Обречённые

      Хлопья снега умиротворённо покрывают толстым слоем оконные рамы и залепляют окна. Они напоминают о приближении Нового года. И как бы персоналу не хотелось иметь с этим праздником ничего общего, украшать больницу всё же приходится.       Главный отдел считает, что так они смогут дать ощущение праздника пациентам хотя бы на неделю другую. Будто мишура и различные шары смогут скрасить тошнотворное пребывание в месте, связанное у некоторых с ощущениями прибывания в «личном аду».       Томас прыскает себе под нос, покачав головой. Нет, может, праздники и помогут некоторым из пациентов почувствовать себя счастливее; может, сладости, которые принялись выдавать пациентам каждый день на завтрак в течение двух недель кому-то покажутся причиной счастья, но уж точно не ему.       Почему-то с приближающимися праздниками хандра лишь усиливается, и Томас уже не знает, на какую из стен лезть. Ньюта он не видел уже несколько дней. Он вообще не уверен, что увидит его в ближайшее время. Да, это трусость и слабость, но брюнет действительно не знает, что сказать и как ещё извиниться перед ним. Не то чтобы он думает, что извинения его оправдают или спасут, но больше не остаётся ничего, кроме как собираться с силами и пытаться побороть в себе того труса, что затесался где-то в глубине сознания. Нужно заставить его выйти и показать лицо. Так прослыть трусливой девчонкой недалеко. Если уже не прослыл.       Томас морщится от осознания собственной ничтожности, задумчиво крутя в руках маленький пластиковый шар красного цвета. И гадает, за что ему выпало такое наказание — помогать украшать персоналу общую комнату. Вроде как он пациент. Нездоровый пациент. И на самом деле Эдисон не знал, что такому, как он вообще можно как-то участвовать в украшении больницы. И он всё ещё воспринимает это как наказание, хотя в голову закрадывались совсем противоположные мысли; ну, раз разрешили украшать общую комнату, раз разрешили вообще выйти из палаты, значит, наказанием это быть не может.       Предпраздничная суета никогда не была для Эдисона чем-то радостным и по-особенному уютным. Каждый раз, когда он вместе с родителями выбирался покупать подарки и украшения на ёлку, то в итоге оставался сидеть в машине, тихо ворча себе под нос и горестно вздыхая каждый раз, когда мать просила «потерпеть ещё чуть-чуть» и говорила, что «ещё пять минут и мы поедем домой».       Эти мысли заставляют вспомнить о том, что на самом деле твоя жизнь обычная. Что ты тоже когда-то украшал колющую твои пальцы и лицо ёлку; что ты тоже когда-то сидел с недовольным лицом на заднем сидении автомобиля родителей, когда мама никак не могла выбрать подарок бабушке. И ты тоже мечтал о том, чтобы всё это закончилось.       Парень обречённо вздыхает, так, словно его заставляют таскать мешки с грунтом. Он грустным взглядом оглядывает помещение и видит, как один из санитаров скептически смотрит на него, нахмурив брови и скрестив руки на груди. Боже, почему на него даже сейчас смотрят так, будто он все свои мысли выписывает себе на лоб? Томас отводит взгляд и понимает, что он просто застыл около небольшой, но пышной ёлки. И стоит он, как идиот, с пластмассовым шаром в руке.       Ладно, Томас, и что дальше? Ты так и будешь стоять и дарить всему персоналу повод сомневаться в своей адекватности? Вряд ли они поверят в то, что ты просто любишь время от времени с головой нырять в свои мысли.       — Эдисон, оставайся здесь, я сейчас вернусь. Ты понял? — угрюмо спрашивает медсестра, скользнув взглядом по Томасу.       — Понял, — недовольно бросает брюнет, успев при этом ещё и цокнуть. Снова это обращение, словно он идиот.       Медсестра, закатив глаза и что-то брякнув, что Томас предпочёл проигнорировать, покидает общую комнату, и он остаётся один. Брюнет слышит, как настенные часы отбивают привычный такт, будто заставляют этот день длиться вечно. Так Томас проводит двадцать минут своей жизни — украшая ёлку и бегло наблюдая за падающим снегом за окном.       И, конечно же, после двадцатиминутной пляски возле ёлки он, помельтешив около дверей в надежде сбежать, всё-таки усаживается на диван, устало зажмурившись и взъерошив волосы. Нет, это не школа. Тут тебя не поставят прогул и не вызовут к директору. Здесь может быть намного хуже. Но что делать, когда все ёлочные игрушки мирно покоятся на ветках, а мишура развешена по всем углам комнаты?       Томас решает, что откинуться на спинку дивана, запрокинув голову будет неплохим отдыхом, учитывая, что за эти двадцать злосчастных минут он даже не присел. Парень закрывает глаза, пытаясь погрузиться в мысли, в которые нырять по сути и не хочется.       — Ну и зачем мне эти свистопляски возле ёлки? Я лучше пойду в столовой чего-нибудь перехвачу, пока пузатые не расхватали, — уверенный, низкий голос режет тишину, заставляя Томаса вздрогнуть.       — Минхо, перестань выпендриваться и иди помогай. Считай это наказанием за постоянные выходки и побеги из своего корпуса, — голос санитара заставляет Томаса открыть глаза и грозно уставиться перед собой.       — А, так вы знаете? — азиат удивлённо усмехается, остановившись в дверях комнаты и повернувшись к Эдисону спиной.       — По-моему, весь корпус знает о твоих вылазках, Минхо, — сквозь зубы цедит санитар, скептически приподняв бровь. — Заниматься сексом здесь тоже запрещено. Ты услышал меня?       Томас шумно вздыхает, звонко клацнув зубами, и отводит ошарашенный взгляд в сторону. Минхо не тот, кого он рад видеть сейчас, да и разговор был уж точно не тем, о чём ему хотелось слышать.       — Ага, да, конечно, — вяло бросает азиат, махнув рукой в сторону человека в синей форме. Он взъерошивает чёлку и заходит в комнату, но останавливается в дверях, остолбенев.       Эдисон смущённо отводит взгляд и сверлит взглядом пол. Почему всё всегда так? Почему нельзя встретиться нормально или не встречаться вообще? Эту неловкую встречу скрасить сможет лишь звук барабанной дроби. Но, к сожалению, сейчас в комнате стоит гробовая тишина.       Только не это. Кто угодно, только не Минхо. Пусть случится что угодно, лишь бы не встречаться с ним. Томас, сам того не замечая, подскакивает с дивана, застыв взглядом на тяжело вздымающейся груди. Почему-то в голове не остаётся ничего, будто перед тобой положили белый пустой лист.       — Эй, Томас, — Минхо с тревожным видом тормошит брюнета за плечо, не побоясь преодолеть немалое расстояние между ними.       Эдисон вздрагивает и вновь отводит взгляд в сторону. Хорошо, Томас, тебе снова краснеть за свою тупость и заторможенность. Смирись уже.       — Эй, мы давно не виделись. Тоже записался в ряды помощников Санты? — весело спрашивает Минхо, улыбнувшись Томасу во все тридцать два зуба.       Парень лишь равнодушно усмехается, недовольно подняв бровь. Конечно, не виделись, потому что в свете последних событий он не хотел видеть Минхо. Томас просто… сбегал. В столовой, в коридорах Эдисон постоянно находился в напряжении и пытался улизнуть прежде, чем Минхо выведут на обед. Он даже послушно уходил в свою комнату до времени отбоя. Позор и изгнание. Но это лучше, чем то, что происходит сейчас.       — Нет, меня просто заставили, — устало отвечает Томас, невольно бросив взгляд себе за спину. Минхо с недоумением смотрит вперёд, за брюнета, и улыбается уголками губ, заметив аккуратно украшенную ёлку.       — Ты неплохо справился для того, кого заставили, — хмыкает Минхо и плюхается на диван, обойдя Томаса.       Эдисон с силой зажмуривается, сжав руки в кулаки, и не двигается с места, оставшись стоять к азиату спиной. Чёрт. Почему он? Отправили бы уже в помощники Галли. Тут хотя бы всё однозначно. Томас бесит его, ну и пусть. Они хотя бы молчали всё это время, а не делали вид, что ничего не произошло. Не делает. Минхо.       — Я смотрю, ты тут всю работу за меня сделал, — азиат сбивает Томаса с мыслей, довольно присвистнув. Он потягивается, откинувшись на спинку дивана. И от такого поведения складывается впечатление, что данная ситуация для него не имеет вообще ничего неловкого и страшного.       — Ага, — сдержанно отвечает Томас, быстрым шагом преодолев расстояние и оставшись стоять возле ёлки.       Минхо слышит тяжёлый вздох слева от себя, отчего закрывает глаза, не менее тяжко выдохнув. Похоже, беседа сегодня клеиться никак не будет. Ладно, Минхо, чего ты ожидал вообще от Томаса? Что он кинется тебе на шею и будет радостно улюлюкать, говоря, как соскучился по своему другу? Ну конечно. Спит и видит.       Азиат закусывает губу, исподлобья взглянув на Томаса. Тот стоит, отвернувшись от Минхо, и сверлит взглядом ёлочные игрушки, видимо, просто для того, чтобы чем-то занять себя и не ввязываться в этот недоразговор. Чёрт. Минхо голову сломал, пока думал, что же всё-таки Томас чувствует и чего хочет. С одной стороны он понимает, что Томасу неловко после всего того, что произошло. Что он, возможно, шарахается от него не просто чтобы спрятаться.       Может, он боится его? Ведь и такое возможно. И это даже не то чтобы нормально, это естественно. Честно говоря, Минхо сам бы себя боялся, если бы не был собой. Нет, на самом деле иногда он сам себя боится.       Возможно, Томас и правда больше не хочет разговаривать с ним и вообще будет делать вид, что не знает его, но… Зачем тогда он избегает его? Зачем тогда бросает двусмысленные взгляды каждый раз, когда они встречаются? Зачем он поцеловал его? Столько вопросов, которые комом собираются в сознании, превращаясь в сносящую всё на своём пути лавину. Да вот только она никак не завалит с головой, будто ждёт подходящего момента. Будто хочет завалить не одного Минхо. И у неё получается.       Ладно, есть множество способов выяснить, чего хочет этот вечно непонятный Томас. Можно, например, подойти и спросить. Прямо. Не церемониться и заставить ответить на все вопросы, чтобы он не сбежал, чтобы не перескакивал с темы. Но Томас это Томас. А Минхо это Минхо. Поэтому азиат медленно поднимается с дивана, сверля Эдисона томным взглядом.       Томас чувствует всем телом, что в него впились цепким, властным взглядом. И он продолжает стоять на месте, оцепенев. Лишь плечи пробивает мелкая дрожь, а сердце забилось в непонятной тревоге.       Что ему нужно?       — Том, — как-то сипло произносит Минхо, видимо, сам не ожидая от себя такой интонации. Он крадётся тихо, будто боится спугнуть добычу. Но Томас никогда не был добычей.       Или был?       От одного, единственного слова — его имени — Эдисон вздрагивает, сглотнув ком вязкой слюны. Почему его так трясёт? Что происходит?       — Томас, — более вкрадчиво повторяет Минхо. Этот тон оглушает Томаса, и он зажмуривается, поджав сухие губы. Азиат останавливается в метре от него, больше не решаясь ни на шаг.       Брюнет раздражённо закрывает глаза, сжав челюсти. Ну почему? Почему Минхо снова делает это? Он что, правда не понимает тяжести всей ситуации? Брюнет не уверен, что правда хочет видеть его, что хочет слушать его. И он не знает, когда это пройдёт.       Пусть только он уйдёт. Лишь бы Минхо просто отошёл.       Азиат с прищуром оглядывает Томаса с ног до головы, будто анализирует. И со стороны это кажется странным и даже в какой-то мере устрашающим, но он просто хочет выяснить, как ему действовать дальше. Он делает ещё шаг. Томас с места не двигается, но и не дрожит. Хорошо, значит, в окно он не выпрыгнет.       — Прости, — на хриплом выдохе говорит Минхо, и Эдисон бегло выпрямляется, незаметно повернув голову чуть вправо, так, что теперь азиат может видеть вздёрнутый нос, плотно сжатые губы и длинные, подрагивающие ресницы. И так близко к себе… Чёрт. Томас слышит скрежет зубов позади себя, и от этого звука кожа покрывается мурашками. Он поворачивает голову в сторону Минхо: — Ты… — парень не успевает сказать ни слова, как давится воздухом, громко стукнув зубами, когда тёплая, грубая ладонь касается его щеки.       Минхо быстро преодолевает расстояние и оказывается около Томаса да так близко, что тот упирается ногой в пол, чтобы не рухнуть лицом в ёлку от давления тела позади. Азиат берёт его за подбородок, положив пальцы на щёку, и отворачивает голову назад, после чего перекладывает ладонь ему на шею.       Томас хочет что-то сказать, но лишь шумно вздыхает, не решаясь выдохнуть. Зачем он делает это? Ему снова хочется поиграть? Хочется взять его на слабо? Каждый раз Томас говорит себе, что не проиграет, и каждый раз врёт себе. Как тут можно выиграть, когда Минхо, вероятнее всего, чувствует учащённый пульс и судорожно вздымающуюся грудь? Если бы он убрал руку с его шеи, возможно, это бы скрыть удалось, но…       В глазах начинает неприятно рябить, и Томаса шатает в сторону. Он устало закрывает глаза и, чтобы не упасть, хватается пальцами за футболку Минхо, поведя руку назад.       — Прекрати, — сквозь зубы цедит Эдисон, не смея повернуться назад, к Минхо. Ему ужасно хочется отпустить азиата, оттолкнуть его и убежать из комнаты, но он понимает, что ситуация попросту безнадёжна — если он отпустит Минхо, то просто упадёт на пол.       — Что прекратить? — в издевательском тоне слышится напряжение и чёртово желание, что кружит Томасу голову. Нет, Минхо, заткнись. Брюнет сжимает руку в кулак, стискивая в ней ткань футболки азиата, и решает оттолкнуть его, но все попытки оказываются тщетными. Минхо перехватывает его руку и, заведя её назад, толкает Томаса вперёд, заставляя идти.       Минхо усмехается, когда они, обойдя ёлку, оказываются у стены. Он медленно приближается к Эдисону, обжигая своим дыханием его шею, и толкает вперёд, отчего тот прижимается щекой к стене, ударяясь и ключицами. Минхо слышит, как у Томаса перехватывает дыхание, когда он обнимает его за талию, сильнее прижимая к себе. И, возможно, он бы отпустил его, если бы Томас сказал что-нибудь в знак протеста. Хоть что-нибудь.       Томас чувствует, как щёки вспыхнули, а жар собственного тела обжигает внутренности. От горячих прикосновений Минхо кружится голова и подкашиваются ноги. Тело предательски дрожит каждый раз, когда он касается его. И эти прикосновения оставляют ожоги на теле, и если они всё же не сойдут, Томас не будет против.       — Чего ты хочешь от меня? — сдавленно спрашивает Эдисон, чувствуя, как губами буквально целует холодную стену. Чёрт. Похоже, Минхо и правда не собирается его отпускать, сильнее прижимая к стене, ухватив за шею. И Томас на мгновение замечает, как в глазах невольно темнеет от такого крепкого прикосновения. Азиат буквально душит его.       — Мне ничего не нужно от тебя, — низким голосом отвечает азиат, сам не признавая своего голоса. — Мне нужен ты.       Горячее дыхание обжигает кожу, и Томас зажмуривается, стараясь не задохнуться от возбуждения. И пока Эдисон действительно пытается бороться со своими чувствами и ощущениями, он не замечает, как Минхо, положив руку ему на ягодицу, медленно ведёт пальцами вниз, касаясь внутренней стороны бедра. С уст Томаса срывается глухой стон, и он упирается рукой в стену так, что белеют пальцы.       Это, похоже, даёт дополнительный старт Минхо, который, рыкнув Эдисону в ухо, ловким движением хватает его за волосы, с силой сжав тёмные пряди между пальцами, другой рукой спускаясь к выпирающей тазовой косточке.       Томас сжимает руку в кулак, царапая ногтями поверхность стены. Твою мать. Нужно что-то делать. Это неправильно. Так быть не должно. Очнись, Томас. Очнись.       Эдисон распахивает глаза, когда Минхо, рванув штаны так, что затрещала резинка, сжимает его член через ткань трусов. Томас, словно спустившись с поводка, разворачивается к азиату лицом, сжимая его руку с такой силой, что сам Минхо невольно морщится от боли.       Внезапно пришедшая и оглушающая ярость вспыхнула в глазах Томаса, и он, схватив Минхо за горло, начинает идти вперёд, заставляя брюнета пятиться назад.       — Прекрати, — на выдохе говорит Эдисон, не слыша сам себя из-за оглушающего сердечного ритма. Азиат лишь усмехается, не сводя с Томаса покрытых пеленой возбуждения и желания тёмных глаз.       — Но ты не хочешь, — утвердительно хрипит Минхо. От удушения его лицо заметно краснеет, но Томаса это не останавливает, впрочем, как и самого Минхо.       — Ты не знаешь, чего я хочу, — хмурится Эдисон, клацнув зубами.       Парни, остановившись около дивана, застывают на месте. Повисшая тишина заставляет замечать нарастающее напряжение между ними, что раньше покрывалось словами. Томас, некоторое время осматривая Минхо с ног до головы, отпускает его, рывком толкнув на диван, и наваливается сверху, упираясь ладонями в коричневую обивку.       Тяжёлое дыхание сверху обжигает Минхо щёки, и он хмурит брови, всматриваясь в раскрасневшееся лицо Томаса. Чего он хочет? Что он собирается делать? Видимо, остаётся только проверить.       Азиат, воспользовавшись положением, кладёт руку на поясницу брюнета, манящим движением проведя пальцами по ложбинке вдоль позвоночника, тем самым заставляя Томаса вздрогнуть и опуститься на локти.       — Ты хочешь меня, — уверенно отвечает азиат, скользнув взглядом по приоткрытым губам Томаса.       — Пошёл ты, — протягивает Томас и впивается в губы парня под собой.       Жадный, сводящий от сладости скулы поцелуй туманит разум, заставляет давиться воздухом. Эдисон обхватывает руками лицо Минхо, углубляя поцелуй, зарываясь пальцами в жёсткие волосы. Он невольно вздрагивает от прикосновений к чужому лицу. Кажется, разгорячённая кожа обожгла ему ладони. Всё это настолько сводит с ума, что Томас ощущает себя опьянённым и вышедшим из ума окончательно.       Минхо разрывает поцелуй, жадно причмокнув и облизнув губы напротив горячим языком, отчего Томас снова вздрагивает, тихо рыкнув. Азиат хватает Эдисона за футболку, потянув на себя, и, прильнув к полыхающему уху, горячо шепчет:       — Я думал, нам нельзя.       — Я тоже, — на выдохе проговаривает Томас, стараясь сдержать вырывающийся наружу стон, когда осознаёт, что ему в живот упирается твёрдый член Минхо.       И он, словно услышав свои слова со стороны, будто током ударенный слетает с азиата, громко рухнув на пол. Он поднимается и каким-то неуклюжим, судорожным движением натягивает штаны на бёдра и стоящий колом член, глазами бегая по комнате. Господи, никто не увидел? Сюда ведь никто не заходил? Что он вообще творит? Что они творят?       — Ты постоянно убегаешь, — грубым голосом будто окликивает его Минхо. — Не убегай.       — От чего мне не убегать? — низкий, будто не свой голос заставляет вздрогнуть на месте. Парень кусает губы, впившись в азиата смущённо-раздражённым взглядом. — От тебя? Я никогда не хотел.       — Так почему сбегаешь сейчас? Почему сбегал, когда видел меня в поле зрения каждый раз? Ты просто не хочешь, — Минхо поднимается с дивана, стараясь усмирить бешено колотящееся сердце. Он взъерошивает и без того растрёпанные волосы. — Ты записался в бегуны, вот что мне ясно.       — Я не… — начинает Томас, но тут же замолкает, потупив взгляд в пол. Минхо прав. Всё, что Томас делает всю жизнь — убегает. От эмоций, чувств, людей, изменений, обстоятельств. И как бы он не твердил себе, что это просто часть взросления и исправления ошибок, он знает — это просто очередной побег. От реальности. От Минхо.       Эдисон шумно выдыхает и замирает на месте. Он чувствует, как к горлу подкатывает откуда не возьмись нарастающая паника, как тело начинает неметь и дрожать. Минхо хмурит брови и не сводит настороженного взгляда с Томаса, который, отойдя к стене, тихо садится на пол, положив дрожащую руку на сердце.       — Эй, Томас, ты в порядке? — взволнованно спрашивает Минхо, уже поднявшись с дивана и сделав пару шагов в его сторону.       А Томас будто и не слышит его. В голове отчаянно бьёт тревога, бурей надвинувшийся страх мутит рассудок. Эдисон сжимает дрожащие руки в кулаки, замечая потливость. Что с ним? Что происходит? Как это остановить? Он умрёт? Чёрт. Остановите это кто-нибудь.       — Томас! — азиат подлетает к забившемуся в угол Эдисону, упав на колени, — Томас! Томас, ты слышишь меня? — он хватает его за руки, пытаясь унять дрожь собственных. — Томас, посмотри на меня. Посмотри на меня!       Брюнет в панике поднимает глаза на сидевшего напротив него в ужасе Минхо. Так, хорошо. Минхо зовёт его, он рядом, значит, ничего страшного не происходит. Томас, постарайся успокоиться, просто успокойся. В бушующих мыслях и приступе паники он не замечает, как его дыхание сбилось к чёртовой матери. Господи, не хватало сейчас только задохнуться.       Минхо смутно помнит, когда он успел узнать об этом, но он на сто процентов уверен, что это паническая атака. Главное самому сохранять спокойствие, чтобы Томас не поддался ещё большей панике; чтобы он не думал, что ситуация не под контролем.       — Томас, дыши вместе со мной, — Томас словно на грани сна слышит уверенный, спокойный и родной голос. Минхо крепче сжимает его ладони в своих руках. — Томас, дыши вместе со мной. Вдох на раз-два, задержка дыхания на раз-два, выдох на раз-два-три…       Томас покорно слушает Минхо, вцепившись в него мокрыми от пота пальцами да с такой силой, что у Минхо, скорее всего, останутся царапины и синяки. И пока он слушает голос своего друга, велевший ему, что делать, он не замечает, как дыхание приходит в норму, а паника по-тихоньку отходит назад.       Азиат, наблюдая за тем, как Томас приходит в себя, садится рядом с ним, обнимая его одной рукой за плечо. Он действительно надеется, что ему стало лучше. И было странным услышать от себя пошаговые действия, а уж тем более то, как нужно дышать. Будто Минхо уже делал это раннее — пытался предотвратить паническую атаку у человека. Ладно, главное, что Томас в порядке.       Спустя несколько минут брюнет, положив голову на плечо Минхо, размеренно дышит, прикрыв тяжёлые веки.       — Господи… ну и напугал ты меня, — с облегчением выдаёт Минхо, подперев локоть коленом и зарывшись пальцами в свои волосы.       — Да, я себя тоже, — слабо усмехается Томас, расплывшись в мягкой улыбке. — Спасибо, Минхо.       Краем глаза он замечает, как Минхо кивает ему, но молчит. Боже, теперь у него и панические атаки. Но что её вызвало? Неужели то, что произошло с Минхо? Бред какой-то. Томас вытягивает ноги перед собой, задумчиво уставившись в пустоту. И только сейчас он понимает, что его тело находится на грани. Все мышцы ноют от перенапряжения. Неужели он настолько устал от панической атаки? Нет.       Скорее от нахлынувших чувств и постоянном напряжении всего тела, когда он был рядом с Минхо. И правда. Томас не заметил, как за всё то время ни разу не расслабился. И сейчас организм даёт знать, что пора бы и прилечь. И вообще, воспоминания ударяют в голову так резко, что Эдисон, вздрогнув, подскакивает с места, заставляя тем самым Минхо слегка пошатнуться и нахмуриться.       — Я должен идти, Ньют… Мы не поговорили, и прошло много времени…       — О чём вы не говорили? — азиат с прищуром наблюдает за медленно идущим в сторону двери Томасом.       — О т… — Эдисон давится воздухом, сомкнув зубы. Чёрт. Точно. Минхо ведь ни о чём не знает. Брюнет хмурится, до боли закусив губу, — Неважно. Тогда… до скорого? — он неуверенно поднимает тревожный взгляд в надежде, что азиат не станет говорить ничего лишнего или задавать неловких вопросов после всего того, что было. Минхо, как-то странно улыбнувшись, кивает, не сводя с него насмешливого взгляда.       — До скорого, — двусмысленно бросает Минхо, растягивая слова, и снова улыбается той едкой улыбкой, от которой сводит все мышцы, от которой на душе становится не по себе.       Томас, словно ошпаренный, вылетает из комнаты. И он успевает запыхаться так, словно только что бежал вверх по лестнице этажей так двадцать. Чёрт, ты снова сделал это, ты снова убежал. Ну и пусть. Хотя бы не придётся кусать ногти от смущения и повисшего между ним и Минхо напряжения, которое не развеялось даже панической атакой Томаса.       Минхо ухмыляется себе под нос, медленно поднявшись с пола. Он, отряхнув штаны, становится в дверном проёме, скрестив руки на груди.       — Снова убегаешь… — протягивает азиат, хитро прищурив взгляд, и наблюдает за быстро удаляющейся фигурой. Он тяжело вздыхает, запустив пятерню в волосы.       Чёрт. Что сейчас произошло? Что он делает? Снова. С ума сошёл? Тогда можно было спустить всё на наркотики и последующую за их принятием агрессию и в целом ненормальность, но сейчас… Не то чтобы Минхо был в адеквате… из-за Томаса. И не то чтобы Томас был против. Да, совсем не против. Он, чёрт бы его побрал, сам прильнул к нему. Боже, почему и зачем это происходит вообще?       Ты такой идиот, Минхо. По-настоящему. Просто полный идиот, но… Есть одно маленькое, но важно но: он хотя бы не врёт себе. А Томас… Томас окончательно увяз во лжи, внушая себе, что Минхо ему не нужен. И азиат может сам утверждать обратное, стоит только посмотреть на мольбу и нестерпимое желание в карих глазах напротив. И самое абсурдное в этой ситуации то, что Томас всеми силами старается скрывать все эти чувства, которые на деле у него на лбу написаны. Ну или Минхо может читать его слишком хорошо. Да и, как говорят, глаза правды не скроют.       Минхо, ты снова это делаешь. Что ты скажешь Галли? Тут уже одним детским поцелуем не отделаешься. Нет, конечно, в голову прокрадываются мысли вообще ничего не говорить ему, но врать… Нет. Минхо, молчи. Просто молчи. Пусть это будет маленьким секретом, который останется только между тобой и Томасом.       Маленький секрет.