Гедонист

Полная луна – огромная, зловещая, похожая на затянутый бельмом глаз – низко висела над лесом. Ее мертвенный свет силился проникнуть сквозь густое переплетение ветвей, но постепенно нити серебристых лучей истончались и исчезали, утонув в зеленом мраке чащи. Тихо было в ночном Лихолесье – не слышно было даже птиц, лишь где-то далеко, в самой глубине леса, возился какой-то большой неповоротливый зверь, да едва слышно журчал невидимый во тьме ручей. Азог и Больг шли сквозь чащобу – две тени в таинственном мраке леса; их глаза тускло вспыхивали во тьме. Больг шел впереди – Азог видел, что молодого орка снедает нетерпение. Больг двигался быстро и бесшумно, с необычной для орка ловкостью, и Азог невольно залюбовался своим сыном. Больг был высок и строен, и тонок в талии; сейчас, в темноте, его даже можно было бы принять за эльфа, если бы не агрессивность хищного зверя, которая чувствовалась в каждом его движении. Сын Азога был скорее крепким и жилистым, чем могучим, как отец, но в нем уже угадывалась отцовская стать. Лучшим из юношей-орков был он, гордостью Азога, его наследником, славой его рода, и ни один орк не сомневался в том, кто будет править горой Гундабад, когда Темный Вала призовет их нынешнего вождя в свои чертоги. С самого рождения сына Азог растил его своим преемником: обучая его искусству сражения, он прививал Больгу решительность и жестокость, закаляя, показывал ему необходимость быть стойким, поощряя склоки с другими орчатами – воспитывал в нем властного правителя, и из бесчисленных драк с куда более сильными и крупными противниками юный Больг неизменно выходил победителем. И сейчас, глядя на стройную фигуру сына, казавшуюся бесплотным духом леса, Азог чувствовал гордость и тревогу: гордость – ибо он воспитал воина, равного которому не было во всем Средиземье, а тревогу – ибо знал, сколько опасностей ждет его сына на пути к власти над племенем. Внезапно что-то заставило Азога остановиться и настороженно прислушаться. Не шорох и не запах – скорее, его собственный инстинкт, подавший ему сигнал тревоги. Больг тоже остановился и отступил к отцу, не смея спросить, что произошло; положив руку на рукоять ятагана, он смотрел в лицо Азога и ждал, когда тот прикажет ему действовать. Но Азог все медлил, принюхиваясь к терпкому лесному запаху – его ноздри раздувались, а все его тело застыло в напряжении, и было видно, как перекатываются под грубой, иссеченной шрамами кожей стальные мускулы, когда орк сжимал пальцы на рукояти. Вдруг Больг тоже услышал что-то – он вскинул голову, вглядываясь во мрак, но пока не осмеливался обнажить клинок без отцовского приказа. Через несколько мгновений он почувствовал знакомый запах – тонкий, едва уловимый, но, тем не менее, запомнившийся Больгу: запах юного эльфа, с которым он удовлетворил свою страсть в прошлое полнолуние. Сердце молодого орка взволнованно забилось; он обернулся к отцу с радостным восклицанием, но тот глухо рыкнул на него, приказывая молчать. Неподалеку послышались торопливые, неровные шаги – будто кто-то бежал, то и дело спотыкаясь. Азог выхватил ятаган, вслед за ним и Больг обнажил свой клинок; а через миг из чащи на них выбежал эльфийский юноша и, даже не обратив внимание на орков, промчался мимо. Больг заметил, что одежда на эльфе была разорвана и забрызгана кровью, а на лице застыло выражение панического страха – страха за свою жизнь. Больг хотел было броситься вслед за юношей, но Азог остановил его, и молодой орк увидел, что его отец встревожен. Приказав сыну следовать за ним, Азог быстрым шагом двинулся в ту сторону, откуда появился эльф. Идти пришлось недолго; вскоре орки почуяли запах дыма и ускорили шаг, а через некоторое время увидели вдалеке отблески костра. Из-за деревьев доносились картавые звуки гоблинского наречия и скрипучий смех; кто-то пронзительно хихикал, взвизгивал и перекликался – Больг не мог разобрать слов, потому что наречие гоблинов сильно отличалось от языка гундабадского племени, сохранившего благородное произношение орков Ангбанда, но он понимал, что среди гоблинов царит странное оживление. Велев сыну держаться за ним, Азог, не сбавляя шага, вышел на поляну – и на мгновение оцепенел. На поляне в отсветах костра роились гоблины – низкорослые, уродливые, шумные твари, которые по сравнению с могучими орками казались карликами. Они облепили тело, распростертое на земле, и, восторженно повизгивая, улюлюкая и подзадоривая друг друга, насиловали его, похрюкивая от удовольствия. Другие гоблины, не желая дожидаться своей очереди, отпихивали сородичей, пытаясь пристроиться к ягодицам или ко рту жертвы, и между насильниками вспыхивала драка – гоблины катались по земле, кусались, царапались, пытаясь выдавить сопернику глаза, шипели и визгливо бранились. Время от времени кто-нибудь из них попадал в костер и принимался носиться по поляне, вереща и подпаливая тех, на кого натыкался. Вот один из гоблинов поднял за волосы голову жертвы, другой рукой разжимая ему челюсти и тычась в разбитые губы своим членом, и Азог похолодел, узнавая. Лицо жертвы превратилось в сплошной синяк, и на нем уже трудно было не то чтобы различить черты, но даже понять, что когда-то это было эльфом, а изо рта были выбиты зубы – должно быть, чтобы удобнее было насиловать жертву в рот; однако Азог узнал волосы цвета червонного золота, которые прежде тяжелыми волнами рассыпались по плечам короля Трандуила, а теперь слиплись от крови и спермы насильников… Взревев, Азог бросился на гоблинов. Он успел снести голову первому прежде, чем остальные обнаружили его присутствие. Истошно завопив, гоблины бросились к своему оружию, но Азог раскроил черепа троим, а Больг перерубил пополам еще одного. Труп свалился в костер, огонь на несколько мгновений опал, а потом взревел, охватывая мертвого гоблина, в воздухе тошнотворно запахло горелой плотью… Гоблины метались по поляне – Азог видел их разинутые в крике пасти, оскаленные зубы, выпученные от ужаса глаза, а вслед за этим вспыхивал его клинок, и морды гоблинов превращались в кровавое месиво. Глаза орка застилал багровый туман; он уже не считал, скольких зарубил, а просто бил и бил, снова и снова, не замечая крови, брызгавшей ему на лицо, и мозгов, липкой жижей оседавших на его ятагане и руке. Он не слышал, как отчаянно визжат гоблины, когда клинок его сына настигает их, не слышал, как он сам ревет и рычит, отрубая гоблинам головы и руки, кромсая их уши и носы, разрубая пополам их уродливые скрюченные тельца… Один из гоблинов все еще оставался у жертвы, по-видимому, уже не в силах остановиться; Азог, схватив его за шею, сдавил так, что глаза насильника вылезли из орбит – гоблин захрипел, содрогнулся несколько раз и вскоре затих, но его член еще некоторое время продолжал дергаться, брызгая спермой. Азог вновь взревел и со всех сил бросил его оземь, а потом наступил на морду и надавил, чувствуя, как хрустит под его ступней гоблинский череп… Но в какой-то момент его взгляд упал на неподвижно лежащее тело эльфа – изувеченное, багровеющее ожогами и следами клинков, когтей и зубов, забрызганное спермой насильников – и Азог, шумно выдохнув, бросился к нему. Осторожно, чтобы не причинить еще большей боли, он перевернул эльфа на спину и уже собрался было поднять его на руки, когда взгляд Азога натолкнулся на тонкую алую полосу, пересекавшую шею Трандуила. Одно долгое мгновение Азог смотрел на этот длинный порез, будто бы не до конца понимая, что это значит… А потом вдруг рухнул на колени, все еще держа на руках тело эльфа, и испустил долгий, протяжный, тоскливый вой, который разнесся по всему Лихолесью предвестником горя. Больг стоял за спиной отца; он не понимал, отчего тот горюет, но страдание Азога причиняло ему боль, и молодой орк тоже начал тихо подвывать, бессильно сжимая и разжимая кулаки. Его взгляд метался по поляне, силясь отыскать хоть что-то, что может утешить отца: земля, залитая кровью, была усеяна уродливыми трупами гоблинов, чьи морды в отблесках костра, казалось, кривлялись и корчились… Глаза Больга мигнули и уставились в одну точку, заметив слабое движение. И верно: один из гоблинов, которому он отсек ноги, хрипя, пытался уползти с поляны. С удивительной для орка быстротой Больг метнулся к нему и, схватив за лапу, подтащил к Азогу и бросил перед ним. Молодой орк рыкнул, протягивая отцу его ятаган, почерневший от гоблинской крови. Азог благоговейно уложил тело Трандуила на землю рядом с собой; повернув его голову так, что эльф, казалось, смотрел на него остекленевшими зелеными глазами, орк принялся отрубать полудохлому гоблину пальцы. Покончив с ними, он принялся за уши, потом отрезал нос, выколол глаза… Пронзительный визг, стоявший на поляне, сменился предсмертными всхрипами, которые вскоре оборвались, когда клинок Азога отхватил гоблину член вместе с яйцами. Больг тем временем бродил по поляне, отыскивая еще не умерших гоблинов; он притаскивал их отцу, а тот, не отрывая взгляда от мертвых глаз эльфийского короля, методично отрезал им конечности и аккуратно, даже как-то любовно складывал их перед лицом Трандуила. Наконец от последнего гоблина остались клочья зловонной плоти. Азог вновь притянул к себе тело эльфа и, медленно поднявшись на ноги, молча двинулся вглубь леса. Больга пугало это молчание – он не мог понять, что отец собирается делать; ему начало казаться, что тот повредился рассудком, и от этого молодому орку впервые в жизни стало по-настоящему страшно. Они пришли на берег озера. Азог с Трандуилом на руках вошел в воду, а Больг остался на берегу, готовый защитить отца в случае опасности. Он смотрел, как Азог, удерживая эльфа железной рукой, другой, здоровой рукой, смывает с его тела грязь, кровь и сперму. Могучий орк медленно проводил широкой грубой ладонью по коже Трандуила, будто лаская на прощание, и с его сжатых губ срывался тихий вой, от которого во рту у Больга становилось горько – так, словно он выпил слишком много истерлингского травяного отвара, от которого приходят видения и душу отравляет тоска. Азог долго стоял в воде, омывая короля эльфов, и когда он вышел, Больг уже не увидел в глазах отца ни боли, ни страдания – лишь привычную холодную злобу. Азог бережно уложил Трандуила на берег реки и, коротко рыкнув сыну, пошел прочь. Молодой орк с мгновение еще стоял, недоуменно глядя на изломанное тело, сверкавшее капельками влаги в свете полной луны: он был не в силах понять, что особенного было в этом эльфе, что заставило его отца так горько оплакивать его, будто он был его кровным родичем. Больг хмурился, недовольный тем, что в его такой понятной жизни вдруг появилась загадка, которую он едва ли сможет разгадать. Наконец, услышав, что шаги Азога отдаляются, он отвернулся и, уже не оглядываясь, поспешил вслед за отцом.