Когда ты падаешь, кто-то должен быть рядом, чтобы протянуть тебе руку.
Уилсон проводит испуганного Минхо растерянным взглядом, сведя брови к переносице. Куда он так ломанулся? Неужто его это волнует? Самоубийства для такого места — не редкость. В остальных случаях Минхо лишь усмехался и качал головой, мол, никто за этим опять проследить не может. И всё. Никакого интереса, жалости, сочувствия. Так что изменилось теперь? Ньюту же всегда было жаль таких людей. Он не знал причин их самоубийства, но они делали это явно не от хорошей жизни. Да, Ньюту было жаль их, но он считал, что выход есть всегда, пока сам не стал таким же — парнем со склонностью к суициду. И если бы сейчас была возможность попытаться покончить с собой снова, он бы обязательно это сделал. Но Ньют молчит. Пытается казаться сильным, хотя в душе давно уже сломлен. И Ньют не уверен, что его можно спасти — он давно этого не ждёт. Не хочет. Не нужно. К горлу подкатывает ком, заставляя согнуться пополам. И Уилсон, вытерев тыльной стороной ладони слёзы, от которых щиплет глаза, тихо фыркает, опираясь на стену бледной рукой; дыхание спирает, внутри что-то тихо и медленно скребётся, царапает внутренности до тяжёлого хрипа, до немого крика. В глазах на мгновение темнеет. Страшно, больно. И Ньют думает, что справится. Думал, что справится. Когда это случилось, Ньют хотел покончить с собой, но никому не сказал, ничего не сделал. И долгое время жил как все: ходил на учёбу, занимался бытовыми вещами, общался с людьми. Но с каждым днём что-то внутри, словно кислота, разъедало сердце и лёгкие; с каждым днём пустота всё больше убивала и без того пустого внутри Ньюта, с каждым днём желание жить становилось всё меньше. Прошёл не один год, но он отчётливо помнит эти грязные прикосновения. Он помнит, как грубые холодные руки заползали ему под футболку, как они рвали на нём верхнюю одежду. Он помнит это громкое горячее дыхание где-то около шеи, запах приторного дешёвого мужского одеколона, и тихое, пошлое «Не кричи, сладкий, тебе достаточно просто стонать, как шлюха.» Ньют чувствует, как от воспоминаний начинает кружиться голова, и к горлу подступает тошнота. Он быстрым шагом идёт, нет, он буквально бежит в сторону туалета. И, добежав до уборной со скоростью света, его выворачивает наизнанку. Его рвёт таблетками, недавно выпитым дешёвым чёрным кофе, ещё какой-то жидкостью. Уилсон не ест уже несколько дней, поэтому, после очередного рвотного позыва, его начинает рвать желчью. Блондина сворачивает пополам; он истошно кашляет, хватаясь пальцами за унитаз в попытках не упасть на пол без чувств. По щекам бегут горячие слезы, от боли, от воспоминаний, от своей гнетущей и омерзительной беспомощности. Почему нельзя выколоть себе глаза, вырвать сердце, чтобы не чувствовать этой бесполезности, чтобы не видеть своей слабости? Все люди так беспомощны перед обстоятельствами, которые не дают шанса. Пытаешься справиться, не расколоться на части, но как назло всё становится только хуже. Вертишься, мечешься по сторонам, как загнанный в угол беспомощный раненый пёс, но выход найти не получается. Поэтому единственное, что можешь сделать — сесть в один из углов своей маленькой давно мёртвой клетки и, тихо зарычав от гнева, пожирать себя изнутри. Как обычно. Как всегда. Это единственное, чем занимается Ньют последние годы — пожирает себя изнутри. И он знает, что ничего не спасёт его — ни дружба, ни любовь. Он давно не верит во все эти сказки, он давно перестал верить, что можно любить, что его могут полюбить. После того случая он чувствует себя просто сгнившим куском мяса, которым воспользовались и выбросили. Куском мяса, которого заставили прогнуться под чужим потным телом. Ньют кусал губы от боли, шаркал по земле ногами и руками в попытках найти хоть что-нибудь, чтобы отбиться, но судьба иногда играет очень злую и грубую шутку. Поэтому пришлось давиться глухими слезами, пока заламывали руки и спускали джинсы вместе с нижним бельём до колен. В глазах темнело, звать на помощь уже не оставалось сил и возможности. Ньюту казалось, что он разодрал себе горло до крови, пока истошно кричал в ладонь насильника. Он думал, что умрёт прямо там. Он хотел умереть прямо там. Но не получилось. Его спасли, его почти удалось спасти. Но никто не говорил, что придётся спасать себя самому в течение всей оставшейся жизни, когда спасаться давно было незачем. Ньют на дрожащих ногах поднимается с пола, вытирая рот рукавом чёрной протёртой кофты; хватаясь за стену, медленно шагает в сторону кабинетов врачей. Парень знает, что все они сейчас в другом крыле, разбираются с очередным самоубийством, поэтому лучшее решение — направиться именно туда, к ним в кабинет. Почему? Уилсон давно выведал, что они хранят там тысячи колюще-режущих предметов, что забирают у своих пациентов. И сейчас они нужны как никогда. Не это ли твоё лучшее решение, Ньют?***
♪Элли на маковом поле — Прятки Томас продолжает неподвижно сидеть на стуле в кабинете психиатра, всё ещё пытаясь осознать то, что он сейчас вспомнил и прочитал. Неужели все воспоминания — правда? Если так, то почему все скрывали это от него и никто ничего не сказал? Ну конечно, кто сознается в подобном? Никто. Эдисон горько усмехается себе в ладонь; он больше не пытается сдержать подступающие к глазам слёзы, что цепляются за длинные тёмные ресницы. Брюнет с огромной силой сжимает колени пальцами, впиваясь в них ногтями, и давится слезами. Они крупными каплями падают на его руки, на штаны, стекая по щекам и носу. Хочется громко кричать, срывая голос до хрипоты. Хочется рвать на себе волосы от несправедливости и боли, что сейчас прожигают сердце изнутри. Надоело постоянно ошибаться, спотыкаться о собственные чувства, что ножом врезались в горло. Почему с ним так поступают? Почему молчат? Почему врут? Томас не может понять, почему Минхо начал общаться с ним. Почему воспользовался тем, что Томас ничего не помнит. И почему делал вид, что не знает его, что видит в первый раз. Теперь он понимает. Теперь Томас понимает, почему Минхо так странно смотрел на него при первой их встрече, почему так осторожно общался с ним, почему так странно улыбался. И это осознание, это понимание убивает его, разрушает изнутри; это раздевает до нервных окончаний, это парализует мозг. Томас чувствует, как петля на шее затягивается всё туже; он чувствует, как якорем падает вниз, как постепенно идёт ко дну. Томас встаёт со стула, пытаясь дойти до двери, но от бессилия опускается на пол, прижимая колени к себе и обхватывая их руками. Он громко всхлипывает, жмурясь от боли, и утыкается носом в колени. Растрёпанные волосы, мокрые от слёз, частично спадают на глаза. Хочется найти хотя бы намёк на то, что он не безразличен хоть кому-нибудь. Что всё это лишь игра, что это лишь чья-то злая шутка. Эдисон царапает свои плечи, обхватив себя руками, кусает губы, всё сильнее утыкаясь носом в колени, в надежде заглушить свои рыдания, притупить свою боль. Но не получается. Не может. Томас чувствует, как внутри всё леденеет; что что-то, там, где должно быть сердце, противно скрипит. И кажется, что скоро шурупы не смогут удержать это «что-то» и оно просто вывалится из прогнившей грудной клетки. Никогда не сознается. Никогда не скажет себе о том, что чувствует к нему. Отрицает. И сидит на полу в чужом кабинете, где лампы моргают холодным светом; где открытые окна запускают ледяной ветер, что с диким воем гуляет по кабинету, поднимая вверх все бумаги и документы, заставляя их кружиться в танце. На улице дождь топит все улицы.***
Ньют идёт по коридору, безразлично озираясь по сторонам. Он ускоряет шаг, чтобы как можно скорее добраться до этого чёртового кабинета. Желание жить растворилось ещё в уборной. И шагать по этому пустому коридору сейчас слишком тяжело. Уилсон хватается за ручку двери, с силой дёргая её — открыто. Он резко открывает дверь, но замирает в проходе: напротив его глаз — глаза цвета тёмного мёда. Глаза пустые, уставшие. И сейчас они не кажутся Ньюту живыми. С минуту парни не сводят друг с друга глаз, застыв на месте. И оба прочитали в глазах друг друга больше положенного. Ньют открывает рот, чтобы что-то сказать, но его затыкают крепкие, тёплые объятия с запахом таблеток и молочного шоколада: Томас дрожащими руками обхватил талию блондина, уткнувшись ему в плечо, и теперь тихо всхлипывает, цепляясь пальцами за его пропахшую сигаретами кофту. А Уилсон неподвижно продолжает стоять в проходе и непонимающим взглядом смотреть на парня, чьи рыдания только усиливаются. Неожиданно Томас замирает и, не поднимая головы, тихим, ледяным голосом спрашивает: — Почему ты не рассказал мне, Ньют? Блондин странно косится на Томаса, нахмурившись. План по совершению самоубийства откладывается в дальний ящик. — Что? Томас, ты о чём? — Почему ты не сказал, откуда знаешь меня, Ньют? — с горечью спрашивает Томас, всё ещё уткнувшись в плечо блондина. Уилсон нервно сглатывает; глаза расширяются от удивления. Откуда он узнал? Неужели вспомнил? — Почему ты не сказал мне, Ньют?! Почему?! — кричит Томас, поднимая голову и смотря Ньюту прямо в глаза, всё крепче стискивая в пальцах его кофту. Эдисон начинает чаще дышать, задыхаясь от собственных слёз. Пытается снова что-то крикнуть, но замирает, когда чувствует, как руки, тонкие и холодные, покрытые многочисленными белыми шрамами, обнимают его в ответ. Ньют обнимает его, крепко прижимая к себе, отчего ещё больше сносит крышу. Ньют, который обнимает не с безразличием, не с отвращением. Ньют, который обнимает его. Этот момент кажется далеко за пределами сознания, но даже если это так, то и пусть. Эдисон не помнит, когда в последний раз его обнимали с такой теплотой и заботой, когда его вообще в последний раз кто-то обнимал. Ньют переступает через себя и свой принцип «забей на всех незнакомцев». Он позволяет пропустить боль Томаса через себя, позволяет себе обнять его, как раннее позволил ему обнять себя; Ньют не оттолкнул, не ушёл. И глаза медового цвета сейчас смотрят с такой благодарностью и теплотой, что Ньют чувствует неприятное покалывание в груди. — Томас, расскажи мне, о чём ты говоришь. О нашей встрече? — спрашивает Ньют, непроизвольно схватив Томаса за плечи. — Почему ты не сказал мне, что знаешь меня? — голос Томаса дрожит. — Почему не сказал, что мы с Минхо давно знакомы? Ньют заглядывает брюнету в глаза, смотря с тревогой и недоумением. — Я думал, ты помнишь… — парень запинается, но затем продолжает: — Ты что, совсем ничего не помнишь? Томас лишь качает головой, опустив взгляд вниз. Тень улыбки едва касается уголков его губ. — И Минхо тебе ничего не сказал? — спрашивает Ньют, поджав губы и смотря куда-то в сторону. — Нет, — горько усмехается Томас, закрывая лицо руками. — Почему… — бормочет Ньют себе под нос. Томас с недоверием смотрит на Уилсона, после чего выдаёт: — А ты разве не знаешь? Ньют медленно качает головой, скрестив руки на груди. Он облокачивается на стену и переводит хмурый взгляд на окно. — Здесь холодно. Почему ты не закрыл его? — блондин медленным шагом подходит к окну и одним движением руки закрывает его. — Так и простыть можно, дубина. Эдисон с недовольным лицом смотрит на Ньюта. Что он только что сказал? — Так Минхо тебе не рассказывал, что произошло? — проигнорировав упрёк Ньюта, спрашивает Томас. — Нет, а что произошло? — вопрос на вопрос отвечает Ньют и садится на подоконник, болтая ногами в воздухе. В этот момент Ньют напоминает Томасу ребёнка. Эдисон тихо усмехается и садится на стол. От слёз и след простыл. — Я пока мало что вспомнил, но видел, как в моих документах указан стокгольмский синдром, — после этих слов он опускает голову. Нормально ли, что он рассказывает ему о таких вещах? — А ещё по своим воспоминаниям я понял, что… — Томас запинается. — Что Минхо бил меня. Ньют с огромным удивлением смотрит на Томаса, крутанув головой на сорок пять градусов. — Что? — сухо спрашивает блондин, перестав болтать ногами. — Да, тебе не послышалось, Ньют, — отвечает Томас, слабо улыбнувшись. Уилсон резко спрыгивает с подоконника и начинает ходить по кабинету туда-сюда, потирая губы пальцами. Томас лишь молча наблюдает, перебирая пальцами. — Ладно, я поговорю об этом с Минхо, — Ньют опускается на корточки перед Томасом и, положив руки ему на колени, смотрит тому в глаза. — Хорошо, Томми? Томас замирает, с прищуром смотря Ньюту в глаза, после чего спрашивает: — Что? — Что? — отвечает Ньют вопросом на вопрос, не меняясь в лице. — Почему Томми? — Это я сказал? — Ньют удивлённо вскидывает брови. Эдисон издаёт странный смешок, после чего отвечает: — Ну не я же. Блондин кидает ироничное: «Ну конечно», и: «Слетело с языка», после чего Томас начинает смеяться звонким смехом. А Ньют отводит взгляд от этой невинной улыбки, что сейчас ломает рёбра. И в голове застывает вопрос: «Что со мной?»***
Минхо тихим шагом пробирается в корпус острого психиатрического отделения. Охрана давно уже спит, а брюнету никогда не составляло труда бесшумно перемещаться по всем корпусам. Азиат переминается с ноги на ногу, когда подходит к палате Галли, не решаясь постучать в дверь. Но отчаянно вздыхает, и, постучав, слышит тихое: «Съебись». Брюнет игнорирует слова Галли и заходит к нему в палату, встречаясь со стеклянным взглядом, полным злобы. — Я сказал свалить, — холодно проговаривает блондин. — Тебя это тоже касается. Минхо вздыхает и садится на стул, что стоит рядом с кроватью Галли. Снова игнорирует. Блондин прожигает взглядом азиата, что уселся рядом с ним, но молчит. Минхо лишь смотрит тому в глаза в ответ, с осторожностью, но с тревогой и… теплотой? Галли продолжает сверлить его ледяным взглядом. — Не смотри на меня так, я не уйду, — говорит Минхо, нахмурившись. Галли медленно отводит взгляд от Минхо, после чего поворачивает голову к окну. Он сделал это в одно мгновение, как можно незаметнее, но Минхо удаётся заметить, как Галли улыбнулся уголками губ ему в ответ. — Колдфилд, значит? — выдаёт Минхо. — Что? — спрашивает Галли, развернувшись к брюнету. — Твоя фамилия. Видишь, я узнал, — отвечает Минхо, легонько постучав себя по голове пару раз. — Как? — отвечает Галли. В глазах читается напряжение. Минхо начинает бегать глазами по палате. Блондин цокает, после чего холодным голосом говорит, сверля брюнета стеклянными глазами: — Не ответишь — не отвечай. Но лучше не ври мне. Никогда. Минхо медленно кивает; лицо становится таким серьёзным, словно он только что дал клятву о пожизненном хранении секрета государственной важности. Брюнет усмехается собственным мыслям, закрывая глаза. После — открывает их и переводит взгляд на Галли, который сейчас белее обычного: потухший печальный взгляд, прозрачные веснушки и сухие бледные губы. Парень сидит в кровати в белой футболке, облокотившись на спинку, подложив под спину подушку. Парень, которого хочется сравнить с мёртвым ангелом, сейчас с безразличием смотрит в потолок; свет падает на его белые ресницы, давая им прозрачность. Глаза Минхо тускнеют. Он знает, что нельзя игнорировать случившееся, но не знает, как начать. Что спросить? «Извини, это я виновник твоего самоубийства или нет? Ответь, пожалуйста». Смешно. Глупо. Бессмысленно. Минхо знает, что это его вина. Знает, что вызвал у Галли триггер. Да, он нагло взял бумаги из архивов, пока никого не было, и прочитал все его документы. Он знает, что сделал ему больно, но это было неосознанно. С приходом вспышек гнева Минхо не может контролировать себя, после — почти не может вспомнить ничего из того, что сделал. И становится так мерзко, так противно от себя. И сколько бы он не лежал здесь, толку, кажется, ноль. Брюнет усмехается про себя и опускает голову. Почему нельзя быть как все? Почему нельзя быть нормальным? Конечно, если Минхо будет и дальше продолжать себя так вести, то у него никого не останется. И от осознания этого сердце рвётся на части, в горло заливают раскалённый свинец, заставляя замереть и перестать дышать. Это клеймо психопата будет на нём всю жизнь. Каждый, кто лежит здесь, боится его. И не просто боится: все буквально шарахаются от него, обходя парня за километр; некоторые даже не ходят в столовую, оставаясь сидеть у себя в палате голодными. Зато безопасно. Минхо и раньше лежал в психбольнице, но знает об этом только Ньют. Он вообще знает о Минхо всё. Как оказалось, не всё. Он не хотел врать Ньюту, не хотел врать своему лучшему другу. Но не знал, что сказать и как. Поэтому молчал. Поэтому молчит. Каждый день, каждый гребаный вечер Минхо цепляется пальцами за окраину бездны, чтобы не упасть туда и не умереть, чтобы не потеряться, хотя он уже и не помнит, кто он и как выглядит. Каждый раз, когда Минхо смотрит в зеркало, видит не себя, а что-то давно сломленное и слабое; что-то злое и чёрное. Каждый раз, смотрясь в зеркало, хочется стянуть кожу со своего лица, выбить себе все зубы, вырвать глаза и смыть их в раковину. Поэтому, когда становится хуже, он просто подходит к зеркалу и разбивает об него своё лицо; сбивает руки в кровь, загоняет осколки под кожу и ногти. И Минхо уже не помнит, какое по счёту стекло завхозы ставят в уборной. Минхо краем глаза ловит на себе напряжённый взгляд Галли. Брюнет разворачивается к парню лицом и слабо улыбается, отчего Колдфилд щурится — слишком много лжи сейчас в этой улыбке, слишком много боли. Это замечает Минхо и, чтобы не поступило вопросов, выдаёт: — Прости, я не хотел убивать тебя. Галли застывает, не сводя глаз с азиата. Минхо видит, как блондин закусывает губу; его глаза начинают блестеть всё сильнее. После Галли отворачивается от Минхо и начинает смеяться, и от этого смеха хочется закрыть уши и выбежать из палаты, словно ошпаренному — это смех, полный боли, смех, полный отчаяния. Смех сломленного, смех обречённого. — Меня убиваешь не ты или кто-то ещё, я убиваю себя сам, — тихо отвечает блондин, наконец перестав смеяться. Его голос глухой, безжизненный. Минхо лишь смотрит себе под ноги, не зная, что ответить. Это ведь ложь. Но с Галли спорить всегда было бесполезно, безуспешно будет и сейчас. Он переводит взгляд на блондина и видит, как тот, нахмурившись, смотрит куда-то в сторону; в глазах стоят слёзы. — Эй, — зовёт его Минхо. — посмотри на меня. Колдфилд медленно разворачивает голову к Минхо и с недоумением в лице смотрит на него. И брюнет улыбается, невольно приблизившись к нему. Галли громко усмехается, отводя взгляд в сторону. Минхо улыбается всё сильнее. — Хорош лыбиться мне, — фыркает Галли. — Ты как маньяк. — Эй, я просто так улыбками не разбрасываюсь, — насупившись, отвечает Минхо, толкая блондина в плечо. Галли тихо, почти беззвучно смеётся, но не сводит глаз с Минхо. В голове оседает эта невзначай брошенная фраза: «Я просто так улыбками не разбрасываюсь».***
Томас сидит на столе, обхватив колени руками, и смотрит в окно. Наблюдает, как хмурое небо безмолвно плачет, заливая тротуары. Наблюдает за санитарами, что мечутся из стороны в сторону, словно дождь — не просто дождь, а кислота, что может разъесть их тела до костей. Наблюдает за воронами, которые сейчас прячутся под толстыми ветками деревьев. Он утыкается носом в колени, медленно закрывая глаза, но вздрагивает, когда слышит громкий стук в дверь. Парень не реагирует, лишь поднимает голову и смотрит в сторону выхода. Он слышит цоканье, затем дверь с грохотом открывается и в кабинет заходит недовольный Минхо. Азиат хочет что-то сказать, но осекается, когда замечает, что на него в упор смотрят испуганные заплаканные глаза. Томас сидит неподвижно, уставившись на Минхо; его глаза снова наполняются слезами, и брюнет опускает взгляд, медленно выдыхая. Он чувствует, как конечности начинают дрожать, как дыхание спирает. И Эдисон понимает, что если сейчас не успокоится, то снова начнёт захлёбываться слезами. Не вздумай плакать. Не вздумай плакать перед ним. — Что ты тут делаешь? — с изумлением спрашивает Минхо, изогнув бровь. Томас продолжает сидеть на месте, опустив голову вниз. Он боится ответить, зная, что голос предательски задрожит, что слёзы обязательно хлынут из его и без того воспалённых глаз. Хочется открыть окно и выброситься из него; разбиться в кровавую кашу, раздробив все кости, только бы не находиться здесь, не смотреть на него, не дышать рядом с ним. Томас надеется, что Минхо просто уйдёт, бросив его задыхаться от собственных чувств, бессмысленных мыслей; от солёных слёз, которые, казалось, разъедают щёки, словно не слёзы вовсе, а кислота. Но Минхо продолжает смотреть на брюнета в упор. Уйди. Прошу, уйди. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не делай ещё больнее. — Томас, — настороженно спрашивает Минхо. — Что случилось? Что ты здесь делаешь? — А ты? — доносится голос за спиной азиата. Минхо разворачивается в сторону выхода и видит Ньюта, который опёрся на стену плечом, скрестив руки на груди. Блондин так бледен и мрачен, что Минхо невольно вздрагивает. Уилсон рассерженным взглядом изучает своего друга; кажется, что он хочет просверлить в нём дыру. Его губы дрогнули в немом вопросе, отчего Томас напрягается, замирая в неприятном ожидании. Внезапно Эдисон чувствует, как сердце ухает куда-то вниз; в ушах противно зашумело, голова загудела, будто её заливают оловом. Томас морщит лицо, всё ещё не сводя глаз с Минхо. Затем переводит взгляд на Ньюта и затаивает дыхание, когда тот подходит к Минхо на близкое расстояние, заглядывая тому в глаза с таким напряжением и недовольством, что Эдисон невольно ёжится. Томас чувствует, как петля на шее затягивается ещё туже, и он, не моргая, наблюдает, как глаза орехового цвета прожигают тёмно-карие напротив.