***
Фаулер смотрит жестко и внимательно, словно выискивает подвох. Потом вздыхает: — Златко Андронников, значит, — он задумчиво трет подбородок, — когда к нему? — На днях, когда патрульные проверят адрес его прописки, — Ричард поджимает губы: комок чего-то тяжелого и склизкого ворочается у него в груди, — сегодня хочу выяснить еще одну… вещь. — О которой ты, стало быть, умолчишь? — Это… даже не теория, — отводит глаза Морган. Рид за его спиной угрюмо ворчит. — Просто хочу убедиться. — И для этого ты запрашиваешь экспертизу за счет участка, которая стоит больше трех тысяч долларов, — Фаулер снова вздыхает, — ладно, Морган, но только потому, что до этого ты никогда ни о чем не просил. И вел себя, в отличие от некоторых, как образцовый сотрудник. — Он помолчал, покосился на Гэвина. — Как ты, парень? Держишься? Ричард глупо моргнул. — Простите? Фаулер поморщился. — Я в курсе, какая трагедия произошла в твоей семье из-за наркотиков, не смотри на меня так, — Ричарда будто стеклом резануло: если бы Фаулер только догадывался… — В связи с этим у меня к тебе просьба: не нужно рассказывать брату, где ты сегодня был. В тебе-то я уверен, а за него переживаю. Ричард на мгновение замялся. — Сэр, поймите меня правильно: не в правилах моей семьи– — он осекся, — не в моих правилах лгать или что-то скрывать. К тому же, Коннор сейчас так загружен работой, что ему будет некогда… — Вот именно: напомни-ка своему брату, какую ответственную и серьезную должность он занимает, — Фаулер сурово на него взглянул, — после Рождества мы наймем на постоянной основе еще парочку коронеров, и Коннор будет возглавлять этот отдел. Поэтому пусть заканчивает сваливать посреди рабочего дня с Андерсоном под ручку. Куда они, кстати, намылились? Ричарда будто током прошибло. Он сглотнул. — Он уехал с лейтенантом Андерсоном? Фаулер закатил глаза. — Значит, старый черт опять затеял свои игры, — зарычал он, — тысячу раз говорил, что напарники должны быть в курсе перемещений друг друга, так нет – Хэнк Андерсон всех умнее! Пусть только попадется мне, полено безмозглое, я его… На выходе из кабинета — Фаулер продолжал ругаться — Гэвин повернулся к Ричарду. — А я говорил: покрывает, — одними губами произнес он и отчалил к кофе-машине. Ричард скривил лицо. Он вдруг вспомнил, как несколько дней назад был жутко зол на брата, — а потом, после взрыва в морге, испугался за него настолько, что даже забыл о своем гневе. Сейчас же что-то нехорошее, темное шевелилось в его груди, — обида? боль? страх? ярость? — что-то давным-давно подавленное и обузданное, — но вместе с тем никогда не прирученное. Ричарду следовало быть осторожнее: он никогда не умел быть мягким, когда злоба поднимала свою змеиную голову. И все равно он не верил. Давненько он не… калибровался. Сосчитать до трех. Вдохнуть. Сосчитать до четырех. Выдохнуть.***
Остаток дня Ричард помнил урывками. Отвез плеер — чуть не прожег в нем дырку взглядом, — в частную лабораторию, дал свой номер как контактный, до конца дня заполнял отчеты. Часы летели, а Андерсон с Коннором так и не возвращались. Ричард медленно закипал. Гэвин Рид, на мгновение показавшийся гораздо более человечным, чем прикидывался, снова влез в свою шкуру говнюка: полдня травил байки с Тиной, периодически кидая на Ричарда выразительные и торжествующие взгляды, а потом свалил за пару часов до конца рабочего времени. Ричард, неожиданно ощутивший себя преданным (в который раз за этот день), в отместку настрочил записку шефу, но отправлять не стал, — иначе бы это доказывало, что они так и не сдвинусь с мертвой точки в своих попытках работать вместе. Первый раз он позвонил брату, когда выходил из участка. Не знал, что хотел услышать, но надеялся, что родной голос успокоит вулкан чувств, кипевший в нем. Тот не взял трубку. Во второй раз — из дома, с тем же результатом. Потом пришла смс-ка от Андерсона, и Ричард понял, что эту ночь он проведет один, наедине со своими мыслями. Злость и обида утроились. Ричард мысленно дал себе затрещину: не накручивать. Он рано лег спать, и, хотя долго не мог успокоиться, задремал в половине третьего; в шесть утра из круглосуточной лаборатории пришел отчет об экспертизе. Ричард открывал файл дрожащими руками. Его сердце колотилось так громко, что соседи должны были вызвать полицию. Коннор покинул морг после взрыва примерно в половине одиннадцатого. Плеер был с ним. В 23.47 плеер был использован. Коннором. Его брат употреблял, и теперь у него были доказательства. Ричарда оглушило.***
Больше он не спал. Утром собрался, взял такси, поехал на работу – руки тряслись, как у алкоголика. Почему во рту так сухо? Почему у него звенит в ушах? Что он скажет? Теперь он знает. Господи, дай ему сил. В участке были журналисты: Фаулер собрал пресс-конференцию. Гэвин, которого в божеский вид приводила вся женская половина коллектива, бросил на Ричарда нетерпеливый взгляд: ему явно хотелось узнать все подробности. Ричард быстро умылся в туалете и позволил замазать синяки под глазами, – руки продолжали трястись. И сколько он жил в обмане?.. Начальник был предельно серьезен. — Так, — проинструктировал он, — говорить буду я. Вы изображаете мебель. Рожи не корчить, в носу не ковыряться. Хвала Господу, что Хэнк опять опаздывает. Морган, что с твоим братом? Почему его отпрашивает Андерсон? Ричард вздрогнул. — Я… — он сглотнул, — он… Фаулер нетерпеливо передернул плечами. — Если он не вывозит и хочет в отпуск, пусть подает заявление, у него переработок на год вперед, — начальник поправил рубашку, — самовольные отгулы я не поощряю. Свяжись с ним после конференции и дай мне знать, что да как. Дальше были вспышки камер и глухое гудение микрофонов. Фаулер что-то говорил об успехах расследования, о невероятно продуктивной команде, о том, что полиция всегда стояла и будет стоять на страже закона и порядка. Ричард смотрел в одну точку. Даже почти не моргал. Он не понимал, как он мог быть так слеп. И почему– точнее, за что. Это... он виноват? Не досмотрел? Потом он не мог вспомнить, что такого сказал начальник, но зал взорвался смехом. И Ричард вдруг очнулся. Сначала была тупая боль. Потом пришла обида. Затем — ярость. Он стоял под вспышками камер и ненавидел собственного брата. За ложь, за отказ от их идеалов, за бесконечную тоску, что разрывала грудную клетку. За предательство. Коннор был наркоманом. А наркоманы не заслуживали прощения. Но глупое сердце в груди скручивалось в тугой узел от одной только мысли, что его брат — его старший брат! — мог так поступить. Как же… мерзко? Ричард не знал, как описать это чувство. И он не знал, что за ним внимательно наблюдали через весь конференц-зал. Лицо Ричарда, неживое и спокойное, ничего не выражало, приученное за много лет не выказывать даже искорки безумия, творящегося внутри, но вот глаза… И затвор камеры умелого репортера щелкнул.***
Хэнку позвонили с самого утра. Он не поверил глазам, глядя на номер. — Да, Майк? Это был его адвокат. Адвокат по разводу, которому он исправно отстегивал треть зарплаты каждый месяц. И сейчас он звонил ему в половину десятого. Боже, Хэнк даже собаку не встает в это время выпустить. Когда он взял трубку, на него вылился такой несвязный поток речи, что Андерсон аж поморщился. — Да помедленнее, ты! А потом он услышал заветную фразу, о которой уже даже не грезил. — Приняли в рассмотрение? Заседание состоится?! Когда?! И этот день автоматически стал лучшим за последние три года. Его сын, Коул. Он сможет его увидеть. Он сможет выбить у этой суки право проводить время со своим мальчиком, потому что его ребенок – сокровище, которое даровано ему небом. Господи, не верится. Наконец-то ему повезло. Хэнк слушал со всей внимательностью, на какую был способен, но не смог разобрать ни слова из речи адвоката. Потом нетерпеливо спросил: — Чем я могу помочь? — Подъезжай и подпиши парочку документов, и, возможно, понадобятся свидетели, которые будут за тебя горой, — адвокат чем-то чавкал: видимо, завтракал, — не знаю, что случилось, но секретарь как будто нервничала, когда принимала иск. Ты точно ничего не успел натворить, Андерсон? Хэнк хохотнул. Ничего не могло испортить ему настроение в этот день. Только полудохлый судмед на диване. Коннор выглядел… ну, плохо даже по не экспертному мнению Хэнка Андерсона. Бледный и мокрый, он тяжело дышал и бормотал что-то во сне; глаза его бегали под веками. При приближении Хэнка — хотя тот старался быть тихим — он проснулся и попробовал сесть. Получилось хреново. Стакан с водой он осушил одним глотком. И уставился на Хэнка абсолютно тупыми глазами. — Мне надо отъехать по делам, — сказал Хэнк, не уверенный, что его слышат, — справишься сам? Коннор помотал головой. — Подкиньте меня… до работы? Хэнк застонал, пряча лицо в руках. — Господи, нельзя быть таким тупым, Морган! Какая, к чертовой матери, работа?! Ты посмотри на себя, ты же еле сидишь! Коннор уставился на него, как баран на новые ворота. — Я должен… — Ты чуть не сдох, парень, — надавил Хэнк, — после такого полагается отлежаться. Так что не доводи меня до греха, пей свои колеса и ложись баиньки, вижу, что глаза слипаются. Куда ты дел бинт? Хэнк помог сонному Моргану сменить повязку — рана выглядела не так плохо: порозовела и опухла, но кровотечение ночью не открылось, — и пошел в душ. Когда вышел, парень уже спал, уткнувшись носом в подушку; упаковки с таблетками стояли открытыми тут же, на столике. Хэнк налил еще воды в стакан и хмыкнул: пацан, свернувшийся в клубочек, выглядел крайне трогательно. Фаулеру Хэнк в кой-то веки позвонил. И вывалил все про сына, заставив друга шокировано замолчать: Джеффри явно не знал, что сказать. — Кстати, по поводу старшего Моргана, — неловко вставил Хэнк, — он тебе сам все расскажет, но сегодня его не жди. Я его вчера буквально нес до спального места. — Нажрался? — Да хер его знает, — крайне неубедительно соврал Хэнк, — может, просто переутомился. От него вроде не пахло. Джеффри вздохнул. — Я не буду спрашивать, почему наш судмедэксперт ночует у тебя, Хэнк, — устало сказал он, — но пригляди, будь добр, за мальцом. Его братец откопал информацию, которая нас всех еще заставит попрыгать, помяни мое слово. На мгновение Хэнку захотелось поскорее оказаться в курсе расследования — не зря эти два дебила вчера ходили с такими загадочными лицами, — но потом он вспомнил про сына, и энтузиазм поутих. Нет, ему следовало сосредоточиться на собственной жизни. Семейные драмы всяких там близнецов могут подождать. У адвоката Хэнк проторчал почти до сумерек, разгребая бумажки и с внимательным видом слушая разные стратегии, которые предлагал Майк. Его дела из «дерьмо беспросветное» превратились в «под елочкой кто-то накакал», и шансы были неплохие. Если его бывшая ничего не предпримет, Хэнк мог даже претендовать на полную опеку. А потом, недолго думая, он отправился в бар, отпраздновать свою удачу.***
Коннор проснулся от того, что его телефон, почти погибший смертью храбрых, воскрес и отчаянно пиликал, нарушая тишину. Невыносимая жажда обручем сковывала горло. Он с трудом оторвал голову от подушки и сперва не понял, где находится: гостиная, утонувшая в сумерках, была будто бы смутно ему знакома. И псиной пахло. В его доме отродясь не было собак. Потом он увидел стакан с водой, и все мысли испарились, — он приподнялся на локтях и жадно выпил все до последней капли. Память стала постепенно возвращаться к медленно мрачнеющему Моргану, которой наконец-то опознал дом лейтенанта Андерсона. Стало невообразимо стыдно. Коннор прикрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущении собственно тела, а потом, собрав остатки мужества, взглянул на руку. Все было не так плохо. Кровотечение не открылось, хотя бинт и пропитался сукровицей и теперь неприятно натирал кожу; он быстро – как мог – сменил повязку и откинулся на подушки. Коннор бессовестно проспал до шести вечера. Он прогулял работу, Хэнк его не разбудил. И, что самое страшное, Ричард тоже не знал, где его носит. Очередной скандал, мать его. Как же надоело. На телефоне было несколько пропущенных: два от брата, один от Фаулера и один с неизвестного. Коннор, собравшись с силами, только хотел перезвонить Ричарду, как от него пришла смс: «Я у дома Андерсона. Выходи, есть разговор». Коннор против воли улыбнулся: значит, Хэнк все-таки связался с его близнецом. Это успокаивало. Ему нужно было срочно придумать легенду, почему он выглядит как три дня назад воскресший труп, — видел себе в отражении экрана, — но желание увидеть брата было крайне велико. Коннор… перепугался. И теперь ему было нужно что-то стабильное и родное, чтобы прийти в себя. Ему нужен был Ричард. Брат стоял на дороге, в закутке между крайней машиной и мусорными баками. Коннор поспешил к нему, но на полпути замедлил шаг: что-то было не так. То ли холодный свет фонаря придавал силуэту Ричарда зловещие очертания, то ли промозглые сумерки так действовали на его, Коннора, мозг, но он вдруг почувствовал, что ничем хорошим этот разговор не закончится. Руку резануло болью. В животе образовалась пустота. Затылок, несмотря на холод, вспотел. Он осторожно подошел ближе. Близнец обернулся. Лицо Ричарда, в какой-то степени даже красивое, странно вытянулось и осунулось, будто он голодал несколько дней. Губы, и без того тонкие, были сжаты в узкую полоску, под глазами залегли круги. Кожа казалось ненастоящей, фарфоровой, синеватой, как у мертвеца. Брат смотрел привычно холодно и безразлично, но в глубине светлых глаз плескалась какая-то жадная, нездоровая энергия, от которой у Коннора пошли мурашки по спине. Он замер, не дойдя до близнеца пары шагов. Сердце в груди грохотало. Ричард будто чего-то ждал. И вдруг Коннор понял, что ему страшно. Он не ощущал связь с близнецом. Он вообще ничего не ощущал, – только пробирающий до костей страх. Он знал, зачем его позвал Ричард. Нет, нет. Только не это. — Ты хорошо себя сегодня чувствуешь? — Спросил Ричард, едва шевеля губами. Ветер ерошил его волосы. — Бледный очень. Коннор подавился воздухом и опустил голову. Он смотрел на снег. Только на снег, ни на что больше. — Коннор, посмотри на меня. Коннор не мог. Нет, это было выше его сил. У него вспотела спина, мелко дрожали руки. Снег падал ему за шиворот. — Ты понимаешь, что ты натворил? Нет, Ричард говорит про что-то другое. Может про то, что Коннор забыл включить телефон?.. — Почему, Коннор? Объясни мне только одно: почему? Коннора тряхнуло раз, второй, третий. Он сжал зубы, боясь прикусить язык. — Ты видел ее. Своими глазами видел. Ты знаешь, к чему это приводит. Так почему? Чего тебе не хватало? Зачем ты это сделал? Снег внезапно исчез. Коннор понял, что инстинктивно закрыл глаза. С усилием открыл их. — И сколько это продолжается? Год? Два? Или ты действительно сидишь еще с тех пор, пока мать была жива?! Отвечай! Коннор втянул голову в плечи, напрягая все тело. Он ждал. Удара ли, толчка – он не знал. — Но хуже всего то, — горько и отстраненно, — что ты лгал мне. Все эти годы лгал. Я доверял тебе. Я думал, мы семья. Я думал, что только на одного тебя во всем мире я могу положиться. А ты предатель, Коннор. Лживый предатель, вот ты кто. Больно было настолько, что у Коннора онемела грудь. Он понимал, что неправильно дышит и темнота перед глазами – нехороший знак, но не мог заставить себя хотя бы пошевелиться. — Скажи уже хоть что-нибудь в свое оправдание. Скажи, почему ты не признался сразу? Тебе кто-то угрожал? Тебя заставили? Чего ты боялся, Коннор? Того же, чего до сих пор боится спустя все эти годы. То, что они – все они – окажутся правы: он ничтожество, неспособное даже– — Что тебя так напугало? Аманда? Я? Ты сам? Коннор молчал. Не было ни сил, ни возможности – ком в горле мешал даже дышать – хоть что-то сказать. — Никогда тебя никто не трогал. Лишь ты сам не давал себе спокойной жизни. Это была неправда. Если его никто не трогал, почему ему так часто было больно?.. — Я… Я не могу в это поверить. Как же так? Почему? За что ты так со мной? Мы потеряли мать, если ты не помнишь. Тебе не хватило? Коннор мысленно сжался в крошечную точку. Ему хотелось исчезнуть. Если он сейчас посмотрит на Ричарда, что он увидит в его глазах? Выдержит ли он этот взгляд? — Мне так горько, Коннор. А ты, — тон вдруг переменился: стал жестче, резче, — молчишь. Неужели тебе нечего сказать? Ты же у нас мастер отговорок. Давай, придумай что-нибудь, или я недостоин даже этого?! Глаза жгло, но слез не было. Нет, Коннор не заплачет. Он не имеет права лить слезы. — А твой драгоценный Андерсон знал? А твоя подружка Манфред? Все эти годы, Коннор! Ты мог погибнуть от малейшего пореза, а я не знал! Не знал! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! Да у нас даже ничего кровеостанавливающего в доме не было, о чем ты, блять, думал?! Коннор слышал, как тяжело дышал брат. Его колотило. Возможно, их обоих. — Я не- Я… — сила в голосе Ричарда ослабла, — столько лет лжи. А в чем я тебе вообще могу доверять? Что из твоих слов правда? Скажи мне, Коннор, что было хоть что-то, о чем ты мне никогда не врал! Скажи! Ноги Коннора стали совсем ватными, и он, чтобы удержать равновесие, вскинул голову. Это была ошибка. Ричард смотрел на него в упор. В глазах близнеца плескалась отчаянная, пламенная надежда, но с каждой секундой молчания она медленно, безвозвратно угасала. Сначала лицо Ричарда было совсем пустым, а потом в нем ядовитым озером разлилось презрение. — Вот как. Вот, значит, как. — Он судорожно выдохнул и вдруг с размаху врезал мусорному контейнеру. Раздался тихий хруст, с его костяшек потекла кровь. — Не смей подходить ко мне. Я не хочу тебя ни слышать, ни видеть. Я не хочу даже вспоминать, что у меня есть брат. Коннора будто молнией пронзило. Полный отчаяния хрип вырвался из его груди. — Рич!... — Нет, — твердо прервал его младший Морган. — Не смей. Мы… мы будем разговаривать, когда я смогу на тебя хотя бы смотреть, — он решительно зашагал прочь. Потом остановился. — Ты мог сказать мне в любой момент. У тебя было тысячи возможностей, но я узнаю обо всем от сумасшедшей бабки в лечебнице. Неужели ты настолько бесхребетная тряпка, что боишься собственного близнеца? Глаза его были злыми, почти прозрачными от стужи, застывшей в них. Коннору показалось, что его все-таки ударили. Он открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Отвел взгляд. Ричард рявкнул что-то неразборчивое — то ли «трус», то ли «тварь», — и скрылся за углом. Хлопнула дверь машины, взвизгнули шины, и Ричард исчез. Снег падал на плечи, на волосы, на лицо Коннора. Он ничего не замечал. Было очень… пусто. И в голове, и на сердце. На периферии сознания была боль. Боль топила его, растекалась в легких, в спине, в конечностях, но одновременно с этим острая, холодная мысль тонко звенела в голове подобно высоковольтному проводу, опутавшему его горло, живот, сердце. «Сам во всем виноват». Сам во всем виноват. Какая простая истина. Ни судьба, ни злой рок, ни наваждение, ни соблазны мира, — он. Он. Сам. Во Всем. Виноват.