Когда я был старше, я был моряком, но утонул во время шторма.
Трудно дышать, когда всё, что окружает тебя, погружается во тьму. Медленно, забвенно, не спрашивая разрешения. Когда ты сам погружаешься во тьму. Не оглядываясь назад, словно раньше ничего и не было; будто всё, что происходило до этого момента — галлюцинация, мешающая размышлять здраво. Будто всё, что было раньше, ничего не значит. Томас просыпается на больничной койке. Он чувствует себя разбитым и уставшим. Каждая клетка тела ноет от боли, словно просит закончить с этим. Решение неплохое, правда… Эдисон лежит на боку, повернувшись лицом к двери. Как опасно сейчас — отвернуться, закрыть глаза, расслабиться; безрассудно будет выходить из палаты и идти куда-то, не задумываясь о том, что может произойти. Друг. Его лучший друг. Это что, какая-то шутка? Просто скажите, что это был лишь страшный сон, и сейчас Томас проснётся в своей палате, пойдёт в столовую и поговорит с ним; спросит, как у него дела, как он себя чувствует. Ведь этого больше не будет. Он больше не сможет спросить Минхо, что тот чувствует, что хочет исправить, а что — забыть. Он больше вообще ничего не сможет сделать. Все моменты из прошлого размываются, стираются, словно песок со стекла. Оглядываясь назад, Томас видит лишь красные кривые разводы, оставленные своими пятками. Закрывая глаза, он видит, как кто-то тарабанит по окнам, что стоят между ним и Минхо. Он наблюдает за тем, как стёкла впиваются в их кожу, как режут руки и лицо; как один из осколков, тот, что крупнее, впивается в сонную артерию, и Эдисон падает без чувств. И в полёте он видит, как тёмные глаза напротив, усыпанные стёклами, чьи веки окрашены в красный, безучастно смотрят на него в ответ. Он такой глупый. Томас правда верил, что всё будет нормально. Что всё, что происходило до их второй встречи, здесь, в больнице — всё это в прошлом. Что Минхо действительно изменился, что он больше не тронет его. Это… всего лишь пользование? Чёрт. Не хочется так думать. Что Минхо хотел этим добиться? Ну конечно. Забрать его себе. Он думал, что раз сломав, можно сломать ещё тысячи? Неужели он думал, что таким способом подчинит Томаса себе, и проблем не будет? Нет, ну в прошлый раз получилось же. Брюнет устало переводит взгляд на ладонь, пытаясь ею пошевелить. Это так… странно. Ощущать своё тело сейчас так странно. Будто это не он сжимает и разжимает кулак; будто не он шевелит пальцами, а кто-то другой делает это за него. Похоже на то, что он очень долго спал, пролежав в коме, что теперь не узнаёт ни себя, ни своего тела. Томас с силой зажмуривается. В этой палате так холодно, что конечности онемели. Или так будет всегда? Теперь, где бы Томас ни находился, всё вокруг будет ледянее Антарктиды и алее крови? Душно, тошно. Устал. Это твоя вина. Это всё твоя вина. Будь ты не таким наивным, ничего бы не случилось, а теперь… Теперь ты окончательно изуродован, сломлен. Сломан. И не смей винить в этом кого-то ещё. Внезапный лязг цепей и шёпот над ухом заставляют тело вздрогнуть в напряжении, а из уст вырывается сдавленный вздох. Эдисон резко распахивает глаза, слыша медленные шаги в свою сторону. Сердце снова забивается в тревоге, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Перед его глазами оказывается лишь худая бледная фигура в чёрном свитере; напряжённая полуулыбка и задумчивые глаза, кажется, прожигают его насквозь. — Томми. Боже. Ньют. Серьёзно? Это не дурацкая игра разума? Это правда он? Такой родной и такой… нужный. И он здесь, рядом с ним. Эдисон с трудом поднимается с кровати, морщась и кряхтя от пронзаемой боли. Он чувствует, как ком в горле мешает дышать, мешает сказать хоть что-нибудь; глаза начинает щипать от слёз. Чёрт. Ладно, ну и пусть. Он устал. Он так сильно устал, Боже… Кто бы знал. Не хочется ничего, хочется просто уснуть. Он смотрит ему в глаза, не отрываясь, забывая о текущих по щекам слезах; он видит, как тонкие, испещрённые порезами руки раскрываются, готовые принять его в свои объятия. Несколько нелепых шагов, и Томас утыкается мокрым носом в толстую ткань свитера. Невесомые ладони касаются спины, обнимая крепко и бережно. — Прости, Томми, — Ньют закрывает глаза, не в силах смотреть на чужие слёзы, что режут больнее и глубже ножа. Он был в своей палате, когда это случилось. Он сидел на подоконнике, считая новые порезы на запястьях, оставленные ржавой проволокой. Тогда Ньют решил, что больше не будет пытаться покончить с собой, что проще резать себя каждый день, но не умирать. Хотя бы так он может наказать себя. Последний разговор с Томасом был отправной точкой, конечной остановкой. Ему не хотелось бежать вслед за ним, не хотелось слушать и дальше всё, что он скажет. Ньют просто хотел, чтобы он ушёл. Но, конечно же, обратная сторона души кричала, чтобы он не уходил. Чтобы Томас, его Томас, остался рядом, чтобы больше не нырял, превращаясь в подводные камни; чтобы просто стал настоящим, живым, рядом стоящим. Чтобы Ньюту не пришлось снова просить его остаться, чтобы ему снова не пришлось бороться за него, за своего же парня. Вот же абсурд, чёрт… Но сейчас укол вины, нет, тысячи уколов, выжигают сердце и разум, наказывая и стараясь заставить прикончить себя. Ведь если бы тогда он не отвернулся от него, если бы тогда Ньют не оставил бы его… Возможно, Томас был бы в порядке. Но что сделано, то сделано. Точнее, чего не сделано, того не сделано. Теперь остаётся лишь извиняться за то, что не смог спасти, что не смог помочь. Теперь остаётся лишь оберегать и пытаться предотвратить ещё одну встречу. Несмотря на то, что Минхо в отделении для буйных, под замком и надзором санитаров, несмотря на всё это… Он должен спасти его. Томас вжимается в грудь Ньюта с такой силой, будто пытается раздавить его. Он слышит удары чужого сердца, что раздаются и в его груди тоже. Словно два сердцебиения стали одним целым, и ему этого так не хватало. — Ты пришёл… спасибо, — на выдохе шепчет Томас, не отрывая головы от плеча блондина. Ньют отстраняется от Эдисона и, дотронувшись до его лица пальцами, чтобы взглянуть на ссадины, приподнимает его за подбородок. Громкий стук проводов о железо, громкий смех и собственный сдавленный крик, и Томас отскакивает от Уилсона, словно ошпаренный. Он закрывает глаза, громко сглотнув. Да что за дерьмо? — Томас, ты в порядке? — беспокойство в голосе напротив даёт облегчение, и брюнет пытается успокоить себя, напоминая, где он и с кем. Ньют делает шаг вперёд, протягивая Томасу руку. — Томас? — Нет, не в порядке, — дрожащим голосом отвечает брюнет, тихо всхлипнув, — Ни хрена я не в порядке, — он с силой закрывает глаза, сжав челюсти. Почему это происходит? Почему всё именно так? Почему чувство, словно он вернулся обратно, когда был слабым и уязвимым? Он так долго боролся с этим, давал отпор, чтобы что? Чтобы снова попасться в этот капкан? Как же глупо и тошно. Как же тошно от себя. Томас вновь открывает глаза. Ньют, опустив взгляд и закусив губу, стоит, не шелохнувшись, не сдвинувшись с места. Эдисон вздыхает, также опустив взгляд. — Ньют, прости меня. Прости, я… — слова обрываются, когда Эдисон чувствует, что снова вот-вот заплачет. Он садится на кровать, обняв себя за плечи. Глупо. Это так глупо. Просить прощения поздно, всегда будет недостаточно… Что он вообще может? Уилсон лишь садится рядом с ним, обнимая за плечо, и, склонив голову к его голове, с горечью смотрит в пол, жестоко надеясь, что плачь Томаса сможет заглушить его мысли.***
— Когда его переведут в другую больницу? — врач теребит цепочку на шее, задумчиво всматриваясь в лицо коллеги напротив. — Я не знаю, думаю, месяца через два. — Почему же так долго? — Ему будет восемнадцать лишь в апреле, придётся ждать, — пожимает плечами девушка в белом халате. — Псих-наркоман, Господи… Что нам с ним делать? — врач трёт виски от усталости, зажмурившись. — Почём знать, — вздыхает коллега, убирая золотую прядь волос за уши, — Придётся всё это время держать его под стражей. — Да, но что делать с его наркозависимостью? — Нужно вызывать людей по этому делу прямиком в нашу больницу, больше ничего не поделаешь. — Почему с этими детьми столько проблем? — мужчина в белом халате вздыхает и, кивнув коллеге, уходит в сторону восточного крыла. Галли хмурит брови, задумчиво вглядываясь в чашку с кофе. Что за нахрен? Они ведь о Минхо говорили, так? Его действительно переведут? Хотя если ему скоро восемнадцать, конечно переведут. Вот же блин. А Галли раньше и не задумывался об этом. Два месяца… Так долго. Он не увидит Минхо так долго. Что с ним случится там? Он ведь будет совсем один, под замком, в компании тварей в белом. И всё. Больше никого. Он ведь сойдёт с ума ещё больше… Чёрт. Блондин сминает пластиковый стакан, и всё его содержимое выплескивается на стол, пачкая пальцы и кофту. Галли лишь раздражённо цокает, продолжая смотреть прямо перед собой. Ещё два месяца. Минхо надёжно спрятан, но всё может измениться в любую минуту. Томас может найти тысячу способов, чтобы найти его. Может, ему это больше и не нужно, после всего того, что Минхо сотворил с ним… Не то чтобы Галли знал всё во всех подробностях, но видя Эдисона мельком, проходя мимо его палаты… Выглядит он мягко говоря неважно, да что уж там — просто ужасно. Два месяца. Для встречи у них есть два месяца, и в любой день они могут пересечься. Тогда всё разрушится… Нет, этого нельзя допустить. Он больше не допустит их встречи. Главное — придумать, как этому не дать случиться. Простой план. Сложный, но простой для него… Галли сделает всё, чтобы не дать им встретиться.***
Томас на цыпочках пробирается мимо охраны, когда Ньют засыпает на его постели. Минуя коридоры и сад, он пробирается к задним воротам, обойдя все корпуса. Он ни разу не выходил именно сюда, здесь ворота оказались открыты. Может, их кто-то сломал, когда тоже хотел выбраться отсюда. Чёрт… Так хочется сбежать, прямо сейчас. Просто взять и убежать, чтобы никто не знал, где ты; чтобы никто не искал, не бегал и не жалел. К чёрту, всё к чёрту. Там, за воротами, Томас видит густой лес, по которому громко гуляет холодный зимний ветер. Деревья беспокойно дергаются, словно в тревожном танце. Небо давно затянулось тучами, давая понять, что совсем скоро сорвётся дождь. Преодолев расстояние между зданием и чёрными прутьями, что больше похожи на ветвистые деревья, брюнет наступает на влажную землю. Вот она, фальшивая свобода. Снова иллюзия. Сейчас ты стоишь на земле, что не тронута ни одним из пациентов, ну, кроме тех, кто сбежал, или пытался сбежать. Сейчас должно сковать воздух от немого облегчения и какой-то победы, но ничего не происходит. Это всё ложь. Потому что ты знаешь, что вернёшься. Ничего не изменится. А зачем делать вид, что ты свободен и счастлив, если на самом деле это всё игра разума? Никогда. Ты никогда не будешь свободен. Первые капли холодного дождя срываются с неба, падая Томасу на нос и руки. Он поднимает голову, плотно закрывая дрожащие веки. Томас открывает глаза, вдыхая морской воздух. Шум моря ласкает уши, давая некое спокойствие и расслабление. Прохладный ветер играет с волосами мальчишки, отчего он тихо посмеивается в блаженстве. Стоять здесь, на берегу моря, вдыхая запах солёной воды… Это освобождение. От всего того, что беспокоит, что тревожит. Здесь Томасу кажется, что проблемы его не коснутся, что они все разом исчезли, если бы не… — Томас, смотри! — брюнет вздрагивает от неожиданности, повернув голову в сторону возгласа. Азиат бежит к нему, хлюпая обувью по мокрому песку. И Томас замечает, что в руке у друга что-то есть. Живое. — Минхо, кто это? — с недоумением в лице спрашивает Эдисон, не смея подойти к азиату ни на шаг. Всё тело обдувает бешеный ветер, и Томасу кажется, что его скоро попросту унесёт в море, если не его одежду. — Я поймал его только что, голыми руками, прикинь, — Минхо машет рукой перед лицом Томаса, довольно ухмыляясь, и мальчика бросает в дрожь — в руках у друга птица. Настоящая, живая птица. — Что ты собрался с ней делать? — настороженно спрашивает Эдисон, сжав руку в кулак, а второй сминая ткань голубой футболки. Минхо поворачивает голову в сторону Томаса, посмотрев на него, как на идиота. — Смотри, — он в миг меняется в лице, улыбнувшись во все тридцать два зуба, так знакомо, так по-детски. И после своих слов он отворачивается от Эдисона, и со всей силы бросает птицу в песок. — Минхо! Что ты… — Томас не успевает сказать больше ни слова, лишь в немой тревоге и потрясении наблюдая, как азиат поднимает ногу и с оглушительной силой вновь ступает на землю. Слышится небольшой треск, после чего раздаётся тихий писк, похожий на пойманную мышь в мышеловке. Эдисон тихо сглатывает, не веря в происходящее. Он только что… что? Он убил её. Просто взял и убил невинную птицу. Просто… раздавил. Брюнет быстро смахивает слёзы с щёк, замечая, как начинают дрожать руки. Минхо садится на корточки, после чего берёт несчастный труп и, замахнувшись, бросает в море, после наблюдая за тем, как её уносит течение. Он поворачивается к Томасу с таким серьёзным лицом, что, самому Томасу показалось, он заставит его сделать то же самое. — Видишь. Они слабы, не могут защититься. Я просто убил её. Наступил, раздавил. И она ничего не смогла сделать, — он делает пару шагов в сторону Томаса, — Будь настоящей птицей, Томас. Старайся улететь. Я попробую словить, но ничего не обещаю, — с этими словами мальчишка начинает озорно смеяться. Томас судорожно моргает, не соображая, что происходит. Он бросает взгляд в сторону бушующего моря, потом смотрит на свои ладони — ничего. Лишь синеватого оттенка кожа — спасибо долбанному холоду — и больше ничего. Брюнет закрывает глаза и, вновь их открыв, видит кровь на своих руках. Что? Почему? Откуда? Что происходит? Томас зажмуривается, сжав кулаки. Сердце бьётся, как бешеное, тело пробивает озноб. Ладно, это просто игра разума. Это неправда. Постарайся открыть глаза. Он вновь бросает взгляд на ладони — ничего. Лишь дрожащие пальцы. Чёрт. Эдисон поднимает голову и смотрит на Минхо, что сидит на корточках и, кажется, мучает какое-то насекомое, тыкая в него палкой. Устал. Он так устал… Томас, ещё пару раз взглянув на друга, тихо заходит в воду. Он чувствует, как холодные капли воды обвивают тело, как оно становится практически невесомым. Вот бы утонуть… С неба срываются первые капли дождя, падая Томасу на нос и руки. Он поднимает голову, чувствуя, как они облепляют всё лицо. ♪Bring Me The Horizon — Doomed Чёрт… Томас срывается с места и бежит через густой лес; бежит, не разбирая дороги, цепляясь руками и ногами за колючие ветки. Он чувствует, как все ссадины и ушибы начинают ныть с новой силой, приумножаясь новыми. Дождь уже во всю поливает город слезами, стеной застилая весь горизонт. Эдисон чувствует, как капли дождя забираются под футболку, охлаждая тело, заставляя ресницы слипаться между собой; как они прячутся в волосах. Чувствует, как мокрая одежда прилипает к телу, становится всё тяжелее. Он спотыкается через ветки деревьев, загоняя занозы под кожу и ногти, когда разгоняется слишком сильно. Капли крови, что стекают по щекам, обжигают разгорячённую грязную кожу. Но Томас бежит и бежит, не останавливаясь, не переводя дыхания; чувствует, как мышцы в ногах горят от такой неведомой для организма нагрузки, и ощущение, словно скоро они просто сотрутся. Он давится собственными слезами, смываемыми дождём. К чему всё это? В сердце противный скрежет, разрывающий слух и грудную клетку. Томас надеется, нет, он ждёт, когда дождь смоет не только его, но и все эмоции, все чувства, всю любовь к нему. Он не верит. Не верит, что каждый день находился рядом с ним, постоянно был рядом. И раньше, задолго до всей этой истории между ними, всё было хорошо, всё было нормально. Томасу всегда было в радость помогать Минхо, слушать и заботиться о нём. Но вскоре чувство любви перевалило за грань дозволенного, за грань безболезненного. Постоянно быть рядом и сгорать — не этого Томас ждал всю жизнь. Он понимает, что сгорает, что разрушает себя. Что Минхо убивает его. Что убил его. И Томас сгорел. Все воспоминания, мысли о нём пеленой проносятся перед глазами, в голове. Эдисон зажмуривается, схватившись руками за голову, и кричит. Кричит так громко, что вороны взмывают вверх от испуга; кричит настолько громко, что деревья склоняются набок, а земля начинает дрожать. В его крике столько несмываемой боли и отчаяния, и чувство, будто мир разваливается на части, но никто обратно его не соберёт. Он срывает голос до хрипа, не жалея, захлёбываясь слезами, смешанными с холодным дождём. Жадно хватает ртом воздух, когда кислород перестаёт поступать в лёгкие. Хочется спрятаться, чтобы никто никогда не нашёл, чтобы не делать больно другим, чтобы больше не видеть его. Томас не знает, отчего стало так тошно и невыносимо больно. Словно всю ту грязь, что ты хранил столь долгое время, просто вывалили тебе на голову. Он осознаёт, всегда осознавал, что ничего хорошего не случится. Что Минхо на самом деле не будет рад их дружбе. Что это всё лишь игра для достижения какой-то цели. И Томас никогда не мог рассчитывать на то, что Минхо полюбит его. Но почему-то после всего случившегося ещё острее ощущаешь пустоту, пропасть, в которую падаешь. Может, больно от того, что в последнее время они стали ближе, чем всегда? Может, после тех слов Минхо о том, что ему не плевать на него? Ведь с самого начала он ненавидел Томаса; вёл себя с ним так, словно не считал человеком, словно он — просто мешок с дерьмом. И сейчас Томас себя именно таким и ощущает. Будто из мира вырезали последнюю ветку, за которую ты мог держаться; словно обманули и бросили тонуть в открытом море, где не видно берега. Томас резко останавливается и, теряя равновесие, падает, сбивая колени в кровь. Он отчаянно упирается ладонями в землю, сжимая кулаки; видит, как кровь начинает просачиваться между пальцами. В глазах резко начинает темнеть, и Эдисон ложится на мокрую землю. Не прикрывая тяжёлых век, он смотрит в небо, ощущая, как капли дождя заливаются в глаза, отчего невольно щурится. Он кусает губы до крови, зажмуриваясь. Томас помнит, как бросил Минхо это дурацкое «Я всегда буду рядом» когда-то давно, даже не подозревая, что это принесёт столько разрушений в будущем. Теперь остаётся только говорить, что всё в порядке, что это не было неожиданностью. Придётся глотать собственную боль, которая раздирает глотку до крови. Но это его выбор, всегда было его выбором. Брюнет впивается пальцами в землю, загоняя мокрую, липкую грязь под ногти. Надоело. Устал. Тошнит. Он больше не хочет этого дерьма; больше не хочет страдать из-за человека, который поступил так гадко, который буквально чуть не убил его. Нужно стать сильнее, нужно игнорировать свои чувства к нему. После такого… чувства? Разве? Ладно, насрать. Надоело разбираться во всём этом. Нужно просто забыть о нём, иначе он, Томас, просто погибнет. Но как? Томас закрывает лицо руками, и его тело начинает дрожать от рыданий. Он не знает, как отпустить Минхо, как просто не думать о нём. Он словно бредовая галлюцинация: такая навязчивая, такая идеальная. Была идеальной… Хотя на самом деле он никогда не был идеальным. А даже если так… Ну и пусть. Пусть все считают его демоном. Томас всегда видел в нём ангела, падшего ангела; конечно, не такого, какие обычно бывают. Кто-то просто составил клише на ангелов, и теперь каждый проводит отбор, чтобы люди с их разрешения могли быть ими. Для чего? Чтобы быть приторно-идеальным. Идеальных не бывает, никогда не было и не будет. И что бы ни случилось, Минхо никогда не будет в его глазах ни демоном, ни ангелом. Больше никогда. Он будет для него никем.***
Томас стоит напротив окна, одетый в голубое, словно заключённый психиатрической клиники. Он тут же прыскает себе под нос, опустив голову. Конечно же, ты пациент психбольницы, к чему эти шутки? Так смешно. С ситуации, собственных мыслей, каких-то чувств… Зачем они? Зачем ему находиться здесь? Чтобы просто быть? Чтобы существовать? В этом никогда не было смысла. И, если задуматься, его никогда и не будет. Раньше Томас жил, уверенный, что сможет помочь кому-либо, но сейчас… Он видит себя в зеркале, он может посмотреть на себя со стороны. И всё, что он может сказать: «Пожалуйста, умри». Потому что такие, как он, не должны жить. Бесполезные, беспомощные, слабые… Они не должны. Снова привычный для слуха лязг железа, громкий возглас и касание плеча, и Томас вздрагивает, тихо вскрикнув, словно подвешенный. От злости он стучит кулаком по подоконнику, будто он в чём-то виноват, будто он поможет выпустить весь пар и излечить всю боль. Эдисон жадно хватает воздух ртом, стараясь прогнать испуг и тревогу. Пора покончить с этим, со всем этим. Томас, уперев руки в подоконник и не отрывая взгляда от улицы за окном, кивает самому себе. Так больше продолжаться не может, нет. Только не снова. Он чувствует себя настолько бесполезным, что хочется пробить головой стену. Что он может сделать? Он не спасёт Ньюта, не поможет Терезе; он не нужен Минхо, а Галли будет лишь в радость, если он умрёт. Так зачем? Весь этот мир. Он гнилой, здесь ходят лишь тени друг друга. Словно идиотская социальная сетка, капкан. Никто никому не нужен, но все ведут себя так, будто их жизни зависят от других. Чушь. Позаботься о себе, чтобы защитить других. А если ты и этого не можешь, то кто ты тогда? Он ждёт. Томас ждёт, ждал, когда его жизни придёт конец, но этого не случилось. Сколько бы он не пытался, дьявол оставляет его здесь. Непонятно для чего и зачем. Очередная пытка? Тогда запытайте до смерти, потому что он так больше не может. Нет, это не мимолётное решение, что приходит во время шторма внутри. Томас трезво смотрит перед собой, на всё, что происходит. И понимает, что в своей жизни не сделает ничего лучше, чем просто даст себе умереть. Больше никаких попыток стать лучше, больше никаких попыток помочь другим. Это бесполезно. Томас, ты навсегда останешься таким. Наивным, постоянно бегающим от всего; отвратительным парнем и плохим другом. Вот ты. Смотри на себя. Смотри себе в глаза без страха увидеть там чудовище. Ведь чтобы увидеть его в себе, не нужно их даже открывать. Томас, отстранившись от окна и с минуту подумав, идёт прямиком в палату к Минхо, которую почему-то так и не закрыли на ключ или не сдали другому пациенту. Тихо приоткрыв дверцу тумбочки, он, осмотревшись по сторонам, чтобы никто не заметил, берёт что-то тяжёлое и стальное, прячет под кофту и тихо выходит, прошмыгнув мимо санитаров. Ладно, это правильно. Ты всё делаешь правильно. Главное — не ошибиться и попасть в цель. Ньют беспокойно идёт по коридору, нутром чуя, что что-то не так; словно что-то скоро случится, и это что-то не хорошее. Он так и не нашёл Томаса после того, как проснулся в его постели один, и до сих пор не видел, хотя сейчас уже почти ночь. Да где он? Уилсон почти срывается на бег, не понимая, куда мог подеваться Томас. Не испарился же он! Если только не… Нет, он не настолько идиот. Не побежит же он к Минхо. Его просто не пустят. Господи, Ньют, успокойся, его точно там не будет. Это исключено. Сам же видел, у него посттравматический стресс. Но если вдруг… Нет, просто успокойся и рассуждай здраво, как делал это всегда. Но сейчас так тяжело. Тяжело оставаться спокойным, каким ты был всегда, каким тебя привыкли видеть другие. Не осталось ничего, что могло бы удержать Ньюта в спокойствии, лишь Томас, который… которого нет. Блондин сворачивает за угол, но резко останавливается, замерев на месте. И стоящая перед ним картина заставляет забыть обо всём. — Томми. Эдисон чуть оглядывается назад, не убирая холодного дула с виска, слыша позади себя родной голос. Прости, Ньют, всё решено. Мы обречены. Ньют в оцепенении наблюдает за тем, как пальцы Томаса скользят и нажимают на курок. P.S. «Когда я был старше, я был моряком, но утонул во время шторма» — цитата из фильма «Рома» 2018го года.