Poli-Am.

Ночью Коннор так и не смог заснуть. Он метался в постели, мокрый и взмыленный, сжираемый желанием залезть в тайник и достать эту чертову коробку из-под конфет, в которой он хранил плееры. Да, слишком мало времени прошло, и да, Хэнк ему ноги из задницы вырвет, если узнает, но зуд не прекращался. Морган был готов рыдать. Он сказал правду: на руках было пять штук. Один плеер можно было использовать почти бесконечно, но его эффект быстро ослабевал и приедался, а мозг требовал разнообразия. Именно поэтому торговля аудионаркотиками процветала, и именно поэтому Коннор раз в несколько месяцев придумывал себе несуществующие дела в городе или просто шел «погулять», по пути заруливая в знакомый бар, где подпольно толкали все, что душе угодно: от органики до дешевых индийских аналогов, способных вызвать скорее понос, нежели желанное опьянение. Он надоевших плееров Коннор избавлялся тривиально: выкидывал в реку. Отчего-то ему казалось, что, сохрани он хоть один рабочий, кто-то обязательно пойдет по его следам и подсядет – бомж, роющийся в мусоре, сотрудник перерабатывающей компании, случайный ребенок, желающий доказать что-то свое окружающим и заметивший наркотик в баке для отходов. Некоторые «зеленые» части его души стенали, но рыб было жалко гораздо меньше, чем сухопутных. Правда, однажды ему приснились все те караси, которых он собственноручно обрек на муки ломки, и он отказывался от рыбных блюд еще полтора месяца: совесть мучила. Почти десять лет схема не менялась, и вот завтра ему предстоит поход в излюбленную точку с полицейским. И не просто с полицейским, а с лейтенантом Андерсоном. Который, черт бы его побрал, вцепится в дилера как бульдог, и останется Коннор на мели, с голой задницей и стенающим от недостатка дофамина мозгом. Просто праздник, честное слово. Ричард его приподнятое настроение после новой покупки всегда оправдывал какими-то совсем абстрактными вещами: то погода хорошая, то фильм новый выходит. Коннор его не разубеждал. С Хэнком так отбрехаться не прокатит: если – когда – он узнает, что у Коннора в загашнике еще две точки, про которые он благоразумно промолчал, и один торчок, который втридорога может подогнать, Андерсон из него, Коннора Моргана, сделает люля-кебаб в собственном соку. Слово «помощь» в лексиконе Хэнка Андерсона отчего-то сочеталось с глаголом «причинять» и эпитетом «насильственная», и у Коннора поджилки тряслись от одной мысли, что лейтенант за него серьезно возьмется. Ну, а еще от любопытства. У Хэнка Андерсона была семья. То есть, женщина. И сын. Какие они? Где они? Коннор никого не видел в доме лейтенанта, когда трезвел у него на диване. Они живут отдельно? На кого похож Коул Андерсон – на мать или на отца? Если на отца, тогда это у него есть шанс увидеть маленького Хэнка. На этой мысли у Коннора екало сердце. Господи, мини-Хэнк Андерсон. Хэнк Андерсон, у которого есть сын. А значит, он трах– СТОП. Коннор никогда… не думал в таком контексте. Касательно Андерсона, то есть. Образ Хэнка в голове был светлым, мощным, незыблемым, что-то среднее между воображаемым другом и полурелигиозной фигурой, – а он оказался вполне реальным человеком, во плоти и крови. Хэнк двигался, ругался, ворчал. Был теплым. От него приятно пахло – одеколон пропитал всю машину. Его одежда была огромной, волосы нередко падали на глаза и выглядели как солома, голос хрипел по утрам. Хэнк усмехался уголком губ, имел привычку постукивать пальцами по рулю и смотреть хмуро, недобро, оценивающе. Глаза у него были светлые, почти прозрачные. Завораживающие. И Коннор… что-то чувствовал. Вообще, он в принципе о сексе почти не думал – сил не оставалось. У него был опыт: однажды он почти переспал с женщиной (ему было девятнадцать, он был обдолбан в щи), а в другой раз, уже в двадцать четыре, они с каким-то парнем трогали друг друга в туалете бара (и снова он был упорот в говно). Коннор был судмедэкспертом, он видел людей в любом состоянии – побитых, изнасилованных, разделанных, мертвых, – и почти никогда чужая плоть не вызывала у него интереса. Но, вспоминая, как Хэнк зажал его у стенки в архиве – огромный, тяжелый, очень злой и опасный, – Коннор нервничал. По-другому нервничал. В груди будто раздувался огромный шар. Тело покрывалось мурашками. Он понимал, что происходит что-то неправильное, и стыдливо опускал глаза. А у Хэнка есть сын. Обалдеть можно. Думать дальше Коннор боялся, поэтому просто засунул голову под подушку и взвыл. На улице глухо забрехала собака. Ричард, вернувшийся необычайно поздно, заворочался за стенкой. Если Коннор его разбудит, получит по шее, как пить дать. Только предстояло выяснить, где же это брата носило. Вечерний разговор не шел у Моргана из головы. Рука, нывшая с того самого момента, как они зашли в кафе, болезненно пульсировала. Коннор прокручивал диалог снова и снова, вспоминая, что сказал, и анализируя реакцию Андерсона. Почему тот так смотрел? Чем Коннор смог убедить его сохранить свой секрет в тайне? Отчего на лице Хэнка не было пренебрежения, когда он рассказывал о своей зависимости – только глубокая печаль? Наркоманов же обычно презирают, Коннор это не понаслышке знал. Как Хэнк посмотрит на него, когда Коннор предаст его доверие? Морган схватил себя за волосы и с силой дернул. Часы тихо тикали на тумбочке. Усталость и отчаяние душили его. Он не знал, что делать. Камски сказал, что не видел другого выхода – подставить Хэнка, переключить внимание общественности, сделать Ричарда марионеткой и тем самым обезопасить игру и себя, – но он, Коннор, мог попытаться что-то изменить. Вопрос был только в одном – что именно. Времени оставалось все меньше, а гениальной идеи в голову так и не приходило, хотя Коннор затрачивал все мыслимые и немыслимые ресурсы. Не могло же быть столь паршивой ситуации, в самом деле. Должен был быть путь решения, но Коннор его отыскать не мог. Либо благополучие только начавшего оттаивать Ричарда, либо Хэнк. Что-то приходилось выбрать. Где-то посреди двух чаш весов болталась и его собственная жизнь. Какая-то часть его сознания, та, что была навеки предана Хэнку, советовала слепо поверить словам Андерсона: не выдаст, не бросит, сохранит все в тайне. Но Коннор, сколько бы наивен он не был, не мог позволить себя такой роскоши, как доверять, – даже Хэнку Андерсону, человеку, ради которого он сейчас лежал и мучился, сгорая от желания принять дозу и хоть на пару часов заглушить поток мыслей, буквально перемалывающий его в кашу. Не то чтобы Коннор не хотел довериться, – он не умел. Некому было. Он слишком долго врал, слишком долго скрывался по углам. И путей для отступления у него не осталось. Но ему было по-настоящему больно от одной мысли, что он может сделать что-то, что навредит Хэнку. Столько лет Андерсон помогал ему, Коннору, пусть даже в виде размытого воспоминания, – и он тоже был обязан помочь Хэнку. Он не был совсем уж слеп, видел, что Хэнк далеко не так идеален, как он себе представлял, но Коннор верил в Хэнка. Коннор не верил ни в судьбу, ни в справедливость, даже в психотерапию не особо, а вот в Хэнка верил. Знал, что в этом мире есть один – пусть даже один! – хороший, помогающий бескорыстно человек. И он собирался испортить ему жизнь. Коннор думал, думал, думал. Голова ныла, словно от давления. Мысли скакали как разноцветные мячики: хаотично, красочно, с гулким «боньк» отражаясь от стенок черепной коробки. Коннору тоже хотелось сделать «боньк» башкой о ближайшую стену. Так он промучился до положенных семи утра, не сомкнув глаз. Выползя на кухню, он столкнулся с растрепанным, помятым, еще не умывшимся Ричардом. Тот в трусах и футболке заваривал себе самый дешевый кофе, что был в доме: когда-то его взяли в супермаркете по акции. Коннор с минуту разглядывал широкую спину брата, ощущая едва уловимый запах перегара, и выразительно выгибал бровь; но Ричард глаз на затылке – или еще где – пока не отрастил, поэтому к выпадам Коннора остался безучастен. Когда он наконец обернулся, Коннор источал любопытство уже всем своим естеством. Несмотря на ранее утро, Ричард был удивительно добродушен. – Будешь? Коннор заглянул к нему в чашку, где плавала почему-то слегка зеленоватая пенка, моргнул пару раз и согласился. Ричард быстро заварил ему такую же бурду, как и у себя. Какое-то время они завтракали молча. Тихо тикали часы. За окном было еще темно. – Так зачем ты встречался с лейтенантом Андерсоном? – небрежно уточнил Ричард, когда его чашка почти опустела. Коннор применил свою любимую тактику: недоговорить правду. – Он хотел узнать по поводу мамы, – пожал плечами он, – видимо, ищет нового информатора среди старичков. Спрашивал про детство и про то, как она умерла. Я рассказал, что знал. Ричард предсказуемо фыркнул. – Ее нет больше десяти лет, что он хочет нарыть? – он поморщился. – И зачем было дергать тебя? Я мог бы с ним поговорить, если было так нужно. Коннор хихикнул. – У тебя на лице написано, что ты скорее лимон целиком сожрешь, чем что-то выложишь, – брат возмущенно засопел, но Коннор к этому давно привык, – он неплохо ко мне относится, на самом деле. Просто выпили кофе и поговорили. Ничего криминального. Ричард как-то вымученно, тоскливо вздохнул. – Коннор, – начал он таким голосом, что Коннор сразу понял: эта речь готовилась и репетировалась несколько раз, – если лейтенант Андерсон начнет делать тебе какие-то…э…намеки, тебе не обязательно терпеть. Коннор молча на него уставился. – Нет, если ты сам захочешь – пожалуйста, твой выбор, это, вроде как, вполне естественно, однако кандидатура лейтенанта Андерсона вызывает у меня ряд вопросов, и вообще…. – Ричард, – перебил его Коннор, пряча лицо в ладонях, – заткнись ради Бога. Хэнк Андерсон – нормальный мужик, у него ребенок есть. Ни о чем таком он не думает. – Да что ты? – хмыкнул Ричард, привалившись бедром к столу. – И это не его машина только что вырулила на подъездную дорожку? Коннор в полпрыжка оказался около окна и прилип к стеклу. Автомобиль Хэнка Андерсона, шурша гравием, остановился около дома и мигнул фарами. Сердце Коннора забилось. Безбожно лагающий телефон, оставленный в комнате, пиликнул. Вчера Хэнк силой отобрал у него гаджет и вбил свой номер со словами «и только попробуй меня игнорировать». Ричард смотрел так снисходительно, понимающе и самодовольно, что Коннор почувствовал яростное желание ему врезать. Он гордо вскинул голову и пошел в комнату, – правда, последние пару шагов буквально пробежал. «Вынеси их все, разом. Но аккуратно». «Минуту». Точно, плееры. Как будто бы Хэнк добровольно приехал пригласить его на утренний кофе. Коннор осел на постель, чувствуя необъяснимое разочарование. Ричард, оставшийся на кухне, прокашлялся. – Чтоб ты знал, – громко сказал он, – я не одобряю. Хэнк Андерсон не тот человек, на которого можно положиться в трудную минуту. – Как будто у меня в принципе большой выбор, – пробурчал Коннор, ввинчиваясь в штаны. Подумав, он схватил толстовку Хэнка, которая сиротливо жила на отдельном – почетном – стуле, и запихал все пять плееров в карман на животе. Карман подозрительно оттопырился. У Коннора подозрительно затряслись поджилки. Ничего не подозревающий Ричард нарисовался в дверях. Сердце у Коннора екнуло. – Тебя всегда тянуло к деструктивным людям, – начать гундеть брат, но Коннор сердито его перебил: – Типа тебя? Ричард глупо моргнул, на мгновенное показавшись совсем беззащитным. – Я не деструктивный, – слегка растерянно произнес он, – я просто немного отличаюсь от остальных. Это была фраза Аманды, и Коннор закатил глаза. В какую конкретно сторону отличается, Ричард почему-то никогда не задумывался. Близнец тем временем пожевал щеку и попробовал еще раз: – Я просто хочу, чтобы ты был осторожнее, – произнес он. Сегодня он был на удивление разговорчивым. – Тебе может быть больно. – Именно поэтому я делаю все, чтобы этого не допустить, – ответил Коннор. Потом смягчился. – Спасибо, Рич. Мне приятно, что обо мне кто-то волнуется. – Я всегда о тебе волнуюсь, – серьезно кивнул Ричард. Из его уст это было практически неприличное признание в чувствах. Коннор неосознанно улыбнулся. Что бы там не считал лейтенант Андерсон, с Ричардом просто нужно было научиться разговаривать, и тогда он не особо отличался от якобы «нормальных» людей. Иногда даже шутил, хоть и не очень остро. Настроение заметно улучшилось. Коннор сунул руки в карман толстовки, чтобы хоть как-то прикрыть выпуклость на животе. – Я не знаю, что у тебя сейчас происходит с расследованием, – начал он, – но будь начеку, хорошо? Мне все это не нравится. Ричард, уже развернувшийся, кивнул. И слабо улыбнулся. На выходе из дома Коннор вдруг обернулся. Отчего-то ему захотелось посмотреть на такого Ричарда еще раз: на полусонного, ворчливого, почти ленивого, умиротворенного. Брат ковырялся в своем телефоне, привалившись к холодильнику; в свободной руке он держал измазанный сливочным сыром нож. Почувствовал взгляд, Ричард вопросительно вскинул бровь, приглашая к диалогу. Коннор лишь покачал головой. У него был брат. Брат-близнец. Как же здорово все-таки иметь семью. Он не может его потерять. Улица дохнула холодом в лицо. Морган поежился. Хэнк, привалившийся к двери машины, курил и смотрел на Коннора слегка напряженно: видимо, просчитывал, какова вероятность того, что парень смоется через форточку. – Тебя за смертью посылать, – проворчал Андерсон, выкидывая окурок куда-то на газон. Коннор проводил его неодобрительным взглядом. А потом Хэнк вдруг резко подался вперед и схватил Коннора за подбородок, притягивая к себе. Его лицо оказалось близко, слишком близко: Коннор мог разглядеть серые пятнышки в голубых глазах. Дыхание Моргана перехватило; он замер, чувствуя, как уши, щеки и грудь начинает печь. Мир остановился. – На меня смотри, – приказал Хэнк низким, глубоким голосом. Коннор боялся моргнуть. Будто сквозь вату он услышал, как на кухне подавился своим бутербродом нагло поглядывающий Ричард. Конечно, с его ракурса они с Хэнком буквально… О Боже. Хэнк пристально вглядывался в глаза Коннора – который чуть не плакал – еще какое-то время. – Ладно, вроде чист, – проворчал, наконец, Андерсон, и отпустил его. Коленки Моргана позорно задрожали. – Херово выглядишь, кстати. – Вы чего!.. – Жалобно воскликнул Коннор, потирая ноющую челюсть. Хэнк уже садился в машину. – Я же не совсем тупой, чтобы принимать перед работой! – Коннор, именно потому, что ты ни разу не тупой, от тебя столько хлопот, – Хэнк дождался, пока Морган пристегнется, и тронулся. – С тебя станется, я уже это понял. Ты пьешь витамины? – Вы мне буквально вчера угрожали укоротить ноги, если я рыпнусь не в ту сторону, – пробубнил Коннор, отворачиваясь к стеклу, – как будто у меня есть хоть малейший шанс отделаться от вас безболезненно. – Правильные мысли говоришь, Морган, – Хэнк усмехнулся, – давай-ка заедем за кофе, сил нет работать головой с самого утра. Коннору достался капучино с ванильным сиропом – «Да успокойся ты и бери, Бога ради!» – и шоколадка с орешками. Потом Хэнк сунул ему еще парочку. – Когда херово станет, ешь шоколад или что-то сладкое, – объяснил он, потягивая свой напиток, – и воды больше пей. Будет тошнить, но тут уж придется потерпеть. Ты с фруктами как? Покажи-ка руки. Коннор медленно провел языком по зубам, гадая, когда его жизнь превратилась в это, и покорно закатал рукава. Хэнк с видом опытного флеболога покрутил его запястья, понажимал на выступающие вены, задумчиво похмыкал. – Варикоза нет? – Лейтенант Андерсон! – Коннор возмущенно отдернул руку. – У меня отличное здоровье, я регулярно проверяюсь, спасибо большое за участие. Откуда вообще такие познания? – Почти пятнадцать лет в отделе борьбы с наркотиками и не такому научат, – отмахнулся Хэнк, заводя машину, – ты вообще знал, что чисто теоретически ты можешь передознуться? Хотя сделать это очень сложно. – У меня мать от этого умерла. – Сильно в этом сомневаюсь, – пробурчал Хэнк себе под нос, но вопросительный взгляд Коннора проигнорировал. Они выехали на дорогу. На полпути к участку Хэнк вдруг свернул куда-то во дворы и петлял до тех пор, пока машина не уперлась в давно заброшенный недострой. Коннор опасливо огляделся. Кучи мусора мешались с раскрошенным кирпичом, торчащие балки были обвешаны какими-то тухлыми тряпками, пахло мочой. Граффити на разваливающихся стенах вились хаотично, словно их рисовал кто-то с глубоко воспаленным сознанием. Коннору здесь не понравилось. Хэнк вышел из машины и подошел к ближайшей обугленной бочке. Коннор робко последовал за ним. – А когда-то этому месту пророчили великое будущее, – Хэнк обвел обветшалые стены задумчивым взглядом, – никогда не знаешь, что ждет впереди. Тащи сюда свою задницу, Морган, дa поживее. Коннор опасливо приблизился. Хэнк нашел какую-то палку, поворошил ей в бочке. Достал из-за пазухи утреннюю дешевую газету, порвал ее на куски, палкой засунул под валяющиеся в бочке тряпки. Облако пепла взвилось вверх. Хэнк плеснул на тряпье чем-то, что держал в фляжке – Коннор не мог вспомнить, был это виски или коньяк, – и бросил спичку. Слабый огонь заалел в глубине бочки. Потянуло гарью. Хэнк упер руки в бока. – А теперь избавься от них, Коннор. Но сперва дай взглянуть. Коннор вытащил из кармана все пять плееров, по очереди. Хэнк задумчиво рассматривал каждый, долго вертел в руках, натягивал провода наушников, а затем безжалостно, с силой наступал на пластиковый корпус, после чего отправлял раздавленный девайс прямиком в костер. Пламя, уже успевшее разгореться, удовлетворенно потрескивало. Где-то вдалеке закричала ворона. Коннор не знал, что чувствовал. Не было боли, не было тоски. Он будто завороженный наблюдал за задумчивым, сосредоточенным лицом Хэнка, за вьющимся огнем, за постепенно светлеющим небом, и не понимал, изменится ли его жизнь после сегодняшнего утра или нет. Казалось, что нет. Но вдруг? Последний плеер Хэнк разглядывал особенно долго. Это был любимчик Коннора, самый заслушанный из всех. Фиолетовый корпус, светлая кнопка пуска и регулятор громкости, имевший потертость от его пальцев. Один наушник развалился и был подклеен скотчем. Через весь плеер шла царапина. Аспарагусовый сонет хвойной долины. Самая дорогая его покупка. То, что приносило умиротворение годами. Под подошвой Хэнка этот плеер хрустнул особенно громко. Какое-то время они наблюдали, как зависимость Коннора превращается в груду оплавленного пластика. Воняло немилосердно. Почти посветлело. Потом Андерсон хлопнул его по плечу. – Половина дела позади, пацан, – он двинулся к машине, – еще чуть-чуть, и ты будешь как новенький. Как жаль, что Коннор в это не верил.

***

До работы Ричард добрался вовремя, испытывая лишь легкий дискомфорт от слабой мигрени. И явные проблемы с глазами, потому что утром он стал свидетелем некоторого дерьма, которое срочно требовало объяснений. Коннор отказывался говорить – Коннор в последнее время вообще о многом отказывался говорить – поэтому спросить следовало лейтенанта Андерсона. Вот только фраза «с какой целью вы сподобились засосать моего брата на моей подъездной дорожке» застревала в глотке Ричарда еще на этапе набора воздуха, а наружу вылетало что-то среднее между «ы» и «ебанныйвасврот», поэтому предстоящая коммуникация автоматически записывалась в разряд «неудачная». Ричард отчаянно пытался подключить мозг к языку, потому что Хэнк Андерсон был самым непростым человеком, которого Ричард знал – а что вообще он о нем знал? – и этот самый Хэнк Андерсон с утра увез его брата на романтический завтрак. Завтраки вообще бывают романтическими? Пока мозги Ричарда закипали – как и кофемашина, которую он заставил сделать эспрессо уже в четвертый раз, – на горизонте нарисовался помятый Гэвин. Ричард автоматически отсалютовал ему кружкой, параллельно обдумывая наиболее мягкую формулировку вопроса «и с каких пор вас привлекают невротики?», и Гэвин воспринял этот жест как приглашение к диалогу – вальяжно припарковал свой зад рядом с Морганом. – Как утречко? «Впечатлило по самые яйца», – подумал Ричард, но вслух сказал: – Приемлемо. Поедем сегодня проверять лечебницу? – Ясен хер, надо хотя бы создать видимость деятельности для начальства, – Гэвин беспардонно забрал только приготовленный кофе, – но стоит нашего деда предупредить, вдруг он там нарыл что интересного. – Деда? – Ричард нахмурился. – Сколько вообще лет лейтенанту Андерсону? Гэвин удивленно на него покосился. – Да я ж не буквально, ему еще пятидесяти нет, – он повел плечом. – А что? Как, кстати, их свидание с мелким прошло? Ричард прямо-таки почувствовал, как перекосило его лицо. Гэвин, явно ожидавший занудной реплики в духе «выбирайте формулировки, детектив Рид», шокировано на него уставился. Ричард вздохнул. – Ничего такого, – попытался отвертеться он, но Гэвин прищурился: – Выкладывай, Морган. Ричард вздохнул еще раз. Он вроде как доверял Гэвину, и, возможно, в делах амурных у Рида было больше опыта. – Это действительно было свидание, – обреченно признался он. Гэвин, только сделавший глоток, подавился. Ричард от души зарядил ему между лопаток. – А сегодня утром Андерсон заехал за ним, и, видимо, повез завтракать, – безжалостно добивал Ричард. Гэвин, которому не хватало воздуха, посинел. – И п...поц…короче, прямо на моих глазах. Гэвин издал позорный звук, на который обернулась половина отдела. Ричард принял самый постный вид, на какой был способен. Андерсон, восседавший в своем кресле уже как полчаса, даже не дернулся. А жаль. Ричард бы очень хотел посмотреть на его самоуверенную рожу. Рид, откашлявшись, шумно втянул воздух и уставился на Моргана так, будто тот только что признался в любви к розовым блесткам. – Ты гонишь, – прохрипел он. Подумав, добавил: – Фотка есть? Ричард возмущенно вскинулся. – Я это еще и фотографировать должен был? Гэвин зашипел. – Конечно, ебанный в рот! Это же просто… – Он повернулся к офису. – Ой. Лицо Ричарда дернулось, Гэвин возбужденно засопел. Хэнк подошел к кофемашине. Вблизи Хэнк Андерсон выглядел собранным и серьезным, и, если бы не его пристрастие к цветастым гавайским рубашкам, Ричард бы даже признал некоторые перемены в вечно расхлябанном лейтенанте. Морган вдруг подумал, что давно не слышал запах перегара, обычно заменявшего Андерсону парфюм. И вообще старший офицер выглядел… посвежевшим. Кислая мысль, что причиной всех этих перемен стал его брат, окончательно отравила Ричарду утро. – Морган, Рид, – сказал Хэнк, задумчиво постукивая пальцами по столешнице, – есть наводка, хочу, чтобы вы ее проверили. А вот что собирается делать он, оставалось загадкой. Ричард открыл рот, чтобы выдавить возражение, но звук не шел. Андерсон задумчиво варил себе кофе. – Я нашел нового информатора. Сегодня загляну к нему, – он сделал глоток. – Что у вас? Гэвин нехотя, сквозь зубы, пробормотал что-то про больницу. Андерсон вдруг бросил на Ричарда заинтересованный взгляд. – Та самая, где лежала ваша мать? – Он повернулся к Моргану всем телом. – Ты многое помнишь о том времени? Ричард испытал привычный прилив раздражения, смешанного со стыдом, когда речь зашла о Патрисии. – Я был там один раз, – признался он, – и это не самые лучшие воспоминания. – Вот как, – Хэнк хмыкнул, скрещивая руки на груди, – а ты никогда не задумывался, как странно звучит вся эта история? Ричард остолбенел. – О чем вы? – Ну, сам подумай, – Хэнк склонил голову, – по какому-то случайному стечению обстоятельств именно вы двое попадаете под негосударственную программу патроната, которая финансируется хрен знает кем. Вы получаете еду, образование, средства, в то время как ваша мать лечится в частном лечебном заведении три с половиной года вместо положенных шести месяцев. Зачем ее держать там так долго? И, что самое главное, на какие шиши? А потом она внезапно умирает, и ваша роскошная жизнь прекращается. Звучит как-то подозрительно, не находишь? Мгновение Ричард переваривал, что сказал Хэнк, а потом нахмурился. – Лейтенант Андерсон, – произнес он, чувствуя медленно подступающее, упрямое раздражение, – я не знаю, что наговорил вам Коннор, но программа, в которой мы участвовали, абсолютно легальна. Она финансируется за счет частных фондов, направленных на улучшение качества жизни детей из неблагополучных семей, и – – И твоя мать умерла от наркотиков в лечебнице для наркоманов, – закончил за него Хэнк, в упор разглядывая побелевшего Ричарда, – долго будем игнорировать этот факт, а, Морган? Ричард сжал зубы. – Я не понимаю, к чему вы клоните. – К тому, непробиваемая твоя башка, – чуть жестче ответил Андерсон, – что давно пора достать голову из жопы, оглядеться и задаться вопросом: «Что за дерьмо творилось с моей жизнью, пока я ее тщательно игнорировал?» В ушах у Ричарда застучало. Он с силой сжал кулаки. – Не вам, лейтенант Андерсон, говорить про игнорирование жизни, – процедил он, буквально выплевывая слова, – вы прячетесь в своей скорлупе из похуизма и пренебрежения окружающими, и надеетесь, что кто-то еще будет прислушиваться к вашим словам? Хэнк вскинул руку. – Я знаю свои грехи, Морган, уж поверь мне, – на удивление спокойно сказал он, – но, в отличие от тебя, я несу ответственность за свои слова. Я обещал помочь, и я помогаю. А можно ли сказать это про тебя, а, защитничек? Ричард дернулся, но рука Гэвина на плече остановила его. Морган тяжело дышал. Он не понимал, о чем говорит Андерсон, но липкий страх расползался в животе: за чем он не досмотрел? Что он пропустил? Что-то с Коннором? – Если я сочту нужным, я воспользуюсь вашим советом, – выдавил из себя Ричард, судорожно одергивая рукава своей водолазки, – однако не лезьте туда, куда вам не следует. Это дела моей семьи. Займитесь своей. Судя по тому, как болезненно поморщился Хэнк, Ричард попал в самую точку. Схватив пальто, он вылетел из Департамента, не став дослушивать разговор старших офицеров. Что-то склизкое и горькое душило его, огнем жгло глотку. Бессильное бешенство накатывало волнами: как смеет этот Андерсон говорить то, о чем Ричард даже подумать боится? Да, Ричард пообещал себе всегда защищать Коннора, и он делает это всеми силами. Что Андерсон вообще может знать о том, насколько это тяжело – тащить все на себе? Никто, никто в этой жизни не смеет его поучать; Ричард сам себя вырастил и сам себя воспитал, и даже Аманду он держал на расстоянии вытянутой руки, – так кем возомнил себя Хэнк Андерсон, что так дерзко решил разворошить его прошлое? Ричард с силой пнул маленький сугроб и замер, растирая лицо руками. Позади раздалось покашливание. – Если ты закончил, нам пора ехать, – Гэвин внимательно за ним наблюдал, – если ты, конечно, не хочешь вернуться и набить Хэнку морду. Ричард злобно на него зыркнул и залез в машину. Гэвин был за рулем. Первые полчаса они молчали. – Ее правда держали в лечебнице три с половиной года? – спросил вдруг Гэвин. Ричард, глубоко задумавшийся, вздрогнул. – Что? – Твоя мать, – уточнить Рид, – ее не должны были лечить больше шести месяцев, максимум – восемь. Не три года. Это странно. – Это было больше десяти лет назад, мало ли– – Нет, – твердо перебил его Гэвин, – лечение в клиниках состоит, по большей части, из капельниц и консультаций у психиатра. Даже шесть месяцев держат только особо тяжелых или буйных. – Он помолчал. – Я не хочу повторять слова старика, но что-то тут нечисто. Ричард закатил глаза, чувствуя, как от раздражения у него сводит челюсть. – При всем уважении, – взвинчено начал он, – вы оба суете свой нос в прошлое, от которого мы тщательно пытаемся избавиться. Наша мать умерла, и ничто не сможет ее вернуть, как бы я к этому не относился. Гэвин помолчал, разглядывая заснеженную дорогу. – Нет, Рич, – сказал он вдруг тихо, – не вы, а ты пытаешься забыть. Твой братец до сих пор волочит все на себе, – и, подумав, добавил, – по нему видно. Ричард дернулся, как от укола. В какой-то степени это была правда: боль потери до сих пор разливалась в Конноре бескрайним морем, и изредка на дне его глаз мелькала совсем детская тоска по матери. Ричард ничем не мог ему помочь. Морган вздохнул. – Она умерла, Гэвин, – попытался объяснить он, – она ушла, оставила нас. На самом деле, она оставила нас гораздо, гораздо раньше. Это был ее выбор. – Ты обижен за это? Ричард замер. Подумал. – Не за это, – признался он, и вдруг обнаружил, что говорит гораздо тише, чем раньше. – Когда ее не стало, не было облегчения. К тому времени я больше не был зол на нее. Гэвин поудобнее перехватил руль. Выключил радио. – Расскажи, – сказал он негромко, – а потом мы оба сделаем вид, что этого разговора никогда не было. Ричард молчал. Рид громко вздохнул. – Я не ищу твоих откровений, – слегка неловко объяснил он, – но мы едем в место, где умерла твоя мать. Мне нужен собранный и эффективный напарник, а не тот, кто будет отвлекаться на малейшее воспоминание. Ричард молчал. Гэвин на него не давил. Когда Морган заговорил, Рид уже почти отчаялся что-то услышать. – Я не похож на нее, – Ричард проговаривал слова медленно, словно не до конца понимая, как собирать их в речь, – а Коннор похож. Она была кудрявой, и Коннор кудрявый. А я нет. У них у обоих родинки, а у меня чистая кожа. Они оба субтильные и сухие, а я перерос ее еще в шестом классе. Но у меня ее глаза. У нее тоже были голубые, как у меня. Он снова замолчал. Потянулся к бардачку, достал оттуда пачку сигарет. Принялся вертеть ее в руках, откидывать крышку, постукивать пальцами по картону. Гэвин терпеливо ждал. – Она была хреновой во всем, – наконец, продолжил Ричард, – плохо готовила, плохо убиралась. Писала с ошибками. Смеялась как ворона: хрипло и громко. Она всегда говорила, что умудрилась родить бурундука и бобра: вроде оба грызуны, но по факту вообще ничего общего. Юмор у нее тоже был странный, честно говоря. Он помолчал. – Я никогда ее не понимал. Мы ругались, – он прикусил губу, – с самого детства ругались. Коннор всегда ныл и прятался, а мы с ней до посинения спорили. Она говорила, что я самый упрямый человек на планете. И хвалила меня за это. Он откинулся на сидение. – Коннор родился слабым, – продолжил Ричард, – мы оба понимали, что он нуждается в нас. Она никогда не говорила этого вслух, но я знал, что должен защищать его. Что она ждет, что я защищу его. Он был доверчивым и наивным, добрым. Ластился к ней, как котенок. И ко мне. Мы оба любили его. Ричард задумчиво скосил взгляд на снежный пейзаж за окном. Район был похож на тот, в котором он вырос. – Я не знаю, что она думала обо мне, – признался он. – Могла ли она меня любить? Является ли любовью то, что вы оба заботитесь об одном человеке? Если да, то мы в какой-то степени были настоящей семьей. Но я никогда не мог ей полностью доверять. Она сдалась, предпочла наркотики. Я злился на нее за это. Гэвин аккуратно повернул на дорогу, ведущую прочь из города. Ричард прикрыл глаза. – Может, я правда был к ней жесток, – произнес он, – но мы жили впроголодь в холодном доме, убирали за ней кровь и дерьмо, Коннор сутками дежурил около нее, уговаривал поесть, гасил ее вспышки ярости и успокаивал истерики, – а чем я мог ему помочь? Тогда я поклялся, что вытащу нас из этого. И я учился, подрабатывал, искал хоть какой-то путь решения. Ричард помолчал. – Я пытался за ней ухаживать, но срывался. А она боялась, плакала, когда я подходил слишком близко, и я начал стараться держаться от нее подальше, чтобы не нервировать ни ее, ни Коннора. Занимался вне дома, пошел играть в баскетбол. Я не хотел ее видеть, я не хотел ее слышать. Я хотел забыть о ней. Но ненависть… Ричард молчал, молчал, молчал. Потом вздохнул. – Она напала на меня с отверткой, когда мне было тринадцать, – сказал он. Гэвин чуть к нему повернулся. – Коннор не знает об этом. Она просто не узнала меня, завизжала, кинулась, попыталась ударить. Потом, когда ее отпустило, она рыдала и молила прощения, ползала на коленях. Понимаешь, почему я говорю, что она была опасна? – Ричард сглотнул и тихо добавил: – Но не узнала она именно меня. Не Коннора. А мы близнецы. Аманда потом говорила мне, что наркоманы под кайфом как дикие животные: чувствуют угрозу. Я был угрозой для нее? – спросил он в пустоту. – Она была моей…матерью. Я не хотел быть…угрозой. Рид сильнее сжал руль, задумчиво прикусил губу. Ему совершенно не понравился тон Ричарда: пустой и уставший, словно эта мысль была обдумана множество раз. – Я правда не задавал вопросов, когда пришла Аманда, – проговорил Морган спустя какое-то время, – мне хватило объяснений, которых она дала, потому что люди не задают вопросов, когда случаются чудеса. А Аманда была чудом для нас: мне больше не нужно было беспокоиться, что мой брат третий день ест хлеб с водой, потому что ничего другого нет; в доме стало тепло и чисто, никого дерьма, никакой крови в ванной, никакой угрозы, что ты тоже подсядешь из-за дебильной привычки матери вырывать наушники из плеера. У нас появился шанс на нормальную жизнь, ту, которую мы заслуживали. Мы все заслуживали. Он задумчиво достал сигарету из пачки и положил ее в рот, но не зажег. – А еще ей обещали помочь, – вдруг добавил он, заслужив удивленный взгляд Рида, – мы ничего не могли сделать ни с ней, ни для нее. И тогда я подумал, может, другие смогут. Может, у нее еще есть шанс, может, это правда лечится. Она плакала, когда ее забирали. Обещала вернуться. Коннор тоже плакал. Я – нет. Ричард замолчал, видимо, окончательно. Рид вздохнул, не зная, что сказать. На языке вертелось только слово «пиздец». – Мы навестили ее один раз, – неожиданно сказал Ричард, – тогда мы еще не знали, что она продолжает торчать даже в лечебнице. Она записалась на курс экспериментального лечения, новый препарат, который был безумно дорогим, но в силу возраста и наличия нас она могла пойти как подопытная. Она согласилась, хотя ее предупреждали, что будет мучительно больно: та штука буквально цементирует вены, тем самым укрепляя их. Но она сказала, что готова попробовать. Я гордился ей. Ричард вдруг усмехнулся. – Помню, она была буквально зеленой, когда вышла нас встречать. А препарат был сине-лиловый, и вены у нее были смешного цвета. Она сама была смешная: ей волосы обрезали под горшок, и они завились мелкими кудряшками. Сказала тогда, что будет отращивать. Я никогда не видел ее с длинными волосами, про себя решил, что ей пойдет. Решил, что буду ждать столько, сколько потребуется, чтобы посмотреть. Он вдруг сухо, болезненно сглотнул. – А она умерла. От передоза. – Ричард сжал губы. – И снова бросила нас. Гэвин молчал, задумчиво водя языком по губам. Теперь Ричард точно закончил. Говорить больше было не о чем. – Любопытно, насколько вы все-таки разные, – криво усмехнулся Гэвин минут через пять, – Коннору в семье нужен был защитник, а тебе - равный, на кого можно положиться. И у Коннора он был. А вот у тебя… – Заткнись, Гэвин, – грубо перебил его Ричард, хмурясь, – и больше никогда не пытайся заговорить со мной об этом. Я сделал глупость, что вообще рот открыл. Рид пожал плечами. – Как пожелаешь. Дальше они ехали в тишине. Разбитая дорогa потому и звалась разбитой: куча ям и рытвин, которые Ричард помнил еще из подросткового возраста. Они сделали последний поворот, и бирюзовое с белым здание лечебницы – двухэтажный барак двадцатых годов прошлого века – показалось на горизонте. Ричард вздохнул. Тогда он еще не знал, что собственное прошлое хранит гораздо больше ответов, чем он думал.