        — Но поцеловать-то я тебя могу? — спрашивает Хидан.       Какузу смотрит на него.        — Да, — отвечает наконец.       Хидан целует его, все еще непривычно осторожно, и хоть и с трудом, но Какузу удается расслабиться. Хидан зарывается пальцами в его волосы — они и правда ему почему-то нравятся, — и это... не так уж плохо.       Не так уж плохо, когда Какузу прижимает его ближе. Или когда отвечает на поцелуй.       Они не заходят дальше, и Хидан просто обнимает его, опуская голову ему на плечо, и ничего не говорит; но его молчаливая близость помогает лучше любых слов.        — Я реально испугался, знаешь, — говорит Хидан, отстраняясь и глядя на него. — Когда увидел тебя тогда. Впервые подумал, что ты правда можешь сдохнуть.        — Ты преувеличиваешь. — Хотя Какузу может представить, почему Хидан так подумал.        — Ты себя не видел. — Хидан молчит какое-то время, прежде чем снова заговорить. — Я что хочу сказать... — он опять замолкает, хмурится, явно силясь подобрать слова. — Мне было страшно, я не хочу снова это чувствовать, не хочу, чтобы с тобой опять такая херня случилась, и, ну. Я хочу, чтобы все получилось. У нас.       Свои чувства он действительно выражает неловко, но Какузу ценит его искренность.        — Я бы тоже этого хотел, — признается он через некоторое время.       Хидан улыбается.        — Но штука в том, что я не знаю, что делать. Я понимаю, что об этой херне не особо хочется говорить, но, может, хоть что-то объяснишь? Ты то вроде как в порядке, то срываешься и мебель ломаешь. Продолжишь в том же духе, нас вообще перестанут в отели пускать, — он смеется, и Какузу не знает, почему тоже улыбается этой идиотской шутке.        — Все не так просто, — говорит он. — Иногда становится хуже. Я хотел бы это контролировать, но не могу.        — Ага. — Хидан немного колеблется. — Тогда, может, дашь мне помочь?       Он протягивает руку и, когда Какузу кивает, касается его ладони. Легко, осторожно — никакой угрозы.       И все же к этому до сих пор трудно привыкнуть.        — Ты уже помогаешь, — говорит Какузу — нет смысла притворяться. Хотя проблемы не исчезли до конца, он не может отрицать, что Хидан действительно многим ему помог. И без него, скорее всего, все было бы куда хуже.        — Это хорошо. — Хидан крепче сжимает его руку, внимательно следя за реакцией. — Просто... серьезно, я вообще не знаю, что с этим делать, понимаешь?        — Как и я.        — Будем пробовать наугад, значит, — говорит Хидан. — Даже если налажаем — ну, без этого никуда.        — Я завидую твоему оптимизму, — Какузу подавляет вздох.        — А вот я твоему пессимизму нихрена не завидую, — усмехается Хидан и быстро целует его. — Мы справимся, — неожиданно серьезно добавляет он. — Мы и не из такого дерьма выбирались, ну. И сейчас сможем.       Какузу не говорит ничего — но надеется, что он прав.

***

      Через несколько дней они снова отправляются в путь. Оставаться в одном месте, каким бы безопасным оно ни казалось, не лучшая идея.       Какузу давно уже привык к постоянным жалобам Хидана; и сейчас он, кажется, делает это просто по привычке. В конце концов, это была его затея, и он знал, чего ожидать.        — А неплохо было бы уйти на покой, знаешь, как нормальные люди, — со смешком говорит Хидан.        — Ты же первый заскучаешь, — отвечает Какузу.        — Тебе-то откуда знать? — Хидан даже умудряется казаться серьезным — пока снова не сдерживает смех. — Может, я всегда мечтал о мирной жизни. Только представь, никакие мудаки за нами не гоняются, нам не надо мотаться по миру...        — ...И ты забываешь о драках и жертвах твоему драгоценному Джашину, — заканчивает Какузу, скептически глядя на него.        — Эй, нет, так нечестно!        — Мирная жизнь, как ты и хотел.        — Знаешь, если так, то звучит и правда пиздец тоскливо, — слегка разочарованно говорит Хидан. — Но...       Какузу поднимает руку, не позволяя ему продолжить. Хидан недоуменно замолкает, но потом в его глазах загорается понимание.       Они больше не одни.       Их преследователь следует за ними какое-то время, не показываясь, но Какузу не нужно видеть ее, чтобы узнать.       Он не уверен, почему Конан колеблется; возможно, она не знает, как лучше напасть. Или же сомневается — Конан всегда была самой мягкой из них.       Как бы там ни было, Какузу тоже не спешит провоцировать драку сейчас.       Хидан бросает на него быстрый взгляд, словно спрашивая, что делать, и Какузу только слегка качает головой. Возможно, так они дают Конан преимущество, но если она не хочет сражаться, то Какузу предпочел бы выслушать ее.       Хотя вряд ли ее слова хоть что-то изменят.       Наконец над ними раздается тихий шелест, и затем Конан опускается на землю перед ними — с этими белыми крыльями за спиной она и впрямь похожа на ангела.       Но внешний облик часто бывает обманчив.        — Вас было непросто найти, — говорит Конан. В ее голосе нет угрозы или торжества, только что-то похожее на сожаление.        — Как будто ты пыталась.       Уголки ее губ чуть приподнимаются, словно он сказал что-то забавное.        — Возможно, не так усердно, как стоило бы.       Они смотрят друг на друга — Какузу хотел бы знать, о чем она думает.        — Я знаю, — неожиданно говорит Конан, — почему ты ушел. И я... понимаю.        — Неужели? — скептически спрашивает Какузу. Может, она и знает — но никогда не поймет.       Лицо Конан искажается. Она хмурится, но голос ее звучит ровно.        — Я знаю Пейна с детства... и это всегда было в нем.       Это. Неконтролируемое желание сломать, раздавить, причинить боль, насладиться каждым мгновением. Без какой-либо причины или мотива — просто потому, что он мог.       Какузу резко вдыхает, отгоняя мысли; сейчас не время. Он замечает обеспокоенный взгляд Хидана, но игнорирует его.        — Однажды Пейн напал на меня, — Конан отводит глаза, плотно сжимая губы — сложно не заметить, как она напряжена. — Не потому, что хотел. Он не мог контролировать свою злость. После этого он... полностью отдалился от всех. Но когда ты... — она запинается, пытаясь подобрать подходящее слово, но затем продолжает: — Когда вы сблизились. Должно быть, он думал, что сможет сдерживать себя.        — Но он ошибался, — сухо говорит Какузу.       Он не хочет ничего из этого вспоминать.       Когда он думает о Пейне, от восхищения, что он испытывал когда-то, не остается и следа — но и от ненависти тоже. Нет больше ничего — кроме отвращения к себе. За то, что позволил себе обманываться. За собственную слабость.       Конан просто кивает.       На ее бледном лице все еще видны печаль и сожаление — но теперь и решимость. И очевидно, зачем она их искала.        — Ты пришла убить нас? — спрашивает Какузу, не желая больше тратить время.       На этот раз Конан выдерживает его взгляд.        — Так мне приказали. Но я этого не сделаю.       Какузу хмурится.        — Не сделаешь ты — Пейн пришлет кого-то другого.        — Если будет думать, что вы мертвы — нет.       Повисает тишина, которую никто не торопится нарушать.       Она действительно собирается солгать Пейну?       Какузу сложно в это поверить. Может, Конан и жалеет его — как бы ни было отвратительно это признавать, — но она всегда была верна Пейну. Они знали друг друга почти всю жизнь, и предположить, что Конан пройдет против него... маловероятно.        — Тебе придется это доказать, — говорит Какузу, даже не пытаясь скрыть скептицизм. Как бы сильно Пейн ни доверял Конан, одним ее словам он не поверит. Не в этом случае.       Конан протягивает руку.        — Отдайте мне ваши кольца. Этого доказательства будет достаточно.        — Ты что, забыла, что я бессмертный? — встревает Хидан, натянуто усмехаясь.        — Я скажу, что... нейтрализовала тебя. Они мне поверят.       Они — Какузу хмурится, услышав это, но Конан не утруждает себя объяснением.       Она просто спокойно смотрит на них, ожидая ответа — и этот ответ до странного сложно дать.       Какузу признает, что ее предложение... разумно. И, возможно, так Пейн действительно поверит ей.       И хотя ее мотивы остаются неясными, Какузу сомневается, что у них есть вариант лучше. Они могут убить ее сейчас, но Пейн отправит за ними кого-то еще; а так, по крайней мере, есть шанс, что их оставят в покое.        — Ладно, — говорит он и снимает кольцо. — Хидан.       Хидан пожимает плечами и бросает ему свое.        — Да как хочешь. Хотя Пейн на это не купится.        — Оставьте это мне, — говорит Конан. — Я смогу его убедить.       Глядя на кольца в своей руке, Какузу не может отогнать странное чувство — они словно полностью разрывают связи с Акацки.       Он не уверен, почему не избавился от своего кольца раньше. Зная Хидана, он наверняка о нем забыл — или же ему было плевать; но Какузу должен был об этом подумать.       Он качает головой — как бы там ни было, все обернулось в их пользу.       Не тратя больше времени, он шагает к Конан и передает кольца ей.       Ее прохладные пальцы слегка дрожат, когда она касается его руки и задерживается на несколько мгновений. Ощущение не из приятных; к счастью, контакт не длится долго.        — Мне жаль, что он так поступил с тобой, — шепчет Конан, и, кажется, она никогда раньше не проявляла столько эмоций.       Какузу кривится, но не говорит ничего. Ему не нужна ее жалость.       Конан бледно улыбается, явно понимая, о чем он думает.        — Постарайтесь не пересекаться с кем-либо из организации.       Разумный совет.       Кажется, им больше нечего друг другу сказать, но когда она уже собирается уходить, Какузу не может не задать последний вопрос.        — Почему?       Конан поворачивается к ним, и ее голос полон горечи, когда она говорит:        — Потому что... это было бы неправильно.        — Мило с ее стороны, а? — говорит Хидан, когда Конан скрывается из вида. — Даже как-то неловко, что я ее заносчивой сукой звал.       Какузу только кивает.        — Хотя мы бы с ней и так разобрались, — продолжает Хидан. — Так что никакой разницы.        — Ты недооцениваешь Конан, — отвечает Какузу, все еще глубоко в своих мыслях. Вдвоем они бы смогли с ней справиться, но не так легко, как Хидану хотелось бы думать. И Какузу никогда не испытывал к Конан неприязни, так что он отчасти рад, что до боя не дошло.       Все прошло... не совсем так, как он ожидал, и мотив Конан все еще сложно понять. Учитывая, как она предана Пейну, странно думать, что она ослушалась бы его; но если ей пришлось испытать нечто похожее...       Возможно, она и правда понимала.       Какузу не до конца убежден, что теперь они в безопасности, но шанс все же есть. Если Пейн поверит, что они больше не представляют угрозы, им будет намного легче.       И хоть они все еще не знают, что делать дальше, теперь у них достаточно времени, чтобы это решить.       Целая вечность, как говорил Хидан.        — Эй, — Хидан легко дотрагивается до его плеча. — Все хорошо?       Все еще сомневаясь, Какузу притягивает его ближе, обнимает; и в этот момент чувствует себя спокойно.        — Возможно, — говорит он наконец.       Возможно, когда-нибудь будет.

***

      Идя по пустым улицам Амегакуре, Конан поднимает голову, смотрит на чистое небо — такое редкое зрелище здесь.       Только поэтому она останавливается — чтобы насладиться видом, вовсе не потому, что сомневается.       Конан медленно сжимает и разжимает пальцы, вдыхает влажный воздух. Тревога все еще не уходит.       Все это пробудило слишком много воспоминаний — воспоминаний, которые она хотела похоронить навсегда.       «Это всегда было в нем».       Она вспоминает лицо Нагато, искаженное страхом — перед самим собой, его дрожащие руки, срывающийся голос; ей страшно даже думать, каково это, когда твой разум тебе не принадлежит.       До сих пор ей страшно думать о том, каково это, когда твой друг внезапно причиняет тебе боль — без причины.       Конан помнит тот опустошающий страх — она чувствовала себя преданной, не понимала, что происходит; пусть это длилось лишь несколько мгновений, но в ее памяти сохранилось навсегда. Закрывая глаза, она почти ощущает боль в вывихнутом плече, привкус крови во рту — она прикусила язык, когда он впечатал ее в стену.       И она помнит, как Нагато тихо объяснял ей все, и как страх сменился сочувствием, и как она обнимала его, надеясь, что ему станет легче.       Слишком многое произошло с тех пор — слишком многое все еще объединяло их.       Конан предпочитала не вспоминать прошлое. Нагато не был так уж виноват в случившемся, и с того дня он ни разу не причинил вреда ни ей, ни кому-либо еще — за исключением сражений, где без этого было не обойтись.       Но она никогда не могла и представить себе, чего ему стоило держать эту сторону себя под контролем.       Возможно, отчасти поэтому все... произошло именно так.       Какузу был одним из немногих, кто уважал Пейна, а не просто боялся; и единственным, кто восхищался им. Конан никогда не спрашивала о причинах, ведь это было не ее дело — они не были настолько близки.       Когда все началось между ними, Конан доверилась Нагато; она предупреждала его, думала, что он будет осторожен. Она даже надеялась, что теперь он мог держаться за что-то, кроме болезненных воспоминаний.       И все же произошедшее потом отчего-то совсем ее не удивило.       Конан резко встряхивает головой, отгоняя мысли. Сейчас не время.       Нагато, кажется, ждал ее — словно чувствовал, что она скоро придет.       Едва услышав шаги Конан, он оборачивается; и в течение нескольких долгих мгновений они просто стоят, глядя друг на друга.       Конан знает, что он не хочет начинать этот разговор, и почему-то чувствует горький ком в горле.       Все сложилось так неудачно; хотя на случайность произошедшее не спишешь.        — Так что? — наконец спрашивает Нагато. — Ты справилась?       Лицо его не выдает — в отличие от мимолетной заминки.        — Какузу мертв, — ровно говорит Конан. — Хидан же... больше не представляет угрозы.       Она придумала объяснение тому, как она — предположительно — разобралась с Хиданом, но Нагато не спрашивает ее об этом. Он даже не спрашивает о Какузу, хотя она ожидала этого; но, возможно, он не хочет знать подробности.       Взгляд Нагато мрачнеет, когда Конан передает ему окровавленные кольца.        — Мне жаль, что до этого дошло, — искренне говорит она.       Акацки сейчас ослаблены — им потребуется время, чтобы восстановиться. Конан сомневается, что они смогут найти достойную замену Хидану и Какузу — точно не сразу.       Но их смерть принесла бы те же проблемы.       В глубине души Конан знает, что сделала правильный выбор.       В их же интересах не раскрывать секреты организации; и они не заслуживают наказания за ошибки Нагато.       Конан не хочет осуждать его, но все же понимает: может, Нагато и не виноват в своем состоянии, но за поступки ответственность лежит на нем. Он знал, на что способен, знал, что не может контролировать себя, и все же сделал этот выбор.       Она не говорит ничего — он наверняка знает и сам. Знает и сожалеет — но это ничего не изменит. Как не изменило ничего для них двоих.       Нагато смотрит на кольца, хмурясь, и Конан может лишь догадываться, о чем он думает сейчас.       Она помнит его в тот день — опустошенный, потрясенный тем, что сделал, он все же не находил в себе сил исправить хоть что-то. Он говорил ей, что ему жаль, хотя извиняться ему стоило совсем не перед ней.       Но на самом деле, никакие его извинения не изменили бы ничего.       И Конан кажется, что это к лучшему; в мире и так достаточно боли.       Напряженная тишина давит на них сильнее, но Конан не нарушает ее.        — Это было необходимо, — наконец говорит Нагато. Его голос звучит ровно, но Конан слишком хорошо его знает.        — Да, — соглашается она.       Нагато прикрывает глаза на мгновение, затем смотрит вдаль.       На его лице появляется едва заметная улыбка и почти сразу исчезает.       Он тоже слишком хорошо ее знает.