Змейка.

25 16 20 Боль просто невыносимая. Ожоги расползаются по коже, как масляные пятна по воде. Сила джина поглощает его собственную, притупляя волю, ненавистью застилая глаза. Пятый джин, приобретенный королем Синдрии, слишком яростен для него. Разум перекрывает паника, как только он понимает, что не в силах снять частичный покров, и тот разрастается по его телу все сильнее. С каждой новой минутой заменяя его разум на бурлящее ненавистью и страданием животное, воющее от расползающихся по коже ожогов. Становится страшно. Особенно когда он видит, как его собственные руки отшвыривают часть колонны в собственных друзей. Он не хочет этого, но не может остановиться, крича не своим голосом, и время от времени нападая на тех, кого так долго вел за собой, проклиная собственные руки, покрытые чужими когтями и слушающихся не его воли. Хочется бежать. Он видит серые глаза с желтыми бликами, смотрящие на него с таким удивлением и страхом, что хочется исчезнуть в ту же секунду. Что если следующий его удар придется по Джафару? Если он раздавит свою «змейку», что тогда? Синдбад не хочет этого проверять, от одной только мысли об этом бросает в дрожь, но Джафару словно плевать. Он идет вперед и как завороженный смотрит на своего короля. Его телохранитель, советник, помощник. Наверное, его все. Но это пока слишком смелые мысли, пусть Синдбад и благодарен за те года, которые «змееныш» успел спасти для него и для Масрура. Синдбад не чувствует своего тела, но пытается заставить себя отшатнуться. В лабиринте остались только он и Джафар. Правитель видел, как с неохотой на вечно спокойном лице, уходил Масрур, помогая раненным. Теперь спасти «змейку» не сможет никто, но самого ассасина это не останавливает, даже когда непослушная хозяину, сильная рука обхватывает его тонкую шею, когтями царапая белую кожу, и притягивает к себе. Разум, запертый в собственном теле, практически воет, когда видит на веснушчатом лице расползающуюся улыбку. Зверь рычит еще сильнее, цепляется, второй рукой хватает белые одежды с зеленой вышивкой по кромке, разрывая ткань и превращая ее в лохмотья. Джафар улыбается, пытаясь спрятать боль, проскальзывающую прищуром на его лице. Синдбад готов отдаться в водоворот собственной боли и отчаянья, только бы не видеть, как калечит этого юношу. Он готов сейчас на что угодно, только бы перестать причинять боль дорогим для него людям. На какой-то миг его сознание пропадает, не выдерживая давления извне, а когда он снова справляется с темнотой, Джафар уже прижат к разбитой колонне, а его руки распахнуты, словно он ждет, что вот-вот Синдбад придет в себя и ответит ему на объятья. Успокоится, перестанет причинять боль, и из разбитого веснушчатого носа перестанет сочиться кровь, растекаясь по все еще улыбающимся губам. И рука, лежащая на испещренном шрамами бедре, перестанет нагло ощупывать тело того, кого Синбад знал еще ребенком. Король готов сойти с ума. Но вместо этого его лица касается теплая ладонь, проводит по шрамам, которыми его наградил покров джина, разглаживает их пальцами, заправляет темную прядь за ухо, и Джафар сам приподнимает согнутую в колене ногу, слушаясь прикосновений когтистой ладони на своем теле. Зверь рычит, то ли от боли, то ли от нежности в движениях пленника, губы которого упрямо шевелятся, несмотря на окрашивающую их кровь. Тонкие пальцы поглаживают кожу и в какой-то момент притягивают Синдбада к себе, перебирая темные волосы, обхватывая ногами бедра и шепча на ухо слова, прерывно проникающие в почти растворившееся от чужой ярости сознание. - Еще чуть-чуть и ты вернешься, сможешь в себе это победить. Ведь кроме тебя никто этого сделать не сможет, ты - сильнейший. Ты тот, кто всегда будет для меня царем, героем, всем, кем угодно, но только вернись, хорошо? - чужие-свои руки проскальзывают выше по темной ткани шаровар, вцепляясь в бледную кожу на боку, вжимаясь в тонкое тело, а зубы вгрызаются в шею, но бледные пальцы в темных волосах даже не вздрагивают. - Выплесни свою боль и ярость. Если нужно, мое тело стерпит все. Мой дух будет всегда с тобой, даже если оболочка будет разрушена. Я никогда не оставлю тебя, даже если ты выгонишь. Только не уходи первым, ты уже сделал это однажды, и второго раза я не переживу... Синдбад чувствует, как в нем разливается тепло. Как злоба уходит, словно превращаясь в огонь, а Джафар продолжает прижиматься, целовать пряди у виска , говорить, периодически захлебываясь от собственной крови, но все равно продолжая. Кожа под клыками рвется так просто, будто это бумага. Весь жар скапливается ближе к сердцу. Он такой сильный, что еще чуть-чуть и оно не выдержит, проплавив грудную клетку. Но вместо этого жар скапливается в левой руке, медленно, потоком лавы спускаясь от плеча к ладони, почти прожигая кожу и выплескиваясь огнем. Вспышка облегчения такая яркая, что чужой крик боли не сразу воспринимается его слухом. Прорывается, словно из-под воды, но стоит только Синдбаду открыть глаза, как он видит обмякшее тело собственного советника. Смысл происходящего доходит до него не сразу. Первое, что бросается в глаза - это синеватый тон и без того бледной кожи Джафара. Синдбад растерянно моргает и только спустя минуту начинает бегло осматривать тонкое тело, распластавшееся под ним. Слышит звук приближающихся шагов и вскидывает голову, тут же замечая красные глаза Масрура, на лице которого написана крайняя степень удивления. Синдбад опускает взгляд, осматривая теперь не только веснушчатое лицо, но и охватывая всю фигуру целиком. Замечает окровавленную шею, местами разорванную одежду и понимает, что все еще крепко прижимает собственную ладонь к правому боку «змейки». Все это выглядит как-то странно. Особенно, когда он начинает чувствовать что-то липкое под ладонью и видит, как по остаткам светлой ткани расползаются красные кляксы. Собственный голос кажется чужим. - Масрур... Что это? - Король смотрит на увеличивающееся пятно и не может пошевелиться. Его тело на пределе, а разум словно отказывается слушаться, и ему становится так страшно, как давно уже не было. Масрур оказывается рядом с ними в мгновение ока, аккуратно отталкивая Синдбада и быстрым взглядом осматривая его на наличие повреждений. Но от ожогов, подаренных джином, не осталось и следа, разве что темные круги под глазами, но это не смертельно. Поэтому уже через пару секунд бывший гладиатор распутывает расшитый зеленый пояс и стаскивает остатки белого одеяния с Джафара. Приподнимает его, сажает безвольное тело на заваленную колонну, опирая о собственную грудь, и разрывает ткань на полоски. Синдбад не видит, что именно он забинтовывает, и не чувствует в себе сил, чтобы даже встать. - С ним все в порядке? - голос такой хриплый и чужой. - Жить будет. Синдбад чувствует, как черные мушки в глазах начинают разрастаться, перекрывая собой возможность видеть. А потом уже и чувствовать. Когда он приходит в себя, они уже в гостинице. Собственные раны больше не тревожат, ограничиваясь назойливой слабостью и болью в голове, которая, в принципе, не задерживает его в кровати даже на лишние пять минут. Выходя из комнаты, Синдбад чувствует на себе восхищенные взгляды редких прохожих. Ему плевать. Он сталкивается в коридорах с Масруром, спрашивает, где все, при этом продолжая идти в комнату советника. Каждое слово приходится чуть ли не клещами вытягивать у неразговорчивого фаналиса. Хотя общий смысл быстро становится понятным и приносит за собой толику облегчения, когда становится ясно, что никто, помимо них, практически не пострадал. Да и Джафар в порядке, уже кричит на лекаря и порывается встать с постели. Синдбад улыбается, но все равно чувствует тревогу. Ему страшно смотреть юноше в глаза, ему больно от одного только осознания собственной слабости. Когда он заходит в комнату «змеёныша», то уже из коридора слышит недовольное шипение и приглушенные ругательства. Улыбается сам себе, но тут же теряет радостный изгиб губ, наблюдая, как на белой коже заматывается первый слой бинтов, прикрывая собой обширный ожог в виде ладони. На правом боку, чуть выше тазовых косточек. Там, где он вчера касался тела своего советника, чувствуя сначала яростный жар, а потом всепоглащающее облегчение. Теперь понятно, что этот огонь ушел не просто так. Он выступил сквозь кожу, прожигая и обугливая чужое тело, заставляя кричать так, что было слышно даже на грани сознания и небытия. Джафар замечает внимательный взгляд и вздрагивает, опуская ткань ночной рубашки и мешая врачу продолжить перевязку. - Молодой советник, что Вы делаете? Вы мешаете процессу лечения! - возмущение в голосе старца такое отеческое и искреннее, что Джафар не знает, что ему делать. Пока Синдбад сам не подходит и не задирает белую ткань практически до подбородка. Ему так стыдно, но он старательно улыбается и видит, как тонкие губы Джафара расползаются в немного неуверенную, но все же ответную улыбку. Лекарь что-то усиленно толкует, но его не слушают. Синдбад всматривается в серые глаза с зеленоватыми вкраплениями и не может не заметить синяка, расползающегося по веснушчатой переносице. Нос, наверно, уже вправили, но синяк будет еще долго, если не прибегнуть к магии. Шрам на боку останется навсегда, но Синдбад уже решил для себя, что не позволит этому случиться. Он придумает что-нибудь и обязательно сотрет его. А сейчас можно просто сидеть вместе, молчать или слушать отчитывающий за безрассудство голос, который растягивает сокращенную версию его имени и немного хрипит после долгого сна. Отшучиваться, отнекиваться только из-за того, что так было всегда. Джафар всегда высказывает ему за глупости, а Синдбад всегда улыбается и глупо ерошит волосы. И сейчас менять ничего не хочется. Просто потому что изменить что-то страшно. Они сидят вместе почти весь день. Изредка засыпая на мягких подушках прямо во время разговоров. Они не просят прощения и не ждут извинений друг от друга. Один, потому что не знает, как сказать, с чего начать, как решиться, а второй, потому что не видит даже поводов для раскаяния. Его король в праве распоряжаться его жизнью, как хочет. Жаль, что он только так сильно привык к ней, что готов защищать её даже ценой своей собственной.