Обречённые

♪Juice Wrld and Seezyn — Hide       Срываясь со ступенек, Томас судорожно пытается подавить вырывающийся крик наружу, вместе с этим стараясь не слететь с лестницы и не повалиться вниз, назад, к ногам дьявола. Но тело будто не слушается, и он, споткнувшись через собственную ногу, с грохотом падает, ударяясь коленями о проступь. С губ срывается раздражённый рык; брюнет упирается руками в колени, понурив голову и, сильно зажмурившись, кусает губы.       Почему? Что это было? Зачем Минхо это сделал? Так хочется усыпать его вопросами, но Томас скорее спрыгнет с лестницы и разобьёт себе череп, чем подойдёт к Минхо. Ещё раз. Сердце предательски стучит, словно накаченное адреналином, и руки трясутся так, будто ещё чуть-чуть, и он сможет, едва коснувшись земли, заставить содрогнуться всю планету. Странное чувство угнетения, злости, обиды и замешательства переполняют разум и сердце. И Томасу кажется, что скоро эти чувства вырвутся наружу, прямо из его рук. В лицо Минхо.       Томас пытается, буквально заставляет себя подняться, превозмогая душащую, берущую за горло мёртвой хваткой боль. Кажется, в порядке не остались даже колени. Брюнет тяжело вздыхает, замирает на мгновение, чтобы унять позорные всхлипы и слёзы.       Нет. Это не должно стоить твоих слёз, Томас.       Ни тогда, ни сейчас.       Но как остановить выгорание чего-то важного, чем ты дорожил всю свою жизнь? Крепкий дух, крепкие нервы, огромное сердце. Свободная, понимающая душа. Кажется, у Томаса не осталось ничего из этого. Ну или ему так кажется. Всего лишь очередное падение. Не страшно. Всего лишь сбитые колени, расколотое ножом сердце и сожжённые до тла нервы.       Не страшно.       Эдисон медленно перебирает ногами, стараясь преодолеть последние три ступени, ведущие на верхний этаж. Но ему кажется, что, сделав ещё один шаг, он провалится под землю. Его съест чарующее глаза что-то. Томас смотрит вниз. Он безразлично смотрит вниз, думая, как, наверное, хорошо — быть в триста шестидесяти футах под землёй. Закопанным и никем не тронутым.       Дрожащими пальцами он скользит по стене, будто пытается удержаться за что-то невидимое, невесомое. Длинные фаланги очерчивают каждый бугор, каждую вмятину, оставленную такими же несчастными.       Больной, несчастный — Томас всегда считал, что эти слова — синонимы.       В одно мгновение тело становится ватным, и брюнет опускается на самую последнюю, верхнюю ступень, подтянув колени к груди. И плачет. Из глаз непрерывным потоком льются слёзы, которые Томас никогда не считал слабостью. Но сейчас почему-то хочется разбить себя об стену.       Но ему плевать. Сейчас ему так плевать.       — Ненавижу… ненавижу, ненавижу! — беспрерывно повторяет Томас, спрятав лицо в коленях.       Он ненавидит Минхо. Ненавидит его голос, ненавидит его улыбку, его волосы, его глаза, губы, его тело, его уверенность, наглость, смелость и решительность. Он ненавидит слушать его, ненавидит всё, что он говорит; как смеётся, как хмурится, как переживает, как плачет, как пытается помочь. Но больше всего он ненавидит, как Минхо смотрит на него. Как улыбается, и как говорит с ним. Потому что каждый раз сердце готово сделать сальто, когда азиат мило улыбается ему, или делает странные намёки, от которых мурашки по коже. И такой странный, но заводящий флирт должен оживлять или смущать. Так и было. Пока Томас не понял, что угасает. Не из-за намёков или идиотских шуток.       Из-за любви.       За своим безумием Томас не заметил, как в попытке помочь любимому человеку он начал терять себя сам.       В конечном итоге Томас срывает и без того осевший голос, когда переходит на крик. Крик, схожий с диким рёвом раненного волка. Крик, который кусается; когда хочется одёрнуть руку, потому что боишься. И в один момент на душе будто становится пусто. То есть совсем. Эдисон резко замолкает, нахмурившись. Он с титаническими усилиями разлепляет глаза, устремив взгляд прямо перед собой.       Как-то резко неуклюже подорвавшись с места, он быстро шагает по узкому коридору, щуря глаза от яркого света, бьющегося в окна. Лучи солнца тёплыми бликами играют на лице брюнета, кривыми полосами заливая всё помещение жёлто-оранжевым. На мгновение Томас останавливается, непроизвольно начинает стучать ногой по кафелю, о чём-то рассуждая. И в какой-то момент, когда он решительно вздыхает, и в глазах загорается зелёный свет, то срывается с места, направляясь туда, откуда пришёл.       Он быстро минует преграду в виде ступеней, перепрыгивая через одну, а то и две, явно успев подвернуть обе лодыжки, и цепляется ладонями за перила, чтобы не влететь в стену снова. Сердце, словно бешеный пёс, заставляет Томаса невольно шататься из стороны в сторону.       И Томас невольно замечает, что в коридоре нижнего этажа свет холодный, сырой. Надоедливо моргает лампа, раздражая своим тиканьем. Солнечные лучи не попадают в окна, а сами окна, кажется, делали лишь для того, чтобы дать крысам сбежать.       Эдисон кривит лицо, всматриваясь в коридор. Тут, скорее в середине коридора, чем в его конце, сидит Минхо. С места он явно не двигался ровно с того момента, как Томас ушёл. Эдисон улыбается одним уголком губ, но эта мимолётная ухмылка быстро испаряется, превращаясь в озлобленный оскал.       Томас широкими шагами приближается к осунувшейся фигуре, заставляя тем самым её поднять голову и устремить взгляд на него. И Томас, не сомневаясь ни на секунду, хватает Минхо за футболку, заставляя того подняться с пола. Брюнет прижимает его к стене, сжав руки в кулаки, стиснув в них плотную ткань бордового цвета футболки.       Некоторое мгновение Томас, не отрываясь, смотрит Минхо в глаза. И смотрит с той злостью, болью и безразличием, что застряли поперёк горла. Азиат, застыв на месте, прерывисто дышит, смотря Томасу в глаза в ответ. Его тело будто атрофировалось, а ноги стали ватными. И в какой-то мере Минхо даже рад, что Эдисон держит его, пусть даже грубо.       Потому что он уверен, что если Томас отпустит его, он упадёт.       Минхо смотрит на него, не скрывая сожаления и боли, которая таится в тёмно-карих глазах всю неделю. Может, он даже испугался его, всего на долю секунды, но этот страх он решил проглотить, потому что даже не знает, как Томасу удаётся смотреть на него без страха в глазах. Настоящий рыцарь.       В бракованных доспехах.       Томас резко вздыхает, отчего азиат сильнее вжимается в стену. И Эдисон приближается к Минхо так близко, что чувствует его дыхание на своей коже. И целует.       И нет, он не целует его легко и невесомо. Он впивается в его губы так, словно хочет разорвать на части. Будто таким образом пытается выместить всю ту боль и злость, что уже поперёк горла. Он целует его грубо, жадно и по-хамски, кусая его губы, кажется, до крови.       Минхо хмурит брови, распахнув глаза. Его рука, что до этого упиралась Томасу в плечо (всего лишь рефлекс), опускается, стукнувшись о стену. Он чувствует, как лицо заливается краской, как плечи начинают подрагивать то ли от смущения, то ли от неожиданного действия его друга… чёрт.       Друга.       Нет, Томас, серьёзно: ты что, спятил?       Эдисон резко отстраняется от Минхо, открыв глаза, и видит в почти чёрных глазах напротив смесь тревоги, удивления, непонимания и смущения. Он устало вздыхает, опустив голову, но азиата не отпускает. Они так и продолжают стоять, не смея двинуться с места, словно ожидают чего-то друг от друга.       Томас снова поднимает взгляд на Минхо. Усталый, безразличный, молящий о чём-то.       — Я люблю тебя. Не давай мне повода начать ненавидеть тебя.       С этими словами он отпускает азиата и отстраняется, незаметно покачав головой. Он решает, что сейчас самое время уйти, чтобы не застать вопросов, которые могут посыпаться на него в любой момент, поэтому возвращается обратно к лестнице, краем глаза замечая, как Минхо, задумчиво нахмурив брови, касается пальцами своих губ.       — Тогда почему ты с Ньютом? — звучит вопрос, который заставляет Томаса остановиться.       — Потому что я хочу забыть тебя, и потому что он небезразличен мне, — твёрдым голосом отвечает Эдисон, оставаясь стоять спиной к азиату.       — Почему ты не скажешь ему об этом? — Минхо смотрит вслед другу, не скрывая раздражения и разочарования в его уже, казалось бы, пустых глазах.       — Потому что я безразличен тебе, — с горечью в голосе шепчет Томас, скрываясь за поворотом.       Минхо слышит, как тот начинает бежать по ступенькам, перед этим горько усмехнувшись. Азиат запрокидывает голову назад, закатив глаза и прикрыв веки.       За что?       — Не безразличен, идиот, ты мне не безразличен, — проговаривает себе под нос азиат, устало постучав пальцами по стене.

***

      — Том! Томас! — Эдисон слышит позади себя до боли знакомый и привычно уверенный, беспокойный голос. Он оборачивается назад, скользнув взглядом по зеркалу. Собственный жалкий вид заставляет содрогнуться, и Томас разворачивается к Терезе всем корпусом, в надежде, что собственное отражение испарится в облаке пара.       Агнес оглядывает друга с ног до головы. Эдисон, вцепившись разбитыми пальцами за края раковины, смотрит на неё испуганно, загнанно, устало. С мокрой чёлки стекают мелкие капли, облепляя и лицо. Вообще, Томас с ног до головы мокрый, будто только вышел из душа, правда, в одежде. Чёрная футболка прилипла к телу, обнажая все ссадины на руках, все синяки на шее.       Тереза сглатывает ком вязкой слюны. Глаза её наполняются тревогой и нестерпимым ужасом. Она прерывисто выдыхает, закрыв глаза.       — Том, что с тобой? Кто это сделал? Что… почему ты мокрый? — она невольно бросает взгляд в сторону душевых кабин. В одной из них, из крана, сильным потоком бьёт вода. Значит, вот почему он мокрый. Наверное, девушку должно смущать, что она находится в общей мужской душевой, но всё то время, пока она бежала сюда, она не могла думать ни о чём, кроме Томаса. Потому что душераздирающие крики Тереза услышала даже с улицы. Она подходит к Томасу, положив руку ему на плечо. — Томас, что случилось?       Томас лишь качает головой и, словно в трансе, опускает пустой взгляд, устремив его на хлюпающие кроссовки.       Всё то время, пока Эдисон бежал до душевой, чтобы скрыться от посторонних глаз, он непрерывно думал о том, что сделал. И что делать. Потому что усугубив ситуацию, ты застреваешь в липкой грязи ещё сильнее. Мысли просто превращались в одно пустое болото, перемешиваясь между собой.       Зачем он поцеловал его? Томас, почему ты поцеловал его? Что ты этим исправил? Решил показать, что не боишься Минхо? Он и так знает об этом. Решил показать, что любишь его? А разве это незаметно? То есть вообще всем. Даже Ньюту.       Или же ты решил привить ему чувство стыда таким образом? По-видимому, Минхо и так сожалеет. Правда, мозг его работает не совсем в ту сторону.       Потому что делать ситуацию ещё хуже Минхо умел всегда.       Потому что Томас начинает перенимать привычки своего друга.       Но что сказать Терезе? Если Томас скажет, что он сделал, она не поверит ему. Потому что смешно представить, что жертва может поцеловать насильника. Что она может любить его. Но Томас никогда не считал себя жертвой, и никогда не будет считать. А Минхо никогда не будет насильником в его глазах. Потому что он его друг. Потому что он болен. И потому что он любит его. И полюбил он его намного раньше, чем случилось то, что случилось. Поэтому Эдисону проще считать всё это несчастным случаем. Да, наверное, так и есть.       Томас вздрагивает от внезапного прикосновения холодных пальцев к своим щекам. Он нерешительно поднимает красные от воды и слёз глаза, и видит прямо перед собой большие, ясные глаза синего цвета, аккуратный, чуть вздёрнутый нос, усыпанный веснушками и ту самую улыбку, настоящую, тёплую и родную, что согревала его теми ужасными вечерами, когда Томасу удавалось сбежать от Минхо к Терезе, под крыло.       Волна странного, меланхоличного спокойствия медленно обдаёт сердце, и Эдисон благодарно улыбается одними уголками губ, уткнувшись подруге в плечо. Тереза начинает гладить его по слипшимся от воды волосам, отделяя каждую прядь друг от друга пальцами. И Томас чувствует, будто возвращается обратно в детство. Когда рядом с девочкой с синими глазами и копной чёрных волос он чувствовал себя в безопасности, когда рядом с ней ему не хотелось кричать, рвать на себе волосы и исчезнуть с лица земли.       Тереза нежно берёт Томаса за руку, и брюнет отвечает ей, отчего в итоге их пальцы переплетаются между собой. Томас спокойно хмыкает, глядя на их замок из рук.       — Так… ты расскажешь, что случилось? Кто это сделал с тобой? — осторожно начинает девушка, заглядывая Томасу в глаза, которые он норовит спрятать за длинными ресницами, что сейчас опущены вниз. Тереза сочувствующе поджимает губы и тянется бледной рукой к лицу брюнета, после чего осторожно берёт его за подбородок. Их взгляды пересекаются, и Тереза, дабы не спугнуть Томаса, мягко улыбается, сомкнув губы. — Я просто волнуюсь за тебя. Ты… ты можешь довер…       — Я знаю, Тез, знаю, — перебивает девушку Томас, смотря куда-то вниз. — И я доверяю тебе. Просто… Боюсь последствий. И чьего-либо мнения.       — Моего можешь не бояться, — усмехается Тереза, отстраняясь от Эдисона, и сцепляет пальцы в замок, расположив их на груди, — Я не стану тебя учить или осуждать, или кого-либо ещё, — улыбается, хотя в голове мелькают странные, неразобранные по полочкам мысли. Что могло такого случиться, что Томас всерьёз задумался об этом? Почему кто-то вообще должен осуждать кого-то, и почему Томас боится её… реакции? Или ещё чего-то?       — Да просто… Мы с Минхо… повздорили, — как-то вяло проговаривает Эдисон, не смея поднять глаз на подругу. Тереза охает непонятно от чего. То ли от шока, то ли от облегчения. Но от облегчения чего? Томас чешет нос и с силой закрывает глаза. — А потом… он поцеловал меня.       Лицо Терезы принимает трупный окрас, сама девушка резко выпрямляется, запустив пальцы в волосы, — Чего? — только и удаётся выдать Терезе. В душе она облегчённо ликует, потому что, как бы не было ей стыдно за эти мысли, но она уж подумала, что Томас мазохист. Нет, ну мало ли. Конечно, тот факт, что Минхо с Томасом подрались, как она поняла, не сулит ничего хорошего, но всё же лучше, чем такой расклад событий. Агнес кусает губы, хмурит брови. — Ох, Господи…       — Да, — грустно усмехается Эдисон, водя кроссовком по мокрому полу, — Хотя знаешь, я даже разбираться не хочу, что это было и зачем. Плевать. Я так устал от этого… — он жалобно стонет, снова утыкаясь Терезе в хрупкое плечо.       — Тише, Том, — сочувствующе отвечает Агнес, взяв друга за руку. — Так, давай просто отведём тебя к Ньюту, хорошо? Ты ему рассказал о произошедшем?       Томас качает головой, понурив голову пуще прежнего. Тереза закусывает губу:       — Так, хорошо. Тогда пойдём к нему, ладно?       Эдисон слабо кивает, улыбнувшись уголком губ.       Сейчас он точно будет в безопасности.

***

Ты видел меня в самые тяжёлые времена моей жизни. Любовь — не то, что ты пытаешься найти. Ты привнёс смысл в мою жизнь, Лишь благодаря тебе я поступаю правильно, Благодаря тебе, у меня есть цель: Я борюсь за мир, ведь ты этого заслуживаешь.

      Томас нагло вваливается в комнату к Ньюту, отчего блондин, лёжа на животе и задумчиво читая очередной детектив, убирает книгу подальше, сосредоточившись на Эдисоне.       — Томми, что случилось? Почему ты такой мокрый? — Ньют, спотыкаясь о собственные ноги, подходит к своему партнёру, положив руки на его мощные плечи.       — Я… просто искупался, — насмешливо отвечает брюнет, улыбаясь Уилсону во все тридцать два зуба.       Ньют лишь неодобрительно качает головой и, схватив Эдисона за руку, ведёт в сторону шкафа.       — Так, ладно… Тебе нужно переодеться, — Ньют начинает судорожно рыться на полках, чтобы найти хоть что-нибудь, во что Томас мог бы влезть своими широкими плечами и, не будем врать, шикарной задницей. Ведь, признаться честно, у Ньюта там вместо того, что принято называть пятой точкой, лишь доска. Он, устало вздохнув, всё-таки достаёт чёрного цвета толстовку и пижамные штаны синего цвета, который, к счастью, были ему на размер больше, и передаёт вещи Томасу, что всё это время задумчиво наблюдал за ним, изредка усмехаясь, — Держи это, и иди переоденься. Ванная… ну… ты знаешь где, — немного помедлив, отвечает Ньют, наблюдая за тем, как Томас начинает буквально сдирать с себя прилипшую футболку, путаясь в рукавах, — Эй, эй, Томас, ты что творишь? Так кожу с себя содрать можно. И ванная…       — А зачем мне ванная? — удивлённо вскидывает брови Томас, уставившись на Ньюта. — Я могу переодеться здесь, разве нет? — после этих слов он тихо хихикает, наблюдая за тем, как Ньют недовольно закатывает глаза, но всё-таки кивает.       — Как хочешь, — вздыхает Уилсон, усевшись на край кровати, — Так что случилось? Мы не говорили с тобой довольно долгое время и… — он запинается, видя, как Томас виновато смотрит на него. — Я понимаю, что тебе было плохо. Я просто беспокоюсь. Так почему ты мокрый?       Томас, переодевшись, падает на кровать рядом с Ньютом и утыкается ему носом в колени.       — Просто подрался с какими-то ненормальными ребятами, не переживай, — бросает Эдисон и улыбается так небрежно, будто это ничего не значит.       — То есть они просто избили тебя и душили? — Ньют хмурит брови, задумчиво уставившись на своего партнёра. Потом в одно мгновение он распахивает глаза, подскочив с места. — Нет, Томас, постой. Кто избил тебя? Что они сделали с тобой?       — Ньют, не беспокойся, всё нормально, я в порядке, — снова улыбается Томас, нагло закрывая глаза, чтобы скрыть все эмоции и боль, что Ньют может заметить в них.       Чёрт, Томас, ты, конечно, научился врать, но только от Ньюта правды не скрыть. Вообще. Никогда.       — Томми, — начинает Уилсон, сделав голос грубее обычного. — Скажи мне правду. Я не кусаюсь.       Эдисон сцепляет пальцы в замок, поднявшись с места и сев на кровать. Он тяжело вздыхает, после чего поднимает уверенный взгляд на Ньюта.       — Я ведь сказал, меня избили. И всё. Не переживай.       Ньют кивает в ответ, будто понял и поверил, но… нет. Он никогда и ни за что не поверит Томасу сейчас. Потому что он видел его состояние в тот день, когда пытался протолкнуться к нему сквозь толстую дверь ванной комнаты. Не вышло.       — Ладно, допустим, — отвечает Уилсон, на что Томас нервно моргает и раздражённо закатывает глаза. Блондин злостно вздыхает, наблюдая за реакцией Томаса. Почему он вечно чем-то недоволен? — Так почему ты мокрый?       — Да Боже, я просто залез под душ, — с неким раздражением бросает Томас, отвернувшись от Ньюта и смотря в окно.       — Что, одетым?       — Да, одетым, — не менее раздражительно, чем в прошлый раз отвечает Эдисон, шмыгнув носом. К Ньюту он так и не поворачивается.       Уилсон закрывает глаза и сжимает кулаки, чтобы унять раздражение, что разрастается, словно болезнь.       Чёрт, Томас, почему ты такой ребёнок?       — Хорошо, я понял тебя, Томми. Иди сюда, — мягко отвечает Ньют, наблюдая за тем, как Томас неуверенно разворачивается к нему. В его глазах сейчас играет детская недоверчивость и подозрительность. Блондин ухмыляется. — Иди, не укушу.       Томас, чуть помельтешив на месте, перебирается через всю кровать на колени к Ньюту, снова утыкаясь в них вздёрнутым, изредка покрытым веснушками носом. Уилсон, выпрямив спину, запускает длинные, изящные пальцы в мокрые волосы Томаса, начиная перебирать каждую прядь.       Эдисон в удовольствии закрывает глаза, обхватив Ньюта за узкую талию. Он чувствует его каждое выпирающее ребро, его размеренное дыхание и тёплую улыбку, что доносится, кажется, даже до его ушей. Его запах и теплоту, исходящую от всего тела.       Чёрт.       Ньют, ты такой добрый. Зачем ты помогаешь мне? Потому что любишь меня? Потому что мы вместе?       Но ведь ты знаешь, что я не люблю тебя. И ты даже не пытаешься сделать меня своим. Ты просто рядом, когда нужно.       Всегда.       Ты не пытаешься завоевать моего внимания насильно. Не строишь из себя никого, не лезешь туда, куда не просят.       Почему ты — золото, которое я не заслуживаю? Почему ты здесь? Почему ты со мной?       Томас чувствует, как непроизвольно проваливается в сон, хоть и пытается удержать себя здесь, чтобы не упустить всех прикосновений, что так успокаивают и вселяют уверенность в то, что со всем можно справиться. Если он рядом.       Томас засыпает и во сне видит, как ему протягивает тощую, бледную руку худой мальчишка с приветливыми орехового цвета глазами, пшеничного цвета кудрявыми волосами и уверенным, опрятным видом.       — А ты из параллели?       — Я? Да…       — Я Ньют.       — Томас.