Поймай меня

Цзянь смотрит пристально. Не отрывается, даже когда чашку к губам подносит, только глаза скашивает, чтобы ничего не пропустить. — Ну как? — Вкусно, — Би с явным усилием глоток делает, кивает. — А что это? — Омлет. Молоко закончилось, я его йогуртом заменил. У нас только банановый был. А еще там розмарин и лук. Нравится? — Ну, неплохо. Неплохо, если сразу же, ни секунды не медля, кофе запивать: таким крепким и обжигающе горячим, что затирает странный привкус на языке и успокаивает рецепторы привычной горечью. Неплохо, учитывая, что это первый совместный завтрак за неделю, и Цзянь наконец-то не свалил с кухни до его появления. Неплохо: если для того, чтобы Цзянь с ним разговаривал, придется каждое утро давиться чем-то подобным — окей, хорошо. Вкусно. — Как ты себя чувствуешь? Цзянь, не донеся вилку до рта, плечами пожимает: — А как я должен себя… эм… то есть, лучше. Нормально все. Прошло. Вилкой по тарелке елозит, размазывает адское варево и, досадливо языком цокнув, встает и аккуратно ссыпает в мусорное ведро: — Гадость, блин, — стоя к Би спиной, тщательно тарелку намыливает. — Слушай, я знаю, что нам положено дома сидеть, но, может, съездим куда-нибудь? Хотя бы в магазин за молоком. Дома скучно, и… — Да. Да. Господи боже, черт, ДА. От одной мысли, что выходные они проведут в молчании и разбредясь по разным углам, на душе становилось так погано, что заснуть никак не получалось, несмотря на усталость и дождь. И когда Би утром обнаружил Цзяня на кухне, помешивающего на сковороде что-то странное, с трудом подавил желание подойти и обнять. Вот так просто. Молча. Крепко. Цзянь, конечно, прав: им положено дома сидеть. Чэн, отправляя его сюда впервые, условия озвучил сразу же: маршрут дом-школа-дом, прогулки только в местах с малым скоплением народа, от машины далеко не отходить, всегда быть на связи, глаз с него не сводить. С последним-то проблем вообще никаких: Би и сейчас пялится, пока он спиной возле мойки стоит. Цзянь и в первый день так стоял, тоже посуду мыл — после случайного совместного ужина, которого не должно было быть. Все, что требовалось — отдать пакет с деньгами, переданный его матерью, и до утра подпирать стену в подъезде в ожидании, когда его сменит Зэн. Би деньги отдал, Цзянь сунул нос в пакет, выдохнул тихое «офигеть», а стоило Би спиной повернуться, схватил его за плечо: «Стоять, здоровяк». Если бы Би так схватил кто-то другой — без перелома бы не обошлось, но в должностные обязанности входило его охранять, а не калечить, поэтому пришлось зубы сжать и повернуться. А потом пришлось в квартиру зайти, чтобы на лестничной площадке не говорить. — Вы кто? — Зови меня мистер Цю. — Моя мама должна Вам денег? — Нет. — Вы парень моей мамы? — Нет. — Ваш босс парень моей мамы? — Нет. — Вы есть хотите? — Что? — Лапшу. Цзянь смешно наморщил лоб, а Би вдруг вспомнил, что с самого утра ничего не ел. И еще зачем-то вспомнил, как стягивал с него мокрые шмотки, пока он был без сознания после прыжка в канал. Лапшу Би все-таки съел, ненужные воспоминания отогнал и ночь провел на лестничной клетке, а утром Цзянь вылетел как ужаленный и просил отвезти в школу, сбивчиво объясняя, что у него пробный экзамен, что с опозданием не пустят и что Би — единственный, кто может его спасти. Би отвез Цзяня и остался у школьных ворот на весь день. Зэн должен был его сменить, но что-то пошло не так: Чэн позвонил, сказал, что Зэн ему нужен, и попросил остаться на ночь. Би выслушал, потер ладонью глаза и подумал, что еще одна ночь на ногах — это пиздец. Цзянь думал так же: когда Би с ним до квартиры поднялся и прислонился к стене, посмотрел задумчиво: — Вы тут опять всю ночь стоять будете? — Да. Цзянь кивнул, и дверь в квартиру за ним закрылась. Открылась почти сразу же: — Заходите. У меня лапша опять. И на диване спать удобнее. Утром Би понял, что насчет дивана утверждение спорное: шея затекла, голова болела жутко, и голос Чэна в телефонной трубке эту боль усиливал с каждой секундой, с каждым словом, пока рассказывал ему, что планы немного поменялись: Зэн не приедет, Зэн ему нужен — дела. А Хуа и один справится. Если жить будет с ним. Би тогда, только-только проснувшись, подумал, что это продолжение ночного кошмара. Или совместно проведенного вечера, на протяжении которого Цзянь пытался с ним поговорить. Поговорить, привлечь к готовке, потрогать татуировку на плече, потрогать само плечо, потом потрогать пресс. И Би, слушая спокойный голос Чэна, выдохнул категоричное: — Я не нянька. Чэн вздохнул так сочувствующе и пообещал, что это только на месяц. А Цзянь, вывалившись из спальни, присел к нему на диван и радостно сообщил, что мама звонила и сказала, что Би какое-то время поживет у них. Би кивнул и, для убедительности схватив за запястье, чеканя каждую букву, коротко объяснил, что они — не друзья, трогать его не надо, говорить с ним не надо и желательно на глаза попадаться поменьше. Цзянь, потирая красное пятно на руке, кивнул растерянно и всю дорогу до школы молчал. А в обед вылетел из школьных ворот и сунул в руки бумажный пакет: — Держите. Да быстрее же, у меня перемена заканчивается. — И что это? — Сэндвичи. Вы же весь день тут. И так же стремительно назад унесся, вихрем. А Би недоверчиво открыл пакет, в котором и правда оказались сэндвичи — с ветчиной и с курицей, и бутылка клубничного йогурта. А вечером Цзянь, нерешительно постучав, просунул голову в двери: — Может, кино вместе посмотрим, мистер Цю? Цзянь губу закусил. Внутри что-то дернулось. — Меня Хуа Би зовут. Цзянь улыбнулся широко, обнажая ровные зубы: — Би-и. И внутри оборвалось к хуям. А потом понеслось: не трогай меня, не трогай мои вещи, сиди молча и вообще отвали от меня. Би сейчас эти времена с тоской и смутным чувством вины вспоминает, думая, что все происходящее — расплата за собственную глупость. Не хотелось признавать, что и правда запал. Хотелось убедить себя, что с ним просто трахаться хочется. Потому что красивый. Не ври он себе с самого начала, по-другому бы все сложиться могло. Если бы говорил с ним. Если бы всем своим видом не старался показать, как он его достал. Если бы началось все нормально. С поцелуя неторопливого в полутьме на диване, а не с секса от отчаяния, когда Цзянь себя ненужным и несчастным чувствовал. И не пришлось бы сейчас радоваться предложению за молоком съездить. Чэн говорит, если ты проебал свой единственный шанс, не стоит расстраиваться: единственный шанс может проебать только идиот, а идиотам обычно везет и, значит, будет еще один, который ты тоже обязательно проебешь. И Би, по-прежнему острые лопатки рассматривая, лицо ладонями трет и думает: не проебать, господи. Пусть придется прикидываться золотой рыбкой-маразматичкой, только бы не проебать. — Цзянь? — М? — отзывается тихо, расставляя посуду на сушке. — Поехали на пляж? Здесь есть один недалеко от города, там людей почти не бывает, и чайки всегда голодные. Цзянь так и замирает с вытянутой рукой, не донеся тарелку до шкафа. Оборачивается, хмурится недоверчиво, но все-таки кивает и через секунду уже роется в ящике: — Здесь где-то термос был. И нужно с собой сэндвичи взять. И еще хлеб для чаек, да? — Да, — Би, из-за стола встав, совсем близко подходит, ставит пустую тарелку в мойку: осторожно — так, чтобы не звякнула, чтобы ни единого лишнего звука. — Спасибо. И, уже выходя с кухни, тихо добавляет: — За омлет — тоже.