Deviant

Это непривычно. В первый же день Ричард готовит ему завтрак: яичница, тосты и кофе. Рид не просит его об этом, Рид вообще нихуя его ни о чем не просит. Но в среду утром он просыпается под раздражающий звон будильника и под запах жареных яиц и хлеба. И Рид едва ли помнит, когда в его квартире последний раз пахло чем-то подобным. Все здесь насквозь пропиталось коктейлем из виски, замороженной еды и лимонного геля для душа. Та смесь запахов, которая, кажется, не выветрится уже никогда. Но в тот день его квартира-студия пахла яйцами и хлебом. И кофе. Ричард готовит ему завтрак. Этот гребаный андроид-девиант, разобравший его стену никчемной жизни по кирпичикам, готовит ему завтрак. И Гэвин смотрит на стол с неподдельным удивлением. Будто бы там лежит не знакомая тарелка с привычной простой едой, а бумаги на повышение, прикрытые чеком на миллион долларов. Ричард смотрит на него. Гэвин не выдерживает первым. — Что это? — спрашивает, поднимая глаза на Ричарда, отрываясь от рассматривания тарелки. — Ваш завтрак, детектив. Рид не слишком хорошо разбирается в эмоциях андроидов-девиантов, ведь, если бы выпускали книги «Девиация вашего андроида для чайников», то он скупил бы их все, но в голосе Ричарда он замечает искреннее самодовольство. Как у ребенка, сделавшего свою первую открытку, а после, подарившего ее родителям. Гэвин с трудом выдавливает из себя: — Я не просил. Ричард хмурится. Всего пара секунд, но Гэвин запоминает и это. — Я так захотел. Он захотел. Он, гребаный андроид-девиант, захотел приготовить ему, детективу-идиоту, завтрак. Просто так. Просто потому что захотел. Это отдает теплом где-то под ребрами. У Гэвина не было шансов. Гэвин не ждет от завтрака ничего особенного, никаких кулинарных изысков и неожиданных вкусовых сочетаний. Главное, чтобы было съедобно. Но и тут везение толкает его в спину. Завтрак, как и первая открытка, выходит по-настоящему отвратным. Рид не знает, как Ричард умудряется испортить яйца и хлеб, но он портит все. Кроме кофе, тот, отчего-то, получается великолепным. — Либо ты решил меня отравить, либо хоть в чем-то ты не идеальный, — произносит Гэвин, отодвигая тарелку в сторону и запивая ощущения во рту кофе. Рид не сдерживается. Может, стоило выразиться мягче, соврать, поблагодарить и забыть. Стоило, но Рид этого не делает. Ричард в ответ смотрит побитым щенком. Уставляется своими серыми глазами сперва на него, а потом и на тарелку. И в голове Рида как-то некстати всплывает Тина. Он ведь просто пытается подружиться, — говорит Тина в его воспоминаниях, и Гэвин понимает, что умудряется проебаться даже здесь. — Потому что у меня нет навыков в приготовлении пищи, — Ричард забирает тарелку, выкидывает остатки еды и ставит ее под струю теплой воды. — Я андроид-детектив, решивший приготовить своему напарнику завтрак, и не скачавший для этого никаких инструкций. Но если вы хотите, то я... могу это сделать. Рид смотрит на его темный затылок, на его ровную спину, на его руки в мыльной пене. В голове все плывет. — Нет. Не нужно. Просто... больше не делай так. Кофе в его ладонях все еще теплый, а в желудке все еще пусто. И он ловит эти чувства, сосредотачивается на них, направляет к ним все свои размытые мысли. Но когда Ричард заканчивает мыть тарелку и начинает говорить, все оказывается бесполезным, мысли вновь плывут, разбредаются по черепной коробке, как тупые напуганные овцы. — Потому что вам нравится, когда я ошибаюсь, детектив? Потому что, черт возьми, да. Ему нравится. Потому что, это единственная правда, которую он может себе позволить. Рид не замечает, как начинает улыбаться. Улыбка, больше похожая на довольную растянутую усмешку, неожиданно поселяется на его лице. Замечает Ричард. Он поворачивается к нему и долго рассматривает. И Гэвин позволяет, не прячет ее, не отводит лицо. Вместо «почему ты такой странный?» и «я должен сказать «спасибо» за завтрак?» он спрашивает другое: — Ты вернешься в участок? — его уверенный кивок внезапно приносит облегчение, как будто бы что-то перестает сжимать и чуть отпускает, вторую улыбку-усмешку он скрывает за бортиками кружки. — Тогда поехали делать вид, что мы работаем. Очередного одного выходного мне уже не получить. В участке на них не пялится разве что Тина, да и то только потому, что ее тут нет. Они отрываются от своих дел, насквозь протыкают их взглядами. И Рид прищуривается, когда осматривает участок. Он смотрит на каждого и на всех сразу. — Что? — спрашивает громко, с вызовом, с той бешеной агрессивностью, из-за которой одни ебучие проблемы, из-за которой никто и не хотел быть его напарником. Его ожидаемо удостаивают тишиной. Он все еще гребаная собака. И на нее можно пялиться и изучать, но лучше не подходить, лучше не дразнить, не гладить, потому что она тупа, она откусит руку до локтя, оторвет и разгрызет каждую косточку. Она будет бегать вокруг и выть, противно и долго лаять. От таких лучше держаться подальше. От него лучше держаться подальше. Так проносится неделя. Ричард больше не готовит ему. Никаких завтраков, только кофе. Но он находит круглосуточное кафе рядом и теперь делает заказ, который Рид забирает по пути в участок. И Гэвин не понимает, как он сам не додумался до такого. Все выходные они безвылазно работают дома. В участке пялятся уже меньше, теперь, скорее, из любопытства. И каждый их взгляд короткий и смазанный, каждый их взгляд обрывается, отбитый нечитаемым выражением на лице Ричарда. В этот день, в новую среду, Рида не покидает странное ощущение, предчувствие, забирающееся на плечи, на шею, в голову. В обеденный перерыв Рид отправляет Ричарда в архив. Все утро Гэвин тратит только на то, чтобы бездумно пялиться в телефон. Потому что с делом все еще тупик, потому что как только они подбираются к чему-то стоящему, то оно тут же ускользает от них, рассыпается, подобно хлипкому карточному домику. Только вот рассматривание случайных страниц пользователей и чтение статей на тему «сто и один способ обрести душевное равновесие» Ричард не слишком одобряет, и Гэвин, на правах напарника, закидывает его бумажной работой, гонит читать старые подшивки, искать любое, что хоть как-то связано с Киберлайф. Рид замечает его уже через полчаса. Боковым зрением видит его прямую спину, темный затылок, руку, сжимающую стаканчик с кофе. Видит и тут же оседает, слова, что он хотел сказать, замирают на кончике языка, беззвучно ударяются о сомкнутые губы. Осознание опаляет. На его плечах серый пиджак, на Ричарде была черная рубашка. Он не видел его больше месяца. Рид подходит сам. Останавливается в двух метрах от него, рядом с кофейным автоматом, смотрит. — Коннор. Коннор смотрит на него. Внутри тишина, Гэвин больше ничего не ощущает. Ни злости, ни раздражения, ни страха. Ничего. Тогда его вывернули наизнанку и собрали обратно, позабыв про внутренности и про чувства, вместо этого его набили соломой и зашили белыми нитками. — Детектив Рид, — Коннор кивает, вежливо, как и всегда. Коннор живее. Непринужденная поза, блестящие глаза, лицо, вывалившее на него тонну эмоций, гамму от удивления до смятения. Рид не помнит в какой именно момент его переебало, в какой именно момент он слетел с катушек и начал бросаться на Коннора. Не помнит, когда злость стерла все границы и затопила. Это как-то исчезает из памяти, будто бы никогда и не было. Кажется, сейчас они вместе с Андерсоном работают над крупным делом, и оно из тех, после которых получают премии. — Мне нужно с тобой поговорить, — Рид прислоняется к автомату боком, тот, под его весом, почти незаметно дергается в сторону. Брови Коннора ползут вверх. — Я уже извинялся за то, что ударил вас тогда, детектив Рид. Гэвин хмыкает. Точно. Ударил. Он и это почти забыл. Теперь все стало таким далеким, словно оно случилось в какой-то другой жизни. Не его. — Я не об этом. — Тогда...мне не о чем с вами разговаривать, — голос у Коннора такой же удивленный, как и лицо. И Гэвин почти понимает его, он сам не знает чего от себя ожидать. — Мне нужно поговорить с тобой о Киберлайф. Коннор меняется. Напрягается, ладонь крепче сжимает стаканчик. Он — открытая книга, каждая эмоция на лице, в жестах, в движениях. И Рид читает ее. — Я никак с ними не связан, — губы вырисовывается в тонкую линию, взгляд становится бегающим, перескакивающим с одного предмета на другой. — Я не контактирую с Киберлайф. Рид этому не верит. Рид не верит, что Киберлайф позволит Коннору. Они все там на привязи, на обманчиво длинных поводках. — Я так не думаю, — он усмехается, изучающе рассматривает его. — Уверен, тебе есть что мне рассказать. И Коннор тушуется, делает шаг назад, упрямо мотает головой. — Я не хочу вам ничего рассказывать, детектив Рид, — ведет подбородком в сторону и едва не расплескивает кофе. И как-то некстати появляется Хэнк Андерсон. Возникает из ниоткуда, оказывается за спиной Коннора, кладет ладонь ему на плечо. — Это еще что? — Хэнк раздражен, это видно по суженным глазам, по сжимающейся в кулак руке. У него к нему неприязнь. И она взаимна. — Послушай-ка, Гэвин, приблизишься к Коннору еще раз, и я за себя не ручаюсь. — Иди нахер, — вызывается само, такое почти не контролируется. Когда-то он был примером для подражания. Не сотвори себе кумира, да? Рид нарушил, сотворил. А после кумир опустился на дно, застрял в водорослях, в песке. Теперь, на этом же дне, оказался и сам Гэвин. И если Хэнк уже выбрался, то Гэвин не думает, что сможет. — И что вы сделаете, лейтенант Андерсон? — голос раздается почти у уха, заставляя чувства возвращаться, окатывать с головы до ног. — Здесь кругом камеры. Хотите вылететь с работы? Ричард. Рид чувствует, как он подходит ближе, чувствует, как дырявит взглядом Коннора и Андерсона. Это сжимает в тиски. Солома горит. Рид оборачивается. — Надо же. Я был уверен, что слухи врут. Полагал, что ты уже нашел способ избавиться от него. Выключил и закопал на заднем дворе, например. Ричард смотрит на Коннора, Коннор на Ричарда. Они разные. Они настолько разные, что так просто не должно быть. Невозможно. Гэвин ничего не отвечает, Ричард ничего не отвечает. И спустя минуту бесполезного обмена взглядами, все возвращаются к своим делам, стирают этот разговор из своих голов. Риду почти удается занять Ричарда, и тот весь день пропадает в архиве. Сам же он слоняется без дела. Все, что можно сложить, он уже сложил, все, что можно вычесть — вычел, а вопрос «кого искать?», человека или андроида, по-прежнему остается открытым. К своему рабочему месту он возвращается ближе к вечеру. И застывает, увидев там Ричарда. Он сидит за его столом с планшетом в руках. И поднимает голову, когда Гэвин все же находит в себе силы сделать еще один шаг. — Я занял ваше место, детектив. Мне уйти? У Коннора глаза темные и любопытные, у Ричарда — светлые, холодные. Они — выжигающая арктическая пустыня. И они теплеют, стоит Гэвину заглянуть туда. Гэвин заглядывает. Снова и снова заглядывает, почти переставая ощущать реальность, почти переставая ощущать пол под ногами. — Нет. Не нужно. Ричард кивает. Гэвин уже не пытается выкарабкаться. Он кладет ладонь ему на плечо. Оно, внезапно, теплое. У Гэвина покалывает под пальцами, когда он едва сжимает его. Участок почти пуст, никто не пялится. И, кажется, что они совсем одни. Ричард закрывает глаза. И все. Реальности больше не существует, пола больше не существует, его больше не существует. Все стирается, растворяется в тепле плеча под ладонью, в прикрытых веках, в подрагивающих ресницах, в уходящих солнечных лучах на спокойном лице. Это океан, вышедший из берегов и затопивший все вокруг. Его сносит, смывает бешеными волнами. Уничтожает. Разрывает и собирает. Успокаивает. В машине Ричард смотрит лишь на дорогу. Теперь он сидит на переднем сидении. Рид сам так захотел, сам позволил ему это. — Это стандартное имя, — начинает Ричард, и Рид смотрит на его колени, на руки, лежащие на них. — Я не хотел быть... вторым Коннором. Светофор горит красным, все внутри горит красным. Рид молчит. — Мне нужно было... нужно было что-то свое. Желтым. — Мне нравится, когда ты называешь меня Ричардом. Это что-то принадлежащее только мне. Оно... мое. Зеленым. Рид не двигается с места. Поднимает взгляд на лицо, снова застывает. Выражение на нем непривычное, незнакомое. Он должен что-то сделать, что-то сказать, но слова опять застревают в глотке, теряются, ускользают от него, он будто бы пытается собрать всю воду в мире дрожащими руками, а те перестают подчиняться, становятся ватными и немеют, и вода убегает сквозь пальцы, проливается на землю. Он просто смотрит. Запоминает, впитывает, переполняется. Кто-то сзади сигналит им, и Ричард меняется, замечая. — Вы в порядке, детектив? — спрашивает негромко и обеспокоенно. Я, блядь, нихуя не в порядке, — думает Гэвин, отмахиваясь. Дома Рид разогревает вчерашнюю лазанью и не сразу слышит, как приходит сообщение от Тины. — «Гэвин! Мне нужна твоя помощь. Срочно.» Он читает это вслух, подхватывая кусок все еще холодной еды со дна посуды. — Вам лучше поехать, детектив, — Ричард сидит рядом, второй стул теперь принадлежит ему. — Она ведь ваш друг. Друг? Тина? Слишком громкое для него слово, но, наверное, да. Ее можно назвать так. Она слишком близкий человек для коллеги, а тем более для знакомой. И, кажется, она именно из тех друзей, ради которых сорвешься среди ночи на другой конец города, только потому, что они попросили. — Побудешь тут? Ричард кивает, заглядывает ему в лицо. Рид цепляется за это. И он поднимается из-за стола, находит куртку, ботинки, ключи. Утреннее предчувствие в нем разрастается еще сильней, пускает отравляющие корни прямо под ребра, расцветает и пылает. Рид уезжает. Он возвращается через два часа. Рассерженный и уставший включает свет, небрежно скидывает одежду на пол. Первое, что бросается в глаза, его тарелка. Она все еще стоит на столе, доверху наполненная холодной лазаньей. И пустота. Обволакивающая пустота, наравне с тишиной проникающая внутрь, забирающаяся в сердце, сжимающаяся там в колючий комок. — Ричард! Это звучит так беспомощно, так оглушающе громко в этой гребаной пустой квартире. Гэвин готов завыть. Его будто бы рвут на части. Вновь и вновь, отрывая кусок за куском. Он смотрит везде; проверяет спальню дважды, а ванную трижды. Ричарда нигде нет. Ушел. Сбежал. Исчез. Потому что так и должно быть. Потому что его все бросают. Потому что он чертов одиночка, умудрившийся нарушить свое главное правило. Без привязанностей. Для формирования привычки нужен двадцать один день, Риду хватает семи.