Сборник "Навеяно весной"

От автора: вспомните сборник «Зимнее», где рассказывались истории маленьких помолвленных генералов (будущих, конечно) и принцесс. Действие этого эпизода разворачивается через девять лет после написанного…

Кунсайт ненавидел свое отражение. Он хотел верить, что это лишь проклятое зеркало, но это было не так. Урод. Искореженная от уголка глаза до самого подбородка кривым шрамом левая половина лица делала его похожим на чудовище. Нет, хуже. На жалкого отброса. К тому же, хромота. Такая заметная при его крепком, атлетически сложенном теле. Ничтожный калека!.. А рядом — она. Совсем молодая, прекрасная, достойная красивого, здорового мужа, способного встать рядом с ней и быть ее стеной, опорой. Юное совершенство с глазами морской глубины, густыми золотистыми косами и заливистым смехом. Такая нежная и желанная! Обреченная стать женою инвалида… Он слышал, как шепчутся за его спиной, предполагая, как скоро красавица Миналин станет бегать от урода по любовникам и от кого будет ее ребенок. Будет ли она шарахаться от собственного мужа? И сможет ли северный генерал смотреть в глаза всему обществу? Он это прекрасно слышал. И еще сильнее недоумевал, как она не слышит этого, не замечает? Она все также ластится к нему, прижавшись щечкой к плечу, все также смотрит влюбленными, преданными глазами, тянется за поцелуями и треплет белые, словно совсем седые, волосы маленькими пальчиками. Как ей не противно касаться урода? Даже самому Кунсайту отвратительно смотреть на себя в зеркало. Но он не решался разорвать помолвку. Понимал, что так будет лучше, что так он спасет свою маленькую невесту от пересудов и унижений. Но поломать себя не мог. Раздражался, отталкивал ее грубым словом, метался и бессильно злился, но разорвать всю их связь… было выше сил, выше сознания. Она жалко и ласково улыбается, чувствуя его отвержение, целует и гладит его ладонь, пряча слезы куда-то на потом, наедине… чтобы после поплакать всласть. Кунсайт бы хотел принимать это как привычку, выработанную за годы (ведь помолвлены они были с раннего детства), однако не верить в ее «Люблю» то же самое, что не верить собственному дыханию. Только вот когда-то он мог быть ей равным. Сейчас, после войны, на которой он так и не успел толком побывать, он — инвалид. Ему нет места рядом с ней. — Кунсайт, — Миналин протискивается в его комнату, совсем бесцеремонно, как привыкла, и кладет ладони на его плечи. Юноша непроизвольно вздрагивает и напрягается, отодвинув зеркало в сторону. — Там приехала моя мама. Ты разве не встретишь ее? — Мне некогда, — бросает Кун, ведя плечами и заставляя ее снять руки. Горькая складочка перечеркивает чистый лоб девушки, но она тут же снова улыбается, превозмогая себя: — Хорошо, я встречу ее сама, раз ты занят, — соглашается принцесса. — Но а после… ты не пойдешь со мной в парк? Ты раньше так любил… — Это было раньше. И ко мне отношения не имеет, — Кунсайт огрызается, вскакивая со стула. — Когда же ты поймешь, что я теперь другой? — вскидывается он. — Ну, посмотри на меня! Что? Прежний? — его лицо перечеркивает злая усмешка. — Теперь я просто отбросок! Это прежде я был первым учеником военного училища, прежде был сильным генералом, правой рукой Эндимиона! И не смей делать вид, что ничего не произошло! Я — другой. И мне плевать, что было раньше! Миналин смотрит на него, и лицо ее покрывает страшная бледность; ясные голубые глаза фосфорически блестят непролитыми слезами. На всю ее замершую фигуру вдруг будто падает невидимый, но ощутимый отпечаток осознания правды. Ресницы вздрагивают. — Я поняла, Кун, — тихо говорил Миналин, и обручальное колечко соскальзывает с ее пальчика и падает на ладонь затихшего Кунсайта. Туда же опускается и цепочка с кулончиком-сердечком, подаренная женихом на четырнадцатилетие своей невесте, цепочка, которую она ни разу больше не снимала; и тяжелые серьги, тоже его подарок. — Я не имею права это больше носить. Она тихо побрела из комнаты, страшно шатаясь, ошалевшая от своего горя и боли. Слезы еще не текли, но голова стала словно камень, и ей было почему-то тяжело ее держать. — Лин! — Кунсайт бросается к ней, и девушка почти падает ему в руки, разражаясь громким плачем, плачем, от которого Кунсайт затрясся всем телом, каждой клеточкой. — Лин! — но она кричит, оглушенная, раздавленная, обескровленная. — Лин… Ну зачем тебе урод, скажи? Зачем? Она стонет на одной ноте, закусив его плечо, и вся трясется, не держась на ногах. — Я же испорчу тебе жизнь, ты сама меня возненавидишь… Лин, не плачь же, умоляю, — отчаянно упрашивает он. — Вот, это твое, — Кун слепо сует ей в руки драгоценности. — Возьми же! — Как же ты не понял, Кун? Я любила тебя… совсем не за внешность, а за то, что ты — мой, самый родной и близкий. И сейчас люблю. Быть может, даже больше, за все твои страдания, за твои шрамы и за твою больную ногу. Нет, не жалею, — девушка качнула головой, глядя на жениха затуманенными глазами. — Но я готова разделить с тобой твою боль. Что же я сделала, чтобы ты меня так возненавидел? Оставил в прошлом? Наверное, мне все-таки надо уйти. Она с трудом высвободилась из его рук и подошла к дверному косяку. В ладони, словно живое птичье сердечко, тепло и быстро билась цепочка с кулоном, которую Миналин все-таки приняла. Она шагнула за порог, как в спину ей ударило что-то болезненно-сухое и умоляющие: — Не уходи… И девушка обернулась…