***
Ричарду было плохо. От бессонной ночи болела голова и жгло под веками, отчего детектив постоянно их тёр. Желание убивать достигло апогея, если бы под руку подвернулся какой-нибудь стажёр, Ричард бы не побрезговал им воспользоваться. Впервые он упёрся в стену. Впервые он был в тупике. Работая в одиночку, он никогда не пускал дело на самотёк; жестокий и беспринципный, он находил преступника, разоблачал и упекал за решётку без малейшего промедления. Сейчас же, с балластом в виде напарников, он упускал что-то критически важное. На кончиках пальцев он чувствовал ответ, но не мог до него дотянуться, а попросить помощи было не у кого. Его собственный брат что-то скрывал от него, вёл другую жизнь за его спиной; неизвестно, как часто он лгал ему, Ричарду. Должен ли он доверять Коннору? Должен. Но отчего-то не может. Бессильная и спёртая злоба выжигала изнутри. Нужна была разрядка. И срочно. Сосчитать до трёх. Вдохнуть. Сосчитать до четырех. Выдохнуть. Представить дом, каким он был, пока мать была жива.***
Коннор думает, что он полнейший идиот. Потому что так отчаянно тупить умный человек не может. Тело Маилза лежало перед ним, сверкая распухшими венами и западающим животом. Добраться до него раньше не получалось: за целую неделю скопилось слишком много бумажек, которые Коннор старательно не замечал. В конечном итоге Норт надоели завалы на общем столе, и она мелочно прижала Моргана к стенке: либо он наконец-то разбирается с макулатурой, либо с ней разбирается сама Норт, но Коннор об этом сильно пожалеет. Парень дураком не был и сразу смекнул, что коллеге лучше не перечить, вот только не учёл, что бюрократия требует внимания. Конечные варианты отчётов он переделывал по несколько раз, исправляя ошибки и недочёты, которые умудрился допустить в ранних версиях. Стол перестал походить на Пятую Авеню только к четырём часам. Коннор почесал ладонь. Рана, едва начавшая затягиваться, жутко зудела. Парень вперил пытливый взгляд в труп, будто надеясь, что Маилз не выдержит столь пристального внимания, воскреснет и всё расскажет лично, но чуда не происходило. Маилз был мёртв. И, о Боги, в крови Маилза был тириум. Коннор знал, что Ричард вне себя от ярости, но помочь ничем не мог, ведь его брат не успокоится, пока не найдёт ответы. А дать их может только Коннор. Поэтому нужно было собрать волю в кулак и искать там, где, казалось, уже всё найдено. Ещё раз, по порядку. Четыре жертвы (пять, считая Маилза). Тириум присутствует в крови каждого — как его умудрился заполучить мелкий дилер, для Коннора оставалось загадкой. У всех пятерых разный статус в обществе, разный круг общения, разные взгляды на мир, разное семейное положение. Четверо проживали в одном районе, пятый проворачивал там свои делишки. Все находились в отдалении от родственников: у кого-то их нет, у кого-то они просто далеко. У всех пятерых одинаковая группа крови. Первая. Коннора будто прошибает. Конечно же. Кровь. Тириум не реагировал с кровью. Никак. Однако то была лабораторная, стерильная кровь, из пробирки — возможно, в естественной среде эффект будет противоположным? Коннор скользит глазами по медицинской карте Маилза. Резус-фактор отрицательный, как и у Тодта, и у Мелроу. У двух первых жертв он был положительным. Отталкиваться стоит от этого. Но какие исследования необходимы? Он не может поджарить или заморозить труп Маилза, иначе потом «заморозят» его: как сотрудника лаборатории и как брата-придурка, издевающегося над телами. Родственники Маилза не объявились, но потом они спасибо тоже не скажут, поэтому стоит быть аккуратным. Может, попросить совета у Норт? Девушка скрупулезно составляла опись вещей, находившихся на Маилзе в момент смерти. Её нахмуренное лицо выглядело очень грозно, но Коннор уже привык к напускной суровости Норт — в конце концов, именно жесткость делала её столь очаровательной. Когда он подошёл поближе, Норт, не отрываясь от своего занятия, пожаловалась: — Представляешь, этот мудак таскал чей-то «Ролекс», явно краденный, — она подняла глаза. — Надо будет посмотреть, вдруг кто-то подавал заявление. Коннор, скосив глаза, заглянул в довольно впечатляющий список; одних только золотых коронок у Маилза насчитывалось семь штук. Помимо прочего, дилер таскал с собой блокнот, пару цепочек, бумажник и… Коннор замер. Плеер с крошечным белым крестом. Марка WG34816, производство Китай. Дешёвый аудионаркотик, которой Маилз пытался всучить Коннору. Ну, или продать кому-нибудь ещё. Удача явно на его стороне. — Норт, — сказал Коннор, беря плеер в руки, — поищи, пожалуйста, беруши в ящике, оставшиеся после ремонта. Думаю, они нам понадобятся. Когда она принесла беруши, Коннор поспешно вручил пару Норт и взял себе. Вставив наушники в уши Маилза, он на миг застыл. — Ты уверен? — прочитал он по губам Норт, когда она с тревогой заглянула в его глаза. Коннор улыбнулся и пожал плечами. Он не до конца понимал, что делает, но надеялся, что сделает это правильно. Норт встала около него, склонившись над трупом. Коннор вглядывался в дымчатые глаза Маилза, ища любые изменения, и нажал на кнопку «Пуск». Первые три секунды будет идти писк. Коннор знал это. А потом… Что было потом, Коннор плохо помнит. Он приходил в себя медленно, тяжело. В уши как будто положили ваты, в голове что-то тонко звенело. Дышать было трудно: нечто горячее и вязкое стекало по лицу, шее и рукам, заливало глаза и рот. Пронзительно пахло металлом. Когда звон прошёл, он услышал сбоку странные всхлипы. Норт рыдала, склонившись над мусорным ведром. Её трясло. Весь её халат был в чем-то алом. Коннор медленно повернул голову. От Маилза почти ничего не осталось. В следующий миг он обнаружил себя на полу, захлебывающимся воздухом. На губах была кровь Маилза. На руках, лице и теле была кровь Маилза. Весь Маилз был сейчас на нём. Коннора тошнило. Руки отказывались слушаться. Они скребли по полу, оставляя красные разводы на светлом кафеле. Ноги подгибались. В горле стремительно зарождалась истерика. Мир перед глазами мерцал. Норт, скрючившись на полу, безудержно плакала. Их нашли спустя несколько минут полицейские с другого участка, проходившие мимо морга и привлечённые шумом. Помещение быстро заполнялось людьми: все они замирали на входе, ошарашенные увиденным, а дальше пытались как-то помочь по мере возможностей. Кто-то разговаривал с Коннором, тряс его за грудки, пытался привести в чувство, но всё, что видит Коннор — шевелящиеся губы и светлые руки, перемазанные кровью: той самой, в которой сейчас перемазан он. И он будто проваливается сквозь пол. В какой-то момент он вспоминает про беруши и пытается сказать об этом очередному «спасителю», но произнести что-то внятное не получается. Горячие слёзы душат, хотя Коннор и не знает, почему его тянет рыдать. Солёные дорожки смывают кровь Маилза с щёк, но ему не легчает. Его продолжает бить крупная дрожь, отзывающаяся глухой болью в голове. Коннор будто заперт в своем парализованном теле, и потому не сразу замечает оказавшегося рядом Хэнка. Лейтенант, мягко держа Коннора за подбородок, заглядывает ему в глаза. Его взор спокоен и собран, и его хватает, чтобы потушить пожар, пожирающий Коннора изнутри. Парень показывает на уши, вздрагивая всем телом, и Андерсон понимает его без слов: он аккуратно вынимает беруши, возвращая в мир Коннора целую армаду звуков и слов. Полицейских очень много: кто-то забористо комментирует ту кашу, что осталось от Маилза, кто-то пытается вызвать уборщиков. Девушки же, окружив Норт, стирают с неё остатки трупа. Коннор шумно сглатывает, опуская голову; кто-то вручил ему бумажные полотенца, и он уже несколько минут мял их в ладонях, не в силах привести себя в порядок. Он быстро вытирает лицо, стараясь не дышать, когда Хэнк приставляет к его губам какую-то фляжку. Коннор на автомате делает пару глотков, обжигая горло: коньяк для него очень крепок. Вата в голове постепенно расползается, мысли вспышками прошибают сознание. Теперь он отчетливо осознаёт, что произошло. Маилз лопнул. Тириум, как Морган и хотел, среагировал. И Маилза буквально разорвало. Как и Тодта. И Мелроу. Но Маилз был мёртв к тому моменту, как тириум среагировал, а Мелроу… Мелроу… Коннор тихо стонет, проклиная свою любознательность. Лучше бы он никогда этого не знал. Он понимает, что сидит, прижавшись к Хэнку, и тот тихонько гладит его по волосам. Крови на нём уже почти нет — видимо, Хэнк незаметно помог ему почиститься. Промокший халат бесформенной кучей валяется где-то сбоку. Морг постепенно убирали, и единственным, что напоминало о взрыве, было тело Маилза, накрытое плёнкой. Норт увели в душ; бледный от испуга Маркус приехал за ней сразу же, как ему позвонили. Коннор взглянул на Хэнка, и его прошибла щемящая тоска. Он был настолько благодарен этому огромному косматому человеку, что умер бы за него, не задумываясь. Ему захотелось прикоснуться к груди Хэнка и раствориться в ней; ему бы хотелось быть частью Хэнка и никогда не расставаться с ним. Ему хотелось защищать и оберегать Хэнка; ему хотелось, чтобы Хэнк Андерсон был — был бы вечно. Чтобы Коннор всегда мог видеть его: его светлые глаза, седые волосы, умную, добрую улыбку. Чтобы Хэнк оставался таким же сильным и светлым, каким он был сейчас, и чтобы никто не посмел причинить ему боль. Тогда ещё Коннор не до конца осознавал, как называется это странное, током прошибающее чувство, — но, когда узнал, смирился с ним так же легко, как уносит опавшие листья в первые дни сентября могучая река. Вся тоска, нежность, грусть, восхищение, страх и уважение в Конноре смешивались в живую, молодую влюблённость, медленно перетекающую в любовь. Но тогда Коннор этого не понимал; лишь знал, что Хэнк — единственное, ради чего этот мир может существовать. — Как ты, парень? — приняв его придушенный взгляд за что-то другое, Хэнк осторожно коснулся его плеча. Коннор попытался улыбнуться, но лицо будто покрыли слоем воска. — Лучше, — хрипло ответил он, — спасибо, лейтенант. Хэнк усмехнулся. Тёплые мурашки забегали под кожей Коннора, и парень, пытаясь подавить дрожь, спросил: — А где Ричард? Хэнк пожал плечами. — Ушёл куда-то с Гэвином с час назад. И забыл телефон, — он достал из кармана мобильный Ричарда. — Когда вас… нашли, стали названивать твоему братцу, но его телефон валялся под стулом в офисе, и я решил отнести его тебе. Так, собственно, здесь и оказался. Что-то ядовитое и жгучее растеклось в груди Коннора. Ричарда опять не было рядом, когда он был нужен. Снова. Брат сильно поменялся за последнее время: был холоден и отчуждён, а теперь бросил его, даже не дав попытки связаться. Раньше бы Ричард никогда так не поступил. Коннор пытается что-то изменить, но Ричарду наплевать. Ему не плевать лишь на себя и на дело. Злость медленно перетекала в глухое отчаяние. Пора бы наконец это признать: они не две части единого целого. Видимо, Ричард всё-таки считает его обузой. Как и все остальные. Но… за что? — Я думаю, он уже дома, — врёт Коннор, не поднимая глаз, — пожалуй, я тоже поеду. Как Норт? — Маркус забрал её десять минут назад, — ответил Хэнк. — Вам обоим дают пару дней отлежаться. Но сперва тебе стоит сходить к врачу и… — Всё в порядке, лейтенант Андерсон, — качает головой Коннор, — по крайней мере, я точно в порядке. Меня лишь слегка оглушило и обдало внутренностями, но в остальном я в абсолютной норме. Поэтому я поеду. — Ну, как знаешь, — после нескольких минут молчания тянет Хэнк, недоверчиво разглядывая Коннора, — подвезти тебя? — Нет, благодарю, возьму такси, — ноги держат неуверенно, но Коннору просто необходимо убраться отсюда, и как можно скорее. Он больше не вынесет светлых стен морга и пронзительных глаз Хэнка. Ему хочется забиться в самую тёмную нору и раствориться там. Ему хочется, чтобы его никто не трогал. Уже садясь в машину, Коннор ловит хмурый взгляд Хэнка и пытается успокаивающе улыбнуться, но ничего путного не выходит. Андерсон хмурится еще сильнее. Он ловит почти закрывшуюся дверь и диктует свой номер. — Парень, если Ричарда не окажется дома, позвони мне, — негромко говорит он, — не стоит коротать вечера в одиночестве. И Коннор, пытаясь заткнуть скулящее сердце, рвано улыбнулся, зная, что всё равно не позвонит.***
Машина с рёвом выходила из крутого поворота, чудом избегая столкновения с кирпичной стеной. Они снесли стопку шин, заменяющих дорожную разметку, и вновь набрали скорость. Ричарда вжало в сиденье, руль под руками нагрелся, машина, взвыв, понеслась в ночь, оставляя позади огни Детройта. Где-то на хвосте сидел противник, оказавшийся вторым по счастливой случайности, перепутав трассы и потеряв драгоценные секунды; Гэвин, громко матерясь, считал оставшиеся метры до следующего поворота, за которым дорога резко уходила влево и грозилась либо сделать их бесспорными лидерами, либо вывести из гонки навсегда, затащив в кювет. Гонки. Ну конечно же. Следовало догадаться. У их машины не было окон и заднего стекла, и на поворотах её слегка заносило влево, зато не тратила три минуты на разгон до сотки, как было у их противников, — и Ричард влюбился в неё. Гэвину, чтобы указать на поворот, приходилось орать во всё горло. На особо крутых местах он крепко хватался за сиденье, боясь вылететь в темнеющий вечер, и с ужасом глядел на безумного Ричарда, выдавливающего из мотора все, что только можно. Морган и не думал сбавлять обороты; когда они покинули черту города, он не спускал ноги с педали газа. Адреналин пожирал Ричарда: он хохотал, когда машина с визгом едва не слетала с дороги, ставил синяки, на резких поворотах врезаясь в дверь, низкие ветки деревьев порой били по лобовому стеклу, грозясь снести и его, но Морган был счастлив. Гонка была похожа на чёртов полет: сумасшедшая скорость, соперник на хвосте, нарушение всех возможных правил, в том числе и безопасности, и верный компаньон под боком, разделяющий твоё безумие. В этот момент Ричард Морган забыл, кто он такой, полностью отдаваясь ощущению пьянящей свободы. Почерневшие глаза Гэвина блестели, когда он крикнул: — Сейчас, твою мать, поворачивай! Ричард с силой дернул руль, и машина, возмущенно заскрипев, резко повернула. Морган почувствовал, как она начинает заваливаться на бок; Гэвин заорал, поджимая ноги к груди, но Ричард, надавив на газ, сумел выровняться. Позади послышался визг и звук удара. Выглянувший из окна Гэвин радостно доложил, что «козлы ебаные благополучно сидят в кустах». Дальше они летели по ровной ночной трассе, выжимая из тачки максимум. Ветер трепал волосы, свежий воздух дурил голову, Гэвин скандировал матерные лозунги в окно. Впереди показался финиш, и Ричард, резко нажав на тормоз, заставил Гэвина врезаться носом в панель. Рид же, ругаясь и потирая ушибленное место, попробовал его придушить. Ричард отпихивал напарника ногой и хохотал, чувствуя безграничную лёгкость во всём теле; он наконец-то был спокоен. На финише их встретила толпа людей и буквально выволокла из машины, поздравляя. Ричард боялся потерять Гэвина и не отводил от него взгляда; тот, в свою очередь, крепко сжимал его плечо. Поток отнёс их куда-то к бару, где была шумная вечеринка, но Ричард не желал веселиться: ему казалось, что беспардонное людское месиво поглотит Гэвина, и он, Морган, останется один. Рид, видимо, разделял его взгляды, вцепившись в Ричарда так, что плечо начинало побаливать. Они растворились в темноте, прихватив с собой бутылку виски. Ночь только начиналась. Странное сосущее чувство в груди, мучившее Ричарда примерно с пяти вечера, наконец-то отступило. Он был свободен.***
Аманда Стерн появилась в их жизни примерно в пятнадцать лет. Это была невысокая темнокожая женщина с недовольным лицом, высоким голосом и чересчур вежливой, раздражающей манерой речи. Она носила простые однотонные платья, волосы укладывала в высокую прическу, была аккуратной и сдержанной, почти сухой. Аманда наизусть знала права и обязанности подростка, прописанные в Конституции США, самостоятельно разработала семнадцать развивающих программ, предназначенных для детей от двух до девятнадцати лет, говорила на французском, немецком и иврите. Она была заслуженным и рекомендованным специалистом по работе с трудными подростками, и именно ей поручили опеку над двумя близнецами, когда их мать скатилась в откровенную наркотическую зависимость. Коннор до сих пор не знал, кто дал наводку на их дом. Мать была совсем плоха, она покидала свою комнату только по ночам, питалась тем, что оставлял на кухне Коннор, пачкала туалет и ванну кровью и какими-то странными жидкостями, почти не принимала душ. На близнецов свалились все домашние заботы: они получали деньги по пособиям, готовили и убирали дом по очереди, подсовывали матери бинты, прокладки и влажные салфетки, параллельно учились и старались вести обыкновенный образ жизни, чтобы не привлечь постороннего внимания. Коннор считал такую жизнь вполне приемлемой. Ричарда же передёргивало при одном лишь упоминании об их мамаше. Им пришлось от многого отказаться. Коннор бросил актёрский кружок, на который ходил почти два года, Ричард же вместо секций до темноты сидел в библиотеке, не желая проводить в родном доме лишние полчаса. Он не понимал, почему они вынуждены вести столь ущербный образ жизни: вместо того, чтобы заниматься образованием и строить планы на будущее, они ухаживали за обезумевшей женщиной, которая когда-то произвела их на свет. Никаких тёплых чувств к матери он не испытывал. — Она опять наследила, — говорил он вечерами, когда Коннор заканчивал домашнее задание, — и её нужно загнать в ванну: мерзкий смрад стоит на весь этаж. — Она не животное, Ричард, чтобы её загонять, — спокойно отвечал Коннор, даже не отрываясь от попытки начертить ровный вектор. — Её достаточно попросить. Она человек. Наша мать. Почему ты её так ненавидишь? Для Ричарда ответ был очевиден. Потому что Патрисия Морган была омерзительной. Она была слабой, она сдалась в плен наркотиков, бросив своих детей на произвол судьбы. Она не попыталась хоть как-то изменить свою жизнь, приложить хоть какие-то усилия, чтобы выбраться из ямы, в которую сама себя загнала. Из-за неё они не могли позволить себе ничего из того, что для их сверстников было нормой: автобус до школы, горячий завтрак, репетиторов и стабильный интернет. Из-за неё они постоянно опаздывали, не высыпались, пропускали занятия и вынуждены были обитать в загаженном холодном доме. Из-за неё Коннор начал отставать в учёбе. Если бы не мать, он бы щёлкал эти векторы, как печенье. Иными словами, мать для Ричарда была отягощающим бременем, делавшим их жизнь невыносимой. Коннор мнения брата не разделял. Он видел намного больше, нежели близнец. Видел, как Патрисия порой смотрит на их совместные фотографии, покрытые пылью, в гостиной. Видел, как она украдкой следит за ними из-за угла, когда они собираются в школу. Видел, что она внимательно слушает его бессмысленный треп, когда он пытается накормить её чем-нибудь горячим. Иногда, вечерами, когда Ричард уже спал, мать тихонько плакала под дверью их комнаты, не решаясь зайти внутрь, — у Коннора в такие дни беспомощно сжималось сердце. Эта слабая женщина была похожа на маленького потерявшегося ребёнка, который только-только начал говорить, и пока был не в состоянии попросить помощи. Порой Коннору казалось, что из клетки, в которую мать загнало отчаяние и страх, есть только один выход — их с Ричардом любовь. И порой моменты просветления наступали, порой их ждал чуть пригоревший ужин, порой мать пыталась гладить или стирать, порой её слова становились осмысленными и серьёзными. Она словно выныривала из той наркотической тьмы, в которой жила в последние годы. Порой Коннор вспоминал, что их в семье не двое, а трое. А позже пришла Аманда. Мать забрали в лечебницу, а Аманда поселилась в их доме. И Коннор возненавидел её. Эта женщина никогда и ничего от него не требовала, она сразу поставила планку. Ладонь Коннора, не беспокоившая его уже несколько месяцев, превратилась в кашу после недели пребывания с Амандой, хотя они разговаривали от силы десять минут в день. Аманда постоянно их сравнивала: в учёбе, в спорте, в образе жизни и мыслей — и всегда находила Ричарда лучше. Во всём лучше. Коннор знал, что во многом проигрывает брату. Но Аманда сумела показать, насколько велика пропасть между ними. В учёбе Ричард был лучше, точные науки давались Коннору со скрипом. Его брат думал, что во всём были виноваты посторонние факторы, но ошибался — Коннор просто не понимал, что происходит. Если средние классы он вытягивал на «хорошо», то старшая школа началась с клейма «удовлетворительно», причём почти по половине предметов. Аманда, закатив глаза, изрекла: «Вполне ожидаемо». Ричард, естественно, кроме «отлично» отметки не знал. Физически Ричард был сильнее. Интеллектуально — умнее. Несмотря на свою внешнюю холодность, считался одним из королей школы. Имел несколько подпевал, хотя сам этого не замечал. Успевал везде: в учебе, дома, на занятиях с Амандой и с желанным репетитором. Играл в баскетбольной команде (правда, только ради подкачки, не проявляя никакого интереса к самой игре). Получал приглашения из разных университетов. Был всеобщим любимцем. И всё это Стерн старательно подмечала. Коннор же был «позором», как сказала Аманда. Учился намного хуже брата, в предвыпускном классе прогулял почти семестр. Постоянно что-то забывал и где-то лажал. Был зажатым, не состоял ни в каких кружках, предпочитая одиночество. До последнего не знал, куда будет поступать дальше. Часто связывался с какими-то сомнительными компаниями; так один раз пришел домой с проколотым ухом и губой. Аманда ничего не сказала. Вернее, почти не сказала. «Вполне ожидаемо». Её коронное. Ричард ничего и не заметил. — Ты другой, Коннор, — говорила Аманда, — тебе не следует равняться на своего брата. Его ждет достойное будущее и блестящая карьера, а ты… Тебе следует сосредоточиться на чем-то другом. Мы взрослые люди, Коннор, и я не побоюсь сказать тебе в лицо: ты хуже брата. Намного хуже. Хоть вы и близнецы. — Взгляни на него, Коннор, — продолжала Аманда, — и сравни с собой. Что ты можешь? Ты слабее. Твой аналитический аппарат сильно страдает. Да, ты увлекаешься химией и можешь обскакать Ричарда в тестах, но во всём остальном… Ты не взлетишь выше возможного, Коннор. Пора с этим смириться. Не мешай брату, юноша, и все останутся счастливы. — Звонили из школы, Коннор. Тебе не следует забрасывать занятия. С твоим уровнем подготовки шанс, что ты выпустишься, не так уж велик. Посмотри на Ричарда: ему недавно прислали приглашение даже из Йельского университета. А ты что? Присмотрел себе что-нибудь? Думаю, какой-нибудь колледж будет прекрасным вариантом. — И снова «удовлетворительно», Коннор. Что ж, ожидаемо. У Ричарда «отлично», как же ещё. Тебе не следует злиться и завидовать, Коннор, хотя это и естественно. А чего ты ожидал? То, что вы близнецы, ничего не знач– О, для Коннора это значило много. Они носили одну внешность, одну фамилию, были двумя частями одного целого, но Ричард всегда был лучше. И это видели все. Учителя, репетиторы, Аманда, школьные «друзья» — все они считали его, Коннора, безмозглым. Потому что он был хуже. Хуже Ричарда. Хуже своего младшего брата. Ненавидеть близнеца не получалось. А вот весь остальной мир — очень даже. Коннор избегал людей, избегал школы и Аманды. Целыми днями шатался по улицам, пряча лицо под капюшоном толстовки. Ладонь почти не заживала. Приходил домой поздно вечером, уходил раньше. Несколько раз ночевал в парке. И думал. В конце концов решил, что окружающие правы. Оставалось только одно мнение, что могло его заботить. В тот день у него сгорел завтрак. Он порвал рубашку. Аманда поджала губы, брезгливо его разглядывая. Ричард не отрывался от своей новой книги по математике. Разговаривать с ним было бесполезно. В автобусе оказалось лишь одно свободное место — нет, вообще-то, их было два, но одноклассники не хотели везти свои сумки на коленях. Место досталось Ричарду. Коннор пошёл пешком. Опоздал на первый урок. Получил выговор. Контрольная по алгебре — «удовлетворительно». По геометрии — «неуд». По литературе — «хорошо». Его завтрак украли. Денег он не взял. Ричард своё уже съел и угостил подпевал. Коннор был голоден. С третьего урока он сбежал, перепрыгнув через забор. Опять будут звонить Аманде. Ну и срать. Прошёлся по городу. Живот сильно урчал. Спрятался от патруля. Ноги сами несли к психиатрической лечебнице. Там его знают. Там его пропустят. Там, смотря мертвым взглядом в серую стену, лежит мама.***
Дома Ричарда нет. Вполне предсказуемо. На душе паршиво, голова болит после взрыва. Он всё ещё чувствует чужую кровь на своём лице. Не включая свет, Коннор проходит на кухню. Ричард не придет домой. Сегодня — точно. Коннор просто знает это, как знает, что небо на самом деле не голубое. Оно бесцветное. Как и всё в этом мире — бесцветное. Даже он, Коннор, бесцветный. И только у Хэнка глаза голубые. На кухне он пьёт воду, много воды. Она — источник жизни. Потом она поможет вернуться ему в реальность. А вот есть наоборот не стоит — на голодный желудок эффект лучше. Мама, наверное, поэтому так редко ела: хотела, чтобы приход был мощнее. Коннор стоит на ногах, когда в плеере раздается противный писк. Три секунды — и всё кончится. Три секунды — и он сползет на холодный кафель, где обо всём забудет. Три секунды… И в голове запоют яблочные скрипки. Коннор медленно оседает на пол, уже почти не чувствуя своего тела. Долгожданная эйфория захлёстывает с головой. Всё исчезает: и Ричард, и Хэнк, и дело, и кровь Маилза, и мерзкие воспоминания о маме и Аманде, и Детройт, и весь проклятый бесцветный мир, — остается только яблочная скрипка в голове. Красно-чёрные драконы на руках странно съёжились. Широкие синие вены наркомана, надежно спрятанные под чешуйчатым узором, заняли законное место в композиции татуировки. Вот он какой, Коннор. Вот он какой, Морган. А в голове все звучит песня матери про белую суку и слова, что она шептала тогда, в лечебнице, давая первый в жизни зараженный наушник: — Ты моя порода, Коннор, ты моя порода… Глупый щенок белой суки. Глупый монстр.