united noodles boys

у киджуна на плечах мягкий плед, в который можно укутаться с головой, зарыться носом или уснуть в обнимку, как с плюшевым медведем. он натягивает его на босые ноги, мастится на маленьком диване в зале, окно нараспашку и ночью по полу кусачий сквозняк, поэтому без пледа киджун никуда. в шортах, не достающих до колен, словно специально назло непостоянному апрелю, но с пледом. киджун выуживает из недр мохровых складок смартфон, снимая блокировку большим пальцем, и замирает. прислушивается к тишине, охраняющей сон остальных участников группы, к тихим вбросам увлажнителя воздуха, и только когда убеждается, что кроме него все давно уже спят, открывает на телефоне журнал звонков. киджун не шифруется и не боится быть спаленным, у него даже пароля на телефоне нет, хоть бери и листай всю переписку, просто так немного спокойнее. говорить в тишине, слушать только голос, доносящийся из динамиков, слышать чужое дыхание и ловить мимолетные вздохи и смешки - только так киджун может представить, что рядом. в списке звонков имя хангёль потерялось между входящими от мамы и менеджером, они созванивались вчера перед сном, и позавчера, и много дней подряд до этого с тех пор, как киджуна объявили победителем и пришлось в спешке собирать вещи для переезда. с тех пор как они перестали видеться. в смысле - не совсем: когда выдавались свободные минуты, киджун тащил хангёля поужинать в ресторанчике возле его новой общаги или сам заглядывал к ребятам в зал поздней ночью с пакетами еды, словно не он самый младший, а просто хороший сонбэ, который заботится о коллегах по цеху. киджуну нравится думать, что он поступает совсем как взрослый. просто с тех пор как киджун переехал, не осталось возможности говорить доброе утро, смотря в лицо, делить одну раковину, сонно елозя щеткой по зубам, и смеяться с торчащих во все стороны волос, сидя за одним столом на завтраке. им приходится довольствоваться малым - редкими встречами, которые длятся не больше часа, и голосом из телефона. сложно, потому что все слишком быстро, и киджун не научился жить без музыки хангёля в одном ухе, когда наушники в вагончике на двоих. хангёль поднимает трубку не сразу, где-то на пятом гудке, и киджун понимает - уснул. улыбается, представляя тут же мычание в трубку, хриплый, заспанный голос и скомканное извинение за то, что не дождался. хангёль и правда извиняется, после долгого молчания, прерываемого сонным зевком и невнятным бормотанием, и голос его, хриплый и тоже сонный, звучит ниже обычного, но не царапает слух. если бы его можно было потрогать пальцами, киджун бы обязательно сказал, что голос хангёля как плед, который покоится на его плечах - теплый и мягкий, в который хочется укутаться с головой, не слышать больше ничего на свете, только бы хангёль не молчал. стандартные вопросы: как прошел день, хорошо ли киджун питался сегодня, и ответы на них до ужаса банальные, потому что киджун теперь света белого не видит - весь мир ограничился залом из зеркал и студией. и, конечно, сценой. киджун устало роняет голову на подлокотник, мокрые после душа волосы лезут в глаза. - сегодня допоздна торчали на предзаписи, - голос звучит плаксиво, но киджун не то чтобы жалуется, сам же выбрал, просто хангёлю можно. - я тебе так завидую, - говорит хангёль и тихо смеется. у него, кроме танцевального зала, ничего, только пара фотосессий для журналов и неопределенная дата камбэка. - вот бы ты был рядом, - говорит киджун уже тише и еще незаметнее вздыхает, вслушиваясь в тишину на другом конце города, которая внезапно наступает после его слов. в трубке слышится шуршание: хангёль выпутывается из одеяла, чтобы встать с кровати, открыть дверь на балкон и щелкнуть зажигалкой. киджун тишины не нарушает - слушает, как завороженный, звуки привычного алгоритма, знает, что хангёль курит, как сумасшедший, курит любую свободную минуту, и как еще танцевать умудряется без перерыва часами - та еще для киджуна загадка. хангёль курит много, а после всегда идет обниматься, и киджун обычно кривит недовольную морду, ворчит и брыкается, потому что поцелуи тоже с привкусом табака, но киджун и к ним привыкает со временем, потому что это часть хангёля, с которой бороться бесполезно, как с голосом, который начнет ломаться после шестнадцати. этот привкус на языке всплывает в памяти, стоит только подумать, и в тишине, разделенной на двоих, нарушаемой тихими выдохами и треском сигаретной бумаги, мозг рисует образ хангёля. губы в мелких трещинках, зажимающие фильтр сигареты, широкие плечи и усталый взгляд. хангёль говорит: - я тоже. замолкает, чтобы снова затянуться, выпустить тугую струю дыма, окинуть беглым взглядом крыши домов, потонувших в темноте ночи. - хотел бы быть рядом. киджун не слышит в голосе улыбки, только сожаление за свои провалы, в которых хангёль продолжает винить самого себя. киджун это просто чувствует, просто знает, потому что знает хангёля и научился по голосу распознавать, когда с его губ исчезает улыбка, а голова наполняется ненужными мыслями, как бы хангёль ни пытался все скрыть. - я вернусь, и все будет по-другому, - киджун говорит уверенно, убеждает хангёля и себя, заодно, только ради того, чтобы услышать тихий смешок в трубку и убедительное конечно в ответ. все будет хорошо, главное, чтобы хангёль ему верил. хангёля красят в белый. он постоянно рядом, их плечи то и дело сталкиваются, касаясь обнаженной кожей друг друга, их пальцы мимолетно переплетаются, и хватка у хангёля железная, словно он не намерен больше отпускать. от хангёля пахнет парфюмом и сигаретами, и во рту селится привкус табака, от которого за долгие несколько месяцев киджун успевает даже отвыкнуть. успевает отвыкнуть от громкого смеха, не искаженного динамиком телефона, и тяжелой руки на плечах. хангёль улыбается глупо, не перестает облизывать губы, потому что волнуется жуть, хоть и не сознается. гордый до ужаса, но киджун улыбается снисходительно, замечая, как он нервно теребит край футболки, стоя за кулисами. впервые за долгое время большая сцена, хоть и без слов, но наравне с ребятами, рядом с парнями, которые шли вместе с ним этот долгий путь, рядом с киджуном. хангёль смеется, как дурак, пытаясь сказать хоть пару связных предложений в микрофон, но волнение бьет ключом, и руки, мокрые от пота, едва микрофон удерживают. хангёль говорит: - юэнби это как семья, это люди, с которыми я был вместе долгое время в моменты радости и грусти, и, конечно киджун который сидит на другом конце длинного ряда, растянувшегося по всей сцене; хангёль оборачивается, не видит, конечно, но чувствует, что киджун ему смотрит в ответ, незаметно, чтобы в лоб не палиться, чтобы сдержаться до самого конца, не переставая думать о привкусе табака на кончике языка. чтобы целоваться безумно после, теснясь в кабинке туалета, смотреть в глаза, перекрытые синими линзами, оттого совсем нереальные и бездонные, трогать пальцами серебрянные сережки в ушах, трогать жесткие от лака и краски волосы. ловить восхищенные вздохи губами и перехватывать чужие дрожащие пальцы, любовно укладывая их себе на талию. а после тонуть в темноте общежития, обнимать за голые плечи со спины, утыкаясь носом в сгиб шеи, и ждать, пока хангёль докурит вторую до фильтра. пусть и на время, но киджун чувствует, словно снова вернулся домой после долгих скитаний, потому что хангёль для киджуна тоже семья.