Обречённые

      Снова сижу в столовой с утра пораньше. На часах только восемь, а за окном льёт так, будто Бог в очередной раз решил до слёз посмеяться над нами и нашим положением, либо мы всем отделением наплакали свыше из-за вкуса дешёвого кофе, который дают по утрам. Ну хоть кофе, на том спасибо. А ещё кормят тут не так херово. И это, пожалуй, самая утешительная часть моего пребывания здесь, ибо какой толк лежать в этом дурдоме, если жральня будет такой же угнетающей, как и само место.       Врачи считают, что я невменяемый. Я такой лишь тогда, когда вы меня бесите, а бесите вы часто. Шутки про мою невменяемость современники могут вспоминать столетиями.       Сминаю пустой пластмассовый стаканчик из-под кофе в руке, шумно вздыхаю, оглядывая столовую. Ничего необычного: белые стены, светло-серые столы, огромные окна. Всего лишь пара-тройка человек уединилась здесь. Остальные, видимо, еще дрыхнут без задних лап. Мда. Скукотища. Откидываюсь на спинку стула, разминаю шею.       И почему у нас вся психушка белая? Это должно успокаивать? Нихуя. Тогда бы я здесь не лежал. Благодаря белой штукатурке на этих стенах пятна крови видно через три, мать его, этажа. Видимо, именно поэтому их недавно перекрасили. Нет, ну не руки же в крови марать.       Продолжу тему о невменяемости. Короче, со мной всё в порядке, эти снобы просто не хотят меня выпускать в люди — вдруг загрызу. Да, может быть, я так и сделаю, спасибо. Было бы что грызть вообще. Почти все обитающие здесь знают, что я могу сломать им хребет, поэтому садиться за один стол и идти со мной по одному коридору никто не желает. Только один мудоёб не боится меня, считает нестабильным идиотом. Кто бы знал, как чешутся руки избить его до смерти. Почему я этого не делаю? А хер знает. Скоро допросится. Хоть вижу я его в этом отделении не так часто, приходит лишь за какими-то инструментами да за таблетками, но и этого мне хватает по горло. Я уже забыл, что у него за расстройство. Ладно, меня это не ебёт.       Около месяца назад меня перевели в отделение для менее буйных по причине того, что я себя тихо вёл всё это время. Точнее, я весь месяц врал и вёл себя тихо. Но мудаки поверили, а я и рад. Никаких запираний в палате, никаких ремней, которые намертво привязывали тебя к кровати, никакого надзора санитаров, никакого насилия в мою сторону. Да, эти мрази насилие решают насилием. Никаких уколов и почти никаких ограничений, даже поссать можно, когда захочешь. Жизнь прекрасна, красота!       Психи в белых халатах не пускают меня к другу. Не помню, когда я видел его в последний раз. Говорят, что я представляю опасность для него. С чего эти уроды взяли, что я собираюсь его колотить? Друзей не колотят. Ну, теперь я так считаю. Да, много забавных историй из детства, но рассказывать я их, конечно же, не буду, не сегодня. Скажу лишь, что после одного «инцидента» меня отправили в другой город к отцу, к этому чёртову садисту. Заебись пожил. Тут-то нормальное и счастливое детство закончилось. И теперь в какой-то степени я счастлив находиться здесь, ибо здесь бью первым я. Не он, а Я.       С жутким скрипом отодвигаю стул и, размяв спину, покидаю столовую. Под надзором санитара, конечно же. В коридорах просторно, но холодно, как в морозильнике, поэтому приходится прятать руки в карманы толстой мешковатой кофты. Я не удивлюсь, если все лежащие здесь превратятся в того хрена из «Сияния» Кинга. Спасаемся от обморожения как можем, короче. Прохожу мимо окна и замечаю белую машину во дворе. Приехали. Снова кого-то привезли. Надеюсь, что бесить меня он не будет, и друга моего трогать не будет, иначе вставлю по самые гланды. Правильно говорят, что утро начинается не с кофе. К сожалению, у меня оно с него и началось, о чём я жалею. До сих пор мутит от этой дряни.       Спускаюсь в холл, занимая дверной проём собой, скрещивая руки, и наблюдаю.