Поймай меня

— Весь западный район теперь наш, — Чэн аккуратно промокает губы салфеткой и, отбросив ее на стол, откидывается на спинку стула. Замолкает на то время, пока подошедший официант меняет пепельницу и ставит перед ним чашку кофе, коротко кивает в знак благодарности и продолжает, посмотрев на Би. — На удивление спокойно все прошло. Господин Цзянь будет доволен. Господин Цзянь будет доволен… Би прокручивает в голове события прошедшей недели: пара сгоревших рынков, взрыв склада в порту, где полыхало так, что пожарные почти сутки не могли справиться, десяток столкновений уличных банд, после которых медицинский центр, финансируемый триадой, был переполнен почти ежедневно, и событие, которое стало гвоздем новостной сводки за неделю: смерть мистера Ляна, известного бизнесмена, владельца доков в западной части города. Официальная версия — несчастный случай: мистер Лян попытался самостоятельно починить заевший блендер и делал это с таким усердием, что оставил в нем всю левую кисть. Но, как и любой целеустремленный человек, не остановился на достигнутом и продолжил починку правой рукой. Его обнаружили утром на собственной кухне, сидящим на стуле, уткнувшимся лицом в столешницу и уложившим покалеченные руки по обе стороны от тихо жужжащего блендера, который неторопливо взбивал коктейль из костей, сухожилий и крови. Господин Цзянь определенно будет доволен… Би тихо хмыкает, глядя, как Чэн неторопливо подносит чашку к губам и рассматривает расстилающийся за стеклянной стеной пейзаж. Это заведение, на самом верхнем этаже огромного небоскреба — одно из лучших в городе, и Чэн любит бывать здесь, когда есть, что отметить. — Зачем так грязно? — Не грязно, а красочно, — назидательно поднимает указательный палец Чэн. — А грязно было нарушать многолетние договоренности. Кроме того, Лян тронул то, что трогать было нельзя. Это я про нашего наследного принца. Как у вас с ним, кстати? — Все сложно. Чэн кивает, делая очередной глоток, задумывается на пару секунд и, слегка нахмурившись, снова возвращается взглядом к Би: — В смысле — «сложно»? И Би под этим взглядом быстро возвращается в реальность, разом вспомнив о том, что Чэн не только его лучший друг, но и правая рука мистера Цзяня. И, несмотря на многолетнюю, с раннего детства, дружбу, случившееся «сложно» — это точно не то, что можно обсудить за обедом. Чэн его замешательство, к счастью, истолковывает по-своему и усмехается понимающе: — Достает, да? — Есть немного. — Потерпи. Господин Цзянь с женой через пару недель возвращаются в Китай. В охране уже необходимости нет, но госпожа Цзянь после всего случившегося не желает оставлять мальчишку одного до их приезда. А если госпожа Цзянь настаивает… Би кивает, откладывая приборы. Если госпожа Цзянь настаивает — рот и правда лучше не открывать. Никому, даже самому господину Цзянь. Несколько простых фактов: имя госпожи Цзянь особенно высокопоставленные члены триады произносят, слегка понизив голос. Никто не знает, сколько ей лет. Никто не знает, откуда она взялась в триаде в целом и рядом с Цзянем — в частности. Но все знают, что именно эта женщина с кротким взглядом контролирует все денежные потоки, виртуозно выстраивает многоходовки по отмыву нелегальных доходов и может убить человека, не изменившись в лице. Почти легенда, пользующаяся безоговорочной любовью и уважением. Американцы так Жаклин Кеннеди не любили, как триада эту бабу. Пару лет назад, когда между двумя группировками только начиналась война за передел территории, господин Цзянь, с целью обеспечить полную безопасность, приставил к ней Чэна и Би в качестве охранников. Это было странно. Ни Би, ни тем более Чэн, таким не занимались. Кто она — Би узнал уже позже, как и то, что у мистера Цзяня, — жуткого мужика, похожего не то на тысячелетнего вампира, не то на высеченное из камня изваяние, — есть свои слабости. Слабость оказалась светловолосой, хрупкой и предельно вежливой. Слабость закрывала лицо ладонями и плакала навзрыд, когда ее попытались похитить: среди бела дня, нагло и дерзко, у всех на виду, в одном из ресторанов города, из которого после первых выстрелов выбежали все посетители и персонал, и остались только они с Чэном, бьющаяся в истерике госпожа Цзянь и пятеро нападавших. Замес тогда был дикий, у Би от того случая на память остался шрам от ножевого под ребрами и яркое воспоминание, как зажимающая ладонью рот, миниатюрная женщина испуганно взвизгнула, когда один из нападавших схватил ее за руку, умоляюще посмотрела на него, попросила не делать ей больно, а стоило тому на секунду отвлечься, разом успокоилась и одним отточенным, выверенным движением воткнула столовый нож ему в глаз. Жаклин и не снилось. Ходят слухи, что после она лично «допрашивала» одного из нападавших, оставшихся в живых. Би не знает, правда ли это, но, вспоминая ледяной взгляд, вероятности не исключает. Хоть выглядит она изящно и обманчиво беззащитно, глаза у нее всегда стальные. Би иногда видит отголоски этой стали в глазах Цзяня, когда тот выходит из образа смешливого пацана. Это, наверное, что-то наследственное. Что-то на уровне генетики. — Правда, что господин Цзянь собирается познакомиться с сыном? Чэн кивает, закуривает неторопливо, аккуратно стряхивает пепел: — Правда. Насколько я знаю, не только познакомиться, но и начать постепенно вводить в курс дел. Би, не донеся чашку до рта, хмурится. Ставит ее на стол. Долго смотрит на спокойного Чэна, который с удовольствием затягивается и слегка щурится от сигаретного дыма. — Ему же восемнадцать. — Вообще-то, через пару месяцев девятнадцать. Самое время. Пора взрослеть. Кроме того, у него и так было безоблачное детство. — Это то, где он живет один, видит мать по большим праздникам, а про наличие отца вообще не знает? — Би чувствует, как против воли начинает закипать, как рвет внутри какие-то невидимые тормоза, и необходимость делать вид, что ему вроде как все равно, резко отходит на второй план. — Безоблачное детство… Чэн, его похитили, помнишь? Избили и накачали дурью. В него, блять, стреляли. Он сидит дома последние месяцы, как заключенный. Я вообще удивлен, что ему кошмары не снятся. Чэн, не глядя на Би, задумчиво гасит сигарету в пепельнице, многозначительно приподнимает брови и, подавшись вперед, опирается предплечьями на стол, сплетает пальцы, как делает всякий раз, когда раздумывает о чем-то и, наконец, резко вскидывает глаза на Би. Смотрит долго, внимательно изучает лицо, вылавливая искренность, и щурится: — Тебе-то что? И Би только головой качает: — Ничего. Так… просто. Чэн закуривает снова, кофе допивает молча. И Би молчит тоже. Словно пауза в несколько минут, наполненная тишиной и сигаретным дымом — необходимость перед тем, как перейти к обсуждению других вопросов. Чэн, уже попросив счет, коротко рассказывает о предприятиях, которые находятся в западном районе, о предполагаемой прибыли и об обязательности назначения ответственных за новую территорию. Уже на улице, прощаясь, добавляет между делом: — Не забывай, кто он. И Би, в очередной раз усилием воли удерживая на лице нейтральное выражение, кивает и пожимает плечами: — Конечно. А это ты о чем? — Это я о ваших прогулках по пляжу и покатушках ночью по городу. — Следишь за мной? — усмехается Би. — Нет. Ты же сам знаешь: на машине маячок, на байке — тоже. Я понимаю, что вы много времени проводите вместе, но… ты ему не друг. И не старший братец. Не стоит привязываться к людям, которых скоро в твоей жизни не будет. Поэтому держись подальше, ладно? Би кивает: ладно. Би думает: если бы ты только знал. А после того, как Чэн уезжает, еще долго сидит в машине, бездумно разглядывая парковку, чувствуя, как внутри разрастается глухая, темная тоска. Две недели. Две недели — и его у тебя отберут. Не просто отберут: выдернут из его привычной, размеренной жизни, в которой школа, друзья, плейстейшн и прочие мальчишеские радости, и швырнут в то, что Чэн называет жизнью взрослой. Жизнью, в которой у Цзяня не будет возможности поступить в университет, как он планирует. Зато будет возможность унаследовать парочку папиных империй: одну — легальную, аккуратно выплачивающую налоги и занимающуюся строительством элитной недвижимости, и вторую, которая приносит дохода куда больше, но к сфере законных действий никакого отношения не имеет. Цзяня ждут обе. Цзяня ждет трон без права на отказ. Без права на нормальную жизнь. И уж точно без Би.

***

Цзянь, не мигая, смотрит на стоящую на столе коробку, по-детски сцепляет указательные пальцы на уровне груди. — Это че? — Лобстер, — Би терпеливо ждет, пока до него дойдет, и, отчаявшись, головой качает. — Ты хотел научиться готовить лобстера. Это — лобстер. Ужин. Ужин, за которым Би после разговора с Чэном специально заехал на рыбный рынок, навернув нехилый крюк по городу. Хотелось сделать что-то приятное. Что-то, что порадует. И пусть лобстер с перевязанными клешнями, аккуратно уложенный на колотый лед в коробке — подарок весьма своеобразный, но… во-первых, Цзянь вчера сказал, что хочет научиться его готовить, во-вторых — блять, ну не медведей же плюшевых ему покупать. Хотя, судя по реакции Цзяня, возможно, вариант с медведем был бы не так уж плох. — Би, а почему он… ну… такой? — Он свежий. Кивает, нервно сглатывая, и, подойдя поближе, осторожно шурудит пальцем в кубиках льда в коробке. — Би, он не свежий. Он, блять, живой. — Ну, конечно, живой. Приступай. — Чего? Да я понятия не имею, че с ним делать. — Как насчет сварить? Цзянь ошарашенно головой трясет: — У нас кастрюли такого диаметра нет. — По частям попробуй. — А как его?.. — По голове тюкни. Потом порежь и… …И Цзянь наконец-то отмораживает. Поджимает губы, скрещивает руки на груди, смотрит исподлобья: — Неа. Ты его припер — ты и тюкай. Я… блять, нет! И в кипяток я его бросать не стану. И… господи, Би, а дохлых не было?! — от стола отходит, фыркает недовольно. Смущается до зарумяненных щек, когда видит, как Би сдерживает смех: — Цзянь, он возврату не подлежит. Будем ждать, пока сам сдохнет? — Отпустим. — Цзянь, это — еда. — Он. Живой. — Полминуты — будет мертвый. — Нет. Я не… Давай просто отвезем его к морю и… — Ты вообще как, нормальный? Не повезу я его к морю, — Би, губы сильнее закусывая, примирительно ладони вскидывает. — Ладно, хорошо. Давай я. Цзянь смотрит сложно. Долго. — Хватит ржать. Не хочу я его убивать, — выдыхает тяжело, трет ладонями лицо. — Я никого никогда не убивал, ясно? И не буду. И ржать Би на самом деле перестает. Потому что: не смешно. Потому что: будет. А на то, чтобы побыть обычным мальчишкой у него остается две недели. — Я все равно не повезу его к морю. …Цзянь в закатанных джинсах, стоя по колено в воде, поворачивается, победно вскидывает над головой пустую коробку: — Я знаю что это тупо, да, — уже подойдя ближе, глядя на хмурого Би, легонько бодается лбом в его плечо, смеется тихо. — Спасибо. Рамен? — Рамен, — кивает Би, чувствуя, как губы против воли растягиваются в ответную улыбку. Смотрит на него сверху вниз, пока Цзянь, усевшись на песок, натягивает носки и кеды, и по дороге к машине неожиданно, не подумав, закидывает руку ему на плечо, дергая на себя и прижимая к боку. Неожиданно даже для себя. Оно само получается. Как получается иногда прикасаться к очень близким людям, до того, как потребность в этом прикосновении успеет в голове сформироваться. До того, как успеваешь подумать, уместно ли это в данный момент и в данном месте. До того, как вообще успеваешь о чем-то подумать. Цзянь воздух втягивает шумно, Би чувствует, как напрягаются плечи и шея, а потом вертит головой, высвобождая из-под руки Би пряди волос, устраиваясь удобнее, и дальше идет, стараясь подстроиться под его шаг. — Мама сегодня звонила. Возвращается через две недели. Сказала, что собирается познакомить меня с кем-то очень важным. Знаешь, с кем? И Би говорит: — Нет, — чувствует, как потребность, прижать его еще сильнее, вплавить в себя, спрятать, уберечь растет с каждым шагом, с каждым тихим выдохом рядом, с каждым ударом сердца. — Понятия не имею.