***
Потребовалось ровно пятнадцать минут, чтобы заставить Томаса пустить Ньюта к себе в палату. И все эти пятнадцать минут Ньют просто стоял за дверью, как идиот, и ждал не пойми чего. Но, как оказалось, ждал не зря. Блондин тихо заходит в палату и уже на входе спотыкается через серую кофту, комом лежащую на полу. Он тихо ругается, стараясь скрыть своё раздражение. Ему хватает того, что Томас злится на него, и такая мелочь точно может вывести его любимого Томми из себя. Словно пороховая бочка. Его Томми словно пороховая бочка. Ньют продвигается дальше по палате, стараясь не наткнуться на очередную разбросанную вещь или книгу. Переводит взгляд вперёд и видит Томаса, который сидит на кровати, отвернувшись от входа к окну. Сидит он со сгорбленной спиной, что непривычно для него — обычно Томас держит осанку ровной. Ньют краем глаза замечает грязную чашку из-под утреннего чёрного кофе, что стоит на тумбочке, и книгу, несколько страниц которой заломлены внутрь. Ньюта могло бы коробить с такого зрелища, ибо жестокое обращение с книгами не вызывает ничего больше, кроме ряда возмущений, но сейчас его напрягает скорее не книга, лежащая вверх тормашками, отчего невозможно разобрать название, а не до конца смахнутый со стола порошок, который, кстати, остался и на ножке стола. Уилсон тяжело вздыхает, прикрыв глаза — делает вид, что ничего не заметил —, а поэтому идёт в сторону кровати. — Томми, ты злишься? — спрашивает парень, пытаясь сделать это как можно осторожнее, но получается, как обычно, грубее и безразличнее, чем планировалось. — Обижен ли я? — дрожащий голос, наполненный обидой и презрением вбивает кол в Ньюта: блондин резко выпрямляет спину, нахмурившись. Томас медленно разворачивается к собеседнику, застыв в усмешке. Его глаза карамельного цвета темнеют, а синяки под ними читаются ещё отчётливее обычного. Он открывает рот, и сухие губы трескаются в некоторых местах, — Нет. Я не обижен. Ничего такого. Всё отлично, — на выдохе проговаривает брюнет, машинально слизывая выступившие капли крови на губах. Ньют лишь вздыхает, начиная мять в руках простынь грязно-белого цвета, и смотрит куда-то вниз. — Я понял тебя, — вяло протягивает блондин, склонив голову набок. Он молчит, не зная, что ещё сказать. Очередное «прости»? Заезженно. Да как-то и не хочется. Нет, Ньют не хотел ранить Томаса, но внутри что-то протестующе кричит, что всё правильно, что он прав. Что так и должно быть. Его взгляд невольно падает на тумбочку, и он глазами очерчивает место, где, вероятнее всего, недавно ровным столбом лежал дорожкой ЛСД, МДПВ, а что ещё хуже — кокаин (надежда, что это лишь экстази, всё ещё теплится в сознании). И как бы Уилсон не старался закрыть на это глаза в буквальном смысле, мозг отказывается воспринимать это как что-то, что не так важно или не имеет значения. Ньют поднимает глаза, смотря на Томаса исподлобья. — Ладно, ты злишься, я понял. Прости, Томми, — последние слова произносит как можно тише и искреннее. Томас продолжает сидеть, не пошевелив ни мускулом. Руки всё также лежат на коленях, взгляд направлен куда-то вперёд. И даже не на стену, не в окно, а будто сквозь. Ньют подаётся вперёд, чтобы заглянуть за спину Томаса, в надежде увидеть его лицо, но Эдисон продолжает упорно смотреть в сторону, выпрямив спину, и старается не замечать блондина. — Не будь букой, Томми, — проговаривает Ньют настолько тепло и остро, что Томас, кажется, перестал дышать. Его плечи дрогнули, когда он почувствовал лёгкое прикосновение тонких пальцев к пояснице; он закрывает глаза, закусив губу, когда Ньют, проникнув руками под тонкую футболку, очерчивает его каждый выпирающий позвонок. Эдисон подаётся назад и вздрагивает, когда холодная рука медленно тянется от поясницы к бёдрам. Он чувствует, как жар распространяется по всему телу; как от вспыхнувшего возбуждения кровь приливает к вискам. Ньют наклоняется вперёд, и ему приходится встать на колени, чтобы дотянуться до Томаса. Он нависает над ним, обнимая со спины, и утыкается носом в шею, слыша, как тот тяжело дышит. И прерывистое, взволнованное дыхание успокаивает гораздо эффектнее, чем бегущий по венам наркотик. Его дыхание не успокаивает, оно одурманивает. Это когда думаешь, что насытился, но потом осознаёшь, что хочешь ещё, и ещё, пока не утонешь полностью. Это называют зависимостью от человека? Эдисон поворачивает голову назад и слабо морщит нос, когда кости неприятно хрустят. Он льнёт к блондину всё сильнее — явно тянется за поцелуем —, однако Ньют перехватывает момент, жадно впиваясь губами в его шею. Томасу приходится наклонить голову набок и упереться руками в простыни, чтобы не рухнуть, потому что туловище его уже не держит. — Ты перестанешь злиться на меня? — шепчет Ньют в ухо брюнету, сильнее прижимая его к себе, ухватив за бёдра. Тёплое дыхание, обжигающее шею и ухо, заставляет Томаса в очередной раз невольно вздрогнуть и отпрянуть от Ньюта. Он отстраняется, но ловит губами поцелуй блондина, заваливаясь на бок. Привкус металла отчётливо ощущается на языке, и это будоражит Ньюта ещё сильнее. Он улыбается Эдисону в губы, накрывая его своим телом. — Это ты сейчас делаешь, чтобы я простил тебя или…? — томно протягивает Томас, растягивая слова, словно они тягучая патока. В ответ на свой вопрос он получает кривую ухмылку и нежный, но раскалённый, словно свинец, поцелуй в ключицу. Брюнет чувствует, как пульс учащается вдвое, и сердце готово выпрыгнуть из груди, проломив плоть. Ньют скользит губами по шее Томаса, поднимаясь всё выше, и когда он касается ими мочки уха, слегка прикусив её, Эдисон вжимается в кровать, вцепившись пальцами в поясницу блондина. Сейчас от Ньюта пахнет всё тем же лимоном, корицей, и желанием. Этим чёртовым желанием, что сжимает сердце Томаса, не давая вздохнуть полной грудью. Он не хотел нырять в этот омут с головой, потому что боится, что просто не сможет удержаться на плаву. Потому что не верит себе. Всё, что Томас делает, что хочет сделать, всегда оборачивается против него. Не так сказанное слово, шаг, сделанный не туда, брошенный взгляд не напрямую, а в косую. Но сейчас Эдисон понимает, он чувствует, как пальцами застревает в паутине; он путается в тине, которая тянет вниз, в дымчатое облако под названием «Ньют». И Томас точно не захочет возвращаться из призрачной страны в мир грязный, тяжёлый и такой ощутимый. Когда проблемы садятся тебе на плечи. Когда станция «чувства» сменятся станицей «боль». Томас давно хочет перестать смотреть на боль и отдаться чувствам облаку. Странно сравнивать Ньюта с невесомым облаком. Смешно ставить Минхо в один ряд со словом «боль». — Ты такого мнения обо мне, Томми? Я могу и обидеться, — голос Ньюта вытаскивает Томаса из удушающих мыслей, — И вообще, нам на ужин пора, а то пизды дадут, — блондин приподнимается с Томаса, уперев руки в кровать, и, тихо вздохнув, садится на него. — А нахер нам эта столовая? — спрашивает Томас, надув губы. Он приподнимается на локтях и, подавшись вперёд, оказывается прямиком около лица блондина, — Не уходи, — тихо шепчет Эдисон, обжигая губы Ньюта своим дыханием. — А я никуда от тебя и не ухожу, — усмехается Уилсон, забираясь руками под футболку Томаса. Он хватает брюнета за талию и прижимает к себе, заставляя того подняться и сесть. Эдисон кривит лицо то ли от нежелания перемещаться вообще, то ли от неприятного ощущения в спине. Ньют цокает, наигранно закатив глаза. — Ты что, старый дед? — Смешно, — недовольно фыркает Томас, скользя ладонями от талии к бёдрам блондина. Ньют подаётся вперёд, и Эдисон целует его в мягкие губы, медленно скользя своими по подбородку, направляясь к шее. Уилсон откидывает голову назад и кусает губы, когда Томас впивается зубами в его шею, облизывая и покусывая кожу, оставляя на ней кровоподтёки. Ньют, прикрыв дрожащие от удовольствия веки, запускает пальцы в тёмные волосы, слабо оттягивая их назад — вероятно, боится сделать Томасу больно —, но Эдисон, словно в протест беспокойству Ньюта, подаётся вперёд и заставляет его оттягивать волосы сильнее, чтобы он не рухнул с кровати. А Ньют и не противится, начиная оттягивать волосы брюнета медленнее, но сильнее. Томас, в ответ на действие Ньюта, издаёт тихий рык, спускаясь руками к его ягодицам, чем заставляет Уилсона издать короткий, но грубый стон. И это заводит сильнее, чем стояк, что сейчас упирается Томасу в живот. Он прижимает парня к себе всё сильнее и начинает медленно водить пальцами по внутренней стороне бедра, поднимаясь всё выше, отчего у Ньюта спирает дыхание, а ноги сводит судорогой. Перерывы на поесть всегда были в списке ненавистных вещей обоих, так зачем же этот список нарушать? Эдисон падает спиной на постель, утягивая Ньюта за собой. И сейчас они будто вне пространства и времени; они не в этой палате, что раньше напоминала лишь о рассекающем кожу лезвии, о невыплаканных раннее слезах. Они не в этом насквозь прогнившем месте, где не против умереть любой. Сейчас они гораздо выше небес. Ни Ньют, Ни Томас никогда не смогут вспомнить, в какой именно момент страсть начала вспыхивать из ниоткуда; когда захотелось утонуть полностью в человеке, когда захотелось полностью забрать его себе. И эти мгновения всегда такие мимолётные, но живые и настоящие. Возможно, благодаря им они оба всё ещё живы. Они оба всё ещё дышат, вдыхая родной, привычный запах друг друга; ловя привычные, долгие поцелуи сухими губами. И, возможно, они понимают, что скоро будут ловить губами лишь раскалённый воздух и горькие слёзы, что крупными каплями будут душить обоих. Но пока они живы, им дозволено дышать.***
Невольно сводит скулы, и сердце стучит в такт бьющим по стенкам мозга мыслям, когда есть возможность увидеть его, но нет возможности прикоснуться к нему. Конечно, можно сделать так, что всё изменится, но слишком велик страх облажаться, снова. Минхо всегда устраивали рисковые идеи, да сама мысль о том, что будет как-то непривычно и возбуждающе всегда кажется ему настолько сладкой и запредельной, что вот он уже готов бежать, спотыкаясь через собственные ноги. Потому что Минхо не привык сидеть сложа руки; потому что просто невыносимо смотреть на то, как берег, за который он ухватился, чтобы не утонуть, в поле зрения теперь не на расстоянии вытянутой руки. Он всё дальше. Но просто подойти, извиниться, струсив заглянуть в серо-зелёные глаза, оттеняющие всю ту грусть и боль, что причинил ты сам — не лучшая идея. Залог успеха — сбросить всё на плечи судьбе и унестись в неизведанный мир под названием «нет проблем». Но это Галли. Его Галли. И Минхо не уверен, что готов променять его на мир «без проблем». Без него этот мир закроется навсегда. И поэтому, вопреки своему страху и удушающей гордости, Минхо слабо, неуверенно окликает блондина, когда тот направляется в сторону своего корпуса. Скорее всего, ходил на приём к психотерапевту. Снова. И в ответ на практически безжизненный голос азиата, Галли разворачивается настолько быстро и тревожно, что чуть сам себя с ног не сшибает. Лицо его пестрит всеми оттенками фиолетового и жёлтого, а под глазами залегли мешки пуще прежнего. И красный след на ладони явный признак того, что губа ещё кровоточит. — Минхо, — облегчённо произносит Колдфилд, слабо улыбнувшись разбитыми губами. — Ты живой? — Чего? — только и удаётся выдать Минхо в ответ, распахнув глаза. Галли разворачивается и идёт в сторону азиата, спрятав руки в карманы. И Минхо готов поклясться, что он скорее прыгнет в море с акулами, чем увидит напротив себя это изувеченное, замученное лицо, что так полюбилось за всё то время, что он пробыл здесь. — Нет, стой, — машет руками Минхо, заставляя Галли остановиться и удивлённо взглянуть на него, вскинув брови. — Не подходи, не надо. — Это ещё почему? — хмурит брови блондин, разведя руками в стороны. — Потому что не нужно. Я опасен… для тебя, — последние слова Минхо произносит с едва заметным разочарованием. Колдфилд, закрыв глаза, мотает головой в знак несогласия. — Идиот, ты не опасен, — парень машет рукой в сторону Минхо, — Разве что когда разговариваешь, тогда да, хочется либо убить, либо удрать, — довольно ухмыляется, продолжая делать шаги в сторону азиата. Минхо громко фыркает, скрестив руки на груди. Хочет что-то возразить, но выругаться ему не дают крепкие объятия, от которых он покрывается мурашками. Брюнет замирает на месте и не дышит, потому что боится, что если шелохнётся, Галли испарится в воздухе словно дым сигарет, дурманящий разум, манящий никотином. И давно люди стали сродни никотину? — Я скучал по тебе, а ты пропадал хрен знает где, и как это называется? — возмущённо спрашивает Галли, немного отстранившись от Минхо, и закуривает сигарету, протягивая Минхо вторую. — Ну… эм, я… — Минхо бегает глазами по кафелю, не зная, что можно такого внятного ответить, но без вопросов берёт сигарету из рук Галли. — Впрочем ладно, насрать, — Колдфилд закидывает руку на плечо азиата, после чего целует его в лоб. — Я знаю, что ты волнуешься, но всё нормально. Я понимаю, что здесь нет твоей вины, окей? От такого жеста Минхо улыбается, но улыбку тут же прячет за стыдом, опустив глаза. — Нет, это моя вина. Извини, я… — он осторожно подносит ладонь к лицу блондина, стараясь невесомо коснуться ссадины на его щеке, но Галли резко перехватывает руку, заставив Минхо обратить взгляд на себя. — Не надо, я… я в порядке, — после этих слов Галли улыбается, стряхнув пепел на пол. Фальшивая улыбка, так хорошо известная Минхо, вечно покрывающая его настоящие эмоции. Хорошая попытка, Колдфилд, но не сегодня. — Галли, прекрати, — хмуро отвечает азиат, после чего сжимает сигарету в зубах, — Ты вообще уверен, что это всё… правильно? — спрашивает парень, всё же решившись посмотреть объекту всех своих сердечных проблем в глаза. И он не увидел там ничего, кроме пугающей озадаченности и язвительного недовольства. — Ты это сейчас о чём, поясни-ка мне, — как-то иронично отвечает блондин, словно знает, о чём идёт речь. Неужели нужны слова подтверждения? — Ты прекрасно знаешь, о чём я, — Минхо тяжело вздыхает, покрутив у виска, — Мы. Я о нас, — произносит эти слова с горечью, словно в сердце пустили десятки огненных пуль. И он не решается поднять глаз, да ему и не нужно, потому что разочарованный вздох и тихое скрипение зубов говорят громче слов. — Что? — по слогам произносит блондин, бросив сигарету куда-то в сторону. Голос его выражает злобу, но дрожь скрыть выходит крайне дерьмово, если быть честным. — Это опасно для тебя. Я не хочу свести тебя в могилу. — Минхо. — Галли, я серьёзно, — не унимается брюнет, нахмурив брови. — Нет, Минхо. С этим всем дерьмом вроде расставаний дуй к кому-нибудь другому, хорошо? — Галли смотрит на азиата в упор, не отступив ни на шаг, — Я не собираюсь терять тебя. Ни сейчас, ни потом, да никогда, ясно? Ты мне нужен, и я не брошу тебя. И если это такой идиотский способ удрать от меня, то он провалился, — усмехается, всё также не сводя с Минхо глаз. — Охуеть ты придумал, — Минхо вскидывает брови вверх, легонько стукнув Галли кулаком по плечу. — Нет ничего, что заставит меня отвернуться от тебя, так что даже не думай об этом. Я просто волнуюсь за тебя. — Да говорю же, я в порядке, чего ты пристал? — раздражённо бормочет Галли, смотря на Минхо с высока (можно сказать спасибо росту). Азиат подносит ладонь к его лицу и, положив пальцы на щёку, поворачивает его голову в другую сторону, тем самым отворачивая от себя. Колдфилд недовольно цокает и, повернувшись к Минхо обратно, проигнорировав его желание не смотреть на него в силу его, возможно, смущения, продолжает смотреть на азиата, улыбаясь. Тень от ресниц, что падает на щёки блондина, даёт ему какой-то неземной облик фарфоровой куклы, которую боишься разбить, единожды тронув. Но Минхо привык разбивать красивое, поэтому, поднеся руки к лицу Галли, он жадно целует его, сжимая его щёки. — Блять, — злостно шипит Колдфилд в губы Минхо, и отстраняет его от себя, уперев руку ему в лоб. — Дух решил из меня выбить? — Возможно, — хихикает Минхо в ответ, смыкая руки на талии блондина, на что получает лишь очередное цоканье и искрящуюся улыбку. И Минхо точно может сказать, что сейчас эта улыбка не фальшивая.***
В столовой звонко гремят чашки, раздражая своим громким звуком тех, кто ещё остался здесь, допивая горький холодный кофе. На кухне слышен звук бьющейся посуды и разочарованные вздохи поварихи, которая, охая, подметает осколки с пола, ругая себя за неуклюжесть. «Томми, с тобой всё нормально?» — тихое, тревожное доносится до ушей Томаса, просачиваясь в голову. — А? — как-то безжизненно отвечает Эдисон, пялясь в одну точку на столе, и крутит пустую чашку из-под кофе в руках. — Ты в порядке, спрашиваю? — переспрашивает Ньют, слегка потрусив парня за плечо. — Да, да, всё нормально. Просто задумался, — пожимает плечами брюнет, не отводя взгляда от поверхности стола. Уилсон устало вздыхает, потерев тяжёлые веки, и разворачивается к Томасу всем корпусом, сложив руки в замок. — Я хочу поговорить с тобой. Сейчас этот тон, поза и жесты настолько величественны и строги, что у Томаса неприятно засосало под ложечкой. Он будто попал на школьное собрание, где его матери наговорили всякого о своём сынишке. Только вот Томас совсем не сынишка, а Ньют ему вовсе не мать. Брюнет откашливается и, как-то неестественно выгнув спину, садится ровно, показывая тем самым, что готов слушать. — Когда я был у тебя, то не смог не заметить порошок, что остался на столе, да и на ножках… — парень подпирает лицо ладонью, взъерошивая пятернёй чёлку, — Просто скажи: что ты принимал? — переводит упрекающий взгляд на медового цвета глаза напротив, что за мгновение становятся янтарными то ли от страха, то ли от стыда. — Чего? — выдаёт Эдисон, хлопая ресницами. Он облизывает пересохшие губы, начиная судорожно моргать. — Томас, брось, — Ньют берёт его ладони в свои, заглядывая ему в глаза. — Просто скажи, что ты принимал. Ничего серьёзного, ведь так? Брюнет косится куда-то в сторону, двигая челюстью; переводит встревоженный взгляд на Ньюта, затем вниз. Он выпускает ладони Уилсона из своих рук, начиная стучать по поверхности стола. — Ладно. Знаешь, я не хотел, чтобы ты узнал об этом, но раз так… — Томас сжимает кулак, как-то трагично выдохнув. — Это всего лишь экстази. Прости, не хотел тебя расстраивать, вот и не сказал. Но мне нужен был отдых. Это дерьмо, я… Просто устал. — Эй, эй, я понимаю, Томми, — тепло улыбается Ньют в ответ, снова взяв Томаса за руку. — Просто волновался, что было что потяжелее. Эдисон мрачно улыбается в ответ, снова переведя взгляд куда-то в сторону. Он чувствует, как ладони начинают потеть, а к горлу подбирается ком. Он медленно закрывает глаза, слыша стук своего сердца в черепной коробке.***
Сквозь пелену необъятных мыслей и мерцающих огней Эдисон слышит звук разбивающегося стекла где-то слева от себя, ну, по крайней мере Томасу так показалось. Он медленно поворачивает голову на шум, буквально отклеив лицо от руки, распластавшись грудью на небольшом столике, что располагается рядом с тумбочкой, уставленной пепельницами. Парень пытается сфокусировать взгляд на расплывающихся пятнах, но в ответ на его старания перед глазами мерцают лишь блики и фонари, сменяя цвета. Палата по итогу превращается в одно разноцветное психоделическое пятно. Томас, уже бросивший попытки понять, что происходит, блаженно опускает голову на руку и снова чувствует, как перекрывает доступ крови к конечности. Но это мало его заботит, ведь это всего лишь рука, оболочка. Какое ему дело до собственного тела? Краем уха он слышит сипение всё также слева от себя, но более отчётливо, чем звук битого стекла. Томас переводит взгляд на тумбочку и, радостно хохотнув, сбивает одну из пепельниц, и та оказывается на полу. Пепел от скуренных сигарет летит в разные стороны, вызвав у кого-то нервное цоканье. — Ты дурак что ли? — доносится раздражённый голос позади брюнета. Минхо подходит к нему со спины и даёт слабый подзатыльник, после чего довольно усмехается. Эдисон поворачивается в сторону азиата, прогнувшись в спине, и, подавшись вперёд, протягивает руку в попытке ударить его, но промахивается. Томас теряет равновесие и летит вместе со стулом вниз, и он, вероятнее всего, разбил бы себе нос, но его вовремя ловят, ухватив за руку, поэтому парень лишь ударяется коленом о край кровати, отчего злостно шипит. — Бля... — мямлит Эдисон, мрачно хихикая, когда Минхо, изливаясь ругательствами, тащит его обратно к столу. И Томас бы казался не такой тяжёлой ношей, если бы он хоть как-то, но перебирал ногами. Но он лишь виснет на азиате, бормоча что-то неразборчивое. — Мне не хватало ещё тебя таскать, говнюк… — цедит сквозь зубы Минхо, тяжело дыша. Он усаживает друга на стул, наконец выдохнув с облегчением. Азиат устало закрывает глаза, опираясь спиной на стену, но полностью расслабиться ему не даёт ощущение, что кто-то смотрит прямо на него, не отрывая взгляда. Он лениво открывает глаза, нахмурившись. Его взгляд падает на поверхность стола, где небрежно рассыпан кокаин (Томас «удачно» смахнул все ровные дорожки, превратив их в кашу). Минхо как-то безразлично переводит взгляд со стола на фигуру, что сидит напротив него, и видит в вопиющей темноте лишь чёрного цвета зрачки, что практически затопили янтарного цвета радужку, очертания вздёрнутого носа и приоткрытые, покусанные губы. Томас, словно в забвении, не отводит взгляда от Минхо, и лишь тяжело дышит, словно ему с каждой секундой перестаёт хватать воздуха всё сильнее. И он отворачивается, поднимаясь со стула, когда азиат, метнувшись в его сторону, с силой хватает его за запястье, жадно потянув к себе. Эдисон сдавленно ухмыляется, водя пальцами по столу. Когда Минхо оказывается за его спиной, а его руки оказываются у Томаса на талии, брюнет хватает ладонью немного порошка со стола и, развернувшись к азиату лицом, дует на порошок, отчего он оказывается у Минхо в волосах и на лице. — Блин, ты долбаёб что ли, Томас? — не выдерживает азиат, потерев нос рукой, чтобы не чихнуть. Минхо начинает истошно кашлять, почти задыхаясь. А Томас лишь улыбается в ответ, оказавшись с ним настолько близко, что можно почувствовать, как их носы соприкасаются. Азиат, смотря в эти весёлые глаза и на широчайшую улыбку, начинает смеяться в ответ. И этот внезапно разразившийся смех, смешанный с язвительными ругательствами, словно отскакивает от стен, умножаясь смехом Эдисона. Томас, открыв дверь на балкон, что ранее была закрыта наглухо (он даже не обратил внимание, что теперь ручка от двери покоится где-то за кроватью), выбирается наружу. Мороз мигом пронизывает до костей, и Эдисон начинает стучать зубами, не замечая, как обхватил себя руками от жуткого холода. Он чувствует, как снежинки прыгают ему за шиворот; как пальцы ног немеют, будучи закопаны в не хилом таком слое снега. Яркие огни в глазах сменяются холодными цветами, начиная отбрасывать блики. Парень оттягивает кожу под глазами вниз, ощущая, как она начинает гореть адским пламенем, после чего он по-детски, искренне улыбается. В голову периодически лезут слова, сопровождаемые чьим-то знакомым голосом: «ничего серьёзного, ведь так?», «просто волновался, что было что потяжелее». На мгновение Эдисон замирает, устремляя взгляд вдаль, где видит лес, покрытый инеем. На душе становится непреодолимо грустно, отчего парень хмурит брови, опуская взгляд. Сложно разобрать, от чего именно стало тошно: от себя, своих фальшивых кивков и слов «только экстази», или от того, что слыша позади себя всё тот же звонкий, весомый смех, он мягко улыбается, чувствуя, как его уши и сердце начинают гореть.