***
Если Томасу и раньше хотелось поскорее вернуться домой, то сейчас он чувствует в этом острую необходимость. Раньше всё казалось пугающим и непривычным, да, но позже появились люди, которым можно доверять. Позже появились друзья, появилась… любовь. От проговаривания в голове последнего Эдисон устало морщится, отчаянно вздыхая. Он зарывается дрожащими пальцами в волосы, в страхе ощущая, как тяжёлые пальцы продолжают смыкаться на шее и оставлять ноющие синяки. Как невидимые прикосновения, уже фантомные, но всё ещё ощутимые разрастаются холодной, липкой массой, погружая тело в онемение. Невольно, но тело отдаёт всё той же дрожью, а губа противно саднит. Брюнет поднимается с постели, невесомыми шагами направляется в ванную. Боль пронзает каждую клетку тела, да так ярко, что передвигаться Томасу стоит огромных усилий. Он подходит к зеркалу и в испуге прикрывает веки, закусив губу. Через силу Томас медленно тянется к ушибам на шее и ключицах, и старается делать это так осторожно, словно если нажмёт на синяки чуть сильнее, это убьёт его. Физическая боль никогда не значила для него ничего, не значит и сейчас. Это всего лишь реакция организма и нервных окончаний, не более. Хочется также думать и о чувствах, которые, в отличие от физической боли, ранят гораздо сильнее. Всю свою жизнь Томас остро ощущал душевную боль, словно в один день она обнажила свои окончания, показав, какой может быть сильной, как может быстро убить. Томас пробовал принять её, бороться с ней, признать её. Томасу не понравилось. Но что отрицать, если она уже начала разрушать тебя изнутри? Оттягивать неизбежное — глупейшая затея из всех, и Томас это знает. Но почему-то всё ещё этим пользуется. Потому что знает, что может сделать больно Ньюту, потому что знает, что когда-нибудь сломается. Потому что уже сломлен. Эдисон нажимает на фиолетовый синяк на шее чуть сильнее, что находится на сонной артерии, и в глазах начинает темнеть, а руки и ноги отниматься, будто управление ими отключили. Парень впивается ладонями в края раковины в попытках удержаться. Где-то он читал, что если надавить на сонную артерию, это может привести к летальному исходу. Вот она, заслуженная и простая смерть, но сейчас неподходящее время. Мысли настолько туманят и в тоже время заставляют мозг работать, что Томасу самому становится интересно, куда они его заведут. Он открывает глаза в надежде не увидеть в грязном отражении ссадины и ушибы, но под гнётом отвращения и уныния теперь они кажутся ещё ярче и отчётливее. Эдисон глазами осматривает ванную комнату, сжав челюсти. Чувствовать себя слабым и уязвимым — самая отвратительная часть жизни Томаса. Ведь то всего лишь ложь, иллюзия, которую хотят видеть другие. Но он чувствовал себя таким так часто, что абьюз стал частью его жизни. И в голове вертится вопрос, словно юла, при взгляде на которую начинает кружиться голова и тошнить: почему именно он? Потому что слишком сильный, или потому что слишком слабый? Задать бы этот вопрос всем тем, кто пытается подавить его, а точнее ему. Но не хватит ни духу, ни желания. И Томас правда пытается бороться с идиотским чувством слабости, потому что его воротит от самого себя, когда он ничего не может сделать из-за преимущества физической силы другого. Выиграть можно, но сложно. Силы придают осознание того, что сейчас Томас может дать отпор, может избить. Он машинально переводит взгляд на ярко-пунцового цвета костяшки, сжимая руку в кулак. Вставшая перед глазами картина заставляет подарить отражению довольный оскал. Эдисон кусает кулак, улыбаясь безумными карими глазами с бордовыми мешками под ними.***
Когда дверь за Терезой закрывается, Томас, проводив взглядом ошарашенную подругу, переключает взгляд на сидящем около него Минхо. И сейчас этому довольному и наглому лицу хочется втащить, но никак не выслушать или поговорить с ним. Вместе с тем Томас понимает, что нападать сразу слишком опасно, поэтому он лишь вскидывает брови вверх, уперевшись кулаками в кровать. В глазах застывает вопрос. Азиат щурится, склонив голову набок, и в ответ лишь вскидывает брови, копируя Томаса. Эдисон цокает и отводит тяжёлый взгляд, скрипнув зубами. Раньше Томасу его терпение казалось не резиновым, сейчас же кажется, что его у него совсем не осталось. — Минхо. — Что? — Какого чёрта? — Ты о чём? — Ты что сейчас сделал? Минхо пожимает плечами, громко хмыкнув. — Сейчас я смотрю на тебя. А что, нельзя? — странно улыбается азиат, внимательно изучая глазами Эдисона. Томас чувствует, как кровь в жилах закипает и уже готова испариться. Ведь это всё специально. Минхо специально злит его. Ему что, действительно весело будет смотреть на него в ярости? Ему действительно не хватило синяков на лице? Брюнет облокачивается на спинку кровати, сминая в руках постельное бельё. Что будет, если он сорвётся сейчас? Томасу казалось, что он знает Минхо и тот ему больно не сделает, ведь они вроде как друзья. Лучшие друзья. Но сейчас всё казалось ничем иным как неудачной и тупой шуткой. Серьёзно, Минхо, что с тобой? — Не смей больше трогать меня, — отрезает Томас, с бесстрашием глядя на азиата снизу-вверх. Минхо лишь цокает, после чего начинает беззвучно смеяться, стуча пальцами по спинке стула. Это заставляет Томаса напрячься и тихо сглотнуть ком вязкой слюны. Неужели всё возвращается на круги своя? Тогда Томасу лучше выйти. В окно. — Ты что, вдруг стал рыцарем в оловянных доспехах? Не смеши, — не унимается Минхо, начиная смеяться во весь голос. Он с оглушающей громкостью вскакивает со стула и, ухватившись за спинку, со скрипом отодвигает его в сторону. Томас понимает, что сейчас ничего хорошего ему не сулит, но лишь вжимается всем телом в кровать, не сводя с Минхо глаз. Его взгляд с воинственного меняется на зверино-испуганный. От подступающей к горлу паники он начинает дышать прерывисто, не забыв при этом сжать кулаки — быть готовым для удара в челюсть. У Томаса перехватывает дыхание, когда Минхо подлетает к нему и хватает за горло, впиваясь пальцами в его бледную кожу. — Рыцарь в оловянных доспехах хочет сразиться со мной? Покажи мне свою силу, давай, — с вызовом шипит азиат, прижавшись сухими губами к уху Эдисона, сжимая его горло цепкими пальцами. Томас, словно в ускоренной съёмке, бьёт Минхо по рукам, впиваясь в них ногтями. Он оставляет на коже азиата царапины, некоторые из них даже начинают кровоточить, но Минхо словно не обращает на это никакого внимания. Он лишь сжимает челюсти и, обнажив зубы, перехватывает руки Томаса, притянув парня к себе. Пальцы смыкаются на запястьях брюнета. — Не смей сопротивляться мне, — угрожающе проговаривает Минхо по слогам. Голос, отдающий скрежетом металла, бьёт по ушам, и Томас отстраняется от азиата. — Пусти меня, — хрипит Эдисон, чувствуя, как обжигает своим дыханием скулу Минхо. Рыкнув на выдохе, азиат, ослабив хватку, опускается рукой ниже и толкает Томаса в грудь. Брюнет ударяется лопатками о спинку кровати, из уст вырывается прерывистый скулёж. Уже разгневанный, Минхо давит пальцами на его ключицы, и Томас уверен, что одними болевыми ощущениями здесь не обойдётся. — Что… тебе нужно? — еле выдавливает из себя Эдисон, превозмогая боль. — Мне нужен ты, — сухо проговаривает Минхо, смыкая пальцы на запястье брюнета так сильно, что они белеют. Томас как в рот воды набрал. Шестерёнки в голове принимаются работать быстрее обычного. Что это? Уловка, или это такой способ смутить его? А, может, наоборот — позлить? И Эдисон не успевает сообразить и продумать свои ходы наперёд, потому что Минхо даёт ему ответ на вопрос сразу же, как только бросается на него. Он накрывает его тело своим, и Томас понимает, что не может двинуться с места. — Пусти меня, — агрессивно рычит Эдисон, всё ещё стараясь удержать внутреннего зверя. Причинять боль Минхо ему совсем не хочется, но, похоже, это сделать в конечном итоге придётся, потому что он слышит звук рвущейся футболки. Своей футболки, — Ты оглох? Я сказал пусти меня! — повышает голос Томас, начиная вырываться из хватки Минхо. —Что, растерял свои доспехи, Эдисон? — жадно отвечает Минхо, руками спускаясь к его паху. Томас распахивает глаза и, напрягшись всем телом, с силой дёргает рукой. Выбраться из хватки Минхо получается, но надолго ли? Он чувствует, как каждая клетка его тела пульсирует часто и резко, словно в припадке. Он слышит биение своего сердца в ушах, голове, пальцах. И было бы здорово скинуть Минхо с себя, но это не так просто, как кажется. — Минхо, свали с меня, ты охерел? — злостно рычит Эдисон, уперев руки в плечи азиата, тем самым пытаясь отстранить его от себя. Минхо лишь иронично хмыкает, после чего бьёт Томаса ладонью по лицу, задевая скулу, нос и подбородок. Томас кривит лицо от вспыхнувшей боли, которая разрослась по всему лицу. Шансы выбраться отсюда скоротечно исчезают, потому что азиат всем своим весом буквально вжимает Эдисона в матрас, и Томас чувствует, как от долговязой боли начинают ныть рёбра и позвоночник. — Лучше заткнись и перестань вырываться, — почти шепчет Минхо, наблюдая за тем, как Томас подносит ладонь к лицу. Он наблюдает так внимательно и осторожно, словно изучает его каждое движение, словно боится спугнуть. Он резко хватает Томаса за запястье, сжимая руку так сильно, что Эдисон издаёт полускулёж-полурык, зажмурившись. Эта картина, похоже, веселит Минхо ещё сильнее. Он поднимается с брюнета и, продолжая держать его за руку, бьёт его в под дых, заставляя того содрогнуться и скрутиться, словно гусеницу. Томас не успевает сделать ни вдоха, как Минхо переворачивает его на живот. — Думаешь, я услышу твои мольбы, когда ты так близко? — азиат хватает Томаса за горло, сжимая его пальцами. Он приближается к нему настолько близко, что обжигает его ухо своим дыханием, после чего сладостно-угрожающе рычит: — Просто подчинись и дай себя трахнуть. Томас понимает, что начинает терять сознание — Минхо хватку не ослабил. Конечности в момент становятся ватными, к горлу подкатывает тошнота, смешанная с болью и отвращением. И сейчас хочется откашляться, вдохнуть хотя бы раз, но азиат продолжает сжимать его горло, вместе с этим оттягивая пальцами резинку трусов вниз. — М… мин… — только и получается прохрипеть у Томаса. Он пытается оторвать голову от подушки, но тут же падает обратно — в одно мгновение комната начинает плыть в его глазах, а вещи раздваиваться, формируясь в одно большое и тёмное пятно. Все эмоции и чувства скручивает в плотный жгут, отравленный ядом. Томас не уверен, что может дышать. Но он почти уверен, что после случившегося, так быстро, как только будет позволять боль, помчится в ванную комнату, выблёвывая содержимое желудка в унитаз. Если броситься в рассуждение, Томас, в принципе, привык к иерархии, но не к такой жёсткой и жестокой. И не между ним и лучшим другом. Томас чувствует, как на затылок ложится тяжёлая рука и, схватив его за волосы, утыкает лицом в подушку. И теперь Томас уверен, что задыхается. Вместе с тугим раздражением, немой злостью и желанием вырваться он чувствует, как сердце готово пробить грудную клетку, а жар собственного тела обжигает внутренности, и всё это вовсе не от страха. Можно ли получить возбуждение, когда ты чувствуешь, что задыхаешься и что скоро будет больше, чем просто больно? Можно, если ты больной. Ладно, Томас, просто не делай себе ещё хуже, не делай себя больнее, чем ты есть. Забудь, что это Минхо. Забудь, что сейчас его руки скользят по твоим бёдрам, что его дыхание обжигает твою шею и плечи; что жар его тела заставляет терять голову, что каждое его прикосновение заставляет тебя беззвучно выть от наслаждения, что на самом деле смешано с тревожностью и любопытством. Сейчас Минхо делает тебе больно, он просто хочет изнасиловать тебя. Это грубо. И ты должен хотеть умереть от отвращения. Только если тебе не нравится грубость. — Если захочешь кричать или звать на помощь, помни, что не получится, — последнее, что говорит Минхо, после чего закрывает Томасу рот ладонью. На момент, когда Минхо заламывает Томасу руки так сильно, что оба слышат хруст суставов, когда он входит в него так жёстко и резко, что из горла вырывается жалобный рык, Томас чувствует лишь омерзение и острую необходимость смыть с себя ту смесь страха и слабости, что одолели его в момент, когда нужно было просто вырвать Минхо глаза и не жалеть об этом после. Может, Томас так и сделал, но он этого не знает, потому что дальше ничего не помнит. Будто память начисто стёрли каким-нибудь аппаратом из будущего. Он очнулся в ванной комнате, со сбитыми костяшками и привкусом крови во рту, и это даёт понять, что простым уходом Минхо не отделался.***
— Томми, что с тобой? Эдисон, вынырнув из воспоминаний, ошарашенно пялится на вошедшего в ванную комнату Ньюта, который так и застыл в дверях в такой позе, словно готовится к отпору в ответ на нападение. Томас чувствует, как по ладоням течёт что-то тёплое. Он разжимает кулаки и, повернув их к себе внутренней стороной, замечает разодранную до крови кожу. Парень злобно усмехается, не сводя стеклянных глаз с ладоней. — Томас, что с твоей шеей? Кто это сделал? — не унимается блондин, быстро подойдя к Томасу и начиная разглядывать его шею и ладони. — Я в порядке, — огрызается Томас в ответ, вырывая свои руки из ладоней Ньюта. Уилсон застывает на месте, нахмурив брови. Он, не побоявшись заглянуть Томасу в глаза, что сейчас больше напоминают бокал ледяных виски, чем сладкий мёд, поджимает сухие губы. Такая реакция, похоже, удивляет не только обескураженного Ньюта, но и самого Томаса. Парень опускает голову вниз, спрятав руки в карманы спортивных штанов. — Томас, ты можешь объяснить, что происходит? — Уилсон подносит пальцы к губам, лишь слегка касаясь их подушечками. — Я же сказал — всё нормально, Ньют, отстань, — не менее грубо, чем в прошлый раз отвечает Томас, отвернувшись от своего партнёра и вцепившись в края раковины окровавленными ладонями. Позади себя он слышит лишь привычное ушам цоканье и тихие, осторожные шаги в свою сторону. Внезапно шум в голове становится громче, будто сознание решило расщепиться. «О чём ты, Томас, оно уже расщеплено», — проносится в голове Эдисона мгновенным вихрем. Он напрягается всем телом, сгибаясь в спине. — Томми, послушай, я хочу помочь тебе, — Ньют невесомо касается плеча Томаса, этим жестом пытаясь сказать, что волнуется, и бояться ему нечего. Эдисон, словно ударенный током, резко разворачивается к блондину и заносит руку для удара, но успевает остановиться прежде, чем залепить Ньюту пощёчину. Томас поднимает взгляд и тут же прижимает руку к бедру, заметив недоумение и тревогу на лице напротив. — Ньют, я… — бубнит себе под нос Эдисон, зарывшись пятёрней в взъерошенные волосы. Живот скручивает от необъяснимой боли, гнев с каждой секундой заполняет всё внутри, и Томас понимает, что если ничего не предпримет, то просто сорвётся на Ньюте. На Ньюте, который только и делает, что заботится о нём и пытается помочь, — Уходи. Тебе лучше уйти, — на выдохе произносит Эдисон, начиная выталкивать Уилсона за дверь. — Что? Томас… Стой! — сопротивляется Ньют, схватив Томаса за руки, — Давай поговорим. Томас, я волнуюсь. Не выгоняй меня, — дрожащим голосом начинает тараторить Ньют, уперевшись ногами в холодный пол. Но как бы он не пытался сопротивляться Томасу, как бы не пытался кричать, последние слова удаётся крикнуть закрытой перед ним двери, а не Томасу. Уилсон оседает на пол, прислонившись руками к двери. Голова неумолимо гудит от нарастающих вопросов и боли, которую проглотить оказалось труднее, чем он предполагал. Ньют нервно вздыхает, закрывая глаза. Сейчас нужно успокоиться и помочь Томасу. Не время впадать в уныние и панику, хотя Ньют давно заметил, что ему становится хуже. Отбросив скрежущие мысли и переведя дыхание, блондин начинает стучать ладонями по двери. — Томас, прошу, открой. Ты слышишь меня? Томас! По ту сторону двери Томас качает головой в ответ на просьбы Ньюта, зарывшись пальцами в волосы и оттягивая их с силой. Неожиданно к горлу подступает необъятный ком, и брюнет сильно зажмуривается, чувствуя, как брызги слёз обжигают израненные скулы. Он начинает шататься из стороны в сторону, словно убаюкивая себя, пытаясь немо повторять себе, что всё хорошо. Внутри всё трещит по изуродованным швам, ссадины, оставленные любимыми руками, начинают отдавать ещё большей болью, ноя и зудя. Тихий шёпот успокающе-тревожного голоса заполняет комнату, а ванную — глухой звук слабо бьющегося сердца, что на самом деле готово раздробить внутренности.