За красной дверью

      Чэн просыпается с тёплой тяжестью на груди. Тяжесть размеренно дышит и липнет к коже.       Память о ночи пульсирует тяжестью в висках. Когда всё закончилось (в третий раз), Шэ Ли, едва вытершись салфеткой, обхватил руками подушку и вырубился. Расталкивать и гнать его на диван было лень. Всё было лень: мышцы наполнились приятной усталостью, так что Чэн выкурил полсигареты и решил, что одну ночь потерпит лишнее тело в своей постели.       Думал, будет сложно уснуть, однако… Хм. Стоило признать, он давно не спал так крепко. Обычно его донимали повторяющиеся сны, он несколько раз за ночь просыпался от тихих уведомлений на телефоне или звуков города. Просыпался, думал, ворочался, засыпал снова. Его ночи складывались из обрывков сна.       Этой ночью он не заметил, как замёрзший Шэ Ли подлез к нему под бок. Как он положил голову ему на грудь, а ладонь — на Луна, словно поймав его за колючий драконий хвост.       Шэ Ли не первый, кто пытался так прильнуть после секса, но каждый раз это вызывало лишь раздражение. А с Шэ Ли… Спокойно. Не хочется вставать, как-то решать эту проблему, прижавшуюся голым, ничем не прикрытым телом. Чэн позволяет себе лежать, глядя на пасмурное небо, и водить пальцами по забитому чёрным предплечью, рассыпая мурашки. Позволяет себе прислушиваться к вздохам Шэ Ли — еле слышным, глубоким, медленным. Чувствовать, как поднимается и опускается его грудь, толкаясь в него твёрдыми рёбрами.       Может быть, он даже немного наслаждается этим. Пока в голову не приходит мысль, что Мо по утрам, должно быть, шумно сопит в подушку. А руки его от запястья до сгиба локтя — белые-белые…       — Просыпайся. — Чэн касается лба Шэ Ли, убирая с глаз чёлку. — Хэй, слышишь?       Поглаживает его по щеке, покрытой светлой колючей щетиной. Почти чешуя. Мягкая только — чёрт, он ведь настолько младше…       — Вставай, говорю.       В ухе у Шэ Ли столько проколов, что кажется, оно должно до сих пор болеть. Чэн нащупывает среди толстых колечек мочку и сжимает её. Перекатывает в пальцах, пока Шэ Ли не переворачивается, недовольно фыркнув, на спину. Простыня под ним в пятнах.       Чэн вздыхает и похлопывает его по плечу.       — Тебе на работу не надо?       Шэ Ли стонет что-то вроде бы отрицательное. Зябко вздрагивает. Шарит рукой в поисках одеяла, но натыкается лишь на засохшую сперму и брезгливо морщится.       — Всё равно вставай.       Чэн садится на кровати. Трёт лицо, сгоняя сонную вялость. Оборачивается на шорох постели — Шэ Ли снова переворачивается на живот. Лицом утыкается в подушку, устраивается как удобно, не стесняясь своей наготы. Весь в татуировках, на мятых серых простынях он сам кажется рисунком.       И он тоже весь в пятнах. Только ярко-красных.       — Давай в душ, — Чэн похлопывает его по бедру и встаёт, — мы уснули грязные. Вся постель как в борделе.       — Мм, какие у тебя глубокие познания о борделях.       По утрам у Шэ Ли, видимо, хреновое настроение. У Чэна обычно тоже, но этим утром он чувствует себя непривычно умиротворённым. Не настолько, чтобы позволить Шэ Ли валяться у него до обеда, но агрессивный запал, кипевший в нём ночью, утих ещё ко второму заходу. Заканчивали они так медленно, что Шэ Ли весь извёлся, долго, долго и измождённо балансируя на краю.       Не спеша обходя кровать, Чэн разглядывает кольца белых волос, прилипшие к его смуглой шее, его широкие острые плечи и тощий зад. Шэ Ли не похож на парней, с которыми он спал раньше. Недостаточно смазливый и хрупкий для тех ночей, когда хотелось кого-то милого и податливого; недостаточно крепкий и сильный для тех, когда сложно было понять, секса хочется или драки. Его всегда привлекали крайности — в крайностях ощущения острее, — и у него была возможность выбирать то, что идеально соответствует его запросам. На кого-то среднего, ещё и с так навязчиво выпяченной индивидуальностью, пирсингом и татуировками проступающей по всему телу, он никогда бы не посмотрел.       Всё это делает Шэ Ли реальнее. Живее. Его сложно поставить в ряд привычных партнёров на одну ночь, и от этого появляется странное ощущение, словно с ним нужно считаться не просто в стандартных рамках вежливости. Считаться с зажившим проколом под нижней губой. С лилией на шее и исчерченной шрамами чернотой на предплечье. Со змеёй, обвившей его бедро.       То, что он — близкий друг Тяня, конечно, тоже не упрощает жизнь. Но, как бы то ни было, в первую очередь он остаётся грязным нахальным парнем, игнорирующим добрые пока попытки его разбудить. А значит:       — Если не пойдёшь сам…       Чэн обхватываете ногу Шэ Ли чуть выше острой косточки и дёргает его на себя. В ответ — матерный стон, «отвали» и слабые со сна трепыхания. Проще простого перехватить поперёк живота и закинуть на плечо.       — …то я тебя отнесу.       Шэ Ли неудобнее Мо. Тот, пьяный, в руках ощущался так, словно для них был создан. И прижался сразу, боясь упасть.       Этот — выворачивается, полоснув по шее ногтями. По ухмылке видно, что случайно задел, но рад. Взбешённый, он огрызается сквозь зубы, однако стоит шагнуть к нему — слушается и плетётся в душ. Минут десять плещется там, оставив дверь нараспашку.       Из душа он выходит в одном полотенце. Найдя на полу свою одежду, скидывает его, на голое тело натягивает джинсы. На футболке замечает белёсое пятно, скребёт его ногтем и, вздыхая, швыряет её под кровать, к трусам. Их он тоже надевать явно не собирается.       — Дать тебе одежду?       — Если не хочешь, чтобы я вышел из твоей квартиры в таком виде.       Свой вид Шэ Ли преподносит эффектно. Манерно раскидывает руки, мол, вот, полюбуйся. И пальцами проводит по самой яркой отметине на ключице, дёргаясь: ссс!       Не болит этот укус настолько, чтобы вот так укоризненно смотреть из-под ресниц. Болевой порог Ли позволяет вытерпеть куда больше. Позволяет просить больше — Чэн догадывался и раньше, видя тату и пирсинг, но теперь знает наверняка.       Он недоверчиво дёргает бровью, и Шэ Ли, цыкнув, складывает руки на груди. Недовольный. Не повелись на его спектакль.       Он вообще сегодня развязнее и незрелее того Шэ Ли, что курил на балконе; того, что сосредоточенно вбивал краску под кожу; того, что не позволял прикасаться к Шаню. Скрывает неловкость?       Этому парню бывает неловко?..       — Одежда там, — кивает Чэн в сторону гардероба. — Бери что хочешь. В нижнем ящике есть новое бельё. Можешь не возвращать.       Шэ Ли со стоном запрокидывает голову.       — Ага. — С его мокрых волос течёт. Он вздрагивает и стирает с загривка капли. — Понял. Кофе хоть напоишь?       Прежде чем пойти в душ, Чэн указывает на кухню: иди, делай. И убавляет мощность кондиционера.       Он успевает отметить, что Шэ Ли никуда не лезет. Траектория у него чёткая: от кровати в душ, оттуда — к кофеварке. Никаких лишних поползновений в духе я тут всё рассмотрю и узнаю тебя получше.       Похоже, душ и кофе — действительно всё, что на данном этапе нужно ему от жизни.       Ну, из того, что он может получить.       В какой-то момент Чэну даже кажется, что он выйдет из душа — а Шэ Ли уже ушёл. Но нет, он на кухне. Медленно пьёт кофе, прислонившись к барной стойке. Чёрная спортивная майка висит на нём, особо ничего не скрывая.       Чэн хмыкает: не большая разница, выйдет Шэ Ли из его квартиры в этом или по пояс голый. Не то чтобы репутацию этой квартиры можно было ещё сильнее испортить, но всё же…       — У тебя отвратительно скучные шмотки, — заметив его внимание, дёргает плечом Шэ Ли. — Хотя бельишко ничего так. Жаль, не мой размер.       Он задирает майку, показывая резинку — ага, выбрал армани. Над мятыми драными джинсами она смотрится издевательски.       — Я видел у Тяня такие же. Вы что, вместе ходите покупать трусы? Семейная традиция? А ещё я тут подумал: ты постель сам стирать будешь или у тебя для таких дел есть прислуга?       — Может, стоит заставить сделать это тебя?       Чэн не уверен, шутит или действительно готов взять Шэ Ли за ухо и отвести к кровати. Удовлетворённость всё ещё оставляет его ленивым, но настроение стремительно портится. По примерным подсчётам у Ли в запасе минут пятнадцать, чтобы свалить без последствий.       Если продолжит так трепаться — пять.       Тот, видимо, чувствует это и замолкает. Пьёт свой кофе тихо, бездвижно почти, только переступает босыми ногами, грея ступни друг о друга. Мёрзнет, но стулья игнорирует. Не хочет устраиваться здесь даже на чашку кофе или?..       — Болит что-нибудь?       Шэ Ли морщится и трёт поясницу.       — А ты знаешь, — говорит он вместо ответа, — что Мо любит долгие прелюдии и позу лицом к лицу? Милый шёпот на ушко, много ласковых поцелуев, и чтобы по спинке гладили… Всякие нежности любит, а не то, что ты делал со мной всю ночь.       — Как интересно. А что любит Тянь?       Шэ Ли крепче обхватывает кружку и усмехается в потолок. Вздыхает — снова спокойный. Взрослый. И Чэн понимает: ему не неловко. Ему хреново. И вовсе не оттого, что где-то болит.       — Дай угадаю: явно не то, от чего ты всю ночь тащился, — добавляет, наблюдая за Шэ Ли, он.       И наступает идеальная тишина. Какие нежности Шэ Ли способен почувствовать сквозь свою грубую чешую — вопрос остаётся открытым.       Гуанчжоу затягивает туманом; небо темнеет и опускается. Чэн закуривает и смотрит на город в ожидании, когда Шэ Ли долакает свой кофе и наконец оставит его одного. Жаркая ночь блекнет в памяти. Неспешное мирное утро — совсем стёрлось.       Шэ Ли просит сигарету. Его кофе остывает, забытый на стойке.       — Вызвать тебе такси? — спрашивает Чэн, протягивая свою пачку. Но Шэ Ли плевал на намёки — он с наслаждением закуривает, и в воздухе тают дымные кольца.       — Не надо. Сам доберусь.       — В таком виде?       — Одолжишь мне свою огромную бойфрэнд-кожанку? Как романтично.       Чэн смотрит за окно — будет дождь… И думает: делал ли он вообще когда-нибудь что-нибудь романтичное? Кажется, эта часть отношений обошла его стороной. Или он её. Он даже не знает, способен ли на что-то подобное и нравится ли ему это. У него нет ни желания, ни необходимости придерживаться образа холодного мужчины с глоком под классическим пальто — отчасти потому, что это не образ, — он просто не испытывал потребности в том, чтобы стать кем-то ещё. Не тогда, когда его жизнь истекала кровью.       Сейчас жизнь по большей части состоит из бесконечных кип документов, деловых встреч, собраний директоров — и влюблённого младшего брата. Из долгих одиноких вечеров, проведённых в своей квартире (звуки выстрелов пока не поблекли в памяти, но с годами их удаётся слышать всё реже). И вдруг оказывается, что это по-странному увлекает, представлять такую банальность: как стоишь ранним вечером на берегу моря, слушаешь плеск волн и зарываешься носом в лохматые рыжие волосы, кутая бледные плечи в свою пахнущую парфюмом и кожей куртку.       Чэн откладывает эту мысль на потом — думать об этом прямо перед Шэ Ли отдаёт извращением. Хотя Шэ Ли не то чтобы обращает на что-то внимание. Он где-то в себе — отстранённо зевает, лижет губу изнутри, натягивает её языком там, где белая точка шрама. Он так и не рассказал, почему сделал этот прокол, но Чэн не думает, что сейчас об этом уместно спрашивать. Да и, в конце концов, он догадывается, что может услышать: что-то про Тяня, про чувства к нему и попытку заглушить одну боль другой, да?       Тоже банально, на самом деле. Чэн даже не особо жалеет, что не услышал рассказ об этом из уст самого Шэ Ли. И вряд ли уже услышит — ночь, возможно, была неплоха, но утро показало, что лучше оставить её единственной.       — Ладно. — Шэ Ли делает глоток кофе и отставляет наполовину полную кружку. — Я сваливаю. Не скучай.       Сигарету он тушит в раковине, бычок, растерянно осмотревшись, кидает туда же. В кармане его джинсов пищит разрядившийся телефон, синяки после душа расцветают, как цветы после дождя, с мокрых волос капает. Чэн тоже не назвал бы это утро лучшим в своей жизни, но глядя на Шэ Ли он думает: ему в таком состоянии ещё тащиться домой через полгорода. У него на такси есть? Ему лет, как Тяню и Мо. И так же, как у Тяня и Мо, болезненная гордость в нём говорит куда громче здравого смысла…       — Подожди. Давай всё-таки… — начинает Чэн, собираясь всучить Шэ Ли что-нибудь из верхней одежды, но звонок в дверь не даёт ему договорить. Шэ Ли неуверенно замирает.       — Ты ждёшь кого-то?       — Нет. Стой здесь.       Идя к двери, Чэн надеется, что у него останется время на чашку кофе. Потому что без предупреждения утром в выходной может прийти только Хуа Би. И только когда что-то случилось. Что-то срочное, о чём нельзя говорить по телефону…       Но на экране видеофона не Хуа Би. Там Тянь, и Чэн даже не знает, что хуже: Хуа Би с плохими новостями или то, что сейчас младший брат увидит у него дома своего явно оттраханного друга.       — Утра. — Тянь заходит и сразу скидывает кеды. — У тебя телефон выключен.       Несмотря на ситуацию, он приносит с собой ощущение спокойствия, нехватку которого Чэн долгое время не замечал — пока Тянь впервые вот так внезапно не пришёл к нему. Он был пьян в тот вечер, кажется, чем-то расстроен, спросил, можно ли переночевать. Рассказывать ничего не стал, завалился на диван и замотался в плед. Всё это настораживало, но в то же время что-то внутри впервые за долгие годы наконец встало на место. У Тяня что-то случилось — и он пришёл к нему. Пусть не рассказывает, если не хочет. Главное, чтобы знал: он всегда может уснуть на этом диване.       Сейчас Тянь трезв, но напряжением от него веет ощутимо. Его глаза покраснели, кожа болезненно бледная — вид человека, который променял сон на тревожные мысли. Бросив кеды валяться у входа, он уверенно берёт курс на кухню.       Чэн на секунду прикрывает глаза и вздыхает. Ладно. По крайней мере, Тянь не пошёл в спальню и не увидел, во что превратилась постель.       — Что-то случилось? — спрашивает он, идя следом. Тянь неопределённо машет рукой:       — Пока нет.       И улыбается. Той самой своей безумной улыбкой, по которой не понять, рассмеётся он сейчас или впечатает кулак в стену.       Улыбка сползает с его губ, только когда он натыкается на Шэ Ли.       — Привет, — тот улыбается ему ангельски. Будто не он стоит перед ним в майке его старшего брата (и белье его старшего брата, но об этом Тяню не обязательно знать), весь в засосах и синяках. Какое там — он вцепился в опустевшую кружку, впитывает тонкими пальцами остатки тепла и выглядит едва ли не как поруганная невинность.       — Шэ Ли? — Тянь делает шаг к нему. Окидывает с ног до головы взглядом. — Что ты здесь делаешь?       — Кофе. Тебе сделать?       — Да?..       Уверенности в голосе Тяня ни грамма, но Шэ Ли резво принимается за дело. Шум кофеварки даёт возможность не говорить ещё некоторое время. Шэ Ли неотрывно пялится на неё, словно без этого она перестанет работать.       Тянь осматривает Шэ Ли. Инспектирует, подмечая каждую отметину, разве что под майку не заглядывает. Чэн пытается увидеть его глазами: пара укусов над ключицей, цепочка засосов ведёт к груди, синяки — отпечатки пальцев на плече… Лилия на шее вся в красных пятнах. Кровоподтёки размазаны по лепесткам, Тянь пялится на них дольше всего — можно понять, это почти произведение искусства. Главное, чтобы он не сильно задумывался об истории его создания.       Молчание сохраняется, пока Шэ Ли не протягивает ему кофе.       — Мне оставить вас наедине? — как ни в чём не бывало спрашивает он, и Тянь нервно усмехается:       — А мне вас?       Они в унисон смеются, и выглядит это ни хрена не нормально. Чэн наблюдает за этой сценой со стороны, желания участвовать в ней — никакого. Подмечает только: Тянь и Шэ Ли странным образом друг на друга похожи. С ними непонятно, драма разворачивается сейчас на его кухне или комедия.       — Не нужно, — всё ещё посмеиваясь, отмахивается Шэ Ли. — Мы… закончили. И да, Тянь, всё это… — он окидывает себя скромным взглядом, — было с обоюдного согласия.       — Я надеюсь, что так.       Чэн пожимает плечом, когда Тянь оборачивается и встречается с ним глазами. Взгляд младшенького выдерживает спокойно — в конце концов, они с Шэ Ли взрослые люди. Да, не в равной степени взрослые, но оба вправе решать, с кем провести ночь.       Напряжение между ними возникло явно не из-за того, что они разделили пару-тройку оргазмов. Откровенность, необъяснимо вспыхивающая и так же необъяснимо гаснущая, гораздо неудобнее. Из-за неё Чэн больше не может не замечать, как Шэ Ли смотрит на Тяня, одновременно обласканный и измученный его заботой.       Как сам Тянь может этого не видеть…       — Так о чём ты хотел поговорить? — торопит его Чэн. А то происходящее на кухне клонится к отметке драма, и это делает непривычно тёплый воздух в квартире душным.       Впрочем, когда Тянь начинает говорить, лучше не становится:       — Ты ведь знаешь, что отец Мо в тюрьме?       Чэн вздыхает и достаёт сигарету. Думает, что стоило бы достать ещё и виски, но господи, ещё и полудня нет…       — Да конечно ты знаешь, — не дождавшись ответа, продолжает Тянь. — А о том, что он выходит через три дня?       Его голос становится резким, лицо темнеет. Так Тянь разговаривает со своим отцом — бросается тяжёлыми, каменными словами, и нельзя сказать, что они таковы совсем уж необоснованно. Но чем отец Мо успел это заслужить?       Чэн немногое о нём знает. Почти ничего. Пробивал несколько лет назад, когда нужно было выяснить, можно ли позволить рыжему недоразумению отираться рядом с младшим, но глубоко не лез. Зачем? Отец от рыжего недоразумения был изолирован наверняка и надолго.       За что именно тот загремел в одну из самых строгих тюрем Китая, Чэн помнит смутно. Само дело было мутным, похожим на сотни других дел, где кто-то занял денег не у того человека, а потом всё пошло не по плану у обеих сторон. Чэн видел такие — порой даже своими глазами, пусть они и решались где-то на нижних уровнях, — поэтому ознакомился с нарытыми Хуа Би материалами поверхностно: телесные разной степени тяжести, непреднамеренное убийство, длинный список отягчающих и смягчающих… Срок, за который человек полностью выпадает из жизни.       И этот срок, кажется, ещё не должен был закончиться.       — Через три года? — переспрашивает Чэн, прикидывая, сколько там ещё оставалось. Тянь с кривой усмешкой качает головой.       — Три дня. Адвокат выбил досрочное.       — Ты, я вижу, не очень рад.       — Я не… Я рад. И за Шаня, и за его отца. Просто… — Тянь подносит кружку ко рту, но глоток так и не делает. — Шань сказал, что не хочет начинать общение с ним со лжи, — тихо говорит он, прижимаясь губами к краю. — И что поживёт дома какое-то время, пока… Пока что? Не думаю, что он сам знает.       Шэ Ли закидывает руку ему на плечо, приобнимая небрежно, но слишком ласково для дружеской поддержки. Хотя, может, в их общении это нормально. В отличие от этих четверых неразлучников, вцепившихся друг в друга ещё со школы, Шэ Ли вполне мог успеть сменить достаточно партнёров, чтобы обзавестись этим гейским флёром, превращающим его в чересчур тактильное для парня создание.       Ну, или он просто всегда был таким. В любом случае Тяня поглаживающие над ключицей пальцы не беспокоят. Он их, кажется, не замечает.       — Мама не говорила Шаню до последнего, боялась, что всё сорвётся, — продолжает он, глотнув наконец кофе. — Шань теперь с ума сходит.       Шэ Ли пялится под ноги, перебирая пальцами ткань спортивной куртки на его плече. Чэну интересно, что он сказал Тяню, когда они говорили об этом. Они ведь говорили, Шэ Ли явно не удивлён услышанным. Он успокаивал Тяня своими объятиями? Обещал, что всё будет хорошо? Говорил ли он, что всегда поддержит его — или говорит, что поддержит их?..       — Не дави на него, — осторожно начинает Чэн. Образ Шаня, тянущегося к отцу, мерцает в его мыслях. Он не знал, что у Шаня с отцом… так. — Что плохого в том, что он хочет провести время с семьёй?       Тянь вспыхивает моментально.       — То, что это вытреплет ему все нервы? Что он снова будет загоняться из-за ориентации? Что его отец наверняка возненавидит меня? Я не хочу… не хочу, чтобы сейчас, когда всё только наладилось, когда я убедил Мо, что всё нормально, мы нормальные, у него опять появились сомнения. Он и так… боялся съезжаться со мной. Что, если он ко мне не вернётся?       «Так сделай всё, чтобы вернулся», — почти говорит Чэн, но вовремя останавливает себя. Он разбирается в психологии отношений, только когда она касается интриг и сделок, однако даже он понимает, что нудные нравоучения — последнее, что сейчас нужно Тяню.       — Я тебя понял. — Абсурдность ситуации заставляет его говорить мягче и медленнее. Ему кажется, они все в ней, все трое, включая Шэ Ли, не на своих местах. — Но я всё ещё не понимаю, чем могу помочь.       — Поговори с Шанем.       Абсурдность, да. Граничащая с сюрреализмом. Где-то в этой области для Чэна находится встревоженный Мо, к которому он пытается залезть в душу.       — Он тебя уважает. — Тянь ловит взглядом его недоверие и спешит объяснить: — То, что он почти не разговаривает с тобой, вовсе не значит… Ладно, возможно, он тебя немного побаивается, но и уважает тоже. Уверен, от тебя он не свалит, хлопнув дверью.       Чэн уверен лишь в том, что Шэ Ли эта идея не нравится. «После всего, что он видел вечером и чувствовал ночью, он, наверное, думает, что я съем Шаня, едва мы останемся наедине», — усмехается про себя он. Это забавно. И было бы гораздо, гораздо легче, если бы от Шаня ему хотелось лишь этого.       — Значит, поговорить… — Чэн качает головой. Эта мысль всё ещё кажется ему нелепой. Но если Тяню от этого полегчает: — Хорошо. Скинь мне его номер.       — Он хотел поговорить с тобой лично. Ты будешь дома в обед?       — Ты хочешь, чтобы я встретился с ним здесь?       — А почему нет? Он как раз выходной сегодня.       Шэ Ли по-змеиному холодно облизывается и поджимает блестящие губы. Если ты хочешь возразить, то сейчас самое время, — думает Чэн, глядя в его недобро сузившиеся глаза, но Шэ Ли его взгляда не считывает. Ну да. Как ни странно, секс на одну ночь не даёт вам умения понимать друг друга без слов.       — Ты ведь не заставляешь его? — спрашивает Чэн, снова переводя взгляд на Тяня, и тот с долей недоумения отзывается:       — Вообще-то… он сам меня об этом просил. Он всё утро твердит, что хочет перед тобой извиниться, так что дай ему эту возможность, а потом просто переведи тему.       — Пусть пришлёт мне смс с извинениями.       — Он хочет лично, — пожимает плечами Тянь. — Это же Шань.       Как будто это всё объясняет. Может быть, для него — да, для Шэ Ли, едва заметно кивнувшего, тоже, но для Чэна лишь ещё больше запутывает. Это не заставляет нервничать — он полагает, что вообще разучился нервничать в ситуациях, где ничто не угрожает ничьей жизни. Скорее, он заранее устал от того, что ему придётся сделать через…       Он смотрит на синие цифры часов, светящиеся на микроволновке — четверть одиннадцатого. Ладно. Допустим.       — Пусть зайдёт где-то в районе полудня.       — Спасибо, Чэн. — Тянь одним глотком допивает кофе и громко отставляет кружку на стол. — Что ж… У вас, голубки, есть ещё совместные планы?       Шэ Ли громко смеётся, влажная чёлка падает ему на глаза. Чэн вдруг понимает: Тянь, наверно, подумал, что они занимались сексом ещё и утром. Потянулись друг к другу сразу после того, как проснулись, и сделали это в обезоруживающем пасмурном свете. Мысль отзывается тяжестью лишних моральных обязательств.       — О нет! Нет. — Шэ Ли с поддельным испугом машет руками. — Никаких планов. На самом деле я как раз собирался уходить, когда пришёл ты.       — Тогда пойдём вместе. Только…       Тянь окидывает его взглядом и хмурится. Потом стягивает с себя спортивную куртку и набрасывает ему на плечи.       — Вот. Так лучше.       Лучше, конечно. Шэ Ли весь светится, даже чернота по всему телу этого не скрывает.       Провожать их Чэн не идёт. Остаётся на кухне, слушает, как они обуваются в прихожей, перекидываясь какими-то понятными им одним саркастичными фразочками. Потом дверь издаёт тихий писк, закрывшись, и становится тихо.       Тишина замедляет время и сгущает воздух. Наваливается усталость, та, гудящая в голове, с которой бессмысленно возвращаться в постель. Чэн сонно трёт висок, признавая однако, что таким удовлетворённым не чувствовал себя уже давно. Очень кстати, учитывая, что через пару часов ему придётся откровенно общаться с Шанем.       Что ему сказать?..       Город за окном размывает потёками по стеклу. Эта мутная серость станет привычной картиной на ближайшие месяцы — сезон дождей входит в полную силу. Чэн ненавидит его. От сырости у него ноет пара давних переломов, и он начинает слишком часто вспоминать, как их получил. Ему было столько же, сколько сейчас Тяню. Его прошлое лишено той надуманной красоты, что так завораживает Шэ Ли.       И Шань ведь о нём тоже знает. Вероятно, знает даже больше Шэ Ли — вряд ли о делах Семьи Тянь болтает так же охотно, как о сексе. Не то чтобы он мог многое рассказать, но некоторые моменты, те, от которых не получилось его уберечь, наверняка чудовищно неубиваемы в его памяти. Страх и уважение Шаня держатся на них? Хочет лично извиниться — что это за глупость ещё, неужели он правда считает, что в этом есть необходимость?       Чэн вылавливает из раковины окурок и отправляет в мусорку. Потом споласкивает кофейные кружки и оставляет их рядом с раковиной — там сразу натекает лужа, но это делает безликое пространство квартиры немного живее. Самому Чэну всё равно, но Шаню, думает он, так будет комфортнее. Он не хочет его пугать. Не хочет, чтобы Шань считал, что перед ним нужно оправдываться за свои слабости, заслуживать его уважение, стыдиться себя перед ним. Он хочет вытащить из его беспокойной рыжей головы мысль о том, что старший брат его парня недолюбливает его, а уже после попытаться осторожно коснуться того, что ещё не даёт ему покоя. Не запугивать его, не давить на него, не нарушать его личных границ — постараться его понять. Может быть, тогда в этом разговоре действительно будет смысл.