Дорогой пилигрима.

По лесу люди шли молча. Тишину вокруг нарушал только скрип снега и человеческое дыхание. Оказавшись на краю поляны, Фантина вытянула руку прямо перед собой, указывая на мрачную громаду повозки. Жандармы двинулись вперед. Фантина не смогла заставить себя пройти хотя бы метр: страх вновь объял ее. Женщина замерла соляным столбом между деревьев, глядя прямо на носки своих деревянных башмаков. Жавер знаком приказал жандармам остановиться в метрах пяти от повозки, сам же медленно обошел вокруг нее, внимательно рассматривая снежную гладь. Следов преступников на ней не было, только отпечатки маленьких женских туфель, принадлежавших, как можно было догадаться, Фантине. Инспектор покачал головой: если следов нет, то преступление, скорей всего, произошло еще до начала снегопада. Он склонился над трупом, лежащим на снегу. Это был мужчина лет сорока с небольшим. У него была темная борода и два чуть тронутых сединой локона, спускающиеся с висков. Рядом с телом валялась высокая меховая шапка. На голове мужчины осталась маленькая плоская сшитая из клиньев шапочка. Горло у покойного было располосовано, светло-серый сюртук пропитан кровью. Жавер подозвал к себе старшего сержанта Жульена Пти, внешний облик которого никак не вязался с его фамилией «маленький»: сержант был долговязым рыжеволосым детиной. - Натека вам, жид! – громко охнул сержант. Жавер внимательно посмотрел на подчиненного: - Вы полагаете, Пти, я упустил ту деталь, что убитый был евреем? - Никак нет, господин инспектор, - сержант вытянулся во фрунт. Он по опыту знал, что когда начальник начинал задавать вопросы, ответы на которые были очевидны, это значило, что он находится в крайней степени раздражения. - Помогите мне вынуть другого. Своими наблюдениями вы со мной поделитесь позднее. Жавер и Пти положили на снег труп второго мужчины. Доставать его из повозки было нелегкой задачей: тело закоченело, а перед смертью мужчина очень крепко ухватился за ручку дверцы. Разжать хватку не удалось. Поэтому двое жандармов просто выломали ручку из деревянного полотна. Погибшим оказался молодой мужчина, совсем недавно шагнувший на дорогу юношества: борода только начала пробиваться на нежной коже щек. Он был одет так же, как его старший спутник, даже маленькая шапочка на курчавых волосах была такая же. Юноша был убит несколькими ударами в спину. Последней из повозки достали женщину. Она была красива, хотя уже и не юна, с молочно-белой кожей и тонким длинным носом. Ее голова была покрыта светло-голубой шалью, из-под которой торчали темные косы, больше напоминавшие парик, чем настоящие волосы. Мочки ушей у женщины были порваны, очевидно, убийца выдернул серьги. Внутри повозка была перевернута вверх дном: разбойники старались забрать все, что представляло хоть какую-то материальную ценность. Из-за царившего беспорядка жандармы не сразу обратили внимание на достаточно объемный сверток, лежавший на покрытой ковром скамеечке. Наконец, Пти поднял его и тут же чуть не выронил на пол. - Господин Инспектор, здесь ребенок, младенчик, - голос сержанта звучал жалобно. - Он жив? – Жавер просунул голову в открытый проем: вдвоем с Пти в повозке им было не поместиться. - Н-не знаю, - мужчина неловко пытался распутать завязки на одеяльце. - Дайте его мне! – раздался женский голос. Фантина, внезапно оказавшаяся рядом, протянула руки к ребенку. Сержант бережно передал ей ношу. Фантина ловко развязала сверток, раздался слабый, почти неслышный писк. Стоявшие рядом жандармы облегченно выдохнули. - Нужно отнести его к доктору, - тоном, не терпящим возражений, сказала женщина и, резко развернувшись, бросилась прочь, прижимая ребенка к груди. - Проследи, чтобы доктор принял ее и помог ребенку, - отдал приказание Жавер жандарму Матье. Тот безропотно побежал за исчезающей вдалеке женской фигурой. Доктор Сорель был уже немолодым человеком, но с возрастом к нему пришел только опыт, а не недовольство жизнью. Он не слишком удивился появившейся на его пороге женщине с ребенком, несмотря на рождественское утро. Бывало, что пациенты поднимали его ночью с постели или отрывали от обеденного стола. История, которую ему рассказала женщина, заставила старого эскулапа поволноваться: шутка ли, маленький ребенок провел несколько дней практически на улице, без еды и воды. Доктор тут же влил в рот младенцу несколько ложек теплой воды с сахаром и попросил Фантину вскипятить на плите немного коровьего молока. Свою служанку доктор отпустил утром в церковь. Она была ревностной католичкой и много лет пыталась спасти душу своего хозяина, считая его кем-то вроде колдуна. Младенец оказался полугодовалой девочкой. После тщательного осмотра доктор пришел к заключению, что, несмотря на тяжелые условия, в которых той пришлось провести эти дни, ребенок здоров. Фантина напоила ее молоком. Женщина покачивала девочку на руках и тихо напевала себе под нос, когда в приемную к доктору пришел Жавер. Он хотел справиться о здоровье ребенка, а также попросить доктора осмотреть тела убитых. Фантина прижала палец к губам, когда Матье, подпиравший стену в прихожей, хотел громко отрапортовать о проделанной работе. Жандарм немного стушевался, но все же шепотом сказал: - На одеяльце у девочки было вышита фамилия Ламдан. Жавер кивнул. В уме он прикинул, что семья Ламдан, скорее всего, прибыла на корабле откуда-то из Испании или Италии, произошло это три или четыре дня назад, максимум - неделю. Необходимо было опросить таможенников и портовых служащих, а также выяснить, кто сдал им в наем или продал повозку с лошадьми, которых, скорей всего, увели с собой грабители. Нужно отправить на близлежащие постоялые дворы жандармов, чтобы те выяснили, не заезжали ли туда слишком щедрые всадники. Доктор Сорель любезно согласился помочь полиции. Ему было приятно ощущать собственную важность перед лицом закона. Лечение коликов и подагры – работа, конечно, почетная, но никакой загадочности. А тут целых три человека, умерших не своей смертью. Хоть какое-то развлечение. Сорель натягивал сюртук и без умолку болтал. Болтливость - слабость свойственная немолодым людям. Жавер вежливо слушал. - Жуть какая, убийство, и в наших местах. Нет, понятное дело, когда матросы продырявят друг другу животы – delirium tremens <i>(«белая горячка»)<i> . Но этот случай просто из рук вон, чтобы целую семью. Как огрубели нравы! Хотя, что касается убитых, как говорится «Nomen est omen». <i>(«Имя говорит само за себя»)<i>. Когда-то это должно было случиться, не все же веревочки виться. Вы меня понимаете? – обратился он к Жаверу. Тот покачал головой: - К сожалению, не совсем. Я не слышал, чтобы в этих краях жили люди по фамилии Ламдан. Доктор рассмеялся: - Неужели вы не слышали, инспектор, про Баруха Ламдана? Он очень известный парижский ростовщик. Говорят, - доктор перешел на шепот, - даже королевский двор не брезгует его услугами. Глубокая складка залегла между бровями инспектора: наличие в деле политического оттенка могло пустить следствие по неверному пути. В этот момент уличная дверь открылась, и в комнату вошла монахиня. Это была высокая статная женщина, единственным, что портило ее красивое лицо, были очень тонкие, почти невидимые губы. - Сестра Цецилия, очень рад!- доктор, путаясь в рукаве, приблизился к монахине. Потом, вспомнив что-то, вернулся к Жаверу и тихо прошептал: - Я распорядился послать, за сестрой Цецилией, чтобы просить ее лично присматривала за младенцем в приютском доме. Надеюсь, - он по-старчески прищурился, - я не позволил себе лишнего? - Ни в коей мере. Вы поступили очень разумно, – ответил Жавер. Монахиня тем временем подошла к Фантине, намереваясь забрать у нее младенца: - Не бойтесь, милая, в нашем приюте о ней прекрасно позаботится. Женщина, взглянув последний раз на маленькое посапывающее личико, передала девочку на руки монахине. - Только мать может по-настоящему позаботиться о своем ребенке, - с горечью произнесла Фантина, не обращаясь ни к кому конкретно, и, сделав книксен, покинула дом доктора. - Приют, созданный господином мэром – прекрасное место для любого ребенка. Многие матери не в состоянии дать детям то, что этот приют может предоставить, - быстро сказал Сорель, обращаясь к инспектору. - Приют не может быть лучше самого главного – света родительской любви, - строго ответила сестра Цецилия, обращаясь к доктору. - Сестра, думаю, вы позаботитесь о девочке должным образом, как велит вам христианский долг, - инспектор поклонился монахине и направился к выходу. Доктор, сумевший, наконец, попасть в рукав сюртука, подхватил плащ и посеменил за ним. На первый взгляд, сцена, только что произошедшая в приемной, никак не затронула Жавера. Он выглядел все таким же серьезным и сосредоточенным. Однако в его памяти волной всколыхнулись, казалось, давно забытые воспоминания... Большой двор, окруженный высокими серыми стенами. Везде люди: кто-то лежит в тени стены, прячась от полуденного зноя, и курит трубку, кто-то, напротив, вышел в центр двора и смотрит на солнце, приложив ладони, сложенные козырьком, к лицу. Мужчины, женщины и дети. Маленький мальчик, только что научившийся ходить, семенит по двору. Его ножка запинается о камешек, и ребенок падает навзничь. Больно, неприятно, а, главное, очень обидно. Внезапно женщина подхватывает его на руки и начинает шептать на ухо: « Не плачь, Хавьер, не плачь, сыночек... Пусть все, что у тебе болит, заболит у драной кошки, а у тебя все пройдет. Ну же, Хавьер, не будь плаксой». Женщина крепко целует ребенка, начинает тискать его и заливисто хохотать. У нее черные глаза, смуглая кожа и темные кудрявые волосы. Она отличается от остальных женщин, находящихся здесь. Второе воспоминание. Льет дождь, подросший мальчик сидит под навесом в углу того же двора. Рядом с ним, завернувшись в какую-то дерюгу, сидит все та же темноглазая женщина. Она уже больше не веселится. Кашель раздирает ей грудь. К женщине подходит человек в чистом, не драном платье (для этих мест невероятная роскошь) и начинает что-то говорить. Мальчик не слушает, его интересует только то, насколько далеко унесут потоки воды щепочку, которую он бросил под дождь. Краем уха он все же улавливает слова мужчины. Тот горячо убеждает темноглазую женщину: «В приюте о твоем сыне позаботятся. Ему дадут не только кров и еду, но и образование, а также возможность получить профессию. А что его ждет в стенах тюрьмы?». Женщина отрицательно качает головой и вновь заходится кашлем. В этот раз приступ длится гораздо дольше. Мужчина терпеливо ждет. Женщина смотрит на ладонь, которую прижимала ко рту, на ней сгусток крови. Она вздыхает и на секунду закрывает глаза, а потом подзывает мальчика к себе. В ее голосе снова звучит веселость, но она явно напускная: «Хавьер, Хавьер, поди сюда, мой золотой». Он подходит и внимательно смотрит на мать. Что произошло такого важного, раз она отвлекает его от щепочек? «Видишь этого господина? Ты должен пойти с ним. Он сделает из тебя большого человека». Мальчик некоторое время внимательно разглядывает стоящего перед ним мужчину, а потом поворачивается обратно к матери: «Ты пойдешь со мной?». Женщина закусывает губу, потом, немного помолчав, кивает: «Конечно дорогой, только сначала у меня должен пройти этот кашель». Она улыбается, но улыбка ее выглядит искусственной, в глазах нет радости. Мужчина берет ребенка за руку и выходит с ним под дождь. Женщина бросается за ними, хватает мальчика за плечи, обнимает и целует его. Потом смотрит ему прямо в глаза и шепчет: «Не печалься обо мне, мое солнышко. Просто забудь меня. Забудь». Незнакомец вновь забирает ребенка у женщины, и они идут к большим железным воротам, которые часто открываются, чтобы кого-то пустить, но практически никогда, чтобы выпустить. Мальчик оказывается в приюте. Там в церкви его крестят и дают совсем другое имя, на которое он так и не научился откликаться. Оно кажется ему каким-то чужим и искусственным. Сначала мальчик ждет мать, но в новом месте приходится бороться за себя каждый день. Это не дает ему ни времени, ни сил тосковать. Потом он совсем забывает о ней, только иногда во сне видит смеющуюся темноглазую женщину, а потом уходят и сны. От прошлой жизни на память у него осталась только фамилия. Глуховатый и подслеповатый священник записал его имя, данное матерью при рождении, вместо фамилии, еще и исказил до неузнаваемости. Так Хавьер стал Жавером. О матери он вспомнил только в Тулоне, где получил работу надзирателя. Условия, чем-то похожие на условия его детской жизни, заставили Жавера припомнить то немногое, что его мозг до поры до времени хранил в своих самых дальних сундуках. - Инспектор, трупы все еще находятся в лесу? – вопрос доктора отвлек Жавера от воспоминаний. - Нет, мы перевезли их в город. - Да, оставлять их в лесу было бы неразумно. Волки часто не прочь поживиться человечинкой. Жавер подумал, что семья Ламдан тоже встретилась с волками, но в человечьих шкурах.