Поймай меня

— Я дома. Бляяять. — Мистер Цю пришел! — Цзянь на полкорпуса высовывается из кухни. Довольный. Улыбающийся. Волосы светлые из хвоста, собранного на затылке, тонкими прядями выбиваются, футболка с плеча сползает, старая, потасканная. Мягкая, наверно. Да бляяять. — Чем пахнет? — Я уже открыл все окна. И вытяжку включил. — Я спрашивал, чем пахнет. — Это ужин. — Был? Цзянь плечами пожимает, смеется тихо: — А давай ты сделаешь вид, что не заметил? — Давай. Пиццу заказать? Кивает расслабленно и исчезает на кухне. Би устало куртку с плеч стягивает, цепляет на вешалку. Две недели. Две недели, а Чэн говорит — всего-то. Не всего-то, гори оно все нахуй синим пламенем. Служба доставки обещает быть через пятнадцать минут, Цзянь с кухни желает ему счастливой помывки, а в ванной опять бардак. Не грязно. Именно бардак. Бесит. Футболка ношеная не в корзину, а поверх брошена, полотенце влажное на сушителе криво болтается, гель для душа не на полке, а на бортике ванны, открытый. Его, кстати, Би, гель. Вот это уже точно бесит. Просил же не трогать. Давно просил, недели две назад. Когда Цзянь после душа плюхнулся рядом с ним на диван, и Би безошибочно уловил знакомый запах. Из вредности поинтересовался, не закончилась ли у Цзяня детская пена для купания. Тот, увлеченно тыкающий кнопки на пульте, только хихикнул: — Мне просто нравится, как ты пахнешь. И Би слегка охуел. И это, наверно, было заметно, потому что Цзянь отодвинулся на диване на добрые полметра, неловко потормошил волосы, отгораживаясь. — В смысле, я тоже так хочу. Тебе же не жалко? Би только плечами пожал. Нет, конечно, ему не жалко. Просто, когда в полуметре сидит тот, на кого стоит уже две недели, и при этом пахнет тобой, это слегка, самую малость напрягает. Его в последнее время вообще много чего напрягает. Напрягает, когда Цзянь рассекает по дому в майках с тонкими лямками. Потасканных и потерявших форму настолько, что иногда при неловком движении становится видно острую лопатку или тонкую изящную ключицу. Напрягает, когда он, задумавшись, улыбается мечтательно и медленно накручивает волосы на палец. Или когда строчит что-то в школьной тетради, от усердия высовывая кончик языка. Би, когда это первый раз увидел, завис на добрые секунд десять. Очнулся только когда Цзянь, почувствовав взгляд, глаза вскинул и нахмурился непонимающе: — Ты чего? — Да так. А потом это «так» за пару недель превратилось в какой-то слегка извращенный, эротический ад. Его много. Его мало. И он дебил. Нет, правда. Абсолютный. Не сознающий, что творит. Если бы это не было заданием — он бы его уже изнасиловал. Или убил. Чего хочется больше — определиться сложно. Одновременно в голове вспыхивает: убить-нахуй-выебать-ты на работе. И Би в очередной раз просто убирает его руку со своего плеча, локтя, бедра, когда Цзянь при просмотре очередного трешового ужастика тихо шепчет, что это жесть. Просто отцепляет пальцы, впившиеся в бицепс, и спокойно говорит, что трогать чужие тату без спросу нельзя. Чужое тело трогать нельзя. Думает при этом, что смотреть так — тоже нельзя. Думает, что он все-таки дебил. Один раз даже не сдержался — спросил. Он тогда стоял на кухне, наблюдал, как темная жижа перетекает из рожка кофеварки в чашку. Совсем рано было, начало шестого, и кухня еще вязла в рассветных сумерках. Би любит раннее утро, встает всегда легко: просыпаться ни свет ни заря давно в привычку вошло. По утрам особенная тишина, когда звуков нет не только в квартире, а вообще во всем доме: еще не хлопают входные двери, выпуская владельцев квартир в суетливый мир, не лает противная собачонка этажом выше, не включает свой чумовой фен соседка слева. Вот и то утро тоже было тихое и мирное, пока не хлопнула дверь в ванную, а спустя несколько минут на кухню не ввалился сонный, еще теплый ото сна Цзянь. Окинул Би хмурым взглядом, буркнул что-то себе под нос, с прикрытыми глазами набрал и выпил стакан воды. Кажется, даже уходить уже собирался, а потом вдруг цапанулся взглядом за шрам на груди и замер завороженным сусликом: — Это что, пулевое? И идея после душа пойти на кухню в одном полотенце на бедрах сразу перестала казаться хорошей. Особенно когда Цзянь с интересом приблизился, мазнул пальцами по голой коже чуть ниже ключицы… — Нет, правда, от пули? Ух ты. А это? …и чуть ниже ребер. — Это нож. — Офигеть. Офиге-е-еть. А это тоже нож? — Это аппендицит, Цзянь. — Ты серьезно? — Ты дебил? Тот только посмотрел непонимающе, нахмурился обиженно и ушел к себе. Досыпать. А Би решил принять душ еще раз. И так каждый день. И сегодня, вот прямо сейчас, будет так же. Би с ним едва в коридоре не сталкивается. Все еще довольный, с огромной вкусно пахнущей коробкой в руках. — А ты мою любимую заказал, да? — Да. Да. Черт знает, когда успел запомнить, что он там любит. Но запомнил. — Фильм посмотрим? Новый, совсем недавно вышел. — Нет. Я устал сегодня. Цзянь смотрит. Цзянь молчит. Цзянь смотрит. Убить-нахуй-выебать-ты на работе. — Завтра будешь молчать всю дорогу до школы. — Это жестоко. Ты должен меня охранять. А ты наносишь непоправимую травму моей неокрепшей детской психике и… — Цзянь… — Хорошо. Ты только садись поближе, ладно?