ИНТЕРЛЮДИЯ

Мои пальцы перемазаны краской, рассматриваю их с удовольствием. Сегодня один из особенных дней — конец траура по старшим, конец боли молчания о старших, неприкосновенности вещей старших, неоспоримости законов старших, конец их эпохи. А значит, на стенах может появиться что-то новое. И я на правах первооткрывателя, ступившего на дикие земли, оставляю тут и там заметные метки. Дело рук моих уже живёт своей жизнью в коридорах Дома. Обожаю находить новые клички. Почему-то, не сомневаюсь, что эта приживётся. Смеюсь — я крестный директора, хоть он об этом никогда и не узнает. Наконец, вдоволь измазавшись, собираю разноцветные тюбики, сваливая их в укрывающий колени плед. В коридоре уже зажигают вечерний свет, еду вслед за своей тенью, которая, укорачиваясь, проскальзывает под колеса Мустанга и снова вырастает под новой лампой. Размышляю о том, что мы, подобно этой тени, исчезаем, чтобы возродиться вновь и вновь. За перекресточным окном темно, и пора возвращаться в родную стаю. Скучают ли они по мне? Беспокоятся ли, куда же я запропастился? В прихожей скидываю тюбики с коленей прямо в обувницу. Кажется, я не закрыл один, и чья-то обувь меняет цвет на ярко-зелёный. По-моему, так даже лучше! За время моего отсутствия многое изменилось. Набирая обороты, прокатился по стае затеянный мной поминальный пир — событие, что войдёт в историю Дома, как самостоятельное такое событие, давшее начало многим сплетням. Что, само по себе, лучшая мне награда. Одно то, что с нами сегодня пировал Спортсмен достойно быть увековеченным. Я бы назвал эту картину «Мирный визит в недружественную стаю». Хотя, по правде говоря, Спорт явился, чтобы набить морду Волку по весьма интересной причине, о которой я совсем немного, но в курсе. Конечно, встретив первоисточник тёпленьким в собственном логове, я не упустил шанс получить подробности. Волк, по мнению вломившегося к нам Спорта, решил подмять под себя Хламовник и Певчих, короче, всех, включая колясочников. Не голословное утверждение, Волк решил это уже давно, и странно, что Спортсмен только созрел до разборок. О чём я ему тут же и сообщил, введя в крайнюю степень бешенства. Учитывая, что Спортсмен по сравнению со мной сойдет за восемнадцатилетнего, я был застигнут врасплох. Пришлось принародно сделать Спортсмену официальное приглашение к столу. В качестве белого флага выступила внушительная бутыль, увидев которую Спорт поумерил свой пыл. Тем более, что Волка тогда в спальне и подавно не было. О чем я тоже не забыл упомянуть. А нет человека — нет и драки. Спорт почесал белесый ёжик на затылке и принял правильное решение. Умеет, зараза, быть взвешенным. Вот мы и притулились за тумбочкой, играющей роль стола. Слепой подошёл тоже, с ухмылкой поставив на стол маленькую гранёную рюмку. Остальная стая косились недружелюбно, но мой красноречивый тост за примирение, достаточно длинный, чтобы пригубить всем три раза по кругу, возымел действие. Горбач сел пить с нами. Валет уединился с гитарой, Красавица забился на дальнюю койку, Сиамцы вежливо расшаркивались, поедая нас плотоядными взглядами. Мир был восстановлен, и, потерев руки, я приступил к допросу. Оказалось, что с утра в хламовник заявился Ральф. И буднично так сообщил, что Спортсмен и Лери завтра же переезжают к нам в спальню и что отныне он будет их воспитателем. Опрокинув неизвестно какую по счёту рюмку, раскрасневшийся Спорт сообщил, что Ральфа надоумил никто иной, как Волк. Возражения Слепого, что Р Первый выбирает себе подопечных сам, и мои утешения, что под контроль Ральфа попадают только самые отпетые и опасные, не возымели должного эффекта. От оглушающего грохота кулака Спортсмена по многострадальной поверхности нашей тумбы я подскочил прямо под потолок. Обидно, Слепой даже не шевельнулся, а Горбач посмотрел на Спорта как-то жалостливо, когда он, вдруг резко осоловевший, заорал, что прибьёт нафиг Волка. Чтобы оправиться от неприятного осадка, я начал поздравлять нового состайника с заселением. Обещал ему полную безопасность: никаких ядовитых сиамских растений в компоте, никакого исчезновения личной мелочёвки под шляпой Валета, ни тебе растяжек из гитарных струн ночью на проходе, ни дохлых мышей под подушкой (хотя, это на усмотрение Слепого). Спортсмена, как и окружающих, по-моему, немного ошарашила моя тирада. Но остановиться в таких случаях я уже не в силах. В итоге пообещал Спорту всё подряд и даже свою искреннюю поддержку в виде увеселительных песен в любое время дня и ночи. Прервал меня согнувшийся пополам Валет, который, обнимая гитару, задыхался от хохота. Нужно добавить, развеселился и Горбач, хихикал Красавица, оскалился даже Слепой. А вот Сиамцы, помнится, не смеялись, похоже, они уже тогда начали паковать вещи. А потом наступил хаос, Спортсмен, не без моего участия проникшийся масштабом катастрофы отрыва от стаи, рванулся напролом через нашу спальню, как мощная машина с запавшей педалью газа. Он вращал белками и клялся, что Волку не жить. Я скромно ретировался, а Горбач с лихим криком повис на его мощной спине. И прокатившись так отважным тореадором, был сброшен в районе выхода в коридор. Расстроенный и пьяный Спортсмен скрылся в неизвестном направлении. Тогда, помнится, я и решил, что за пределами спальни будет интереснее и выехал кое-где кое-что написать. Надеюсь, что не много упустил за время отсутствия и оглядываю масштабы последствий нашего пира. Без меня тут успели зажечь поминальные огни. И теперь в спальне поселилась театральная полутьма. На подоконниках дрожат разнокалиберные свечи, от чего по стенам, как дикие, пляшут вытянутые и приплюснутые тени. Наши рисунки при таком освещении и вовсе приобрели устрашающий вид, зря Сиамцы называют их детскими. Работает приемник, но как-то странно — хрипит на разные лады, упустив волну. Безобразие! Некому что ли подстроить? Приглядываюсь, и правда, некому. Несмотря на то, что выпивки у Сиамцев было немного, и большую часть употребил наш внушительный гость, стая разгромлена и повержена. Из-за свечей и бедлама комната выглядит захватывающе трагично. Валет спит, запрокинувшись, в одних драных шортах вместо подушки используя гитару. Подумываю вернуться за краской, разукрасить его, это было бы весело. Горбач, видимо, так и не сумевший возвести свой сонный чум, окуклился в клетчатый плед, из которого торчит с одной стороны чёрная лохматая макушка, с другой — чёрные пятки. Вспоминаю, как он провожал меня в тамбуре, попутно кляня пауков, опутавших Кузнечика, с горящим взором в плаще из этого пледа, похожий на героя сказок братьев Гримм. Красавица сопит на кровати Волка, в джинсах и расцвеченной розовыми разводами футболке, рядом на полу тазик с какими-то мокрыми тряпками. Хихикаю, догадавшись, что это стирается майка Валета и что Красавица снова кого-то облил. Слон с уморённым видом спит в манеже, бедняжка, он не любит, когда вокруг такие шумные разговоры. А вот Сиамцы, принявшие участие в распитии, разве что, как снабженцы, не отключились. Они секретничают, накрывшись одеялом. О чем именно, не разобрать из-за шуршащего приёмника. А жаль. Ищу Слепого. Рукав его свитера свешивается с верхней полки, в длинных пальцах отблесками свечей играет рюмка — тоже не спит, хотя ему не помешало бы. Тихонько пищу свистуном, мало кто знает и может услышать, но мне того и надо. Слепой поднимает руку, обозначая свой ответ. Я замолкаю и жду, пока он неслышно слезет со своей верхотуры и проскользнет ко мне в предбанник. Места тут мало, Мустанг занимает весь метр свободного от обуви и груды сумок пола, поэтому Слепому приходится вжиматься в горой навешанные ещё с зимы старые куртки, часто используемые нами летом для посиделок у костра. Немного поворачиваю колеса в сторону этой вешалки, весьма гармонично приютившей Слепого. Есть ли вообще место в Доме, в которое он не впишется? — Сейчас пройдём в могильник, я покажу выход с той стороны, — сообщаю ему заговорческим шепотом. Слепой окончательно сливается с одеждой, кажется, задумался. И не понятно, его молчание означает согласие или возражение. На самом деле ему уже не нужна моя помощь и не нужен проводник. Но у меня есть важное дело, связанное со Слепым. Поэтому, я не дожидаюсь его ответа и быстренько проваливаюсь внутрь леса. Тут сумерки, как и снаружи, от деревьев сладко пахнет колдовством, с наслаждением вдыхаю. Это мой мир, пусть не каждому из моих я здесь легко (приходится и поработать), но грех жаловаться. Сегодня я принёс воодушевленный настрой, смеюсь, задрав голову вверх и лес отзывается ласковыми завываниями и криками. Слепой тоже тут, стоит, в той же позе, прислонившись к ели, укрытый тёмно-зелёными лапами, он какой-то насупленный, но обратно не спешит. Посылаю ему приветственное тявкающее хихиканье. И чтобы лучше сориентироваться по направлению, расправляю крылья и стремительно поднимаюсь выше лохматых крон. Ветер довольно лёгкий. Небо ясное, предзвёздное, светло-серое. Быстро оглядываюсь. Мало кто тут бывает, да и мне лучше не задерживаться по причине мелкого роста и слабых косточек, которые не выдержат сжатие их метровыми чешуйчатыми когтями. Далеко впереди серебристо поблескивает речная излучина, за ней всё в дымке. Решаю, что нам лучше бежать левее, к болоту, где есть множество выводящих в желаемом направлении троп. Не удержавшись, с визгом делаю в воздухе пару кульбитов и только потом спускаюсь к Слепому. Он щерится, отпустив довольно внушительные клыки и дыбит жёсткую шерсть на холке. Теперь я точно вижу, что он недоволен и не одобряет наш резкий прорыв. Наверное, попади сейчас в нашу компанию какая-нибудь заблудившаяся детка, из прыгунчиков, обеспечила бы себе мокрые простыни и пару недель бессонницы. Улыбаюсь Слепому, свесив на бок язык, надеюсь, что выглядит довольно мило в сочетании с моими радужными крыльями. — Пойдёшь за ним? — спрашиваю, мотнув мордой в сторону болота. — Я не думаю, что стоит на него давить. Тащить сюда насильно, — рычит Слепой. В этом вопросе, учитывая его привязанность, он неожиданно непреклонен. Я сделал всё, что мог, и мне совсем не хочется отдавать Наружности нашего отзывчивого и местами сверхпонимающего Кузнечика. Становится грустно. Обращаюсь в человеческий вид и сажусь в позу лотоса, что должно выражать смирение и раздумье. Оставляю только крылья, чтобы не брякнуться, приложившись о землю пятой точкой. Слепой садится напротив. Всё-таки интересуюсь: — Что, прямо так и отпустишь? Слепой не отвечает, но очень выразительно сверкает неоновым взглядом, что только разжигает моё любопытство. Неужто Кузнечик так вот просто сможет уехать в Наружность, а Слепой и когтем не пошевелит? — У него должно быть право выбора, — он качает головой, покрытой бурой шерстью, острые уши нервно подрагивают. Мне жаль его, ведь у Слепого права выбора нет, но я решаю не рисковать чалмой, погладив такую зверюгу и только сообщаю: — Тогда пойдём, сбегаем, тут недалеко. Он с готовностью встаёт на свои шесть лап. И двигается в направлении выхода из чащи. Знает. Следую за ним, из лени не убирая крыльев. Идём недолго, значит правильно. Радуюсь, потому что люблю оказываться в подходящем месте в нужный момент. Дверь в этот раз в большом дупле кряжистого исполинского дерева. Дупло это в два человеческих роста. Слепой останавливается перед дверью, пропуская меня вперёд. Берусь за гладкую круглую ручку с серебряной звёздочкой в середине. Дверь тяжёлая, но поддаётся легко — хороший знак. В хижине пряно пахнет сухими травами и дымом курительной трубки. Обхожу углы, проверяя, нет ли случайных гостей. Нахожу только засохшую летучую мышь и лукошко дикой земляники. Пока я хозяйничаю, Слепой, обратившись в обычный вид, заваливается на пол и кажется, засыпает. Открываю сундуки, ящики, корзинки и коробки, оглядываю стол и подоконники. Ищу подходящую вещь, но пока не знаю, что это будет. Недовольно бурчу, оглядываясь на затихшего Слепого, тот не собирается мне помогать. Потому что от того, насколько быстро она найдётся, зависит, успеет Слепой выспаться или состариться. Поиски тщетны, только на всех поверхностях остаются липкие следы от измазанных в земляничном соке пальцев. За окном бесконечные сумерки, я чувствую такую усталость и даже раздражение от безрезультатных усилий, что плюю и выхожу передохнуть на крыльцо. Захватываю с собой маленькую трубку на изящной ореховой ножке, найденную ещё тлеющей на одном из сундуков. Пускаю дымные колечки, почти неразличимые в сером свете. Слушаю обступающий хижину лес. Предыдущий мой гость приходил сюда много лет, но так и не нашёл своё. Хотя, я точно знаю, что он искал верно. А всё потому, что тот, другой, его враг и соперник держал эту вещь у себя. Заполучив страшной ценой, потому что не был её достоин. Что ж, и такое бывает. Сокрушенно кряхчу и пыхчу трубкой, как какой-нибудь престарелый Мерлин. Наконец, чувствую ладонь Слепого у себя на плече, выспался-таки. Поднимаю глаза, холодок бежит по спине и меня немного передёргивает, у него чудо что за лицо. С таким взглядом он мог бы и на медведя с голыми руками, не то что на волка. — Я нашёл, — просто говорит Слепой и сует мне под нос маленькие кожаные ножны, с искусно выделанной костяной рукояткой. Я осторожно глажу её филигранные узоры, пальцы покалывает от мощи, спрятанной внутри. Красиво и опасно. Это она. Киваю: — Бери. Одна часть меня сожалеет, что нож — это плохой выбор для тех, кому доверен Дом. Но с другой стороны я дивлюсь Слепому, открывшему большую, смертоносную силу, какой не было ещё ни у кого на моей совсем не короткой памяти. Осознаёт ли он масштабы своего влияния? Тот я, живущий с ним в стае даже пугается. И за Волка тоже. Со скрипом поднимаю себя со ступенек, ещё раз разглядываю нож. Говорю Слепому: — Часть нужно оставить здесь. Он вынимает зеркально отливающее тоненькое и обоюдоострое лезвие, отдаёт мне ножны. — Это подойдёт? — Вполне. Теперь ты сможешь приходить сюда, сможешь тренироваться, — указываю на соседний ствол, испещрённый неглубокими выемками. Слепой смотрит, затем подходит к дереву и ощупывает его руками, так и не научился верить своим глазам. Оборачивается: — Кто-то приходил до меня? Пожимаю плечами, до находки ножа я не знал про эту мишень. Возможно, отметины оставил сам Слепой. Тут сложно с прошлым и будущим. Знаю только, что если верну ему ножны, Слепой забудет, откуда появился у него нож и что он значит. Дальше Слепой не расспрашивает, на том и прощаемся. Он следует в чащу, на бегу обращаясь, непринужденно и быстро, машет хвостом, даже не успевая исчезнуть у меня из виду. — Доброй охоты, — бормочу под нос и, так как на этом моё дело закончено, со спокойной совестью шагаю обратно в спальню. Встряхиваюсь, скидывая последние оттенки колдовских и еловых запахов. Настроение у меня всё ещё грустительное, поэтому, чтобы отвлечься, ещё немного задерживаюсь на пороге, восторженно оценивая нашу обстановку и возвращаюсь к своим сонным баранам. Жаль, гулянка была короткой, даже не дошло до драки. Что взять с молодежи? Надеюсь, что мы не зря извели пару максовых корешков в пользу науки. Невелика наука, конечно. Заливай себе в глотку и расслабляйся. А давно не было у нас веселья, как-то всё прижились. Дошло до того, что некому, кроме меня тормошить всю скучную компанию. Мало того, осознаю, что я и сам заскучал. Внезапно прихожу к выводу, что нам очень нужен новичок, и не просто новичок! А из Наружности и такой, чтобы дух захватывало. Чтобы можно было злить его и потом ссориться и бить посуду, и чтобы я его боялся, но понарошку. Мы точно поладим! Тут же расстраиваюсь, потому что ждать так сложно, и я этого совершенно не выношу. Брякаюсь на пол и ползу, то и дело отдирая себя от липких лужиц, среди полупустых бутылок любых форм и размеров. Я ещё не забрался на кровать, а вдруг вынырнувшие из-под одеяла сиамцы предлагают что-то специально для меня замешанное. Приятно, помнит племя своего летописца и ценит. Цапаю подарочек к себе и приступаю к устройству на ночь. Подушечное гнездо почти готово, когда, молча зайдя и даже не посмотрев в мою сторону, пробирается на верхнюю койку Слепой. Странное дело, присутствовать ночами в спальне — это не его. Через пару минут с торжествующим видом возвращается и наш милаха, Волк, как будто великие дела сегодня вершили не мы со Слепым, а он. Проходит молча, сверкнув рыжим глазом на верхнюю кровать. Слепому, похоже, не интересно, где был Волк. Мысленно соглашаюсь: после ответа Акулы испортить ситуацию уже сложно, да и в могильник его, ясно, уже не пустят. Заметив безнадёжное состояние Валета, спящего на его койке, Волк раздраженно плюхается с краю от моей подушечной горы. Приглядываюсь: на самом деле над его серой чёлкой висит тёмная такая туча и поливает невидимым унылым дождиком. Роюсь в подушках и по доброте душевной предлагаю Волку выпить из своей подарочной бутылки за скорое освобождение Кузнечика. Он ухмыляется, пьёт. И так вдохновенно прикладывается к горлышку, что я решаю тоже попробовать. Скоро мы уже обсуждаем особенности рыбной ловли среди шумеров. Волк утверждает, что знает одну подходящую реку. Я даже достаю любимую рыбку — блесну. Перламутровую, с острючим раздвоенным крючком и, схватив одну из ещё живых свечей, озадачиваюсь поиском лески, которая точно должна быть в моих запасах, когда нас обрывает Чёрный Ральф. Точнее, его приближение, о нём, буднично, словно об испортившейся погоде сообщает Слепой. Оказывается, он ещё не спит. В прочем, ни Волк, ни я — не удивлены. Тушу свечку, обливая одеяло горячим воском и зачем-то прячу рыбку в рюкзак, пока Волк, выскочив на середину спальни, ногами быстро закатывает бутылки под кровати. Звон стоит жуткий. Слышу жалобные стоны кого-то из разбуженных состайников и подкручиваю хрипящий приёмник, делая погромче. С кровати сиамцев в меня запускают ещё одну горящую свечу. Она, не достигнув цели, закатывается под стул. — Рекс! — шипит Волк, — помоги лучше! Помощи от сиамца немного: обнаруженные прямо на подоконнике окурки летят в раскрытое окно. У нас нет веника и тряпки, поэтому, несмотря на принятые меры, спальня выглядит, как побоище. А большинство участников схватки с зелёным змеем всё ещё полумертвы. Ральф заходит и мрачно оглядывается. Завидую его таланту не кричать, но при этом быть громогласным. — Вы совсем распустились! Сначала достаете директора, опускаетесь до угроз! Потом распиваете какую-то бормотуху посреди бела дня! Из меня вырывается: — Вроде дело уж к ночи, — зажимаю рот руками. Ральф уничижающе смотрит в сторону моей кровати, затем с подозрительным таким прищуром осматривает спальню. И конечно замечает, как заспанный Макс, похожий на одноногого печального журавля, пытаясь быть незаметным, загораживает тумбочку, покрытую липкими разводами. Плакало наше настоечное начинание. Ральф отводит взгляд и холодно приказывает:  — Ты отвечаешь! На выход! На койках тихо возятся окончательно проснувшиеся состайники. Я скорее интуитивно, угадываю, что выбор пал на Волка.  — О, нет! Мы обезглавлены! — вкладываю в свой голос как можно больше ехидства. Но Ральфу не до меня, потому что Волк не спешит к двери: — Да никто из нас не ходил к директору! — возмущенно говорит он. Пялюсь на стоящего посреди комнаты Волка, упрямо сложившего руки на груди. Он слишком умен, чтобы спорить с Р Первым без основания. Что-то здесь не то. Тем временем Ральф морщится, будто вспомнив о чём-то неприятном, и подходит к койке Слепого. В тот угол как раз укатилась, запущенная в меня свечка, и штора теперь подозрительно дымится. — Слепой, что ты творишь? — устало говорит Ральф, игнорируя начинающийся пожар, — это директор даже ещё не знает про твою вылазку в лазарет. Думаешь, такие выходки пойдут на пользу вашей группе? — Это не прихоть, — говорит Слепой, и сдёрнутая его рукой штора летит на пол. Дым исчезает, жаль. — Меня не волнуют твои причины, — вдруг вскипая, рычит Ральф, — Ты угрожал директору, без спроса был в могильнике! И точка! — несмотря на то, что Слепой лежит на верхней полке, Ральф нависает над ним и, кажется, сейчас пробьёт головой потолок от злости. — Ты был у Кузнечика?! — наперебой галдят проснувшиеся в стае. Слепой садится на кровати, свесив свои доживающие век кеды и рассказывать ничего не собирается. Ох уж эта вылазка в могильник, и на Изнанку. Из-за неё и неразговорчивости Слепого я второй день чешусь от желания выведать все подробности. За неимением оных, в голове у меня уже рождается собственная версия для состайников. — Всем молчать, — отрезает Ральф, и поворачивается к Волку — ты, марш со Слепым в изолятор! Тот раздражено, и даже чуть насмешливо смотрит на воспитателя. Ральф в ответ сверлит взглядом Волка. Поудобнее устраиваюсь на насесте из подушек, в предвкушении, что Волк ещё больше разозлит Р Первого. Но Слепой прерывает их молчаливый поединок. Спрыгнув на пол, он обращается к Ральфу. — Вы не пойдёте к директору с историей про выпивку и могильник. — Сплошные условия, — ворчит Ральф, но по глазам видно, что это условие его устраивает. Слепой кивает и медленно идёт к двери. Ральф делает Волку приглашающий жест рукой в чёрной перчатке. Волк, секунду подумав, плетётся следом. — Может не надо? — запоздало кричит Горбач, мотая всклокоченной головой. Яростно обкусываю краску с ногтя, перевод Кузнечика не за горами. А те двое, кто может предпринять что-то стоящее, захвачены Ральфом. Ужасно огорчаюсь своей причастности к настоечному дебошу, что привёл Р Первого в спальню. От нахлынувшего раскаяния у меня начинается агорафобия и я поспешно зарываюсь с головой в подушки, они мешают мне в подробностях рассмотреть, как Ральф выдворяет унылого Слепого и насупленного Волка в коридор. Слышу только, как дверь за ними непоколебимо захлопывается.