Поймай меня

Би, паркуясь, скашивает глаза на пассажирское. Заснул. Заснул, как и стоило ожидать, хотя после того, как от дома отъехали, первое время старался не вырубиться и даже пытался о чем-то рассказывать. Заснул, потому что к абсолютно бессонным ночам не привык и еще он, кажется, устал. Настолько, что даже прохладный душ от сонливости не помог. Наоборот: утомил еще больше. Зато Би при одном воспоминании приливом бодрости кроет: мокрые, спутанные на затылке волосы, острые лопатки, прижимающиеся к груди, пальцы, царапающие плитку, и его громкие, пошлые стоны, отражающиеся от стен. Господи, как же он стонет... — Цзянь, — Би легонько по щеке гладит. Добавляет громкость, и голос Мэнсона заливает салон рычащей хрипотцой, царапает по коже заскорузлым бархатом, рассказывая о побеге на край света. Цзянь недовольно ворочается во сне, не желая просыпаться. Би тоже спать хочется. И на край света хочется. С ним. Или лучше... Би двигается ближе, почти прижимается носом к носу, тормошит чуть сильнее и, стоит Цзяню открыть глаза, на одном дыхании говорит: — Давай на выходные за город уедем? Сегодня вечером рванем и вернемся только в воскресенье. Погоду хорошую обещали: купаться будем и мясо на гриле жарить. И там спится хорошо, помнишь? Поехали? Моргает пару раз сонно, осмысливает и расплывается в расслабленной, довольной улыбке: — А собаку с собой возьмем? И кажется даже глаза его, холодные, светлые, теплее становятся. И Би, на этот взгляд натолкнувшись, чувствует странное: от этой улыбки в ничто растаскивает, на молекулы крошит, так, что и дышать-то через раз выходит. И не ново это, конечно, но... Интересно просто: когда? Когда "это" стало настолько? — Возьмем, — ладонь Би на шею ложится, поглаживает, разминая мышцы, скользит ниже по груди и теплому боку. Цзянь потягивается лениво, зевает, наморщив нос и, встряхнувшись, с надеждой говорит, что постарается выспаться на уроках. Отлично. Самое то. И что освободится сегодня на полчаса позже: дежурство. И что он сейчас, вот прямо сейчас пойдет уже. Через ми-ну-ту. Вертится рядом, хотя на часы косится недовольно — знает, что опаздывает. Вертится, и отпускать его не хочется. Хочется забить на все и устроить выходной: бесконечно долгий и запоминающийся — вернуться домой и проспать до обеда, а потом отправиться в парк аттракционов, про который он месяц назад говорил и в который было нельзя, устроить пикник где-нибудь на газоне в малолюдном месте, а вечером по дороге к загородному дому заехать на смотровую площадку на окраине, усадить его на капот и целовать долго и неспешно, пока город за спиной ночными огнями переливается, и рассказать ему, как много он значит и как с ним хорошо. Вдруг до конца так и не понял. Цзянь, с силами собравшись, за рюкзаком и папкой с чертежами на заднее сиденье тянется, хмыкает тихо: — Спасибо за призму, кстати. Я нашел вчера в папке. И за... ну, когда света не было, — молчит чуть нахмурившись, на губах залипает и почти шепотом добавляет, — со светом мне тоже понравилось. Отворачивается, прочищая горло, собственных слов смутившись, и на скулах румянец проступает. А потом меняется что-то: напрягается всем телом и слишком серьезно вперед смотрит. И Би, проследив его взгляд, понимает. У ворот школьных — Чжэнси. С рюкзаком на плече и папкой в руках — такой же, как у Цзяня. Стоит, глядя в сторону машины, и явно не знает, что делать дальше: своей дорогой идти или подождать. Цзянь за ручку на двери хватается прежде, чем подумать успевает. Это привычка многолетняя, рефлекс почти — срываться с места и бежать за ним. Это привычка многолетняя, которая за пару дней не пройдет, не исчезнет как по мановению волшебной палочки, не растворится. И Цзянь замирает, проваливаясь в свои мысли. Би их слышит. Би их знает. Би от них — хреново. Чжэнси с ноги на ногу переминается, дергает лямку на плече и неловко вскидывает руку в знак приветствия. А потом уходит. Уходит, задумчиво ероша волосы на затылке и не оглядываясь. Пальцы Цзяня на ручке сжимаются крепче. Белеют. Би, внимательно глядя на него, ровно спрашивает: — Догонишь? Выдыхает растерянно, лицом поворачиваясь, и секунды эти бесконечные тянутся и тянутся. Глаза в глаза и хочется, чтобы это кончилось. Потому что так Би еще ни одного ответа в своей жизни не ждал. Потому что сейчас дьявольски попросить хочется: не надо, вот просто, блять, не надо. А потом Цзянь уверенно говорит: — Нет. Там встретимся, — отпускает ручку, сталкивает под ноги рюкзак. И внезапно подается корпусом вперед, обнимая за шею, прижимается лбом ко лбу, — Би, мы с тобой теперь... м-м, ну, в смысле... мы с тобой теперь вместе? И сердце несется галопом, а на языке так и вертится правильное: несказанное и очень осознанное. И само собой получается плотно прикрыть глаза и ответить просто и честно: — Мы с тобой давно вместе. Молчит в ответ. Молчит, только пульс под ладонью частить начинает и дыхалка у него сбоит слегка: Би по рваным, мелким выдохам чувствует. Молчит, о чем-то своем думая и перехватывая за запястье. А потом отстраняется — чтобы в глаза удобнее смотреть было. Изучает долго и наконец-то, что-то в своей голове решив, к губам тянется. Целует неторопливо и вдумчиво. Целует, будто впервые, к себе прислушиваясь. А отстранившись, странным дерганым жестом отирает глаза. Нос. Снова глаза. Прячется: опускает козырек и излишне внимательно разглядывает засос на собственной шее, тормошит волосы, счесывая к ключице, и, полюбовавшись на результат, весело спрашивает: — Видно? — Нет, — качает головой Би. Раздражением на самого себя кроет: вот же, блять. Не сдержался. Сам не заметил. А на него сегодня все пялиться будут. И на улице — теплынь, под высоким воротом не спрятать. А он явно не готов вот это на всеобщее обозрение выставить. И... Цзянь рядом от смеха фыркает, стягивает резинку с запястья, собирая волосы в хвост на затылке: — Да? А так?

***

Зэн сказал: приезжай. Зэн сказал: инвентаризация, а потом пожрем вместе. Би, глядя в широкую, обтянутую черной футболкой спину, с каждой минутой все больше убеждается, что никакой еды, даже фастфуда, им сегодня не светит. Здесь только осматриваться пару дней, не говоря уже о том, чтобы подробно изучить: десяток корабельных доков и огромные складские комплексы, тянущиеся вдоль залива. — Карту посмотришь? — Зэн, не глядя протягивает планшет, на экране которого отмечены все объекты и строения. — Потом. В двух словах расскажи, что интересного есть? — Самое интересное сгорело, — досадливо морщится Зэн, — знали бы заранее, что это все окажется в собственности Цзянь, так бы не усердствовали. — Как он это провернул, кстати? Би на самом деле интересно: кто займет территорию де-факто и так было понятно, но южная часть порта, находившаяся ранее в частной собственности Хуоджина Ляна, совершенно непостижимым образом перешла в собственность Цзянь юридически. — Ты не в курсе? — Видимо, пока нет. Что? — Ну да, когда тебе, — ухмыляется Зэн, — еще пара недель в детсаду и вообще из жизни выпадешь. Слушай последние новости. Так уж случилось, что у этой портовой крысы на всем белом свете не оказалось никаких родственников, кроме младшей сестры. Которая, кстати, не общалась с ним последние двадцать лет. И которая унаследовала все имущество, потому что завещания не было. —И? — Единственная наследница. Урожденная Ксия Лян. В замужестве — Ксия Цзянь. Би на секунду к разгоряченному асфальту примораживает: — Та самая Ксия? — Другую знаешь? — весело хмыкает Зэн. — Видимо, на этом родстве худой мир и держался. А ведь никто толком не знал, как они в свое время договорились поделить город, и почему Цзянь согласился, хотя, говорят, мог задавить так же как остальных. Би долго смотрит на мутную, грязную воду. Недоверчиво качает головой: — То есть, он собирался убить собственного племянника? — Говорю же — крыса, — Зэн зло сплевывает под ноги жвачку, тут же в карман за новой лезет, — пойдем, покажу остальное. — А здесь что? — Би заглядывает в приоткрытые двери небольшого, стоящего особняком строения. Из помещения спертым воздухом и грязью тянет: несильный, но очень противный запах, который появляется там, где люди бывают редко, а пыль на полу постепенно превращается в серый, липковатый слой. — Хлам всякий, — Зэн вперед проходит, щелкает кнопку на подвесном светильнике-времянке, болтающемся на стене, и помещение затапливает желтоватым светом, — оно, похоже, вообще не использовалось, слишком старое, да и расположение неудачное. Под снос, скорее всего — только место занимает. Би из любопытства внутрь проходит, осматривается быстро, пытаясь понять, почему эту хибару не снесли еще при Ляне: Зэн правду говорит — стоит неудачно, площадь на склад никак не тянет — квадратов сто максимум, да и построено черт знает когда, не металлоконструкция, как у остальных складов, а обычные стены из кирпича и бетона, так только в восьмидесятые строили и это здание такое в порту только одно. По давно не крашенным стенам трещины разбегаются, кое-где штукатурка целыми пластами отвалилась и рассыпалась по полу грязно-белыми комьями. В углу огромная куча ветоши, от нее плесенью несет и застарелым машинным маслом. Вдоль дальней стены стиральные машины выстроились — настоящие мастодонты из отряда бытовой техники, даже предположить сложно сколько им лет. Здоровые дуры, такие в промышленных прачечных раньше использовались, давным-давно — Би такие только в кино видел, почти с человеческий рост в высоту, да и в ширину ненамного меньше, огромные просто и из-за этого кажется, что помещение изнутри гораздо меньше, чем снаружи. Би голову к потолку задирает: без посторонних предметов, по пустому месту размер оценить проще. В самом углу — паутина густая, в которой уютно обосновался здоровый, хорошо отожравшийся паук. — И что же они здесь стирали? — Да хер знает, — пожимает плечами Зэн, — не похоже, что их вообще включали, так скорее, со старых времен остались. Пошли? — Пошли, — соглашается Би. Смотреть больше нечего, да и дышать здесь противно: грязи столько, что рифленая подошва берцев к полу липнет и к ноге кусок старой пожелтевший газеты пристал. Би у самого входа останавливается, шаркает об пол, отлепить пытаясь, и с интересом поднимает глаза на Зэна: — Огнестойкий пол? — Да. — В прачечной? Зэн досадливо языком цокает: — Я тоже об этом подумал. К тому же, он новый совсем, сама хибара намного старее. Здесь определенно что-то планировалось, Лян, походу, просто не успел. Парни здесь все обшарили, каждый стык проверили — ничего, просто пол. Зэн к светильнику тянется, но поймав его взгляд, застывает и медленно оборачивается. А потом дергает времянку со стены и широким шагом идет в сторону стиральных машин. Небрежно с тихим лязгом бросает на пол: пятно желтого света по стене и потолку прыгает, а Зэн приваливается плечом к одной из стиралок: — Помоги. А в следующую секунду едва не падает: машина под его весом отъезжает неожиданно легко, так, будто ничего не весит, и Би тут же подходит ближе, с интересом ладонью упирается. Легкая совсем, выпотрошенная: двигатель и прочую внутрянку вытащили и остались только корпус и барабан за стеклянной дверцей. Отъезжает послушно в сторону, и Зэн, подхватив с пола лампу, с интересом вместе с Би смотрит на металлическую дверь. Новая — едва не сияет. И замок на стене рядом с ней такой же — новый и навороченный. Электронный. Зэн смотрит на него едва ли не с восхищением, а потом тихо говорит: — Звони Дэшэну. ...Дэшэн, щуплый парень с темными глазами-бусинами и абсолютно лысой башкой, на место прибывает спустя полчаса, оглядывается брезгливо и, поставив на пол портативную колонку и металлический чемодан с инструментами, молча кивает в сторону двери: работает всегда в одиночестве, всегда под музыку и ходят слухи, что при помощи своего ноутбука и хитровыебанных устройств он может вскрыть даже консервную банку. Зэн, подпирающий стенку склада, лениво выдувает пузырь из жвачки, завистливо косится на сигарету Би, закатывает глаза: — Угости? Все равно делать нехер, а это, похоже, надолго. — У меня полчаса еще, уеду потом, мне за Цзянем, — говорит Би, — если не взломает, позвони, расскажи, что там, интересно. Зэн усмехается криво, смотрит на Би с затаенным сочувствием: — Ну что? Затрахал он тебя вчера? И Би едва успевает сигарету к губам поднести. Прикрыть пальцами губы и отвернуться, пряча улыбку: — Не то слово. — Слышал про то, что ему после знакомства с отцом планируют этот район отдать? — Слышал. Зэн поджимает губы: — Понимаешь, что это значит? Чэн сюда не полезет, своих дел хватает, а это милое дитятко само не справится. Я реально уже по ночам в холодном поту просыпаюсь, когда снится, что придется с ним дальше нянчиться. Он же пиздец полный. — Абсолютный, — соглашается Би, давясь смехом и затягиваясь до першения в горле. Музыка, доносящаяся из помещения, затихает и на пороге появляется Дэшэн, бережно зажимающий свой чемодан подмышкой: — Готово. — И что там? Пожимает плечами, глядя на Зэна: — Ты же не думаешь, что я туда полезу? — и, кивнув на прощание, идет к машине. Вскрытую дверь Дэшэн оставил открытой настежь, и стоит только зайти в помещение, сразу становится видно и выложенный чистым, свежим кафелем застенок, и уходящую вниз лестницу. Зэн шутливый поклон отвешивает: — Только после вас. А спустившись следом за Би, вертится по кругу, осматриваясь и тихо ругаясь себе под нос. Здесь тоже все кафелем выложено: от пола до потолка. И чистота идеальная. Аж блестит. Вдоль стен — металлические стеллажи, по центру — длинный ряд хромированных столов. Пробирки, стеклянные шпатели, круглые колбы с отводными трубками, аквадистилляторы и выпарные чаши. Огромная промышленная вытяжка в углу, которая черт знает куда выходит. Рядом аккуратно висящий на крючке комбинезон светло-голубого цвета. — Охуеть, — выдыхает Зэн, вытаскивая из коробки на стеллаже маленький полиэтиленовый пакетик, подходит к Би, демонстративно высыпая на ладонь мутно-белые кристаллы, — мет. Лаборатория. Звони Чэну, он будет доволен. Би, уже прижав мобильный к уху, понимает, что Чэн будет не просто доволен. Чэн будет очень доволен: на пакете, зажатом в пальцах Зэна, четкий, ярко-алый иероглиф: "эфа".