***
«Ты ведь понимаешь — и всё равно…» Выдохнув, он открывает глаза, чтобы в который раз за всё время бесцельно уставиться на потолок. Пара часов. Полдня. Может, сутки — Питер давно уже бросил считать, сколько вот так пролежал в одиночестве, изредка слыша, как кто-то заходит по неизвестным ему делам. Паника тихо сходит на нет. Склеив все мысли в холодный комок и бросив его в вязкой усталости, — хватаясь за каждую, как за соломинку, он снова и снова срывается вниз — в кровь прокусив обе губы, множество раз перебрав всё возможное — и невозможное, кажется, тоже, — и попросту больше не может думать, пусть и отчаянно ищет решение. Ведь так поступил бы мистер Старк, верно?.. Да, Питер всё прекрасно понимает, — и слова, такие чёткие, как будто только что произнесённые, лишь заставляют крепко-накрепко зажмуриться от осознания произошедшего… нет, даже не провала. При всём красноречии мистера Старка, для этого вряд ли смогло бы найтись определение нужной ёмкости — если бы только, конечно, он знал, во что Питер вляпался на этот раз. Перед глазами невольно встаёт строгий, слегка прищуренный взгляд. «Доверившись неполноценно протестированному устройству?» «Я тебя правильно понял?» Правильно. Правильней просто, блин, некуда. Питер легонько бьётся затылком, морщась от ноющей боли в ответ. Нитка сплошь из узелков-неудач — вот паутинка, которой он держится, не понимая, как это исправить. Не понимая, но снова и снова бросаясь навстречу риску и глупости, точно уверенность, что всё получится, правда способна творить чудеса. И ради чего? «Ради науки». Питер невольно давится вдохом — вновь ощущая, как холодно в комнате, слыша назойливый ровный писк. Голос ещё звучит в голове. С дрожью двоится, сменяясь другим — гаснет, теряя последние искорки, — и уступает бесстрастным словам, с силой сжимающим что-то под рёбрами. Так не бывает, не может быть. Словно в одном из детских кошмаров, где невозможно открыть глаза и где никто... «Я слежу за тобой». Питер отчаянно, глупо надеется, не до конца понимая, на что. Поздний взволнованный вызов от Мэй? Спрятанный где-то в костюме жучок, чтобы на крайний-прекрайний случай? После всего, что случилось с миром, вряд ли у мистера Старка найдётся лишнее время, чтобы проверить, куда он вдруг запропастился в поисках проблем. Да если бы и раньше, то с чего? Нос чуть заметно предательски щиплет, и, глядя наверх, почти не моргая, Питер вдруг ловит себя на том, что за всю жизнь ему ни разу так же сильно не хотелось ошибаться — пусть даже пришлось бы вечность выслушивать самые строгие в мире слова. Но мысли сбиваются звуком шагов — лёгких, почти что совсем незаметных даже в застывшей вокруг тишине, — и на мгновение он напряжённо замирает, отчётливо слыша каждый удар несвоевременно громкого сердца. — Я не хочу тебе навредить, — чуть обернувшись на внезапно мягкий голос, Питер видит лаборантку, едва ли постарше его самого, в белом халате, с подносом в руках, и выдыхает не без облегчения. — Мне просто нужно взять немного крови на анализ. От осознания, что и она принадлежит всему происходящему, становится до жуткого не по себе, и всё же он, помедлив, разжимает стиснутые пальцы, настороженно протягивая руку. — Где мы находимся? Вопрос вылетает непроизвольно, — и, неотвеченный, виснет в воздухе, но отчего-то Питеру кажется, что попытаться всё-таки стоит. — Какой… какой сейчас хотя бы день? Склонившись над катетером, она вдруг на мгновение меняется в лице, едва заметно хмурясь, точно сомневается, и, коротко взглянув поверх стола, поспешно опускает взгляд. — Суббота, вечер. Питер слегка отстранённо следит, как багровеет от крови пробирка, чувствуя, как странная пустая тяжесть оседает где-то в рёбрах. Сколько он помнил себя, то проблемы старался решать исключительно сам — что до того, как скрыть лицо под маской, что потом, когда цена последствий непомерно возросла и мысли о сторонней помощи мгновенно отметались, стоило им попросту возникнуть в голове. Но только вот это легко говорить, зная, что в шею тебе не зашито неведомо что. Если ты можешь хотя бы стоять, не ощущая, как раскалывает голову на части с каждым звуком, — не чувствуя, как болью отдаётся в лёгких каждый новый вдох. А даже понадейся он сейчас на чью-то помощь… Сутки — не самое долгое время, чтобы всерьёз начать беспокоиться. Раньше случалось и дольше отстутствовать, пусть каждый раз он всё же старался как-то поставить в известность Мэй. Но если её завалило работой? Или же что-то произошло? А если он понадобился Мстителям и попросту не смог найти возможность сразу сообщить? Рука вновь опускается на простыню, и, слыша исчезающие у дверей шаги, Питер до боли кусает губу, чувствуя мерзкий железный привкус. Если не выйдет выбраться так, значит, останется лишь тянуть время. Вот только гарантий, что он здесь надолго, никто не давал.***
Кто-то слегка тормошит за плечо, и, хмурясь, он с трудом сгоняет полудрёму — если, конечно, так можно назвать короткий усталый провал в забытьё, — чтобы, прищурившись, встретиться взглядом с уже заходившей к нему лаборанткой. Словно бы чем-то обеспокоенной — чем-то неслышно застывшим в воздухе, где-то на самом краю восприятия — но ощутимым без лишних слов. Удостоверившись, что он открыл глаза, она, не проронив ни слова, отворачивается к экранам измерительных приборов у стола, но что-то в её напряжённой позе передаётся и Питеру тоже — точно разрядом промчавшись по нервам, вновь заставляя вздрогнуть чутьё, — и прежде, чем она, закончив, делает шаг в сторону, он успевает кончиками пальцев ухватиться за её рукав. Мысль совершенно, напрочь безумная. — Простите, мэм, — запнувшись, он с трудом выдавливает фразу до конца, — вы не могли бы… помочь мне? Пожалуйста? Но лаборантка неожиданно отдёргивает руку, и на мгновение в лице её проскальзывает что-то слишком уж похожее на страх, невольно заставляя Питера осечься. — Нет, не могла бы. Вы свободны, Грейс. Она, побледнев, отступает назад, — и что-то внутри вдруг обрывается, схлопнувшись тихим бессильным отчаянием. Пару незнакомых лаборантов помогают приподняться, чтобы сесть. Голову самую малость кружит, каждая мышца в затёкшей спине вдруг отзывается ноющей болью, срывая сквозь зубы невольный вздох. Но, опершись на край и свесив ноги, Питер замирает: доктор стоит от стола в паре метров, внимательно следя за всем происходящим, и, встретившись с ним взглядом, вопросительно приподнимает бровь. — Кажется, ты что-то хотел? Питер молчит — подняв подбородок, вцепившись в стол белеющими пальцами, — но всё равно не отводит глаза. Доктор едва различимо кивает. И, заложив руки в карманы, не глядя бросает через плечо: — Что с показателями? — В норме, — отзывается один из лаборантов, стоящий возле пары мониторов позади. — «А»-ноль-второй, ассимиляция осуществляется успешно. Стартовый уровень десять процентов. Маленький прозрачный пузырёк с бордовой маркировкой цокает о сталь. — Начинайте, со смещением на десять. Внимательно слушая каждое слово, Питер вдруг чувствует мелкую дрожь, пугающе схожую с тем ощущением, что не давало покоя днём, — и неожиданно отрывистый и чёткий пульс в висках, когда лаборант начинает отсчёт. — Двадцать процентов. Что-то мешает свободно вдохнуть, точно комок, появившийся в горле. — Тридцать процентов. Воздуха словно становится меньше, но Питер по-прежнему держится прямо, глядя вперёд и стараясь не думать о связи во всём происходящем. Простая тревога. Всего лишь волнение. Но на словах «сорок процентов» лёгкие вдруг резко обжигает, и, вздрогнув, он до боли стискивает пальцы на краю стола, отчаянно пытаясь не сорваться в подступающую панику. — Пятьдесят процентов. Сердце колотится — гулко и глухо, — бешеным ритмом сбиваясь в ушах, сжавшись в пугающем непонимании — точно знакомом, но полузабытом — завеянным ржавой звенящей пылью, прямо как в тот самый день, когда... Не выдержав, он хрипло втягивает воздух ртом, согнувшись пополам, — и, с дрожью поднимая голову, встречает чуть прищуренный холодный взгляд в ответ. — Шестьдесят процентов. Судорожно бьющиеся мысли передавливает пустотой. — Семьдесят процентов. Пытаясь вдохнуть хотя бы немного, Питер вдруг чувствует, как задыхается, — и на мгновение мир исчезает — врезавшись жёстким ударом об пол, пронзая весь бок оглушительной болью и разрывая звоном виски, — но стоит кому-то сорваться с места, как воздух взрезает спокойный голос: — Я разве сказал, что тест прекращён? Семьдесят пять, повышайте дальше. Воздуха не просто не хватает — его нет. Питер не знает, на чём вообще держится, еле привстав на здоровую руку и не разбирая дальнейших слов, как вдруг кто-то приподнимает лицо и давит на челюсть с обеих сторон — не оставляя иного выбора, как расцепить сжатые зубы, не в силах даже вскрикнуть от внезапной боли. — Глотай, если хочешь и дальше дышать. Чужая ладонь зажимает рот, и, сморщившись, он чуть не давится, но всё-таки с усилием проталкивает в горло капсулу — скорее, подсознательно, — не видя и не слыша больше ровным счётом ничего. … чтобы затем, спустя бесконечность, сделать отрывистый сиплый вдох — резкий, болезненный как никогда, — но наполняющий лёгкие трепетом. Рука соскальзывает с челюсти, и он роняет голову, хватая колкий стылый воздух ртом. — Снижайте со смещением на пять, — стянув перчатку, доктор поднимается. — Все результаты сопоставить с предварительными, и чтобы через полчаса отчёты были у меня. Кто-то, осторожно подхватив под плечи, помогает встать, но под спиной почти что сразу возникает твёрдая прохладная панель, и Питер, дёрнувшись вперёд, встречается затылком со столом, а руки обжигает холодом металла. — Полегче, Паркер, — раздаётся где-то рядом, и, обернувшись, он невольно стискивает зубы, перехватывая усмехающийся взгляд, — не думаю, что гнуть вибраниум — хорошая идея. Но... ты, конечно, можешь попытаться при большом желании. — Что… вообще... здесь происходит? — давит Питер, плохо сдерживая подступающую ярость, пусть сделать полноценный вдох и получается от силы через раз. Доктор слегка пожимает плечом. — Сам понимаешь, что оставить здесь тебя на долгий срок нельзя… как, впрочем, и спокойно выпустить наружу, поэтому единственным рабочим вариантом остаётся тот, где ты молчишь. А ради этого не жалко мер предосторожности. Капсулы, тихонько стукнув о стекло, сбиваются в углу с наклоном пузырька. — На самый крайний случай, но понадобиться не должно — и не поможет, если всё-таки решишь поговорить за жизнь — не важно, с кем и как. Получишь на выходе вместе со всеми вещами. А что касается... — Кх… Мистер Старк это... так не оставит. Вас всё равно найдут, вас... обязательно найдут, — горло как будто прочистили проволокой, голос сбивается в шепчущий хрип, — и, задохнувшись, Питер заходится кашлем до колкой изломанной боли под рёбрами. — Пускай попробуют, я даже подожду, — едва заметно фыркнув, доктор опирается на стол одной рукой и, чуть склонившись вниз, негромко добавляет: — Но если ты хоть кому-то расскажешь — тебе, и твоему Старку, и каждому, кто тебе дорог, будет так плохо, что ты и представить себе не можешь. Так что в понедельник в семь, на пересечении 110-ой стрит и 68-ой авеню. Не опаздывай.***
Дробный приглушённый стук в окно машины. Мягкое шуршание колёс и блики фонарей, размытые в дорожках быстро разбегающихся капель. Тёмные однообразно-пустынные улицы в мутном стекле, холодящем висок. В голове — пустота. Улица снаружи смутно кажется знакомой, и Питер тихо скашивает взгляд, пытаясь уловить, куда машина поворачивает в этот раз. Смысла, конечно, не очень-то много — только не когда проводишь неизвестно сколько в забытье после инъекции. Но всё же… Всё же — что? Блестящая идея отрубиться, ничего не скажешь. Внезапный поворот и громкий шорох тормозов мгновенно заставляют выпрямиться на сиденье, вглядываясь в полумрак, но ничего не происходит — только щёлкает замок двери, — и, неуверенно нажав на ручку, Питер чуть ли не вываливается под мелкий моросящий дождь. Захлопнув дверь, он молча смотрит, как машина исчезает за углом, сверкнув пробелом вместо номеров, — и замирает, сжав в руке рюкзак, внезапно чувствуя, как что-то глубоко внутри дрожит — сильнее, и сильнее, и сильнее — точно бы готовясь надорваться каждую секунду, но держась каким-то чудом вопреки всему... при виде собственного дома в десяти шагах. Он не осознаёт, как добирается до лифта, и промахивается по кнопкам, останавливаясь лишние два раза, ключ выходит вставить только пять минут спустя, но, осторожно проскользнув в квартиру и прижавшись к запертой двери затылком, Питер жмурится, сползая вниз — и всё в один момент становится не важно. Короткое мяуканье из полумрака нарушает тишину, и в руку мягко утыкается кошачий лоб. — Привет, — беззвучно выдыхает Питер, машинально гладя Кэпу меж ушей, — на что та прижимается пушистым серым боком и, скользнув под руку, оборачивается на звук шагов. — А я-то думала, ты насовсем решил там прописаться, — раздаётся как всегда приподнятый знакомый голос, и, щёлкнув выключателем, Мэй озадаченно приостанавливается на середине коридора. — Питер? Ты чего? — Устал, — улыбка вымученная, с трудом, но, стоит встать, как он осознаёт, что ничему ещё не радовался так же, как простым объятиям — в которые, конечно, его тут же заключает Мэй. В носу невыносимо щиплет, а перед глазами начинает плыть, и, зарываясь в волосы лицом, он, не сдержавшись, еле слышно добавляет шёпотом: — Я думал, что больше тебя никогда не увижу. — Немудрено, раз вдруг понадобилось столько времени, — согласно улыбается она, и прежде, чем он успевает хоть немного выразить недоумение, вздыхает: — Спасибо, что сказал заранее: работа даже воздуха глотнуть не даст. Откуда столько накануне выходных — ума не приложу! — А-ага, — кивает Питер, отстраняясь, и, подобрав рюкзак, тихонько отступает в направлении своей двери. Но Мэй, прищурившись, вдруг скрещивает руки, — и, ощущая, как внутри подобралось буквально всё, он напряжённо замирает там же, где стоял. — Есть хочешь? — она заговорщически подмигивает, но легче от этого становится разве что самую малость. — Не знаю, чем тебя кормили в этой Башне, но выглядишь ты, если честно, бледновато. В духовке потрясающий пирог — что скажешь, м? При мысли о еде желудок отзывается протяжным низким «у-у», но Питер отрицательно мотает головой, прекрасно понимая, что не сможет протолкнуть в себя ни крошки. Только не сегодня. — Ой, ну и ладно, — отмахнувшись, Мэй ласково лохматит его волосы и мягко добавляет: — Уверена, что время вы провели отлично. В глазах темнеет. Питер стискивает зубы, — и только лишь когда дверь в спальню закрывается за Мэй, он выдыхает — с дрожью, чувствуя, как загнанно колотится о рёбра сердце. Дойти до кровати — целая вечность. На ощупь найдя в рюкзаке телефон, он щурится от яркого экрана в темноте, и, стоит коснуться подушки затылком, как вдруг что-то колко сжимает в груди. » Мэй, я немного задержусь, возникли сложности с проектом Наверное, до завтра, так что не волнуйся, если что Люблю тебя! Он молча отправляет телефон куда-то на пол и через силу вынуждает себя вновь взглянуть вперёд — лишь для того, чтобы увериться, что по глазам не бьёт слепящим светом ламп, а в изголовье не звенит практически неразличимый монотонный писк приборов. Зажмуриться. Открыть глаза. Зажмуриться. По кругу. Снова. Снова. Неслышный шорох — на кровать, заставив вздрогнуть, вдруг запрыгивает Кэпа, — совсем как в детстве, проходясь по одеялу и устраиваясь у плеча, — и, всё-таки не выдержав, он утыкается лицом в тёплый кошачий бок, пусть темнота давно и не является страшнейшей из его проблем. — Ох, Кэп… Слова невыносимо сдавливают горло, а сил вернуться мыслями к прошедшим суткам, попытавшись осознать... Сил просто нет. И Питер забывается тревожным, беспорядочным кошмаром. Возможно, лучшим, чем всё то, что остаётся наяву.