ИНТЕРЛЮДИЯ

В директорском кабинете бедлам, все завалено старыми бумагами от прежнего руководства. Картотеки на детей из прошлого выпуска, газетные вырезки с фотографиями учеников, несколько свежих подборок статей о ходе расследования — всё готовится к отправке в подвал, как хлам. Для нового директора, и без прочтения личных дел, воспитанники Дома делятся всего на две категории. В одной такие, как Слепой, Сиамцы и Вонючка. По мнению директора, бесперспективные, неуправляемые. О чём он, помнится, уже заявил на первом же после каникул общем собрании Дома. Во вторую малочисленную группу директор собирается объединить всех «исключительно положительных ребят» и отдать им отдельную свежеотремонтированную спальню. — Чтобы служили примером «таким, как» — во время речи директор наставительно поднимает палец и устремляет долгий взгляд на задний ряд актового зала, занятый чумными. Конечно, Дом — место без будущего. Но последний выпуск он намеревается сдать без позора и, боже упаси, кровавых побоищ. Как-нибудь уж дотянуть до окончания учебы на этом посту, все нежелательные элементы, по возможности, сбагрить. Беда, что почти всем из них некуда податься. Как минимум, отметить в личных делах красной меткой и передать на особый контроль — силами воспитателей, конечно. Подвезло, что вышедшего из комы родственники хотят забрать на какие-то исследования. Вот и славно. Стук в дверь застает директора в приподнятом настроении. Подобравшись, он запихивает в кучу бумаг глянцевый журнал сомнительного содержания. Стук повторяется. — Войдите! — бодро командует директор. И проглатывает приветственные слова. Перед ним тощий недоносок, по кличке Слепой. Его сложно не запомнить — первый в чёрном списке, близко знал погибшего летом воспитателя. Возможно, он сам его и порешил. Жуткая история, Дом просто набит такими вещами. Стоит колупнуть трещинку в стене, как из-под штукатурки посыплются чьи-нибудь кости. Поскольку присесть не предложено, Слепой стоит, пройдя половину пути от двери, на достаточном расстоянии от директорского стола. Похоже, это положение устраивает обоих. — Мой сосед по комнате, — Слепой также не удосуживается на приветствие, — проходит обследование в связи с перенесённым шоком. Хочу сообщить, что он чувствует себя вполне здоровым и готов вернуться в нашу группу. Директор возмущён такой наглостью. Кто он, чтобы доверять мнению какого-то сопляка, который, судя по надетым лохмотьям, за себя-то ответить не может. Мужчина с силой опускает кулаки на бумажные горы. — Ты понимаешь, что решают здесь взрослые?! Папки опасно кренятся с края стола. Журнал выскальзывает и раскрываясь на лету, шлёпается на пол. Благо, посетитель слеп. Слепой, прислушиваясь, хмурится: — А Вы понимаете, что некоторые вещи не подвластны никому? Директор в бешенстве вращает глазами: — Какие вещи? Ещё слово и вылетишь из Дома вместе со своим дружком! Слепой не замолкает: — Есть люди, которые не смогут уйти просто так. Смахивает на угрозу, но ни по лицу, ни по тону — не разобрать. Псих, как и большинство местных. Лучше не провоцировать, решает директор, выдав менторский жест в сторону выхода. — Ладно, я подумаю, — он спохватывается, что указывает на дверь незрячему и выкрикивает: — Пошёл! Слепой нехотя разворачивается, как будто сказал не всё, но так и не произнеся ни слова, уходит.

***

У директорской шумно наворачивает круги Вонючка. При появлении Слепого он сразу же разражается радостными криками в духе: «Да здравствует победитель!». Вонючка гремит какими-то мелкими склянками, и пахнет спиртом, как будто вместо коляски забрался на тележку могильного паука. Слепой вскидывает бровь, состайник распознаёт его удивление и заводит: — Вижу ты не оценил мои старания. А я сил не жалея и, что прискорбно, не щадя свои внутренности, пострадавшие от дегустации, смешал кое-что интересное из населения Максовой оранжереи, он бы не дал, но я заручился согласием Рекса, — Вонючка хихикает, — и, заметь, не только ради просветления и познания химических свойств этилового спирта! «Вот что в склянках», — думает Слепой и ненадолго упускает нить монолога состайника, чтобы выделить из крепкого спиртного духа тонкий аромат листьев. Вонючка едет, бормочет, звенит и одновременно, шурша одеждой, что-то перебирает в своих многочисленных карманах. — … в частности, его степени воздействия на неокрепший организм в сочетании с разными добавками. Что весьма любопытно, в разрезе социогностики, конечно. — Это не то любопытство, — замечает Слепой, подстраивая шаг под размеренный скрип колёс по паркету. — А самое главное, — возражает Вонючка, — я же стараюсь ради поддержки тебя в нелёгком деле спасения некоторых заблудших, в итоге оказавшихся на пороге изгнания из родных стен. — Это-то чем поможет?  — Ах ты-ж, ах ты-ж, дорогой бледноликий друг, я тут захватил пару стаканчиков на пробу, но, виной тому волнение, дегустировать уже нечего. Один разлил в карман, другой — в себя. Но не расстраивайся, в спальне есть ещё! Я тебя угощу, а это всегда помогает. При любом раскладе… — Вонючка на миг замолкает, и продолжает с двойным воодушевлением: — Только у нас-то исход ясен! После того, как ты разнёс директору его акулью пасть в пух и прах, схватил его за жабры! Какие вопли я слышал из-за двери! Видно, ты обладаешь недюжинной силой. Убеждения, конечно. Слепой говорит: — Акулья пасть, — это подмечено! — Ты считаешь?! — голос Вонючки окончательно заполняет коридор, — Спляшем, прервём молчанье старых стен. Мне срочно нужна краска! По пути, он распевает во всё горло: «Нарекаю тебя! Нарекаю!», а достигнув перекрестка, и вовсе орёт: — Молодёжь, хватит проветривать! Так и в могильник загреметь недолго! В раскрытое кем-то перекрёсточное окно веет сыростью, Слепой чувствует на щеке мелкую морось, занесённую сквозняком со двора. Лето сдаёт свои права в этом году чуть раньше, чем обычно. Словно подстраивается под уже начавшийся для домовцев учебный год. Спешное, суетливое, как бегство, начало летних каникул, смена преподавательского состава, скорая перетасовка обитателей комнат — всё это требует дополнительного времени и сил. От грядущих перемен не уйти, как от медленно подбирающихся холодов. — Я тут видел кое-какие знаки на болоте, — громко стуча зубами и кутаясь в свои позвякивающие наряды, говорит Вонючка. — Похвально, что ты, всё-таки, опробовал мой план. Но, дорогуша, исчезать нужно было на день — два, уж поднатужься, ну что тут сложного для тебя-то. Акула, как видишь, по доброй воле не решит наш вопрос. Слепой морщится. По плану, придуманному Вонючкой, Кузнечик должен отправиться со Слепым «на экскурсию по Лесу». После исчезновения для остальных: учителей, воспитателей, «зелёных прыгунчиков» и «невежд, дошедших в своём эгоистичном прагматизме до отрицания Изнанки» Кузнечик будет объявлен сбежавшим в Наружность. Затем, Вонючка специальной почтой (славившейся как скоростью так и надёжностью) передаст послание руководству Дома. В послании будет в разных вариациях сказано о том, что заблудший воспитанник готов объявиться целым и невредимым только при условии продолжения учёбы в Доме до самого выпуска. (И ещё пара пунктов мелким шрифтом.) Вонючка возьмёт на себя прилюдное обнародование послания, прочие переговоры, внушения и угрозы. «Гадать не надо, директор согласится на ультиматум и убедит мать Кузнечика, что лучшую терапию тот может пройти лишь в Доме. Этому пню совсем не нужны громкие истории о сбежавших из спецзаведений воспитанниках». Да, в рассуждениях Вонючки есть логика, как, в общем, и всегда. Слепой вспоминает холодный от испарины лоб Кузнечика, вернувшегося с Изнанки, как он шумно хватал воздух ртом, будто тонул. И рваный ритм его сердца и усталость, бесконечную усталость в его срывающемся, ещё пацанском голосе. Спрятать его в Лесу на несколько дней, охраняя, прислушиваясь к каждому шороху, успокоить, обнять в конце концов — это действительно, просто. Так и не дождавшись ответа, Вонючка ускоряет ход, но, едва проехав перекрёсток, Мустанг вдруг останавливается, и под потолок рваными трелями взлетает музыка. Замирает и Слепой, прислушиваясь к визжащим звукам губной гармошки. Вонючка играет весело и залихватски, затем переходит на более протяжные ноты. Вокруг начинают скапливаться ценители его творчества и просто зеваки, впрочем все из других комнат, в том числе хламовные. Кто-то ругается, потому что из-за концерта не может протиснуться сквозь народ в другую часть коридора и затихнув, под шиканьями, тоже присоединяется к зрителям. Концерт длится довольно долго, так что все успевают привыкнуть и некоторые — даже плюхнуться тут же на пол и развернуть пахнущие столовой съестные запасы. Непричастный к общему бедламу Слепой, стоит, с руками в карманах, задрав голову, туда, где наверху носится музыка, рассказывающая одновременно множество историй, переплетенных с друг другом так, что не разобрать, где начинается следующая. Наконец Вонючка выдыхается, оставляет мучить гармошку и, шумно раскланявшись зрителям, тут же ругает их по чём свет за столпотворение, как будто не сам их тут собрал. Слепой не мешает. Без причины Вонючка не закатит пьянку и концерт. Голоса любопытных стихают, что неизбежно при инициативе Вонючки, превращаясь в обычный уличный гул. Слепой отпускает последние призраки звуков, понимая, что улыбается. — Пора, мой кормчий, — маленькая рука дёргает его свитер, — сказано, пируй во славу, проводив их на тот берег на каменной ладье. Поднимем кубки и спляшем у костра, потому как печальны тени, не нашедшие свой путь по вине не проводивших их, и скитаются они бесплотны, не принятые в ряды славных, — слышится прерывистый всхлип. Слепой кладёт ладонь на жёсткие вихры и кивает:  — Спляшем. — Знал, что ты одобришь, — Вонючка шустро изворачивается из-под его руки. Слышится шорох шин и Мустанг, натужно скрипя, закручивает юлу на паркете. В четвёртой окна наглухо закрыты, в комнате шумно и витает стойкий дух перегара. Вонючка первым вкатывается в спальню, с грохотом срывает со спинки кровати рюкзак и потрошит его, не переставая бормотать. Задержавшись у входа, Слепой садится на пол в предбаннике и слушает, привычно разделяя звуки на каждого из состайников. Нервно бренчит гитара. Точно Волк, а не Валет. Звенят стеклом в тумбочке у Раскрашенной стены — это Сиамцы увлеченно ставят опыты, Макс видимо, сдался брату и помогает с новыми рецептами настоек. С верхней полки напевает Горбач, никак тоже дегустировал. — Ребята, подходите скорее, мы такое придумали! — кричит застенчивый Красавица. — Что у вас опять? — гитара Волка нежно бренькнув, замолкает. Горбач перестает петь, Сиамцы переходят на шепот. Один Вонючка вещает: — О вавилоняне и славные потомки! Эпоха рыб на закате! Сказано было, придёт Левиафан и поглотит нас один за другим, затем выплюнет за пределы вотчины! Но не всё потеряно! Наш великий-и-ужасный разорвал пасть большой рыбы своими руками! Я был там, заменив незрячему глаза! И по праву главного очевидца нарекаю поверженное чудище Акулой. Где краска, необходимо увековечить битву! Вы должны были видеть! По полу с дробным стуком катится мелочёвка из гремящего рюкзака, похоже на бусины или камешки. Слепой ухмыляется, Вонючка любитель эффектов и оптимист. Порвать пасть директору легко, не то, что убедить его в чём-то. Особенно, если это касается неизвестной болезни Кузнечика. Волк расценивает слова Вонючки по-своему:  — Слепой, с кем ты там поцапался? С Хламовником? Ты считаешь, сейчас время затевать дурацкие драки? — он многозначительно замолкает. Слепой делает шаг из тамбура в душную спальню. — Я был у директора. В наступившей тишине Вонючка закатывается шакальим хохотом, он даже подвывает. Сиамцы шикают вдруг заикавшему Слону. — Это ты с директором подрался? — слышится сверху заворожённый голос Горбача. Под его койкой с места Волка веет холодным вниманием. Еле уловимые запахи горьких таблеток и бумажной пыли, типографский краски, с пряной примесью лесной земли, сейчас скрытые за табачным и спиртным духом прочно связаны для Слепого с ощущением молчаливой опасности. Волк никогда не прячет своих мыслей от Слепого ни в снах, ни в словах. Но в последнее время он все чаще напоминает о своей роли в стае при остальных. «Не удивительно», — думает Слепой и обращается к верхней полке: — Я не дрался. Я говорил о Кузнечике. — И-ии? — нетерпеливо тянет Горбач, он пахнет щенками и котлетами. Слепой отворачивает лицо. — Пустое. Директору плевать на нас. Вонючка издаёт что-то похожее на всхлип, Слепой представляет, как он грустно кивает своей лохматой головой. — К директору должен ходить тот, кто умеет договариваться, — раздраженно говорит Волк. «Опасно», — взвизгивают пружины кровати под его телом. «Готовься», — шелестит под его шагами паркет. Слепой смещается вправо, освобождая путь. Действительно, не время затевать дурацкие драки. Затем следует грубый толчок в плечо, Волк выше и крепче, но Слепой остается стоять на месте. Оглушительно хлопает дверь, еле слышно шелестит побелка, нежным песочком обсыпая лицо Слепого. Он смахивает пыль и обращается к Сиамцам. — Ну, рассказывайте, что вы тут намешали? Тишина лопается, все говорят разом, Слон хнычет в своем манеже. Макс предлагает ему горшок с фиалками.