♪Daughter — Smother
Когда говорилось о наказании, Минхо и подумать не мог, что их изолируют друг от друга на несколько недель. Каждому была приставлена парочка шкафов-санитаров, которые то и дело ходили за ними, не оставляя ни на минуту; постоянно наблюдали, даже в столовую можно было ходить строго под их раздражающим до кончиков пальцев наблюдением. И Минхо не то что бесило, он терпеть не мог никакого контроля: когда обращаются, как с животным, когда не дают сделать ни шагу. Постоянный контроль родителей выводил из себя, а здесь чужие люди, да ещё и принуждающие к чему-то. Говорить спасибо за то, что можно было сходить в уборную без надзора глупо, поэтому азиат лишь молчал, испепеляя взглядом два будто и не заинтересованных в своих обязанностях лица, стоящих около двери по бокам, словно охрана.
Пересекался Минхо с ребятами лишь взглядами, когда посещал столовую. Он каждый день был вынужден смотреть на то, как Ньют бездумно ковырял в тарелке какую-то стряпню, мало чем напоминающую еду; как слабо потирал запястья каждый раз, когда оглядывался по сторонам. И Минхо не мог узнать, трёт он их от беспокойства, от тревоги или от очередной попытки самоубийства. Он даже посмотреть толком на него не мог, так как боялся, что Ньют может ответить ему. Нет, Минхо как бы и не против почувствовать на себе взгляд родных глаз, но чувство стыда за то, что произошло между ними после совместного принятия амфетамина, чувство вины за то, что не помог Томасу, когда тот умирал, нагло приковывали взгляд к полу.
Каждый раз, когда Ньют резко поднимал голову, выходя из своих раздумий, хотелось провалиться сквозь землю, потому что казалось — один взгляд в его сторону, и азиат пробьёт стену, только бы успеть убежать. Да, может, он трус, но у него хорошо получалось нагло врать себе о том, что это подождёт; что всё не так критично и потом можно избежать последствий. Тем более если рассуждать, то Ньют тоже немало дров наломал: обвинил Минхо в изнасиловании и, азиат уверен, он всё ещё придерживается своего мнения.
Каждый день перед глазами Минхо мелькала бледная, худая фигура с взъерошенной копной волос, запястья которой были испещрены порезами. Тереза, которую спустя неделю после их дебоша, как это назвал позже главный врач, перевели в острое психиатрическое отделение. Минхо не знал почему, но предположение по поводу того, что это всё из-за принятых наркотиков, не покидало его. Парень лишь краем уха слышал разговор между медбратьями о том, что одна девица будто сошла с ума в одно мгновение и ей кажется, что за ней следят и хотят убить.
Говорят, у неё галлюцинации.
И Минхо всё бы отдал за то, чтобы речь шла не о Терезе. Да, их отношения нельзя назвать складными, но знакомы они довольно давно. Тереза всегда слушала гневные речи Минхо, когда он злился на не так посмотревшего в его сторону санитара, на горький кофе в столовой; когда Минхо злился на самого себя, и в попытках сдержаться от нанесения себе увечий просил девушку остаться с ним. И Тереза, конечно же, соглашалась. Всю ночь они сидели в мужском туалете и дымили, пытаясь отвлечься глупыми разговорами от проблем, которые, можно сказать, сплотили их. И Минхо несколько раз задумывался о том, что девушку назвали Терезой не просто так.
Томаса же Минхо видел в столовой лишь пару раз. Тогда парень медленно подносил пластиковый стаканчик к лицу, лишь касаясь губами напитка, после чего отставлял его от себя. И Минхо казалось самым неестественным в этих жестах то, что с каждым разом стаканчик отставлялся всё дальше и дальше. Томас постоянно как-то странно изучал глазами поверхность стола, ложки, да даже свои пальцы. Словно потерял память и, подобно ребёнку, интересовался всем по новой.
Лишь однажды он застал настоящего, живого Томаса. Нет, живым его было назвать сложно: Эдисон плёлся за санитарами, не разбирая дороги, путаясь в собственных ногах. Единожды его губы дрогнули в улыбке, лишь один раз за все эти недели он посмотрел на Минхо в ответ. И азиат до сих пор жалеет о том, что разрешил себе поднять глаза и взглянуть на Томаса: волосы на его макушке встали дыбом, а сердце отбивало чечётку, когда вместо привычных усталых глаз он увидел два бесцветных огонька, что смотрели с отчаянием; с внутренним криком, готовым вырваться наружу, с просьбой о помощи. И осознание, ощущение того, что Минхо ничего не может сделать, выбивало его из колеи. Хотелось кричать, забив кулаками по стене что есть мочи, сорвать цепь, на которой так долго и усердно держал себя, и ринуться к друзьям. Но оставалось лишь сидеть и наблюдать за тем, как они умирают.
Минхо винит себя за всё происходящее с ними. Ведь если бы он не отобрал Томаса у Терезы ещё в детстве, с ней всё было бы хорошо, она была бы в безопасности, под крылом ещё не сломленного тогда Томаса. Если бы Минхо тогда успел и помог Ньюту, у его друга не было бы травмы на всю жизнь; его бы не преследовали воспоминания, он бы не боялся неосторожных прикосновений. Если бы Минхо не издевался над Томасом, Эдисон бы жил здорово, спокойно, без постоянных срывов.
И он ненавидит себя.
Каждой частичкой своего тела, каждой клеткой своей давно оборвавшейся души Минхо ненавидит себя.
Больше всего он ненавидит своего отца, который сломал ему психику в раннем возрасте и того, кто стоит перед ним в зеркале каждый раз, когда он позволяет себе жить.
Когда азиат слышит монотонные удары в дверь, не прекращающиеся на протяжении вот уже трёх дней, он цокает, лениво поднимаясь с кровати; бросает потрёпанную книгу Воннегута на постель и, перепрыгивая через тапочки, распахивает дверь.
— Я сказал тебе свалить, сколько можно? Ты мне уже осточертел, — смотрит в серо-зелёные глаза напротив с гневом, скрестив руки на груди.
— Я это прекрасно знаю, спасибо, — фыркает Галли, останавливаясь в дверях, и облокачивается плечом на деревянный косяк. — Так мы поговорим? Уже много времени прошло.
Минхо закатывает глаза и шагает обратно к кровати, захлопнув дверь у Галли перед носом. Плюхается спиной на постель, раздражённо поёрзав ногами по одеялу. Почему человек просто не может исчезнуть из жизни, как это обычно бывает? Ведь обычно те, кто нужен тебе, словно по расписанию, просто исчезают, оставляя на своём месте лишь песок. Но этот — смола, от которой вряд ли есть способ избавиться. Нет, серьёзно, Минхо ещё никогда не видел настолько напористых людей, помимо его самого.
Он слышит, как дверь с шумом открывается, встречаясь со стеной, и волна ветра окутывает комнату, заставляя Минхо содрогнуться от неприятного и внезапного холода. Азиат слышит тяжёлые шаги, которые утихают только после того, как его хватают за локоть, потянув в сторону двери. Брюнет, выругавшись, разворачивается к Галли, отчаянно брыкаясь в надежде выхватить руку из его грубой хватки. Он быстро переводит взгляд на Галли, невольно вцепившись в его руку: взгляд собеседника серьёзный, и держит он Минхо за руку так, что, кажется, скоро кости ему сломает.
— Пусти меня, — угрожающе шипит Минхо, смотря на Галли исподлобья.
— Остынь, ладно? Я не хочу причинять тебе дискомфорт, поэтому сейчас я отпущу тебя, а ты не будешь закрывать передо мной дверь, — Галли хмурится, смотря Минхо в глаза. И под этим взором азиат чувствует себя зверем, попавшим в капкан. Он терпеть не может, когда его начинают сверлить молящим взглядом. Да, Галли выглядит серьёзным и спокойным, но Минхо всегда может увидеть в его глазах отчаяние и просьбу. Но вместо милосердия он лишь фыркает, снова пытаясь вырваться из хватки Галли, отчего тот цокает, но всё же отпускает брюнета. — Не нужно брыкаться так, словно я тебя убить хочу.
— Уверен, что не хочешь? — отвечает Минхо, вскинув брови.
Брюнет отряхивается, что приводит Галли в недоумение, ведь они не на улице, чтобы очищаться от снега или дождя. Тогда блондин машинально переводит взгляд на свою руку, сжимая ладонь в кулак. Он тяжело вздыхает, оглядывая комнату. Задерживает взгляд на книге, сумев прочитать вверх-ногами название: «Бойня номер пять». Блондин удивлённо вскидывает брови, после чего переводит взгляд на Минхо.
— Так мы поговорим?
— О чём? — усмехается Минхо, пряча руки в карманы чёрных спортивных штанов.
— Послушай, я… — Галли начинает переминаться с ноги на ногу, почесав затылок. — Я не должен был, знаю. Это всё… Дерьмо в общем.
Минхо не сводит глаз с Галли, встав у стены. На мгновение его взгляд падает на стучащие в окно ветки деревьев, которые словно просятся впустить их и спрятать от наступающего мороза — за окном ещё не зима, но температура резко понизилась за эти недели, причём на десятки градусов. В палатах холод стал ощущаться ещё острее, отчего азиат ёжится, постучав пяткой по полу, будто это впустит тепло в помещение.
Невероятное желание сейчас просто выставить этого так крепко застрявшего в его сердце придурка и остаться одному. Единственный человек, которого Минхо не хочет видеть, это Галли. Он отчаянно пытался избегать всяческого контакта с ним все эти одинокие недели, но как только контроль над ними ослабили, Галли тут же начал рваться к Минхо, раздражая не только азиата, но и всех остальных пациентов. Конечно, если какой-нибудь полоумный будет тарабанить в дверь на протяжении нескольких дней, оставляя весь этаж в покое лишь на пару часов, то биться в конвульсиях от гнева будет каждый.
Одна часть Минхо кричала, что нужно послать Галли ко всем чертям, чтобы больше не обжигаться, другая — что ему срочно-обморочно нужно к нему, услышать его, попытаться понять, хотя это на самом деле и не нужно. Минхо догадывается, почему Галли мог это сделать, но принимать не хотел, да и с интуицией у него всегда было не очень, поэтому ему остаётся лишь ждать ответа.
Азиат вопросительно вскидывает брови, уставившись на Галли, словно ждёт чего-то. Колдфилд цокает и, опустив голову, бурчит:
— Прости.
— И это всё? — фыркает азиат, кривя лицо.
— Слушай, мне и так тяжело, ладно? — повышает голос Галли, — Прости, я правда не хотел этого дерьма, — он разводит руками, прислонившись к стене. Голос его становится тише и мягче. — Да, я знаю, что не хотел, но всё равно сделал. Это было глупо. Но я сказал врачам, что всё это ложь. Они тебя не тронут.
— Вот радость-то, — с сарказмом отвечает Минхо, впившись глазами в собеседника. — Ты просто говнюк, вот и всё.
— Ладно, что ты хочешь, чтобы я сделал? — Галли отстраняется от стены, потирая виски, — Я не волшебник, Минхо. Я не фокусник, не Санта, мать твою! — в гневе он бьёт кулаком по стене, отчего азиат вздрагивает. Взгляд его меняется. Блондин тяжело дышит, понурив голову. — Я не знаю, чем мне искупить вину, хорошо?
— Хорошо, — с какой-то хитростью в голосе отвечает Минхо. — Подойди к окну.
— Чего? — Галли хлопает глазами, в недоумении изогнув брови.
— Давай-давай, иди, — брюнет скрещивает руки на груди, усмехаясь.
Галли вздыхает и начинает медленно шагать к окну, нерешительно переводя взгляд то на Минхо, то на тёмно-синие шторы. Парень спотыкается через тапочек и, опустив голову, раздражённо цокает; пинает ненужный предмет (азиат всё равно ходит в кроссовках), и тот отлетает в другой конец комнаты. Минхо глазами сопровождает эту картинку, после чего тихонько прыскает себе в кулак, втянув голову в плечи.
Блондин бросает в сторону азиата сердитый взгляд; подходит к окну, отодвинув белую шторку, выглядывает: кругом кромешная тьма, слышно лишь гуляющий по городу ветер и срывающийся с неба дождь. Галли переводит взгляд на Минхо.
— Ну и что я должен сделать?
— Вот скажи мне, — Минхо закладывает руки за голову, закинув одну ногу на другую. — Если я тебя выброшу из окна, ты ощутишь на себе капли дождя или уже мокрого снега?
— Я тебе не синоптик, и кончай прикалываться, — раздражённо проговаривает блондин, упираясь кулаками в подоконник. Он поворачивает голову к Минхо, смотря на него сверху-вниз. — Придумай что-нибудь получше, окей?
— Окей, — передразнив Галли, отвечает Минхо. Азиат оглядывает комнату, останавливая взгляд на двери. — Уходи.
— Что?
— Я сказал уходи, ты оглох? — глухим голосом повторяет Минхо, испепеляя Галли тяжёлым взглядом. Он надеется, что больше говорить не придётся — взгляд всё скажет за него, но Колдфилд не двигается с места, продолжая смотреть на азиата в ответ, хлопая белёсыми ресницами. Тогда Минхо громко вздыхает и, постучав ладонью по поверхности тумбочки, подлетает к Галли, после чего с внезапной напористостью толкает его за дверь. — Уходи.
— Минхо, прекрати, — Галли старается удержаться на одном месте, но Минхо, вложив в толчок всю свою силу и гнев, чего в нём было немало всегда, буквально выбрасывает блондина за дверь. Галли шатает в сторону и он хватается за дверной косяк, попутно скользя ногами по кафелю, стараясь затормозить, чтобы не потерять равновесие. Блондин раздражённо вздыхает, сжимая косяк с такой силой, что костяшки пальцев белеют, а суставы раздают глухой щелчок. — Мы вроде как поговорить хотели.
— Теперь нет, вали, — проговаривает Минхо, застывая в дверном проёме.
— Давай поговорим, — Галли поджимает губы.
— Я сказал нет.
— Минхо.
— Нет.
— Ты сейчас серьёзно?
— Я на шутника похож?
Колдфилд отчаянно вздыхает, закрывая глаза. Он не знает, что ещё можно сделать в такой ситуации. Его раздражает и сводит с ума всё, что сейчас происходит, но бесить Минхо ещё сильнее смысла нет, рвать и метать так тем более — в конце концов сам виноват в случившемся. Ужасно не хочется терять ничего из того, что с таким трудом было построено. У него всю жизнь получалось строить так трепетно и терпеливо, но за считанные секунды громить в щепки так быстро и легко.
Просто боится потерять единственного человека, которому он не доставляет чувства дискомфорта и ненависти.
Галли и подумать не мог, что может вот так просто всё испортить одной идиотской и лживой фразой, сказанной не тому. Это гложет его с того самого дня, как он рассказал всё санитарам. Причём мозгов для того, чтобы подумать над тем, каково будет Минхо, у него не хватило. И вроде бы всё можно исправить, любую трещину заделать, любую дыру закрыть. Но Галли понимает, что между ними каждый день растёт толстая, громоздкая ледяная глыба.
Скоро он не будет видеть его лица, чувствовать его дыхания; не будет ощущать его присутствия рядом с собой и слышать его голос.
Скоро они станут лишь ледяными скульптурами. Вроде бы живыми, но теми, у которых при выходе на мороз не будет идти пара изо рта.
Живые снаружи, мёртвые внутри.
— Минхо.
— Ну не могу я, — с отчаянием в голосе протягивает азиат, — Сколько раз мы это проходили? Я устал, — он поджимает губы. Вся его злость почему-то в мгновение улетучивается, а на лице теперь всеми цветами радуги переливается разочарование, смешанное со смущением. — Я серьёзно, уйди.
— Хорошо, я уйду, — отвечает Галли, не сводя с Минхо глаз. — Но я всё равно вернусь, ты ведь знаешь.
— Да тебя танком не переедешь, чего уж там, — как-то сдавленно усмехается азиат, опуская голову. — Иди уже.
Галли лишь качает головой и отвечает лёгкой улыбкой, потрепав Минхо по волосам, после чего шагает в сторону своего корпуса, сворачивая за угол.
Азиат морщит нос, поправляя выбившиеся из идеальной укладки пряди. Он стоит на месте ещё несколько минут, фокусируя взгляд на одной точке; что-то шепчет, улыбнувшись одними уголками губ, и заходит обратно в комнату, захлопнув за собой дверь.
***
— Томми, впустишь? — Томас видит светлую макушку, выглядывающую из-за двери.
— Да, заходи, — улыбается брюнет.
Ньют с каким-то с облегчением выдыхает, переминаясь с ноги на ногу, после чего тихо и осторожно заходит в палату к другу.
— Ты чего так крадёшься? — спрашивает Томас, изогнув бровь.
— Если меня заметят врачи, мне не жить, — мягко хихикает Уилсон, приземляясь пятой точкой на стул, — Ты как тут? Я рад, что нас наконец-то перестали нянчить, как младенцев, — он шмыгает носом, запустив в волосы пятерню.
— Да, я на самом деле тоже, — кивает брюнет.
Ньют переводит взгляд на Томаса: сидит он прямо, почти неподвижно. Взгляд слишком спокойный и отстранённый для его обычного состояния, когда он почти каждый день бился в истерике, не контролируя себя и свои слёзы. Может, ему стало лучше? Нет, это было бы слишком легко. Не может вот так просто стать спокойно и радостно. Только не здесь, только не ему. На это нет никаких оснований. Несколько недель они бродили по этой клетке одни, не слышали ни разговоров друг друга, ни смеха, ни банального молчания. Вообще ничего. Словно их ослепили и оглушили на всё это время, связав по рукам и ногам, забирая кислород из лёгких.
Да, может, Ньют придаёт слишком большое значение этому, но дружба для него всегда была и останется на первом месте, и терять этого ему никак не хочется. Эти мысли возвращают его к размышлениям о том, что нужно собраться с духом и поговорить с Минхо. Уилсон прерывисто вздыхает. «Да, ведь с Томасом у тебя хватило смелости начать разговаривать, и даже смотреть ему в глаза». Он хмурит брови, сжимая губы в тонкую линию.
— Тебе лучше? — спрашивает Ньют, прерывая томившееся в воздухе молчание.
— Ну как, — усмехается брюнет, закрывая глаза. Его ресницы начинают дрожать. — По крайней мере умереть не думаю.
Ньют с тревогой в глазах нервно усмехается, поёрзав на стуле. Томас открывает глаза, прожигая пустым взглядом глаза напротив. От такого хоть и обычного, но внезапного движения блондин вздрагивает, но тут же вздыхает, понурив плечи. Он продолжает смотреть на Томаса с тревогой, потом невольно его взгляд падает на подушки, что лежат под спиной Эдисона. Ньют в удивлении поднимает брови, разжимая пальцы, что вцепились в край стула — все подушки взбиты, идеально разложены. На них нет ни единой складки, ни пылинки. Уилсон потупил взгляд, завалившись всем весом на спинку стула.
Да, эта картина больше всего напрягает Ньюта, а полная чашка кофе и сложенные в одну аккуратную стопку книги так тем более. Томас никогда не был эталоном рациональности и аккуратности, ему порой вообще плевать, лежит подушка вертикально или горизонтально, валяется носок на полу или на одной из книжных полок. А со своей непринуждённой холодностью и умиротворением он внушает ещё больше волнения и переживаний сердцу Ньюта.
— Томас, ты точно в порядке? — спрашивает Ньют, пытаясь спрятать за спокойствием дрожащий голос. Он лёгко касается Томаса, положив руку ему на плечо. От такого, казалось бы, безобидного жеста брюнет вздрагивает, мгновенно бросая сердитый взгляд на Ньюта. Уилсон быстро отстраняется, кинув короткое «прости».
Томас мотает головой, прогибаясь в спине.
— Нет, извини, я… Просто отвык. Неожиданность, — говорит, мягко улыбаясь. Его взгляд сменяется с холодного на обычный для него непосредственный и грустный. Он задерживает дыхание, пялясь в одну точку, после чего переводит взгляд на Ньюта и тепло улыбается.
Ньют натянуто улыбается в ответ, стуча пальцами по тумбочке, что стоит чуть ли не в двух сантиметров от него.
— Ничего, Томми. Слушай, я… хотел поговорить с тобой кое о чём… — он нерешительно чешет затылок, бегая глазами по полу.
— На самом деле я тоже, Ньют, — голос Эдисона в мгновение меняется, становясь более жёстким. — Я вспомнил.
— Чего? — хлопает ресницами блондин.
— Ну, насчёт меня и Минхо, — парень поджимает губы, опуская взгляд.
— Так… — Ньют усаживается поудобнее, уперев локти в колени, — Что же ты вспомнил? — подносит руки к лицу, сцепляя пальцы в замок.
— Он врёт, — дрожащим голосом продолжает Томас. Он поднимает покрасневшие от слёз глаза. — Минхо врёт.
У Ньюта спирает дыхание, а сердце уходит в пятки. Конечно, он всегда верил Томасу, ну или же Майку, но до последнего не хотелось верить в то, что Минхо мог сделать такое. Но Томас врать не будет, тем более о Минхо. Всё-таки он любит его. Действительно любит.
Внезапная от сказанных про себя слов горечь во рту приводит Ньюта в себя, и парень морщит нос, стараясь не закашляться — сейчас это будет более чем просто неуместно.
— Я понял тебя, — вздыхает Ньют, откидываясь на спинку стула. Он скрещивает руки на груди, стуча пальцами по плечу. — Мне очень жаль, Томми.
Эдисон лишь мотает головой, слабо улыбаясь уголками рта. Он закрывает глаза, и Ньют видит, как на пушистых, словно одуванчики, ресницах выступают слёзы. В немом сочувствии переводит взгляд и видит, как Томас дрожит, сжимая край одеяла в руках. Тогда он кусает губы и, медленно пересев на кровать, берёт Томаса за руку, машинально начиная поглаживать его ладонь.
Томас открывает глаза, поворачиваясь в сторону Уилсона. Ньют ждёт, что сейчас брюнет снова отстранится от него, одарив перед этим грозным взглядом, но Эдисон лишь утыкается носом в его плечо; слёзы медленно и безмолвно бегут по щекам, и Томас громко всхлипывает, ещё сильнее прижимаясь к Ньюту. Блондин качает головой, зарываясь пальцами в мягкие и растрёпанные волосы Эдисона. Он лёгко касается губами лба брюнета, что-то беззвучно прошептав.
Не понимая от чего, Томас чувствует, как боль постепенно отступает, сменяясь странным, но тёплым ощущением, словно разрядом разбегаясь по венам. Он слышит, как частоты его сердцебиения учащаются, отдаваясь эхом по всему телу, заставляя рёбра трещать от волнения. Тело перестаёт содрогаться от рыданий, а слёзы вскоре высыхают на щеках, собираясь лишь в уголках глаз.
Он чувствует чужое дыхание на своей коже, и это успокаивает.
Ньют успокаивает. Словно наркотик.
Но только это вовсе не наркотик. Настоящий, живой человек.
«
Настоящая любовь встречает тебя в хаосе». До конца фразу понять невозможно, пока не прочувствуешь её на себе. Но что-то подсказывает ему, что скоро это будет больше, чем теория. Главное — чтобы всё не развалилось после роковой ошибки, которая может сломать жизнь не одному человеку. И он надеется, что эта ошибка не коснётся близкого для него человека.
Он закрывает глаза, медленно выдыхая. Остаётся только ждать холодного ветра, сбивающего и замораживающего жизни.
***
Галли делает какие-то мелкие пометки в коричневой тетради с толстым переплётом, когда слышит крики в коридоре. Длинные мощные пальцы рук легко скользят по проводу небольшого настольного фонарика. Свет гаснет. Быстро поднимаясь со стула, блондин упирается руками в стол и, откинув ручку в сторону, выходит в коридор.
Он останавливается посреди коридора, нахмурив брови. Перед глазами мелькают белые халаты, встревоженные лица друзей; он видит, как фигура среднего роста приближается к нему на огромной скорости.
— Это ты! Это всё ты, мать твою! — кричит Минхо в лицо Галли. Он резко останавливается напротив него, вдыхая воздух полной грудью. Он смотрит в его глаза, и его взгляд, тяжёлый и свирепый, заставляет блондина содрогнуться. Минхо закрывает лицо руками, громко усмехаясь себе в ладони, — Ты сказал, что всё будет нормально. Что они не тронут меня! Почему ты соврал мне? — он переходит на крик, срывая голос. — Ты просто, блин, соврал мне!
Минхо набрасывается на Галли, сбивая того с ног. Они падают, и блондин сжимает челюсти, сдавленно простонав, когда его позвоночник встречается с холодным полом. Он слышит, как все его кости разом начинают хрустеть от долгого сидения на одном месте. Галли кривит лицо, зажмурившись.
— Я убью тебя! Это всё твоя вина, ублюдок! — кричит Минхо, наваливаясь на Галли всем телом. Он взбирается на него, не давая пошевелиться, и начинает лупить кулаками по лицу, сбивая костяшки в кровь. Лицо азиата краснеет, а к глазам подступают слёзы, медленно скатываясь по щекам, — Я верил тебе, а ты предал меня! — он хватает Галли за футболку, сжимая её в своих руках, и тянет на себя. Минхо чувствует чужое сбившееся дыхание на своих губах.
Галли начинает кашлять, отстраняясь от Минхо. Он чувствует, как задыхается, но изо всех сил старается блокировать удары Минхо руками. Не отвечает кулаками в ответ, лишь старается защитить своё лицо от ударов. Из носа начинает хлестать кровь, заливаясь в рот, и Галли чувствует сводящий челюсти привкус металла. Он хватает Минхо за запястья в попытке остановить, за что получает ногой под дых. Блондина скручивает от внезапной вспыхнувшей боли в области солнечного сплетения, и он случайно попадает Минхо по лицу, отчего тот закрывает рот рукой. Кислород перестаёт поступать в лёгкие, и Колдфилд отползает в сторону, чтобы отдышаться.
Он слышит приближающиеся шаги санитаров; сквозь пелену слёз видит, как Минхо хватают под руки, ударив несколько раз по ногам, чтобы тот не вырывался. Галли переводит взгляд на Минхо, и его сердце останавливается.
— Я правда верил тебе, — хрипит Минхо, давясь слезами, — Ты… Я просто… Нахер тебя, — отрезает Минхо, перестав барахтаться в руках двух высоких санитаров. Он сплёвывает кровь к ногам Галли, бросая последний взгляд в его сторону.
Галли переворачивается на живот, вставая на колени, и упирается руками в пол. Он начинает истошно кашлять, сплёвывая кровь, после чего вытирает рот тыльной стороной ладони. Тело начинает дрожать, и он не понимает, почему. От боли? От стыда? От страха? От осознания неизбежного?
Он закрывает глаза, оседая на пол, и прижимает колени к груди. Дыхание сбивается, и Галли чувствует резкий скачок давления, отчего в глазах начинает быстро темнеть.
Перед глазами неразборчивыми яркими пятнами проносятся наглухо вбитые в голову, так глубоко ранящие душу воспоминания. Он снова слышит чьи-то шаги, удар, крики, громкое «Заткнись!». Лестница. Подвал. «Заткнись!». Удар. Фары. Комната. «Заткнись!». Удар. Фары. Огонь. Удар. Лестница. «Заткнись!». «Заткнись!».
Галли подскакивает с места, размазывая кровь, смешанную со слезами, по щекам, и бежит в свою комнату, с силой хлопая дверью. Он прислоняется спиной к стене, постепенно оседая на пол; закрывает лицо руками, сжав ладони в кулаки. Пытается унять дрожь в конечностях, поджимая колени к груди, но это оказывается бесполезным. Блондин бьёт кулаком по двери, зажмуриваясь. Снова подносит руки к лицу, хватаясь за голову. В комнате раздаётся сдавленный до сипоты крик.
Он громко и прерывисто дышит, сжав кулаки до побеления костяшек; чувствует, как раздирает кожу ладоней в кровь. Пытаясь успокоиться, Галли начинает глубоко дышать, судорожно вытирая слёзы, застывшие на щеках. Краем глаза замечает, как настольная лампа начинает моргать, как её лучи врезаются в стол и слепят глаза. Он поворачивается в сторону света, прищурившись, и взгляд его останавливается на блокноте, что небрежно лежит на краю стола. Шмыгнув носом, он медленно поднимается с пола, опираясь локтями на дверь. Спокойным шагом подходит к столу, тяжело дыша. Галли чувствует, как капли крови всё ещё падают на футболку, стекая по подбородку, собираясь в одну тяжёлую каплю.
Колдфилд вздыхает и, найдя ручку на другом конце стола, что-то быстро вычёркивает из страницы блокнота, сжав челюсти. Видит, как крупная капля крови срывается с подбородка и падает на страницу, пачкая ему пальцы. Цокая, он разворачивается к окну и, сев на стул, подперев щёку рукой, продолжает смотреть на то, как хлопья снега медленно облепляют окно.
Толстой кромкой льда покрывается сердце, переставая качать кровь. Холод поглощает рассудок, и мысли перестают быть материальными. Скоро всё испортится. Скоро всё изменится.
Прости, если из-за меня ты начал задыхаться.
Иногда мне хочется, чтобы я остался внутри своей матери и никогда не рождался.
