Поймай меня

Обещание свое Цзянь выполняет: так и не отлипает на протяжении всех трех дней, проведенных на острове. И Би совсем не против. Би с готовностью подставляет спину, когда во время прогулки по лесу в очередной раз слышит "я устал", хотя никакой усталости в голосе Цзяня нет, крепко сжимает его руку, бродя вечером вдоль линии прибоя, и, лежа в шезлонге под расшалившимся совсем по-летнему солнцем, прижимает к себе, лениво думая, что на боку останется светлое незагорелое пятно. Пусть. Би тоже не против. Би чувствует себя так, будто они оба наверстывают упущенное, отогреваются этими бесконечными прикосновениями, каждый раз убеждаясь — можно? — и устанавливая странную связь. В город возвращаются как и планировалось через три дня. В город возвращаются с обветренной потемневшей кожей, шумом штормового моря в голове и полным штилем под ребрами. С острова их забирает тот же хмурый морской волк и за рекордные полчаса возвращает на большую землю. Буркает себе под нос что-то угрюмое, отдаленно похожее на пожелание хорошего дня и отдает Би ключи от припаркованного на причале "Эскалейда". Цзянь, сев в машину, косится на мобильный Би, кем-то предусмотрительно на панели оставленный, и виновато отводит глаза. А Би, глядя на него, думает, что отъезд его родителей — невероятное везение. Шея у Цзяня разукрашена его метками так, что под волосами это не спрячешь. Он вообще весь ими разукрашен, даже под коленом есть — Би сегодня утром заметил, пока разглядывал его.Теплого. Сонного. — Куда поедем? — вырывает Цзянь из приятно-будоражащих воспоминаний, вопросительно наморщив лоб. А Би, глядя как припухшие губы растягиваются в улыбке, даже не сразу понимает, о чем он. Собирается уже ответить, что в Ханчжоу, конечно, куда им еще ехать-то, но заметив едва уловимое напряжение во взгляде и крепко стиснутый пальцами ремень безопасности, улыбается, двигаясь ближе и прижимаясь лбом ко лбу: — Домой. Цзянь расслабленно стрекочущий всю дорогу, по мере приближения к городу все тише и тише становится, на пороге квартиры Би останавливается нерешительно, разувается и вперед проходит медленно, едва ли не крадучись. Говорит осторожно: — У тебя красиво. Говорит, как если бы Би показал ему что-то очень личное. Только вот этот лофт никогда ничем личным не был: бездушная коробка, предназначенная для того, чтобы мыться, спать и хранить вещи. Цзянь долго разглядывает висящую на стене абстракцию, склоняет голову из стороны в сторону, к Би поворачивается вопросительно приподняв брови: — Это жопа? — Это слон, — с улыбкой отвечает Би, вспоминая, как оказавшись в этой квартире впервые после отделки, спросил у дизайнера то же самое. Слово в слово. Цзянь по периметру кружит, останавливаясь ненадолго то у стеллажа с книгами, то у огромного окна, раскачивает, ткнув пальцем гроздь мелких матовых светильников, свисающих с потолка и, указывая на вмятину на стене, оставшуюся от стола, задумчиво интересуется: — А это такой декор, да? — Это нужно починить. Он дальше проходит, а Би так и остается стоять на месте, глядя на аккуратную стопку вещей, оставленную на диване. Он бы эти вещи и не признал: некоторые старые совсем, он про них забыть успел. Вот только на самом верху — футболка, в которой Чэн ушел из этой квартиры в последний раз. Цзянь улыбается, указывая на кровать, стоящую под скошенным участком потолка: — Чтобы дождь было слышно, да? — у него в голосе нежность придушенная и удовлетворение, будто он наконец-то оказался там, где долго хотел побывать. Спохватывается и быстро вокруг своей оси вертится. — А где Минж? — У Чэна, — мрачнея, отвечает Би, — я съезжу за ним, ладно? Побудешь один? — Конечно, — Цзянь снова к окну возвращается, стоит, глядя на укатывающееся за высотки закатное солнце, засунув руки в карманы и задумавшись о чем-то своем. — Не злись на него. Неожиданно. Неожиданно, потому что все три дня от попыток Би узнать, о чем они говорили с Чэном, он или отбрыкивался, или переводил тему. Неожиданно, потому что у Цзяня напряжение в линии плеч и желваки на щеках проступают. — Я не злюсь, Цзянь. Просто в отличии от тебя, он знал, о чем я подумаю по пути на остров. Мог бы предупредить. — Мог бы. А еще он мог не сказать мне, почему ты уехал, и на следующее утро я улетел бы в Гонконг, — Цзянь смотрит пристально, излишне внимательно, и Би отворачивается первым. Цзянь прав. Чэн мог. Не сказать. И остаться той ночью. Но почему-то сказал. Почему-то не остался. — Ты очень ему... дорог, — голос у Цзяня звучит непривычно глухо. А Би отчетливо слышит: под интонацией ровной, на самых нижних нотах — понимание, слишком явное и слишком взрослое. Болезненное. Что ему ответить Би не находит, но спустя полчаса, освободив для вещей Цзяня половину шкафа и попрощавшись долгим, ленивым поцелуем, решительно говорит: — Я, возможно, немного задержусь. Нам поговорить нужно. И решительность эта по дороге к дому Чэна только растет. Даже удивительно, что всего три дня назад Би никак в толк не мог взять, как они после случившегося общаться будут и работать вместе. Пф-ф. Да вот так и будут. Как раньше. ...У Чэна в квартире красивый звонок. Мелодично-тягучий, переливчатый. А Би, уже у порога стоя, перекатывает голову по кругу, разминаясь — ну, понеслась, — и трижды изо всей силы колотит в нее кулаком. Минж по ту сторону счастливым лаем заходится, Чэн говорит что-то строгое, успокаивая, и, открыв дверь, окидывает быстрым — глаза, плечи, глаза, — взглядом: — Привет. — Привет, — с улыбкой отзывается Би. И бьет в челюсть. А через долю секунды давится воздухом от ответного удара. Дверь за спиной захлопывается. Минж, отскочив в сторону, заходится истошным воем, а они пару минут спустя оказываются на полу. Би, падая, едва-едва сгруппироваться успевает: так, чтобы упасть правильно. Так, чтобы перевернуть их обоих, и позволить Чэну сверху приземлиться. Потому что у Чэна на спине порез. И вряд ли он за три дня не то что зажить, а даже болеть перестал. А еще у него на кисти бинт, под которым, наверняка, рассаженные до кровавого мяса костяшки. Есть то, что заживает дольше ножевых. Чувством вины с головой кроет, и Би совсем не сопротивляется, когда Чэн, за волосы уцепив, напоследок прикладывает затылком об пол и с тяжелым вздохом скатывается на пол. Какое-то время они просто лежат. Оба на спине, глядя в потолок, восстанавливая дыхание и вяло отталкивая Минжа, который мечется рядом и норовит поочередно вылизать. Потом Чэн досадливо фыркает и, привстав, двигается, чтобы привалиться спиной к стене. — Договаривались же по лицу не бить. Договаривались. Лет с пятнадцати договаривались. Би, все еще на полу лежа, лениво приподнимает руку с вытянутым средним пальцем, морщится: этот простой жест отдается в плече глухой болью — рука у Чэна всегда была тяжелая. У него, впрочем тоже не легкая: Чэн осторожно, будто проверяя ущерб, скулу тыльной стороной ладони трет и смотрит исподлобья, когда Би рядом садится. Молчание повисает, только немного потерянный, но счастливый Минж волчком между ними крутится, подставляется, поскуливая, под руки и старается лизнуть ладонь. Чэн вздыхает тяжело, устало. Спрашивает: — Есть хочешь? — Лучше выпить, — Би поднявшись, протягивает руку, дергает, помогая подняться, и склоняется к Минжу: — Привет, комок меха. Гладит по голове и спине, треплет, шутливо зажав ладонью пасть, и похлопывает по бокам — нужно же поздороваться нормально. И еще повод отличный на Чэна не смотреть. Тот уже вглубь квартиры отойти успевает, когда Би спрашивает в спину: — С рукой что? — Досадная оплошность. Ага, как же... Би следом идет, усаживается в кресло, забирает протянутую Чэном плоскую упаковку со льдом и, на пару секунд от удовольствия глаза прикрыв, прижимает к подбородку, а потом наблюдает, как Чэн достает низкие стаканы и бутылку коллекционного виски, разливает, по-прежнему в глаза не глядя, раскидывает кубики льда и садится за стол напротив: — Как отдохнул? — Не считая того, что за мной, как за приговоренным пришли, отобрали телефон и полдня везли неизвестно куда? Неплохо, спасибо, что спросил. — Молодец, — как ни в чем не бывало отзывается Чэн, — работы много, возникли небольшие сложности в Чжоушань. Господин Цзянь оставил подробные инструкции. Рассказать? — Позже. Чэн понимающе кивает: — И по вам двоим тоже. — И? — С ним Зэн. В качестве телохранителя и... наставника, наверное? Не знаю, как эта чудесная должность называется. У Зэна был свой вариант, но повторять не хочется. Он тебе сам при встрече расскажет. — А я? — А что ты? Ты возвращаешься к нормальной работе, в обычный режим, — Чэн с удовольствием глоток делает, тянется к сигаретам, закуривает, пряча глаза. — И, кстати, совсем забыл: поскольку он должен быть под присмотром двадцать четыре на семь, а у Зэна нервы все-таки не железные, ночные смены твои. И свободные дни — тоже. Не против? — Нет, — глухо отвечает Би и, помолчав, уточняет, — твоя идея? — Безысходность. Надо же чем-то прикрыть ваше совместное времяпрепровождение... — Ясно, — Би, отбросив лед в раковину, долго разглядывает тлеющий кончик чэновской сигареты. — О чем вы с ним говорили тогда, в клубе? — Ни о чем. Я вообще не планировал с ним говорить. Он забился в туалет и впал в слезливую кому. Я туда случайно зашел и чисто из вежливости поинтересовался какого хера происходит. Я думал, он ответит, что все хорошо. Знаешь, как нормальные люди делают: все отлично, не беспокойтесь, просто что-то в глаз попало. А он вывалил на меня все дерьмо, которое у него в башке кипело. Как ему хреново, как он скучает, и он так искренне не понимал, почему ты ушел, — Чэн едва уловимо кривится, воспоминание явно не из приятных. Воспоминание явно не из тех, что сберечь хочется. Кому захочется помнить, как взял и добровольно отдал то, что самому до дрожи дорого. — Я посоветовал ему меньше с друзьями лизаться, а он... знаешь, что он сказал? Я хотел попробовать. Как вы. Чэн руками разводит: все, мол. Достаточно. Больше подробностей не будет. Да и не надо больше. Неважно, что там и как было. Важно, что в Гонконг Цзянь так и не улетел. Важно, что Чэн, обещая забрать собаку из пустой квартиры, на тысячу процентов уверен был, что Би туда вернется. Разве что... — Речь для отца про недолюбленного ребенка с психологической травмой ты ему сочинил? — Не понимаю, о чем ты. У Чэна в глазах развеселые черти отплясывают, и Би понимает, что честного ответа он вряд ли добьется. Честный ответ он и так знает. — Спасибо. — Не за что. Ебитесь, — шутливо вроде бы говорит, но отворачивается слишком резко. Би после этих слов тоже теряется — пауза повисает неприятная, долгая. Пауза, в течение которой Чэн снова закурить успевает, а Би, повертев в руке стакан, допить виски одним глотком. Уходить не хочется. А чего хочется — черт его знает. Хочется сидеть здесь и впитывать тяжелый запах чужой сигареты. Хочется пусть в молчании, но остаться еще ненадолго, убедиться, что Чэн здесь, рядом. И всегда будет. — Расскажи, что нового. Пока меня не было. — За три дня-то? Даже не знаю, с чего начать. Твой пес на прогулке сожрал дохлую жабу. Будете лизаться — пасть ему продезинфицируй. И еще, помнишь Эфа? — И? Появился наконец-то? — Появился. — И кто он? — Как ни странно — тот самый мальчик из хорошей семьи, который с Тянем в одной школе учился. Мы с ним как раз вчера познакомились. Чэн замолкает, отвлекается на Минжа, который рядом стоя, пытается голову на колено Чэново умостить. Чэн машинально за ухом его треплет, смотрит в какую-то одному ему видную точку в пространстве, а потом, вскинув глаза на Би и приподняв забинтованную руку, сообщает с каким-то мрачным удовлетворением: — Он меня укусил. — Минж никогда никого... — Да не Минж. Он. Би пару секунд осмысливает, пытаясь понять, кто этот загадочный "он", а потом недоверчиво морщится: — Тебя пацан за руку тяпнул? В ответ — стотонный взгляд и подрагивающие от раздражения крылья носа. И что-то еще — в глазах. Едва уловимое и совершенно незнакомое: Би на тысячу процентов уверен — этого там раньше не было и черт его знает, что это вообще, и откуда оно там взялось. — И что с ним? Риторический вопрос: у Чэна бинт на руке. Значит, там не просто царапина. И значит, закончилось это в лучшем случае выставленной челюстью, в худшем... про "худший" Би думать не хочется: сколько ему там? Семнадцать?.. Восемнадцать?.. Было?.. — Ничего с ним. Сбежал и забился в какую-то нору, ищем, — мрачного удовлетворения на лице Чэна все больше и больше, а понимания происходящего у Би — все меньше. Би этот взгляд с детства знает: так раздраженно-мечтательно Чэн обычно на него после потасовок смотрел. Когда Би удавалось начистить ему рожу или уложить на лопатки. Когда Чэну было больно снаружи и тихо — внутри. — Не буду спрашивать, как твоя рука оказалась у него во рту, поберегу психику, но мне, знаешь, что интересно? Почему он после такого вообще жив? Чэн, тяжело вздохнув, подбородок ладонью трет, раздумывает долго, а потом снимает блокировку с телефона и, открыв нужную папку, толкает его по столешнице в сторону Би: — Листай. Би, поймав телефон, опускает глаза. На экране — плиточное меню с фото, Би самое первое открывает и, глянув мельком, поднимает глаза на Чэна: — И что? — Листай, — настаивает тот. И Би листает, хотя и не понимает все еще, что именно он должен разглядеть. Фото издалека сделаны, пара на фоне школьных ворот, следующие три — неизвестно где: переулок грязный, потрепанные двери многоэтажки, лавочка в парке. На переднем плане — незнакомый пацан. Пепельные волосы, спадающая на лицо длинная челка, растянутые шмотки. Вот он прикуривает, низко наклонив голову, вот сидит на корточках, подпирая спиной стенку и натянув капюшон до самого носа, вот роется в телефоне... — Это Эфа. Змей. — Угу, — отзывается Би, пролистывая еще две фотографии и все меньше понимая, чего от него хочет Чэн: ну Змей и Змей. Обычный пацан, разве что выглядит чуть крупнее сверстников, а в позах его и жестах сквозит вызывающая агрессия. А потом — еще один мазок по экрану, и Би пальцами удар тока ловит, отдергивает руку и чувствует, как дыхание застревает в горле. Крупный план. Лицо. И волосы порывом ветра небрежно откинуты. Би так и не вдохнув, поднимает глаза на Чэна: — Это что за херня? — Вот и я о том же подумал, когда мне это прислали. Би, вернувшись к фотографиям, просматривает еще несколько, одно изображение пальцами в разные стороны тянет, увеличивая, и недоверчиво качает головой: — А вживую? — То же самое, — спокойно отзывается Чэн. — И как это? — Хороший вопрос. Все проверили, Би. Дважды. Тебя, его, любые родственные связи. Пусто. Ни единой капли общей крови. Я даже... в общем, его отец был дипломатом, до рождения ребенка они с женой три года провели в Бельгии. Твой отец в этот период из Китая не выезжал. — Мой отец прожил в браке с моей матерью счастливые двадцать лет! И ты отлично знал их обоих... — Да знаю я, но ты же сам видишь. Такое должно быть чем-то оправдано. Би просматривает оставшиеся фотки, рассматривает с разных ракурсов. Увлекательная игра: найди десять отличий. Только вот десять не находятся: глаза у пацана светло-карие, сатанинской желтизной отдают, и волосы длиннее, — пепельные пряди на лоб спадают, прячут виски и скулы, — Би такие стрижки никогда не нравились. А в остальном... В остальном — это копия. Его копия — Би, — семнадцатилетнего. — Как такое возможно? — Я не знаю, Би. Но как-то возможно, сам видишь. — Вижу, — Би возвращает телефон. Толкает по столу, намеренно не закрыв папку с фото. Отслеживает реакцию и хмурится, когда Чэн залипает на экран: — Вот поэтому он и жив. Мне эти фото в виде отчета прислали, когда его вычислили. Я решил в живую посмотреть, думал, искажение, игра света или... да хер его знает. Это не просто сходство, Би: если бы не разница в возрасте и не цвет глаз, если бы он мне вот такой лет десять назад попался — я бы не отличил. Посмотреть интересно было, потом я подумал, что он может оказаться твоим родственником, а потом... — экран гаснет, но глаза Чэн так и не поднимает, сидит, задумчиво проворачивая телефон в пальцах, ему отчего-то неловко. Би — тоже. Неловко, тревожно, виновато и черт знает как еще. Би переметнувшегося к нему Минжа по холке треплет, сильно и грубо, просто, чтобы руки занять, но тот, почувствовал настрой хозяина, отходит, фыркнув, и смотрит укоризненно: нечего, мол, на мне свою нервозность срывать. И Би все же озвучивает то, что на языке вертится: — Чэн, он — не я. — Знаю, ты-то меня никогда не кусал, — Чэн усмехается криво и, поняв, как двусмысленно это прозвучало, опускает глаза в стакан, прокручивает в руке, будто тихое звяканье ледяных кубиков может заполнить повисшую паузу. — И что дальше? — Ищем... — уклончиво отвечает Чэн. — А потом? — Он плотно контактировал с кем-то из людей Ляна: расскажет, что знает, покажет, что умеет — там и решим. Би не настаивает, кивает, хотя и понимает, что Чэн врет: он уже что-то решил, вот только Би совсем не уверен, хочет ли знать что именно. Просит рассказать про Чжоушань и спустя час уходит, быстро и крепко обняв напоследок. ...Цзянь, открыв дверь, вскрикивает и совершенно бесстрашно тянется к Минжу. Садится на корточки, проходится руками по золотистой шерсти, сжимает уши, трогает мокрый нос и фыркает от неожиданности, когда Минж долгим протяжным мазком проходится языком по его щеке и падает на спину, подставляя живот. — Привет, пес. Привет, я много о тебе слышал... — ловит бьющий по полу пушистый хвост, чешет собачье брюхо и нерешительно подставляет щеку еще раз. А Би, глядя на них сверху вниз, думает, что это определенно любовь. И это определенно взаимно.