Поймай меня

Это не работает. Би в очередной раз впечатывает кулаки в грушу, — быстро и хлестко, серией,— отступает на пару шагов, прислушиваясь к гулу в голове и едкому пощипыванию в глазах: пот заливает. Он вообще уже все заливает — горячий и липкий, по лицу стекает, по спине, срывается с волос тонкими каплями, и даже пол под ногами изрядно заляпан. Жарко. И это не работает. Перчатки на скамью приземляются с тихим шлепком, а Би, вытирая предплечьем лоб, равнодушно залипает на ринг, где двое парней сходятся в коротком клинче и тут же отскакивают в разные стороны. Раздумывает пару минут, продолжая наблюдать и жадно усасывая за раз половину воды из бутылки, а потом стягивает с рук бинты. Неа. Хоть живой противник, хоть груша. Это тоже не сработает. Трахаться хочется до безумия. И не проблема, конечно, но... Это "но" проснулось сегодня утром под боком и долго лежало, боясь пошевелиться и тихо посапывая. Родное и теплое. Слегка офигевшее от близости и наивно не догоняющее, что Би не спит последние полчаса. И Би не стал разочаровывать: терпеливо ждал, пока немного придет в себя и тихо, по-мышиному выберется из-под руки, а потом очень-очень аккуратно, замирая и задерживая дыхание, переместится в изножье кровати, бесшумно скользнет на пол и совсем не бесшумно хлопнет дверью в спальню, а потом еще раз — дверью в ванную: контрольным по барабанным перепонкам. Просыпаться в одной постели Цзяню неловко. Особенно после того, как ночью электричество включилось и свет из гостиной мягко залил спальню, разбудив обоих, а Цзянь сонно повертел головой, вздохнул тяжело и нерешительно положил руку на лопатку: останься. И ночь получилась беспокойная и долгая. Полусон, полубред. Сладкий. Из которого вытаскивало периодически, потому что кровать Цзяня для двоих слишком узкая, и стоит только пошевелиться — обязательно прикоснешься. Ладонью к боку или коленом к бедру. Носом — к теплой коже на шее. Губами к подбородку и ямке между ключицами, чувствуя как ворочается, двигаясь ближе и обнимая в ответ... Би так и проснулся: оплетенный руками-ногами, уткнувшись носом в макушку и крепко прижимая к себе. Дождался, пока проснется и унесется в ванную, и первым делом отправился в гостиную: шестигранная призма сама себя не нарисует. Получилось хорошо: быстро и идеально ровно. Потом получилось еще лучше: на другом листе, с сечением плоскостью. Преподаватель в восторге должен быть. А потом получилось что-то странное: зависнуть над очередным листом, раздумывая, как бы еще изъебнуться, и в итоге написать простое и честное "хочу, чтобы свет опять отключили" и засунуть в папку, прикрыв сверху парой листов с чертежами. Интересно, нашел уже? Би, в раздевалку заходя, этим мыслям улыбается и почти видит его, сидящего за партой и низко склонившего голову: так, чтобы за волосами спрятаться и не отсвечивать на весь кабинет ярким румянцем и смущенной улыбкой. Би этим мыслям улыбается и, глядя на часы, прикидывает сколько времени у него осталось. На душ, дорогу к дому, в котором вырос и перепалку с младшей сестрой. На то, чтобы забрать Минжа и вместе с ним у школьных ворот ждать. А потом уехать туда, на знакомое место, где голодные чайки и тихий шум волн, смотреть на него, не отрываясь, впитать в себя каждое слово и улыбку каждую, сохранить в памяти, как один из тех дней, где хоть и не вместе, но близко. Из шкафчика настойчивая трель мобильного доносится, и настроение сразу же портится. Тот, на кого этот рингтон поставлен, давно уже не звонит просто так, узнать, как дела. И снимая трубку, Би досадливо морщится, заранее зная, что он скажет. — Чэн? — Отправил тебе адрес и время. Сегодня вечером. — И что там? — Бал, блять, — в голосе Чэна отчетливо раздражение слышится, тоже, наверное, более приятные планы были. — Встреча с власть имущими восточного района: бизнесмены, чиновники и прочая шушера. После смерти Ляна все очень обеспокоены. Как говорится, новая метла по-новому метет, очевидно, хотят выразить свое доброе расположение и заодно убедиться, что выплаты не возрастут, а взятки не уменьшатся. Ничего особенного пока, так, налаживание диалога, замаскированное под светский ужин. — Я-то там зачем? Чэн насмешливо хмыкает в трубку: — Чтобы я от тоски не сдох. И не пристрелил никого, если переговоры свернут не в то русло. Да и тебе веселей: все же не дома с малолеткой сидеть. Заодно и ему услугу окажешь, если все пройдет гладко. И все мышцы на теле непроизвольно напрягаются, а прижать телефон к уху плотнее получается как-то само собой, на автомате: — Это какую? — А ты угадай. Если проблем не возникнет, как думаешь, кому отдадут новый район, чтобы потренироваться мог? Би в ответ фыркает и, достав полотенце, громко хлопает дверцей шкафа: — Это смешно, Чэн: мальчишка же. Его и всерьез-то никто не воспримет. — Воспримут, учитывая, чей он сын и кто у него за спиной в этом городе. Главное, чтобы все всё с самого начала поняли. Поможешь объяснить? — Чэн, не дожидаясь ответа, продолжает весело, — да, кстати, чуть не забыл: "черный галстук". — Или что? — насмешливо интересуется Би. — Уйти попросят? Чэн вместо ответа прощается быстро. Что тут скажешь? Не попросят. Даже в маскарадных костюмах с распростертыми объятиями встретят. Криминальная власть в этом городе отныне сосредоточена в руках одного человека — Цзянь, и оспаривать ее вряд ли кто-то решится, а нанести оскорбление приближенным к нему людям — тем более. Невыгодно. И опасно. Слишком живо еще в памяти происшествие с Ляном, которое все таблоиды обсасывали на протяжении пары недель, а местные каналы почти в каждом выпуске рассказывали о масштабном пожаре в порту, "не исключая вероятности мафиозных разборок". А самого Цзянь даже в городе не было. Как впрочем, и всегда. Свое правление Цзянь выстраивает по принципу снежинки. Самый центр —сердце, — находится в Гонконге, где глава триады проводит большую часть времени. И уже оттуда разбегаются во все стороны по стране тонкие лучики. Один из таких лучиков ведет в Ханчжоу, к филиалу, который находится под контролем Хэ Чэна. Становление Цзяня как главы криминального сообщества в этом городе прошло быстро и безболезненно еще двадцать лет назад: мелкие местные банды, почувствовав напор и финансовый размах, вместо сопротивления предпочли примкнуть к сильной стороне. И Ханчжоу оказался под каблуком у Цзянь в считанные месяцы. Единственное исключение — восточный район, который так и остался под управлением Хуоджина Ляна, изворотливого и хитрого, который не только сумел отстоять свою территорию, но и провернуть это без кровавых разборок. Как ему это удалось — для всех осталось загадкой, но по слухам — они просто договорились. За закрытой дверью, один на один. Лян остался при своем, что получил Цзянь — до сих пор неизвестно никому. Наверняка, что-то важное. И еще, если верить тем же слухам, именно в то время рядом с Цзянь появилась она — хрупкая и молчаливая. Способная воткнуть столовый нож в глаз и при этом не измениться в лице. Би о том периоде знает совсем немного: когда криминальные авторитеты заключали соглашения и делили город на части, его куда больше интересовали пластиковые солдатики и игрушечные пистолеты. А когда в руках оказался настоящий, никакого интереса это разделение не вызвало: так всегда было. И на протяжении многих лет такое положение дел устраивало обе стороны, до тех пор, пока жадность не сыграла с Ляном злую шутку, и в один не самый лучший день он не решил закрыть доступ в порт некоторым судам. После этого щупальца Цзянь потянулись чуть восточнее Ханчжоу — к архипелагу Чжоушань. И вот тогда-то все и завертелось: острова и острова-"жемчужины", прямой выход в море и такой же прямой путь для контрабанды, которая потекла резвым ручьем, минуя и порт в восточном районе города, и карман Ляна, который уже после, выбирая между бессмысленной войной и изысканной местью, выбрал второе. Выбрал семнадцатилетнего мальчишку в качестве одного-единственного, но очень точного удара. Мальчишку, который остался в живых, но после случившегося еще долго будет страдать приступами удушья, оказавшись в неожиданной темноте. Би думает об этом, глядя на погасший экран телефона и чувствует как противно и тонко дергает мышцу на щеке. А потом снимает блокировку и, скривившись, набивает короткое и пустое "с тобой сегодня Зэн".

***

Лофт встречает тишиной и солнечными бликами на полу — чистом, до блеска натертом. Домработница, которая два раза в неделю приходит, свои обязательства выполняет исправно, хоть и делать здесь последние пару месяцев нечего совершенно, кроме как пыль смахивать: ни вещей разбросанных, ни собачьей шерсти. Идеально чисто и идеально пусто. Би, остановившись у широкого и высокого, почти во всю стену окна, долго рассматривает квартиру, думая, что как-то слишком быстро отвыкнуть успел. Вроде и не поменялось же ничего, а кажется все чужое. И странное какое-то. Темно-серый, светло-серый, черный. Места много, мебели мало, да и та полупрозрачной и холодной кажется: стекло и металл. Разве что огромный кожаный диван, стоящий в центре, создает некое подобие уюта. А ведь раньше нравилось. Раньше не приходили в голову дурные мысли о том, что лофт этот намного лучше смотреться будет, если на диване появится яркое пятно из смятой футболки, а на кухне рядом с аккуратными квадратными чашками — пошловатый стакан с торчащим вверх бананом. Ему бы здесь понравилось? Оконная рама скрипит тихонько, не желая поддаваться, но в итоге все же съезжает покорно вверх, впуская в квартиру сквозняк и запах приближающегося лета. И Би еще пару минут стоит, упираясь руками в подоконник и подставляя лицо солнцу. Да. Ему здесь понравится. Раздеваться Би начинает еще по дороге в ванную: стягивает футболку, комкает в руках и прежде, чем порог переступить, еще раз проверяет мобильный. Пусто, как и ожидалось. Да и что он ответить может? Зэн — значит Зэн, выбирать не приходится. Но внутри все равно царапает чем-то ржавым: а мог бы спросить. Почему не Би. И когда вернется. Мог бы спросить, но молчит снова, при дневном свете выстраивая невидимые барьеры, которые так легко, так быстро в темноте рушатся. Горячая вода эти мысли досадные смывает отчасти, успокаивает и спустя пятнадцать минут из душевой кабины Би выходит, чувствуя, что напряжение в мышцах как рукой сняло и даже по-прежнему молчащий телефон раздражает уже не так сильно. Разве что часы на экране, которые показывают, что пора. Собирается тщательно, но быстро. Едва ли не с отвращением в распахнутый шкаф смотрит: смокинг, блять. Рубашка, запонки, ба-а-абочка. Дружелюбная улыбка нигде не завалялась? Если будет нужно, если это поможет — он и ее наденет. Потому что, если все пройдет гладко, если будет так, как сказал Чэн и вместо теории Цзяня сразу ждет практика, то в первое время ему обязательно потребуется помощь. Помощь, благодаря которой можно остаться рядом. И выглядеть для всех это будет совершенно нормально. Черт с ним, что "административная" деятельность в круг обязанностей Би никогда не входила и последние пару лет занимается он исключительно организацией боевых операций. Черт с ним со всем: главное, что ощущается это настолько реальным, настолько возможным, что выходя из квартиры, Би ловит себя на том, что и вправду улыбается. ...Чэн остается доволен — все проходит гладко. Все проходит именно так, как и ожидалось: осторожные улыбки, осторожные фразы, абсолютная готовность к сотрудничеству. Скучно. Чэну тоже, наверное, было. Уже у машины стоя, засовывает руки в карманы и запрокидывает голову, разглядывая звездное небо: — Нормально отдохнуть не хочешь? Может, ко мне? — Опять ты за свое, — Би в ответ хмурится укоризненно, наблюдает внимательно за реакцией и старательно сдерживается, чтобы не улыбнуться первым. — Да, годы идут, шутка не стареет. Ты вообще когда-нибудь забудешь? Нам пятнадцать было. Серьезно: поехали. Полночь, в клубе веселье в самом разгаре. Выпьем, поговорим. — Не сегодня, ладно? — И куда ты? — Домой. — С ним Зэн. — Я знаю. Чэн смотрит внимательно и долго, а Би запоздало понимает. Не хуй расслабляться. Кривится досадливо: — Я там живу последние два месяца. Как мне это место называть, "в гостях у Цзяня"? И, насколько я знаю, охрану с него еще не сняли? Чэн только плечами пожимает, но Би успевает заметить что-то странное, промелькнувшее во взгляде, и после того как он уезжает, Би еще какое-то время просто сидит в машине, а потом развязывает "бабочку" и с раздражением отшвыривает на сидение, старательно убеждая себя: показалось. Ему просто показалось.

***

Зэн, как обычно подпирает стенку в подъезде и, увидев Би, хмыкает с явно выраженным облегчением: — Наконец-то. — Как у вас? Зэн неопределенно плечами пожимает: сам, мол, не знаешь? С Цзянем они общий язык так и не нашли, и, подменяя Би, в квартиру он заходит, только чтобы отлить или перекусить, если дежурство затягивается. — Готовься: он сегодня в ударе. — Что так? — Не знаю. Припекло ему что-то от тебя. — Да? — уголок губ в улыбку дергает. — А что не знаешь? — Нет, не уточнял. Он бы тогда вообще не заткнулся. Но что-то точно нужно: он раз десять спросил, когда вернешься и где ты вообще шляешься, — Зэн флегматично достает из пачки пластинку жвачки, сует в рот, — задолбал, правда. Как на спидах весь день. Я сказал, что у тебя важное дело, вроде угомонился. Я пошел? — Да. Счастливо. Зэн уже у лифта оборачивается, жует размеренно, любопытно прищуривается на Би, который так и стоит у двери: — Чего не заходишь? — Будить не хочу. Усмехается понимающе и, махнув на прощание рукой, скрывается в лифте. А Би и правда не хочет его будить. Ему на занятия утром. А еще, если тихо зайти в квартиру и тихо переодеться, можно пойти к нему. Увалиться поверх одеяла, обхватить руками, зарыться носом в волосы на макушке и спать. И видеть сладкий сон, один на двоих, в котором тепло, в котором собственное имя — тихим шепотом, чужие ладони на спине и сонное дыхание в шею. И пусть утром снова сделает вид, что не было этих прикосновений, пусть смутится, глаза отведет и спрячется за бессмысленной болтовней. Просто сегодня очень долгий день. Просто сегодня очень нужно, чтобы рядом... Шум лифта тише и тише становится, исчезает где-то там, на нижних этажах, и Би, аккуратно открыв дверь, внутрь заходит. С кухни свет падает, приглушенный совсем, — похоже только лампа над плитой включена, — и еще там громко ставят что-то на стол: я здесь и я зачем-то жду. И этого тусклого свечения достаточно для того, чтобы разувшись наспех и бросив пиджак на пуфик у двери, ломануться туда на полном ходу. Чего не спит-то в такое время и что делает на полутемной кухне в одиночестве? Около кухонного шкафа стоит, повернувшись лицом ко входу и вжимаясь поясницей в столешницу. Волосы слегка растрепанные и румянец во всю щеку как при лихорадке. Поверх футболки кофта странного горчичного цвета, с длинными рукавами, хотя в доме тепло, и он все тянет, тянет эти рукава до самых кончиков пальцев пока внимательно осматривает Би с головы до ног. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но в итоге только воздухом давится как рыба выброшенная на берег. И Би начинает первым: — Привет. — Привет, — отзывается как-то хрипло, низко, смотрит потерянно, основательно залипая на расстегнутых пуговицах рубашки. И у Цзяня дергает губы. Мелкой такой, неконтролируемой судорогой. Отворачивается быстро, достает чашку из навесного шкафа, вертит в руках, как если бы видел впервые и совершенно не понимал, что с ней делать. И в голове ураганом несутся мысли о том, что произойти могло. Заболел? Обидел кто-то? — Ты чего не спишь? — пробует Би. Головой качает и медленно, тонкой струйкой заливает чайный пакетик водой из чайника, судя по отсутствию пара — холодной. Звонко колотит ложкой по чашке и, поняв, что с чаем что-то пошло не так, выплескивает в раковину. Щелкает кнопку на чайнике и упирается руками в столешницу в ожидании, когда закипит. А к Би так и не поворачивается, хотя точно слышит, как он ближе подходит. — Просто. Не спится. До него дотронуться до зуда в ладонях хочется. Положить руки на плечи и сжать легонько, вытянуть из него это напряжение, успокаивая, или к себе прижать крепко-крепко, чтобы чувствовал, что за спиной тот, на кого опереться можно. Только вот есть большие сомнения: можно ли? А в голове ни одного вопроса, там, как назло, вообще пусто, только шум закипающей воды и гулкое, болезненное понимание: плохо ему. По-настоящему плохо, черт знает отчего. Случилось что-то, его за сегодняшний день переебало чем-то основательно, до искусанных губ и бессонницы, а тебя не было рядом. Он десять раз про тебя спрашивал, а тебя не было рядом, и... — Я не думал, что ты сегодня придешь. Зэн сказал, у тебя свидание. ...и твою мать. Да твою же, господи, мать. Зэн, сука... Так вот чем ты его успокоил... И это он весь вечер вот так? Раздражением, почти злостью топит, а потом только, — бах, — и нет ее. Нет ее, потому что внутренний голос в голове сладко нашептывает: да-а-а, это он весь вечер вот так. И это он — из-за тебя. И нихрена он не может с этим сделать. Ему — больно, пусть и сам еще не может понять отчего, но чувствует же. — Как прошло? — к чайнику тянется, и Би за руку перехватывает даже подумать не успев, рефлекторно. Горячий чайник сейчас — плохая идея, ему только пальцы обжечь не хватает, чтобы сорвало окончательно, чтобы все, что внутри старательно трамбует, наружу хлынуло: словами едкими, обвинениями или истерикой. И так, кажется, еле сдерживается: напрягается весь, понимая, что Би совсем близко, но не говорит ничего, равнодушно наблюдая, как он отодвигает чайник подальше. Не говорит ничего, даже когда Би еще шаг вперед делает и трется носом о макушку. Не говорит ничего, ничего и не надо, только запах этот до дрожи знакомый: кондиционер для белья и мятный шампунь. И руки сами тянутся, обхватывая за плечи, обнимая, прижимая. Он не то что горячий — раскаленный почти, Би даже сквозь одежду чувствует, и трясет его слегка, как при повышенной температуре бывает. Его сжать сильнее хочется, вплавить в себя, унять эту дрожь и жар лихорадочный, прижимаясь губами к основанию шеи, заговорить неторопливо и твердо, чтобы каждое слово услышал и в каждое слово поверил: — Не было никакого свидания, Цзянь. Я с Чэном был, на одном очень скучном мероприятии. Я не знаю, почему Зэн это сказал. Кивает, и стоит Би слегка на себя потянуть, поворачивается с готовностью, упираясь взглядом в ключицы. Хмурится. Неосознанно пуговицу на рубашке цепляет, вертит в пальцах, словно оторвать хочет, и говорить начинает сбивчиво, захлебываясь словами и так и не поднимая глаз. — А я так и подумал, знаешь. Потому что, какое свидание. Нет, это, конечно, нормально — на свидания ходить, особенно, если ты свободен и все такое. А ты, вроде как, свободен и ты, наверное, часто туда ходишь. В смысле, на тебя же постоянно все пялятся, и это вообще не проблема, да? Но я почему-то подумал, что ты бы не стал. Ну, в смысле — сегодня, именно сегодня, не стал бы, потому что мы же заранее договорились на пляж съездить. И ты Минжа обещал с собой взять. И еще... еще... — притихает наконец-то и, поднимая глаза, почти на шепот срывается, — блять, я не знаю, почему, я... Фыркает, отворачиваясь. Краснеет. И Би понимающе кивает: я знаю. Потому что никого кроме тебя не надо. Потому что никого кроме тебя не хочется. Потому что ты глупый мальчишка, а я надышаться тобой не могу... Он говорит что-то опять. Быстро, будто не успеть боится. Говорит, намеренно не замечая, как чужие руки на шею ложатся, зарываются жадно в волосы и тянут-тянут-тянут, заставляя голову запрокинуть и в глаза смотреть. Он — говорит, а Би даже не пытается уловить — о чем. Что-то про курицу в духовке, которая подгорела и остыла уже, про Зэна, который сказал, что это отвратительно, но кусок все-таки урвал, и про то, что Би в этом костюме на Бонда похож. Он говорит... отдельные слова в сознание влетают, но ни во что осмысленное не складываются. В ушах шумит и голос его, непривычно хриплый и ломаный, — задыхающийся, — отдается дрожью вдоль позвоночника. У него зрачки огромные, во всю радужку, в них заглянуть — провалиться и лететь целую вечность, обо всем на свете забыв. И Би проваливается: уже плохо понимая, что делает, обхватывает лицо ладонями и тянется. К темной бездне на дне зрачка, к знакомому запаху, к теплым губам. И стоит прикоснуться, глаза сами собой закрываются: чтобы еще вкуснее. Пусть вот так: не глубоко, просто накрывая его рот своим, лишь бы распробовать успеть, вспомнить, пока не сопротивляется, пока не остановил, не оттолкнул, пока можно... А в следующую секунду руки Цзяня на ребра ложатся, скользят дальше, обнимая и притягивая ближе. Стискивает в кулаках рубашку на спине и шире открывает рот, позволяя скользнуть внутрь. Всхлипывает в самые губы, и этим стоном насквозь прошивает. И уже не остановиться. И уже само собой получается дернуть его на себя, а потом впечатать в ближайшую стену и жадно потереться об него всем телом. Выдыхает шумно, хрипит почти и, продолжая царапать спину, тихо спрашивает: — У меня пять секунд, чтобы подумать? И Би отвечает так же тихо, не глядя расстегивая пуговицы на его кофте: — Нет. У тебя сегодня без вариантов.