Меня ждут в Бруме

А вот Бурд, наоборот, не мог уснуть, и всё ворочался, раздумывая над словами друзей. (Ведь они были его друзьями, значит, несомненно желали ему лучшего, так?) «Интерес». Толган сказал, что это плохое слово. Но что плохого, в сущности, было в этом самом интересе? Он просто наблюдал за Гретой, вот и всё, просто ценил как бойца, и хотел многому научиться у той, кто был гораздо опытней его самого. Она ему поначалу даже не понравилась — уже потом, даже не зная, кто прячется за доспехами, он оценил её боевые навыки. Да среди его солдат не было воина проворней, чем Грета, было бы обидно потерять её или не иметь возможности наблюдать за ней издали… и какая, в общем-то, разница, женщина она или мужчина? Важно ведь совершенно другое — важно то, как искусно она сражается. Он, конечно, не верил раньше, что такие девушки действительно существуют, но раз так… Должно быть, есть в мире и мужчина, который может делать так же, как она; вот только Бурд не знал его… и поэтому не стремился его уберечь! Логично же? Не он ли доставал Бауруса вопросами, прекрасно зная, что тот — учитель не хуже Греты? Не значит ли это, что его интересуют лишь тренировки и опыт, и ничего более? Капитан беспокойно перевернулся на другой бок, уставившись в тёмную стену своей комнаты. Но ведь первые слова Толгана о Грете оскорбили его. В душе он осклабился, когда её назвали «простой мародёркой» — неужели тоже потому, что… да, быть может, она совсем не идеальна, и капитан вспомнил об этом, когда раненое плечо снова заныло, жалуясь на то, что на него легли. А ещё ему не понравилось, как о ней отзывался Хитклиф. Она больше, чем просто приятная девушка. Как-то это неправильно звучит. Но это сейчас не имеет никакого значения. Капитан перевернулся на прежний бок, и боль в плече благодарно затихла. Убедив себя в том, что его не интересует ничего, кроме безопасности Греты, он преспокойно заснул, хотя с утра его всё же не отпускало необъяснимое чувство беспокойства. Даже мелькали мысли о том, а не снилась ли ему Грета и её потрясающие боевые навыки? Он прошёлся в умывальную и уставился на своё лицо в зеркале. Что-то изменилось в нём за целую ночь? Из-за чего гнетёт его странное и непонятное ощущение нерешённости? Шрамы вроде те же, седина — тоже. Едва заметная, и всё же, седина. Грета оказалась в зале даже раньше, чем он, словно вовсе не поднималась на ночь в Храм Повелителя Облаков: она устроила показательную тренировку с Баурусом, и они обменивались весёлыми замечаниями, поглядывая друг на друга сквозь мелькающие лезвия и отвечая на редкие вопросы заинтересованной публики. Ранних пташек здесь оказалось немного, но все они были неодетые и явно голодные — один из солдат в незаправленной рубашке (из-за простой одежды Бурд его даже не узнавал) дожёвывал булку прямо на ходу. Джоффри, как и всегда, стоял поодаль, пристально наблюдая за сражением. — Будьте с ней поосторожней, — шепнул Бурд, встав позади грандмастера, и тот, немало удивившись, переспросил: — Что вы имеете в виду? — капитан пожал плечами. — Я тут подумал… в Сиродииле не так мало гильдий и объединений, которым захотелось бы переманить её, такую сильную, к себе. Не мне вам об этом рассказывать. Вы ведь сами понимаете, какая на ней — и на вас — лежит ответственность. Кто знает, что они могут ей понарассказывать? Эти язычники! — он фыркнул. — Если её приметят в Тёмном Братстве или в Гильдии воров… — одним ударом Грета свалила Бауруса на пол, и тот, даже лёжа, поражённый, громко засмеялся. Публика же захлопала, а Грета, вместо наслаждения овациями, подала противнику руку, и Баурус поднялся. — Мне страшно представить, насколько влиятельными они тогда станут. Имперская стража с ума сойдёт, и будет, от чего. — Решение о вступлении в подобные гильдии и объединения, как вы их называете, человек принимает сам. Нет такой магии, которая могла бы подчинить человека высокого ума, не отразившись на его способностях. Пленённая Грета потеряет свою ценность, как и любой раб, потерявший себя в этом мире. В Тёмном Братстве ждут лишь заблудшие души, способные убивать без дрогнувшего сердца, в гильдии воров — тех, кому надоело правление богатых… — Он подозрительно взглянул на капитана. — Хотя, признаться честно, я и сам об этом задумывался. Что произойдёт, когда мы вернём Амулет Королей, и Мартин взойдёт на трон? Станет ли она его личным защитником, или капитаном имперской гвардии? Мартин полагает, что это многих удивит, но он готов за неё поручиться. — В самом деле? — спросил Бурд с усмешкой. Конечно же, он мог поручиться за ту, что несколько раз спасала его шкуру и продолжает выполнять наиболее опасные задания, гоняясь за шпионами и спрятанными святилищами… Мартином, конечно, рисковать нельзя, его ум и само его существование слишком ценны, чтобы он самостоятельно искал ответы на все вопросы. Не это ли было причиной, по которой он сам некогда пошёл на службу к графине Карвейн — оберегать? Не из-за неё ли он стремился к капитанскому званию, не её ли всё это время хотел впечатлить?.. С Гретой всё было несколько иначе: она никого не пыталась впечатлить, она просто сражалась, потому что Боги избрали её. — По крайней мере, Мартин ей это предложит, — продолжил грандмастер, легко улыбнувшись. — Если она не согласится, никто не сможет её в этом обвинить. — Разумеется. — Другой вопрос, что если она откажется, то ей, с её любовью к стрельбе и алхимии, будет скучновато. И здесь вы можете оказаться некстати правы. Но чего ещё может хотеть солдат, как не высшего чина и положения рядом со своим императором, в которого он верит и за которого всегда готов отдать жизнь? Бурду, например, всегда хотелось только этого, он и представить не мог, что существует что-то иное. Обывательская жизнь, спелые яблоки в миске и всегда горящие свечи, тарелки, закапанные воском, плотные кружевные занавески на окнах, чтобы не продувал ветер… А ведь Бурд даже не был уверен, в порядке ли его собственный дом. Может, он давным-давно повалился набок и сравнялся с землёй — так давно он там не был. Или его разграбили… нет, это, конечно. вряд ли, но… — … но это же какая-то чепуха! — Грета засмеялась так, что чуть не перевернула тарелку с супом. — Неужели Стеффон и правда ей это позволит? — Ещё как, — кивнул сидевший перед ней Баурус, — и ещё заставит Феррума выковать Каролин именные доспехи, вот увидишь. Поистине, она никогда не перестанет меня удивлять! Женщины — вот уж таинственный народ, вот уж точно кто потомки древних айлейдов. — Ты несправедлив к нам, — пожала Грета плечами, — не забывай, что мы не только пакостим. — Да я разве спорю? Моя мама готовила чудесные пироги, на которые слетался весь город, а сестра так красиво играла на арфе, что её называли Алессией, сошедшей на землю. Все женщины хороши, но Каролин — настоящая фурия. Ты сама подумай: ну насколько жестокой нужно быть, чтобы выторговать у этого шулера клинок, вручённый его роду самой Барензией! Да ведь это просто немыслимо! Они пошли обедать чуть раньше, решив, что представили публике более чем достаточно и оставив капитана Бурда следить за его же солдатами. Сидя за обеденным столом, они обменивались последними слухами, когда открылась дверь, и в столовую зашёл Джоффри — то ли хмурый, то ли, как всегда, невозмутимый. Баурус подвинулся. — Капитан Бурд спрашивал меня о тебе, — без обиняков заявил грандмастер, как показалось Грете, по-отечески строго. — Он переживает, что ты можешь предать нас и уйти в Тёмное Братство или Гильдию Воров. — Глупости какие, — ответила та, усмехнувшись, — меня туда никто не приглашал. — Я ответил ему то же самое. Он, конечно, ничего такого не имел в виду и спрашивал лишь потому, что заботится о тебе, но меня напрягает его интерес. Надеюсь, ты не сбиваешь бедного капитана с толку обещаниями, которые не собираешься выполнять. Он сегодня как-то поздно проснулся, может, не спал всю ночь. Ты ничего вчера не говорила ему на прощание? Грета была в замешательстве. Баурус, казалось, тоже. Удивлённо он переводил взгляд с Джоффри на Грету, пока грандмастер оставался невозмутимым, а его боевая подруга покрывалась красными пятнами смущения. — Я… я ничего не говорила. И ничего не делала, чтобы… как ты говоришь, сбить его с толку… — она так крепко сжала булку, что из неё жалобно посыпались хлебные крошки. Грета бросила на них взгляд и вдруг подумала, что она под критикой Джоффри столь же маленькая и беззащитная, как они. — Я и не говорю, что виновата ты, — поспешил уточнить он. — Я слишком долго выслушивал жалобы на порочность человеческой сущности, чтобы обвинять в этом тебя, или его. Боюсь, ни ты, ни он ни в силах ничего с этим поделать. Вы можете лишь следить за собой, ограничивать себя. Вы можете оставаться благоразумными и держать себя в руках. Его речь зазвучала назидательно, и Баурус, не выдержав, кашлянул, словно призывая к светскому порядку, свободному от церковных предписаний. Грета опустила взгляд в пустую тарелку. Мартин вчера говорил то же самое, разве что о похоти речи не шло. Джоффри же именно на неё и намекал — притом самым прямым образом. — Ты словно и не одобряешь этого, — произнесла она, снова поднимая взгляд. Она не хотела показаться расстроенной. Джоффри пожал плечами. — Ты же знаешь, что я не могу тебе указывать. Не в этот раз. — Да, но у меня нет никого, кроме вас с Мартином… кого ещё мне просить о совете? Джоффри удивился, но виду всё равно не подал. — Весь вопрос в концентрации. Делать что-то хорошо получается лишь когда ты концентрируешься на чём-то одном. Но если ты пытаешься сконцентрироваться на нескольких вещах сразу, это… — он развёл руками, словно показывая, что ничего хорошего из этого не выходит. — Но решать, в конце концов, тебе. Женщины способны на многое, о чём нам, мужчинам, остаётся только догадываться. — Кстати, о женщинах, — произнёс Баурус, надеясь отвлечь Джоффри от этой щепетильной темы — Грета её явно не оценила. — Вы уже слышали, что натворила Каролин? — Нет, не слышал, — с готовностью отозвался грандмастер. Кажется, его тоже радовала возможность больше не говорить об этом, но семя сомнений уже было посеяно в душе Греты. Раскрошенная булка взывала к её совести и чистоплотности, но аппетит уже пропал. Зачем капитан Бурд спрашивал о ней? Неужели он и правда думает, что она может предать Клинков и отправиться в Тёмное Братство или в Гильдию Воров? Или это только прикрытие, и интересует его совершенно другое? Может, он тоже что-то знает о её прошлом? Нет, это вряд ли. Если кто-либо из ныне живущих и знает об этом, то только Баурус, но он держится с ней весьма дружелюбно и не презирает её… значит, причина в другом. Но разве можно было узнать об этом, не спросив напрямую? Да и как, когда их всегда окружали другие солдаты, все такие не в меру любопытные?.. Было бы хорошо, если бы они ушли от остальных, не привлекая внимания людей… так думала Грета, озадаченно разгуливая по коридорам замка и почти ничего вокруг себя не замечая. Щемящее чувство голода, царившее в животе во время обеда, растаяло, уступив место предвкушающему волнению. Словно грязекрабы стрекотали щупальцами по её кишечнику, заставляя желудочные соки струиться вверх и вниз, вверх и вниз, поигрывая на пищеводе как на арфе. Какие-то дамы проходили мимо, отвешивая реверансы и начиная шушукаться, заходя за угол, рядом шуршали юбками служанки, время от времени звук шагов гулко возносился под своды каменных арок. Зажжённые пыльные канделябры освещали коридоры, на тумбах стояли букеты со свежими северными цветами. Весь замок, казалось, дышал, и этим был не похож на тесные коридоры Храма Повелителя Облаков, состоявшего всего из нескольких утеплённых залов и узких деревянных коридоров. «Так, должно быть, выглядели дворцы айлейдов в древние времена. Широкие коридоры, высокие своды и витающий в воздухе аромат волшебства, который ни с чем не спутаешь». Здесь тоже чем-то пахло, чем-то почти родным — но Грета не могла разобрать, чем именно. В конце концов, быть может, в этом её убеждало чувство покоя и умиротворения? Грета уже не понимала, где оказалась, и хотела было пойти обратно, как вдруг в конце коридора прошёл человек в жёлтой кирасе. Она так ушла в свои мысли, что даже не услышала его шагов, а он, в свою очередь, был решительно погружён в свои. Стражник. Без шлема. «Без шлема», смекнула она, «обычно ходит только капитан, ведь ему постоянно приходится разговаривать», — значит, это вполне мог быть капитан Бурд… Он скрылся за дверью с правой стороны, и Грета пошла за ним — сначала быстрым шагом, а потом чуть медленней. Ей не хотелось, чтобы это было похоже на преследование. Нет, она его не преследует. Она совершенно случайно забрела в эту часть замка и совершенно случайно зашла в ту же комнату, что и он. Если что, можно сказать, что она заблудилась, в этом не будет никакого вранья — потом он доведёт её до тренировочного зала, и они будут о чём-то беседовать по пути… Сердце Греты сжалось так, словно за дверью её ждал подарок на седьмой день рождения. Папа тогда обещал ей завести карликового древесного мамонта — и она, не догадываясь, что поймать такого зверя не очень просто, затаила дыхание перед выходом на свежий воздух, надеясь, что там её ждёт её новый питомец. Там, конечно, никого не оказалось, хотя отец честно старался сделать для дочери мягкую игрушку из шкуры и бивней того же мамонта, убитого усилиями всей деревни, но Грета, хотя и не призналась в этом взрослым, всё равно страшно расстроилась. Но то был древесный мамонт — цель недостижимая, и она тогда была всего лишь маленькой девочкой, и не могла даже подумать, что папа её обманет в силу обстоятельств, которые никак от него не зависят. Теперь она была взрослой и знала, что этот «мамонт» может ей достаться, ведь он простой человек, с простой душой, способный на простые человеческие чувства… Да и не бывает так, чтобы люди без всякой причины оказывались в одном месте — должно быть, это очередной знак свыше. Подумав об этом, Грета улыбнулась. Сама Дибелла, быть может, привела её сюда. Услышала, как Грета и Бурд говорят друг о друге, будучи в разных комнатах одного замка, печально вздохнула и решила устроить им маленькую сцену. Грета лишь сделала свой выбор, взявшись за ручку и оказавшись в тесной, слабо освещённой каморке. Здесь оказалась вбитая в каменную стену лестница, ведущая к круглому люку в потолке, да несколько десятков ящиков, наваленных друг на друга. Выходит, капитан пошёл в сторожевую башню… и там никого нет, потому что все тренируются, обедают или отдыхают. Быть может, сейчас у них пересменка. Она ухмыльнулась тому, как быстро исполняются её неожиданные желания, и начала решительно подниматься наверх. — Капитан Бурд, — позвала Грета, похлопав его по плечу. Капитан был рад слышать её голос. — Куда ты пропала? — спросил он, поддерживая её дружелюбный тон. — Я обернулся, а тебя уже нет. Либо смылась потихоньку, как ты умеешь, либо Баурус нечаянно тебя прикончил. — Нет, я просто решила пройтись по замку. Вскоре я снова отправляюсь на задание, и у меня уже не будет шанса согреться в каменных стенах. — Она пошла вперёд, капитан шёл следом. Сторожевая башня выходила на юг, и взгляд упирался в бескрайнюю пучину облаков, скрывавшую даже окрестности города. Грета застыла, опираясь о крепостную стену, и с секунду молчала, созерцая пейзаж. — Не подумала бы, что на севере может быть так тепло. Я ведь всё-таки с Юга, и я не привыкла к частому снегу, но он меня уже даже не раздражает. — Должен заметить, что для южной неженки ты выглядишь весьма уверенной в себе. Разве что одежду выбираешь не всегда подходящую, но это приходит с опытом. Главное, что ты, вроде, не мёрзнешь. Грета усмехнулась. — Откуда у тебя такой интерес к женской одежде? — Я лишь говорю о том, что вижу. Ни больше, ни меньше. Капитан вспомнил, как вчера чуть было не заикнулся о деталях женских туалетов, которыми Грета не пользовалась, и подумал, что скажи он это сейчас, это не показалось бы странным. В конце концов, их никто не слышит, они наедине… наедине… Одно воспоминание сменилось другим: капитан видел перед собой хохочущее лицо Толгана, неожиданно испугался (он назвал его девственником!) и решил прикусить язык. Глядя на него своими пытливыми голубыми глазами, Грета, наверное, думала, что он полный тупица и не может сложить два и два. Так, по крайней мере, думал капитан. Грета же была настолько готова к любым знакам внимания с его стороны, что записала одно очко в свою пользу, глядя на его смущение. — Вскоре меня никто не будет видеть, кроме гоблинов и призраков. Мне придётся спускаться в подземелья, а тебе следить здесь за порядком… наблюдать, чтобы солдаты верно наносили удары и набирались опыта, а не теряли его… и быть может, кто-нибудь из вас решится зайти во врата Обливиона, если они появятся в моё отсутствие. Ты это будешь, или кто-то другой, но город скоро окажется в безопасности. Грета заложила руки за спину и снова начала прогуливаться, и Бурд пошёл следом. Когда она была к нему спиной, ему было проще, и он произнёс: — Не думаю, что кто-то на это решится. В конце концов, даже в Кватче пытались держать оборону, но люди всё равно погибли. — В Кватче никто не решался зайти внутрь, потому что никто не знал, чего ждать. Теперь все знают, но никто ничего не делает. К тому же, Кватч был атакован огромным краулером… а ты видел, что это такое. Огромная машина, стреляющая огнём. — Думаешь, слухи расходятся так быстро? Никто не знает, кто ты такая, немногие тебя видели. А если бы увидели, допустим, на улице, вряд ли подумали бы, что ты — та самая героиня, которая спасла весь город от нашествия даэдра. Некоторые даже сомневаются в том, что ты вообще девушка… в смысле, говорят, что не может девушка в одиночку бегать по Сиродиилу и закрывать врата в Обливион. Кто знает, может, ты всё врёшь? Ты не закрываешь эти Врата, а закрывает какой-нибудь мужчина-герой, до того скромный, что позволяет тебе порочить его имя? — Ну конечно же! — Грета рассмеялась. — Люди не верят в то, во что им тяжело поверить. Я и сам в тебе сомневался, пока не увидел в деле. Ты бы сама в такое поверила? Они пошли по сторожевой стене, к постам часовых, откуда было прекрасно видно и Бруму, и тропинки гор, уходившие вверх. — Ты-то мне веришь? — Я был там, когда врата закрылись, — Бурд улыбнулся и кивнул, — я видел, как ты вытянула этот камень, и как он светился в твоей руке, пока ты не… Боюсь, я никогда этого не забуду, — неожиданно тихо признался капитан. — Серьёзно? Значит, точно со скуки помираешь, если в старости больше нечего вспоминать. — Ну, не всем же закрывать врата Обливиона по всему Сиродиилу и прыгать по горам, верно? Не всем же рассказывать о магических предметах, Умбрах, камнях души и чем ты там ещё промышляешь. Я защищаю свой город, и этого мне достаточно, чтобы продолжать жить. — Конечно. Я знаю. Каждому своё. — Вот именно. Грета остановилась, смерив капитана долгим задумчивым взглядом. — Но я рада, что ты веришь мне и веришь в меня. Мне очень не хватало компаньона в этих путешествиях в бездну Обливиона. Впрочем… чего уж там, — она горестно усмехнулась, — мне не хватало именно тебя. Мы отлично справились с воротами около Брумы, я не ожидала, что работать с напарником может быть так просто. Поэтому я и написала тебе, даже зная, что ты не сможешь мне ответить. Уже одна эта фраза звучала для Бурда достаточно пугающе. Слова Толгана закружили в воздухе словно назойливая оса, жаля его виски мыслью, что интересоваться девушкой — опасно для сердца. Мало её, так Грета ещё и сделала крайне выразительную паузу, подняв на него голубые глаза — в подобном освещении они почти сливались с холодным воздухом. Капитан чувствовал, что злится, потому что он ещё не успел разобраться в себе, и этот интерес ровным счётом ничего не значит… — В самом деле? — спросил он, когда понял, что пауза несколько затянулась. Грета кивнула, отворачиваясь от него и глядя на бескрайнее небо. — Мариус Каро не поверил мне, когда я сказала, что закрыла врата у Брумы не в одиночку. Назвала твоё имя, но он засмеялся и сказал, что говорят лишь обо мне… и обо мне же складывают песни. — Она стала задумчивой, глядя очень далеко за горизонт, пока вдруг не обернулась к Бурду, несколько потерянному и смущенному, и не произнесла: — И я не знаю, хочется ли мне, чтобы песни слагали обо мне одной, или нет. Быть может, я вообще к этому не очень готова? Как ты думаешь? Я могу сделать это? Я справлюсь с тем, что Боги послали мне? Грета говорила о том, чего Бурд от неё никак не ожидал. Да и мог ли вообще хоть кто-нибудь этого ожидать? Он вдруг вспомнил слова графини: «Не женское это дело — с даэдра сражаться», хотя, по-хорошему, мужчина тоже мог бы свихнуться от такой ответственности… До него и самого вдруг дошло, что она — девушка. Конечно, Толган может сколько угодно говорить о том, что чувствует капитан, но никто из них даже не задумывался о возможной взаимности, проглядывавшей сквозь её пространные фразы. Да, Боги наградили её потрясающей силой и ловкостью; да, она стреляет из лука лучше половины его ребят, а крадётся так тихо, словно испаряется в воздухе; да, она в одиночку спасла Кватч и закрыла немало других врат, никому не жалуясь, но, всё же, она — девушка. С характерной мягкостью, нежностью, даже какой-то хрупкостью, которую он, в отличие от многих других, увидел, потому что она решила показать эту сторону и не испугалась. У неё было доброе сердце. Его мать говорила ему в детстве, что если в человеке есть добрые чувства, то тот, кого он полюбит, не будет знать зла. Бурд не знал, что делать, ему только казалось, что нужно подойти ближе и сказать что-нибудь подбадривающее. Что-нибудь в духе: — Но ведь так и есть. Ты готова, потому что до сих пор ты единственная, кому хватает смелости и сноровки. И ты не одна, мы все с тобой, и Мартин, и Джоффри, и Баурус… Как знать, быть может, кто-то другой, даже в этот самый момент, тренируется и собирает экипировку, прекрасно понимая, что… Он не договорил, потому что Грета — возможно, она его даже не слушала — вдруг оказалась рядом с ним, словно вспорхнувшая бабочка, и поцеловала его в губы. Голова у Бурда несколько закружилась, и от неожиданности он схватился за крепостную стену, надеясь, что не упадёт. Робкой Грета вовсе не была, как не была она и нежной; впрочем, ей это было и не нужно. Она положила руки на его щёки, потянула на себя, но капитан упирался, всё ещё не ориентируясь в происходящем, и Грета отпрянула, воззрившись на него непонимающими голубыми глазами. — Подожди, я… Я что-то не так сказал? — Не так? — Грета засмеялась. Любая другая девушка сразу бы смутилась, но она — она смеялась! — Разве нужно было сказать что-то не так? — Я не знаю. Я просто не понимаю, с чего ты подумала, что… — Наверное, с того, что у меня есть глаза, — она пожала плечами. — И сердце, конечно, тоже. Я вообще-то не жалуюсь на свою участь, но, чтобы ты знал, порой делать всё в одиночку очень утомительно. Хочется теплоты. Хоть капельку. — Это я понял, но при чём тут я? Грета устало выдохнула. И нервно. — Я имела неосторожность подумать, что ты разделяешь мои взгляды. Ты ведь был со мной, когда нужно было закрыть врата, а теперь… быть может, у тебя был другой повод? Я не поверю, если ты скажешь мне, что хотел защитить свой город, ведь таких защитников у вас целая казарма, и никто из них даже скампа в глаза не видел. Скажешь, что не стремился к поиску приключений? Или ты думаешь как Джоффри, что нельзя думать о нескольких вещах одновременно? Или нельзя любить, когда идёт война? — Грета, я… — Мне всё равно, что будет завтра, капитан! — выпалила она, и Бурд решил помолчать. Ему казалось, что это копилось в Грете так долго, что теперь нельзя её перебивать, и он обязан выслушать, как бы ни злился сам. — Завтра я могу умереть от одного неудачного укуса, от одной царапины или упавшего мне на голову камня. Ты думаешь, я не боюсь этого? Думаешь, раз мне нечего терять, значит, я буду безрассудно разбрасываться своим временем, потому что в моём завтра нет ничего стоящего? Но я хочу, чтобы оно у меня было. Я хочу плакать, если Мерунес Дагон заберёт у меня кого-то, ведь только это значит… это значит, что… — Она замотала головой и вдруг шмыгнула носом. — Боги отобрали у меня всё, что было мне дорого, и я не поверю, что мой единственный луч счастья — это… это… — она замолчала. — Ты правда всё это обо мне думаешь? Это… — Грета наконец-то начала реагировать: она нервно заходила из стороны в сторону, спрятав лицо в руках. Бурд торопился сказать хоть что-нибудь: — Мы провели вместе так мало времени. Я не успел ничего понять, я не думал… извини меня, пожалуйста. Мне говорили, но я… но я просто не сообразил, и я вообще просто ничего не соображаю. Ты мне нравишься, но я не успел в себе разобраться, и это так… Так неожиданно. — Он услышал себя со стороны и вдруг понял, как глупо это звучит. Чего в этом неожиданного, если люди шептались о них? Это ровным счётом ничего не значило, но дыма без огня не бывает. — Я не хотел. Я могу… Оказалось, Бурд слишком долго просидел сидел среди замковых казарм, чтобы знать, как общаться с женщинами — носили они доспехи, или нет. — Грета, — строго произнёс Бурд, решив, что пора прекращать эту маленькую комедию. Грета остановилась и подняла на него искривлённое гримасой злобы лицо. — Прекрати переживать из-за этого. Всё в порядке. Я сражался за свой город, но это не значит, что я… — Я в вас ошиблась, капитан, — произнесла она всё так же сердито и, нахмурив брови, покачала головой. — Нет, — терпеливо повторил тот, — не ошиблась, — но Грета и слушать не хотела. Она направилась мимо него, напоследок бросив: — Это был первый раз, когда я действовала, не подумав, а послушавшись своего сердца. Больше я так поступать не буду. — Грета! — с укором повторил Бурд, но она уже уходила — и на этот раз даже не думала обернуться. Да, она точно была обычной девушкой, хотя и очень сильной — и теперь Бурд смирился с этим окончательно. Если он не знал, как подступаться к девушкам, то именно поэтому — он представить не мог, что творится в их головах. Его губы обдавало морозным ветром, он прикоснулся к ним такой же холодной железной перчаткой… и вдруг вспомнил, что в последний раз девушка целовала его лет двадцать назад, а теперь… а теперь он даже не может вспомнить её имя. Гретель? Гретхен? Нет, это была не Грета. Чёрт возьми, да как же её звали? Лицо горело, сердце бешено колотилось. По спине бежали мурашки от того, что его бросало в жар, но на улице царила лютая стужа. Да и ветер, будто тоже злясь на нерешительность капитана, завыл с большей силой, и вместо тихих струек воздуха по его щекам стали прилетать настоящие снежные пощёчины. «В такую ветрину лошадь в гору не поднимется. Надо предупредить Клинков, чтобы они…»… остались ночевать в замке. Да, и Грета тоже останется ночевать в замке. Ветер ударил капитана снова, будто возвращая в реальность. Грета больше не казалась ему исключительно сильным солдатом, словно с неё спал маскирующий кокон. Сердце его обливалось теплотой, воюя за место с самобичеванием. «Зачем я её оттолкнул? Что я такое сказал, болван?» Теперь он и сам не мог бы ответить на эти вопросы. Бурд постоял на стене ещё какое-то время, задумчиво глядя на стены родного города… кажется, её звали Гренна. Гризольда? Гримма? Нет, это бесполезно. Он так точно ничего и никого не вспомнит. Бурд сокрушённо покачал головой: он пытался вспомнить, что это была за девушка, но в голову настойчиво стучало: Грета, Грета, Грета, шаг влево, шаг вправо, ты повержен и лежишь на земле, капитан, ты проиграл. Он знал, что ляжет с ней спать в одной комнате, и если не повезёт — прямо напротив неё. Когда глаза привыкнут к темноте, он даже сможет различить её спину, безразлично к нему повёрнутую, и он снова увидит силуэт её тела… Быть может, она как-то прознала об этом? Быть может, из-за этого решила, что… впрочем, страшно было не её решение; страшно было то, что она успела решить, а он даже не успел об этом толком задуматься. Подумывал, но не задумывался. Клинки действительно решили остаться на ночь, вот только места на всех не хватало, и они решили лечь в тренировочном зале. Бурда бессознательно потянуло туда же — даром что он намеренно, зная, что никто считать не будет, распорядился принести в помещение на один спальник больше — для себя. Поначалу он даже не был уверен, что не ляжет в своей комнате, но, некоторое время поворачавшись на постели и поглядев в догоравшую свечу, капитан решил: «Будь что будет». Это всего лишь ночь в другом зале, вот и всё. Грета, казалось, уже спала — и удача ему улыбнулась, ведь спальник за её спиной почему-то не был занят. То ли Грета легла поодаль от остальных, то ли остальные решили не тревожить её покой — он не знал, но это было ему на руку. В мыслях капитан снова вернулся к ночи в Храме Повелителя Облаков… он вспомнил, как с интересом наблюдал за ней, пока она его не замечала… Быть может, тогда он и заметил ту самую женственность, которую выставил потом перед Толганом. Он так хорошо это помнил, словно это происходило здесь и сейчас: выходит, его это так впечатлило? Её красота? Он её заметил, и даже не понял, но потом это её боевое мастерство затмило всё на свете… Наблюдал он за ней и сейчас. Мерно поднималась её спина — тихо и спокойно. Грета спала, не издавая сопящих звуков, лёжа на боку, и красота её тела вдруг прекрасно легла на всё, чем она занимается. Атлетичное телосложение, мускулистая спина и длинные сильные ноги… Капитан сложил доспехи в изголовье и лёг, отвернувшись от Греты. Греты здесь нет. Не было и поцелуя в сторожевой башне. Этого ничего не было — быть может, ему просто приснилось… — Даэдрот, — вдруг услышал он нерешительный шёпот. Ему показалось, будто кто-то читает себе под нос, возможно даже, маленькая девочка, которая учится читать… но откуда здесь взяться маленькой девочке? Ему мерещится, да, точно. Возможно, это та самая Гретхен-Гренн-Гретель… Голос повторял уже настойчивей, словно пытался призвать кого-то: — Даэдрот, даэдрот, ш-ш-ш! Даэдрот, даэдр… — голос тихо и неестественно засмеялся, и Бурд не выдержал: он перевернулся на бок, не веря своим ушам. Это был голос Греты, теперь он был в этом уверен, но всё равно не мог в это поверить. Казалось, никто, кроме него, её не услышал — все продолжали спать, а она, поднявшись в постели, повторяла про даэдрота, раскачиваясь из стороны в сторону, наклоняясь то вперёд, то назад, медленно, но её голос становился надсадным, и казалось, вот-вот, и она совершенно расплачется или закричит… — Даэдрот, даэдрот, даэдрот! Бурд придвинулся к ней ближе, положив руку на плечо, и спросил шёпотом: — Где даэдрот? Здесь только Клинки, Грета. Всё хорошо. — Нет, папа, он не в оружейной… Даэдрот в моей комнате, — Грета развернулась к нему, вперив в небо невидящий взгляд; её губы открывались, но с них почти не слетало слов. Она что-то шептала, бормотала себе под нос… — Даэдрот… папа, я так боюсь даэдротов. Ты обещал больше не звать их… Скажи маме, скажи… она знает… — В твоей комнате нет даэдротов, — продолжал капитан, всё ещё слегка смешавшийся. Не успел он смириться с тем, что в этом солдате живёт девушка, как оказалось, что она соседствует с маленькой девочкой. — Я слышала скрежет… он там, папа… папа, там даэдрот, он за шкафом… под моими склянками и цветами, он их разобьёт… ты подаришь мне мамонта? Он защитит меня, папа? Мне очень страшно… — её лицо скривилось, и раздался всхлип, хотя слёз не текло. Грета явно спала и наверняка не понимала, что перед ней — не её отец. Что мог отец сделать со своей плачущей дочерью, кроме как… обнять её? Попытаться утешить? Но что ей сказать? Да, это казалось верным решением, и Бурд, приподняв тело Греты, прижал её к себе, гладя её по голове и по спине. Её руки висели, как у тряпичной куклы. — Всё хорошо, милая. Папа не даст тебя в обиду. — У меня будет свой мамонт, папа? — Конечно, детка. И не только мамонт, но и многие другие звери, названий которых ты ещё пока что даже не знаешь… — Он погладил её по голове и поцеловал в макушку. Ведь именно так поступают отцы, когда пытаются успокоить своих детей, ведь так? Лишь потом он неожиданно понял, что прикасается к тому, за чем так долго наблюдал. Грета всё ещё тяжело дышала, но уже засыпала на его плече, и никто не просыпался; тренировки их совсем уморили, а её… а её уморили даэдроты и беготня по Обливиону. Её можно было понять. И отсюда становилась понятной её поспешность. Бурд укачивал её, словно младенца, а сам едва заметно прикасался к её жёстким волосам, к коже за льняной туникой, в которой она спала… как долго он не прикасался к женскому телу, и с каким трудом должен был теперь сдерживаться, чтобы не прижать её крепче: одно лишнее неосторожное движение могло её разбудить, и тогда ему пришлось бы многое объяснять. Наконец, когда она, как показалось капитану, успокоилась, он бережно положил её обратно на спальник и аккуратно накрыл одеялом. Этой ночью она поцеловала его, а он её оттолкнул, потому что не соображал и не смог ничего толком объяснить даже себе. Оттолкнул, отверг, оскорбил её гордость, а теперь… несколько секунд он смотрел на неё: на слегка приоткрытые губы, на медленно поднимавшуюся грудь; он слышал её тихие вздохи и видел застывшие в уголках губ слёзы, а потом вскочил на ноги и как мог быстро вышел на улицу, даже не накинув кирасы. В одной рубашке, уже потирая голые руки, он вышел на крепостную стену — спокойно и тихо спал его родной город, норды уютно жались в своих дровяных землянках, крепче прижимались друг к другу и грелись… за туманом не было видно солнца, но Бурд знал, что некоторые из охотников уже встают, готовые рано утром отправиться в лес за дичью. Олени, кабаны и пумы будут умирать, а город так и будет стоять, как и этот Храм за его спиной, и так же тихо и мирно будут спать его обитатели. Медленно с вершин гор будут лететь листья полыни и пустырника, и медленно же снежинки будут накрывать их, навсегда хороня под собой и бросаясь врассыпную лишь под копытами поднимающихся в гору лошадей… холод остудил его мысли, успокоил и напомнил, что сколько бы он ни волновался, переживал, сходил с ума, сколько бы раз его сердце ни мечтало выскочить из грудной клетки, мир оставался прежним. Мир стоял на месте, даже когда всё остальное вихрем поднималось в воздух и стремительно неслось вниз, разбиваясь на тысячи осколков и покрывая разрушительной силой весь Тамриэль. В этом было что-то успокаивающее. Он даже решил, что нет ничего страшного в том, что он ошибся — ведь главное, что он признал свою ошибку. Он ошибся, сказав Толгану, что не испытывает к Грете никакого интереса, и завтра он ей скажет об этом, и… и всё будет хорошо вплоть до того дня, когда перед Брумой откроются Великие Врата, да! Однако с утра Греты в замке уже не оказалось. — А где Грета? — Уехала рано утром, — безразлично ответил Джоффри, не отрывая глаз от письма. Капитан растерянно осмотрелся, словно думал, что каким-то непостижимым образом она прячется от Джоффри, но откроется ему. Но ее действительно не было. Грандмастер, заметив, что капитан всё ещё стоит на месте, потерянный в пространстве, сложил письмо и спросил: — Она не сказала вам? — Нет. — Нам тоже. Полагаю, даже Мартин не знал об этом внезапном решении. — Так или иначе, она скоро вернётся, — ввернул Баурус, подходя к ним сзади. — У нас осталось не так много времени. Её помощь будет незаменима, поэтому… — только сейчас он заметил, как Бурд помрачнел. «Это всё я виноват», подумал он. «Конечно, ей давным-давно нужно было уехать, она говорила мне об этом вчера, но её поспешность связана именно со мной… и она даже не будет мне писать…» Бурд отошёл от них, задумчиво потирая подбородок, медленно прошёлся вдоль стены, оружейных стоек. — Что это с ним? — спросил Баурус, скривив бровь. — Я не знаю, друг мой, — назидательно ответил Джоффри. — Предпочитаю об этом не задумываться. — Думаете, могла Грета сказать ему, что они… не будут вместе? — Джоффри пожал плечами. — Может быть. Если так, я и горжусь ей, и разочарован одновременно.