Меня ждут в Бруме

— А я говорила тебе, говорила, обрати внимание на Мартина, — возмущалась Каролин за завтраком тихо, чтобы никто из мужчин не слышал (их это ровным счётом никак не касалось). Мужчины, впрочем, были слишком заняты трапезой — и это те, кто уже не спал, или вообще не ложился. — У Бурда на уме одна служба, он и секунды не найдёт, чтобы о тебе подумать. Вот и не догадался. А Мартин, тем временем, когда тебя нет, всё спрашивает, всё интересуется, как там Грета, не стряслось ли с ней что. Джоффри бесконечно приходится его успокаивать, — она сердито скрестила руки на груди, развалившись на стуле и сверля взглядом свою подругу. — Когда всё закончится, Мартин будет думать о службе государству, — пожала Грета плечами. — И, выражаясь твоими словами, будет ничем не лучше Бурда. — Да все они чем-то одержимы, даэдрот бы их побрал. Кто бронёй, кто книжками, кто своей ненаглядной властью, кто женщиной — притом, как правило, не той, что нужно, и то, потому что у него в голове кавардак один, а она его зацепила, и всё тут. Или, что ещё чаще, весь этот головной кавардак и устроила, а прибрать забыла. Думать больше не о чем, париться, вот и превращается это всё в настойчивое видение, — она с силой хлопнула кулаком по столу. — Вся проблема в том, что если что-то занимает весь мужской мозг, на другое — в том числе и на нас — места уже не находится. Это нам приходится думать обо всём подряд, чтобы их же ошибки исправлять, а они на нас потом ещё и руку поднимают. Воистину, мир так несправедлив! — Женщины слабы от природы, — Грета пожала плечами, — это делает нас уязвимыми противниками. — Это делает нас потрясающими лучниками и солдатами тыла, — поправила Каролин, — потому что, в конце концов, против Дагона должны сражаться всё. Ты сама говорила, чтобы мы использовали свои самые сильные стороны. — Грета кивнула. — Кто сказал, что наши самые сильные стороны — это грудь и красивые ноги? Или способность к деторождению? Чёрта с два! От того, как мы ведём себя, зависит жизнь каждого из нас, не только мужчин, а у нас есть многие физические качества, о которых они могут только мечтать. Мы с тобой здесь — почему? Капитан стражи Бравила — женщина, почему? Потому что мы тоже, знаешь ли, кое-на-что способны. А тебя и вовсе выбрали Боги, и пусть заберёт даэдрот того человека, кто скажет после этого, что наши Боги — глупцы! — она крепко сжала руку Греты и подбадривающе улыбнулась. Грета же, хотя у неё и промелькнула очередная мысль о том, насколько они были разными, улыбнулась в ответ. Да, рядом с Каролин было спокойно — ночью она спала не так много и теперь боялась уснуть в седле. — Но ответь мне на простой вопрос: почему мужчины смеются над нами, когда мы злимся, хотя если злятся они, нам становится страшно? Это потому что мы знаем, — продолжала Каролин, не дождавшись ответа, — что они могут сделать нам очень больно, и бессознательно боимся этого. Привыкли уже, с самых незапамятных времён. Они же знают, что мы как будто слабые, не дадим сдачи. Тебя, моя дорогая, боятся, потому что ты дерёшься лучше любого мужика, но некоторое оскорбление всё равно выходит, как-то само собой. Это неуважение впитывается с молоком матери… Нас никто не боится, а поэтому твоему Бурду интересней дремора, который помрет через несколько секунд, чем ты, даже если ты останешься с ним по гроб жизни и всегда будешь согревать ему постель. Грета вспыхнула от праведного негодования. — Почему у тебя всё рано или поздно заканчивается в постели? — Такова жизнь. В постели всё начинается, зарождается и умирает тоже. Поэтому там всегда должно быть тепло. Скажи ещё, что тебе не улыбается такое будущее, и тебе неинтересно, что скрывается за его жёлтыми доспехами. На этот вопрос Грета не ответила — только встала из-за стола и направилась к выходу, осуждающе покачав головой. Возможно, когда Джоффри говорил о сосредоточенности, он имел в виду именно подобные настроения, которые были ей совершенно не близки… но, конечно, от слов Каролин так просто было не избавиться — и они преследовали её до самой конюшни. С одной стороны, даже думать о капитане теперь не хотелось, ведь он её обидел, почти унизил, отверг, а её никто прежде не отвергал. Даже конюх наблюдал за ней с удовольствием, даже конюху она как будто была интересна. Вчера капитан пытался что-то сказать, но она не стала слушать. Ему она тоже интересна, он просто не знает, как это выразить. «Может, всё ещё не так плохо?», спрашивала она себя, заправляя уздцы. «Он просто не успел сообразить. Он ничего не понял, а теперь я убегаю, оставляя его в неведении, и теперь он может лишь гадать, что я скажу ему после… это будет небольшой игрой. Главное, мне самой не заиграться». По большому счёту, она и сама не знала, что скажет, но прекрасно осознавала, что чувствует лишь слепую надежду, и что стоит ей разочароваться снова, и, наверное, исчезнет и она тоже. Был только один верный способ не проиграть — не переставать верить в лучшее, но в этом от неё зависело ужасно мало. В замке снова потянулись серые, скучные дни бесконечных тренировок — и, казалось, все только и ждали того, когда вернётся Грета, ставшая, благодаря, конечно, своим подвигам, столь же влиятельной, как капитан Бурд и Баурус, считавшийся у Клинков за главного тактика и полководца. Теперь она уже не сможет отвлечь капитана Бурда от него, и он будет всё так же продолжать задавать вопросы… Грета усмехнулась этим воспоминаниям, медленно спускаясь по каменной тропинке и бросив взгляд через плечо. Одни только каменные очертания Брумы, оставшиеся позади, почему-то тревожили её, будто она подозревала опасность, нависшую над городом. Она не знала, что именно может произойти, и подозревала, что это лишь горечь расставания с местом, ненадолго ставшим её домом, и даже страх перемен — недолгих, конечно, но всё-таки весьма осязаемых. Да и сама она не знала, вернётся ли, или нет. Если она умрёт, ей уже, конечно, будет всё равно, что сталось с Брумой, но думать об этом сейчас было очень грустно. Насчёт Бурда она, впрочем, не ошиблась: пока её лошадь стремглав неслась по Серебряной дороге, капитан бесцельно бродил по замку. Спал он тоже не очень-то хорошо, и из-за этого — и из-за невысказанных мыслей — был злой как чёрт. Он думал, что ему срочно нужно с кем-то поговорить, но в голову никто не приходил: Толган, Баурус, графиня? Мартин? Быть может, найти Хитклифа и всё ему объяснить, ведь он совершенно точно очарован Гретой, и это известно? За завтраком капитан то и дело бросал взгляды то на Толгана, то на Бауруса, но ни ни тот, ни другой почему-то не вызывали у него должного доверия. Баурус, наверное, посмотрит на него с жалостью, а Толган, наоборот, рассмеётся и скажет: «Я же говорил тебе!» Вариант оставался только один: графиня, разумеется, была в личной обедне, и даже если капитан не совсем представлял, как описать свою проблему, он верил, что у одной женщины получится найти объяснение действиям другой. Рассудив так, он встал из-за стола, даже не притронувшись к завтраку, решительно потянул дверную ручку на себя и… постарался не подать виду, что удивлён присутствию Мартина. — Ваши Светлости, — неловко поклонился он, закрывая за собой дверь. — Графиня, если позволите, мне бы хотелось переговорить с вами с глазу на глаз. — Что-то срочное? — небрежно заметила она, и Бурд нахмурился. Никогда прежде она не вела себя столь непринуждённо, и он заключил, что присутствие Мартина сыграло в этом не последнюю роль. — Если это касается чего-то стратегического, вы можете спокойно говорить при нашем будущем императоре. — Нет, это личное. Это графиню удивило. Они с Мартином переглянулись, и последний, изобразив смущение, легко улыбнулся капитану: — Полагаю, если это касается Греты, я тоже могу остаться. Мои слова будут тем ценнее, что я хорошо знаком с предметом ваших переживаний. Не могу пообещать, что мой совет будет вам полезен, однако, мы с ней близкие друзья, и я могу хотя бы предпринять попытку объяснить вам её поступки. Вы позволите? Капитан так и застыл на месте, чуть ли не сгорая под взглядом графини и Мартина. Графиня явно не собиралась ничего ему говорить, а вот Мартин выжидающе кивнул на свободный стул перед ним. Они оба смотрели на него, как родители на провинившегося ребёнка — собственная совесть давила ещё сильнее, и капитан, не выдержав, откланялся и уже было развернулся обратно к двери, как Мартин произнёс: — Что бы ни произошло между вами вчера, я могу сказать вам только одно: она очень дорожит вами, даже если сама пока не представляет, насколько. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Я внимательно её слушал. — Неужели она дорожит мной настолько, — саркастично заметил капитан, — что простит мне моё тугодумие? — Даже более того. Она позволяет себе думать о том времени, когда война закончится, и позволяет себе надежду, что вы будете ей рады. Именно вы, капитан, хотя я уверен, что многие графы захотят, чтобы она переехала в их угодья — даже, не побоюсь этого, сам канцлер. Ей же важно мнение простого капитана городской стражи. Боюсь, она слишком дорожит жизнью и мгновениями, чтобы так просто вас отпустить, что бы вы ей ни сказали. Уверен, что она скоро вернётся — возможно, через неделю, и вы сами убедитесь в моей правоте. Капитан сглотнул застрявший в горле ком и толкнул дверь, ничего не сказав на прощание. За столом же повисла тишина, словно само упоминание Греты наложило вето на любые разговоры. — Неужели она правда говорила вам об этом? — как-то тихо спросила графиня. Мартин, словно вырванный из оцепенения, ответил: — Знаю, вам с трудом верится в то, что она на такое способна. Вы полагаете, что у неё, на самом деле, нет времени на вашего капитана, и что она лишь водит его за нос. Но ответьте мне на такой вопрос… — Мартин опустил голову. Он всегда смотрел собеседнику в глаза, но сейчас избегал этого. — Разве вы не чувствуете то же самое? Мужская сила, необходимая для выполнения долга, от которого вам никуда не спрятаться, и женская нежность, от которой на вас так горестно отражается одиночество? — Так уж горестно? — спросила графиня, пытаясь звучать всё так же беззаботно. Мартин наконец-то осмелился взглянуть на неё. — Да. Красивой женщине одиночество не к лицу. В особенности если на её плечах лежит огромная ответственность, которую ей не с кем разделить. Графиня непроизвольно вздохнула и решительно вскинула подбородок. Краем глаза Мартин заметил, как вздымалась её грудь, и отвёл взгляд, рассматривая потолок. Он знал, что сказал то, что требуется — то, что ему хотелось сказать, но тягучая неправедность сдавила ему сердце. Графиня была привлекательной мудрой женщиной, нет ничего удивительного в том, что она нравится ему. Да, он прежде не знал, каково это, но прежде не имел на то право, а теперь он — «разнузданный дипломат», и право имеет. Графиня же чувствовала, что должна что-то ответить, как-то защитить себя, обезопасить, но Мартина она не боялась. Гордость подсказывала ей, что нужно сказать что-то не менее циничное, почти презрительное, но слова отказывались складываться в предложения. Мартин говорил то, во что она верила, что ей хотелось услышать, Мартин понимал её. Мартин только что переступил и без того размытую границу дипломатических отношений — и, судя по его смущению, сам это прекрасно понимал. Ей лишь осталось сказать ему что-то, что ответило бы и ей, и ему, что она чувствует, но… — Было приятно обедать в вашем обществе, Ваша Светлость. Пожалуй, нам пора отправляться в зал. … но быть честной так скоро она не решилась. — Конечно. Кажется, он был доволен тем, что всё сложилось так, но графине казалось, будто что-то ускользает прямо из-под её носа. Когда Мартин поднялся, она уже оказалась у его стула, пытаясь ненавязчиво угодить и то ли задвинуть стул за ним, то ли ещё что, на что он слабо улыбнулся ей, вдруг заметив, как близко её лицо находится от его, и тут же отвернулся, пряча бешено увеличенные зрачки. Мартин шёл быстрее прежнего, и графиня сжала руку в кулак; она чуть не взяла его за руку, чуть не проявила настойчивость, и то, что так назойливо маячило перед её глазами, только что испарилось, стоило Мартину выйти за дверь. Графиня всё ещё стояла на месте. Ничего не ускользало от неё, но она всё равно не знала, как ухватить эту птицу за хвост.

***

— Тебе повторить? — весело заметил Лютер, вперевалку проходя мимо Греты с двумя пивными кувшинами. Лютер был весьма грузным (как и любой корчмарь) имперцем, уже седым. Седина дарила ему ощущение власти над молодыми: их глупость и неопытность давали ему право искусно врать, рассказывая байки о том, как сам Тайбер Септим напивался и спал в углу его пансиона, «вот того самого, под крышей которого вы прямо сейчас сидите!» Впрочем, байки его звучали так весело и безобидно, что никто и никогда не держал на него за это зла. Грета покачала головой. — Мне нужно будет рано встать, и я не хочу, чтобы у меня болела голова. — От моего пива никогда не болит голова! — фыркнул Лютер. — Не болит, если выпить немного. Но оно такое вкусное, что лично я порой теряю чувство меры. Такой ответ Лютера убедил, и он, хотя и фыркнул как-то недоверчиво, добавив под нос «Ох уж мне эти эльфы!», но оставил постоялицу в покое. Грета же, покончив с обедом и оставив свои пожитки в комнате, вышла на улицу — людную, шумную, залитую солнцем, так не похожую на мрачные дорожки Брумы. Даже люди здесь, одетые в более лёгкую одежду, казались приветливей и провожали её восторженными возгласами — здесь её знали, здесь ей верили. Феррум всегда ругал её за то, что её стрелы теряются или ломаются о плотные тела грязекрабов, поэтому Грета даже не решалась попросить его о ковке новых стрел из эльфийской стали (даром, что и достать её было почти невозможно). Зато Роххсан, местный кузнец, всегда относилась к ней с пониманием и была рада помочь — решив, наверное, что женщины с мечами всегда должны держаться друг друга. Да и она никогда даже не заговаривала о «планах Греты», хотя и относилась к ней когда-то давным-давно с некоторым недоверием. Так или иначе, переступив порог лавки и покончив с приветствиями, Грета спросила напрямик: — Ты не знаешь, у кого можно купить отмычек? — женщина нахмурилась. — Знаю, это звучит довольно подозрительно, но ничего не могу поделать. Служебный долг, я не могу тебе ничего комментировать. — На службе у императора уже не выдают отмычек? Неужели твой долг — удовлетворять жажду наживы? — спросила Роххсан, скрестив руки на груди. Грета вспыхнула от смущения. — Дело не в этом. Я не собираюсь никого обчищать, но… мой путь лежит в руины айлейдского города, а там, как известно, столько замков… — Значит, расхищение гробниц? — предположила та, сощурив глаза, и Грета выставила перед собой ладони. — Я могу поделиться с тобой, если хочешь. Будут деньги — будет новое оружие, эбонитовые клинки, стеклянные, эльфийские… — Роххсан была непреклонна. — Как ты не понимаешь, что сможешь купить это у меня по низкой цене и продать втридорога? Неужели в связи с последними событиями не появилось недостатка хорошей стали? — Ты же знаешь, что на всём, что создали айлейды, лежит печать зла? Что если ты прикоснёшься к их реликвиям, то будешь навсегда проклят? — Разумеется. — И что если ты будешь тревожить места их захоронения, ты можешь нажить себе кучу неприятностей? — «Что может пойти не так, когда за тобой уже охотятся агенты даэдрического культа?» подумалось Грете. — Знаю. И всё-таки… — Даже не думай впутывать меня в свои дела. Я могу продать тебе стрелы, но отмычек у меня нет. Никто в городе их не продаёт, потому что не хочет иметь ничего общего с ворами, поэтому лучше помалкивай об этом. Я сделаю вид, что ты ничего не спрашивала, и видеть твои айлейдские ценности я не хочу. У меня честная клиентура, их интересуют лезвия, а не ценности, и они не выложат больше четырёхсот золотых за клинок. Сама знаешь, не беру ничего, кроме… — … трофеев, снятых с тел бандитов. Ясно, — заключила Грета со вздохом. Добродушная старушка в железной кирасе неожиданно оказалась сварливой каргой, и Грету это несколько расстроило. Никто не ценит настоящего эльфийского искусства. В карманах было всего 9 отмычек, а откуда она могла знать, сколько тайников и гробниц ей придётся взломать? Жаль, что даже поделиться этим было не с кем. Никто в этом мире не разделял её тягу к приключениям. Даже капитан, которого она по неосторожности посчитала родственной душой, предпочитал прозябать в замке. Грета завязала колчан с эльфийскими стрелами за спиной, попрощалась с Роххсан, надеясь, что та не возненавидит её после всех этих слов, и направилась к выходу — сначала в пансион, а потом, с утра, по Золотой Дороге в Скинград… быть может, зайти туда, выпить вина, сорвать несколько цветков дикой ипомеи, снова отдохнуть… ипомея, ядовитый цветок, жарит настолько, что не страшен любой холод… наверное, даже сердечный, и наверняка братья Сурили добавляют его в своё вино… оставить там лошадь и идти по карте. Вино ещё хуже пива, но взять его можно лишь на обратном пути. И ничего не ждать, ведь Мартин так и не пояснил, кто её будет поджидать — нежить или гоблины, что было в равной степени не особо приятно. Так она и поступила, отказавшись, впрочем, и от вина, и от любования местной растительностью — по пути в Скинград настроение испортилось пуще прежнего, потому что отмычек как было девять, так и оставалось, а ей вовсе не хотелось обыскивать тела поверженных гоблинов. «Девять отмычек. Девять отмычек!», повторяла Грета как заклинание, толкая главные ворота сооружения, некогда бывшего главным замком Мискарканда. Весь из белого мрамора, он оброс вьюном и сорняками, хотя поблизости росли приятно пахнущие цветы — даже язык дракона, редкий, совсем как продавец отмычек. Внутри оказалось темно и холодно. Пригнувшись, она стала медленно красться вперёд, внимательно выглядывая перед собой врагов… вот и первый гоблин — сидит себе на сторожевом посту рядом с телом погибшего товарища… Гоблины. Не знают обрядов захоронения. У гоблинов есть отмычки, они как будто понимают чуть больше, чем самые красноречивые и мастистые торговцы. Им почему-то хватает одной. Может статься, Серый Лис — тоже гоблин. Грета достала из-за спины лук и капнула яд на стрелу: он высосет из гоблина здоровье за пару секунд. Тот даже не поймёт, что произошло. Она натянула тетеву, выстрелила; гоблин слетел со стула и упал, ударившись о каменную стену, и рогатый кожаный шлем слетел с его головы. Грета вздохнула. Мощь стрел приводила её в полный восторг, но вот яд оказался потрачен зря. Рядом с гоблином валялись железный щит и парочка тупых мечей, на полу красовалась яркая полоска крови. Кого-то здесь тащили, хотелось бы мне узнать? Кого здесь мучили и убивали эти проклятые гоблины? Рыб? У рыб не бывает столько крови, даром, что и крови-то у них нет. У обоих убитых гоблинов в карманах было по одной отмычке и несколько рыбных чешуек — кому-то приятный деликатес, а кому-то очередной ингредиент для зелий. «Давненько я не готовила ничего, что отдавало бы гоблинским душком», подумалось Грете, когда она двинулась дальше, соблюдая предельную осторожность. Руины айлейдов всегда привлекали её своей красотой и таинственностью, а изнутри, даже в темноте, были ещё более завораживающими. Какое ей дело до слов Роххсан? Быть может, она никогда не была в подобном месте и даже не представляет, что теряет. Никто из них не представляет, даром что и надобности у них такой нет — разве что нервишки пощекотать, но где уж там… Волшебные камни на стенах, редкие полосы света… Бандитам и мародёрам нравятся такие места, они здесь всегда прячутся, выскакивая только перед торговцами и убивая их, но здесь никого, кроме гоблинов, не оказалось. Ещё двое когда-то охраняли нижнюю оранжерею, но нечисть, вырвавшаяся из основных помещений Мискарканда, быстро покончила с незваными гостями. Входную залу и следующее помещение бывшего замка соединял высокий мост, и с него Грета могла видеть несколько мёртвых гоблинов и разгуливавших около них скелетов. Где ещё она могла их встретить, как не здесь? У одного из них был лук, у другого — клеймора, сжатая в одной кисти… попасть в их кости не так-то просто, но если целиться в череп… Скелет медленно расхаживал вокруг поверженных противников, но Грета прицелилась, отпустила стрелу и — бах! — скелет зашипел, начав озираться по сторонам, а стрела застряла в его глазнице. Довольно быстро он сообразил, что угроза шла сверху, но Грета уже исчезла, приводя стражей в замешательство. Она побежала к лестнице, ведшей на первый этаж, и оттуда, прячась в темноте, выстрелила во второй раз. Теперь скелеты заметили её, и прятаться было бесполезно; она отбросила в сторону лук и сняла с пояса меч — скелетов было двое, и она с наслаждением ударяла то в одну сторону, то в другую, наблюдая за тем, как в свете расставленных по стенам камней мелькает отлетающая от костей мука. Она выбила лук из рук одного из противников, и теперь тот в агонии оглядывался, безуспешно выискивая для себя клинок. Когда его товарищ был убит, Грета ударила мечом по его шее, и черепушка отлетела в сторону, звонко стукнувшись о каменные своды. Очередная стрела, плотно въевшаяся в череп, осталась не у дел. Со скелетами было покончено, тела гоблинов обысканы, лук подобран — теперь в карманах лежало уже не 9, а целых 13 отмычек, несколько чешуек и пара мешочков костной муки. В гоблинском сундуке — они, видимо, устроили здесь штаб, вот только парень из сторожки не знал, что его товарищи давным-давно мертвы — она нашла несколько зелий (по запаху — лечебных, ведь гоблины даже не думали делать для бутылочек этикетки) и ещё 5 рыбьих чешуек. Закрывая сундук на замок, на взлом которого у Греты ушли все 4 отысканных отмычки, она лишь горько усмехалась себе под нос, думая, что теперь ей хотя бы не придётся «идти на рыбалку». Залы замка были пустынны, никто не знал, что она здесь, и ничего не мешало Грете собирать горящие голубым камни — в Гильдии Магов от них были в полном восторге и никогда не допытывались, где она их взяла — и с опаской нажимать на серые выдвижные блоки, которыми управлялись разбросанные по коридорам двери. Где-то шумели каменные своды, где-то, быть может, давились кости пленников, где-то с огромных валунов сыпался древний песок. Где именно, Грета бы не смогла сказать сразу: составлять внутреннюю карту приходилось на месте. В одном из коридоров она наткнулась на ещё один контейнер и, уверенная в том, что теперь-то её точно ждут сокровища, драгоценности, что угодно — вставила отмычку внутрь. Вот только защёлок было пять, и убеждать себя в том, что ей удалось бы так просто открыть настолько сложный замок, было бесполезно. Грета чертыхнулась и сама чуть не сломала эту проклятую отмычку, но вовремя удержалась, решив, что заглянет в этот сундук на обратном пути, если не найдёт в помещениях самого Мискарканда чего-то поценнее. Она снова поднялась на мост, пересекавший залу первого уровня — в его-то конце она и наткнулась на серую каменную дверь, сверкавшую голубым по контурам ветвистого деревья. «Эльфы», улыбнулась Грета, толкая дверь. «Всегда только и мыслей, что о деревьях». Да, это было ей знакомо. На какой-то момент она даже почувствовала, что очутилась дома, но тут же пришла в себя: большой велкиндский камень, о котором говорил Мартин, действительно завораживал. Глядя на него с балкона, Грета тут же отбросила все мысли о доме: нечто столь величественное и затягивающее не могло иметь ничего общего с жизнью босмеров на деревьях. Ей казалось, что она не достойна смотреть на него, и даже находиться с ним рядом. Словно светящееся облако, он вертелся в самой середине залы, притягивая к себе взгляд и освещая каменные руины, словно большая люстра. Добраться до него было на удивление просто, и его никто не охранял… что-то здесь было не так. Грета внимательно оглядывалась по сторонам, сожалея, что у неё не осталось врождённого чутья на опасности, или зрения, позволявшего заметить ловушки… всё было чисто. Никаких странно выделявшихся плит, никаких тонких верёвок, ни даже притаившихся на потолке резервуаров для каменных глыб. Она ступала осторожно, медленно, даже приподняв забрало, каждую секунду бросая взгляды по сторонам. Торопиться было некуда, но до камня она всё-таки добралась и протянула за ним руку. Как только её пальцы прикоснулись к нему, их резко обожгло, но она успела выхватить его из подставки и быстро бросить в сумку. Теперь он был безвреден, но ожог испортил ей перчатки: кончики пальцев были в золе, а ладонь была сожжена, оставляя кожу открытой. Грета чертыхнулась и хотела было двигаться дальше, но резкий звук позади отвлёк её. Дверь на балкон, с которого она пришла, захлопнулась, зато окружавшие залу стены, наоборот, раздвинулись, и оттуда, из потайных ходов, появились десятки безголовых зомби, возглавляемые парящей в воздухе нежитью в короне, королевском плаще, с посохом… «Я совершенно не боюсь вас», сразу же сказала она себе. «Вы могли устроить здесь ловушку, какую угодно, я могла быть погребена в этих руинах, и если бы не ваше тщеславие, не ваше желание со всем разбираться самостоятельно, я уже была бы мертва. Но если вы даёте мне шанс, я не могу им не воспользоваться». Грета крепче сжала рукоятку меча, вытянула его из ножен, и голая ладонь предупредительно заныла. Было бы прекрасно выхватить лук и работать пальцами, но врагов было слишком много. Бывший правитель Мискарканда, заточённый в его проклятых стенах, сделал первый выстрел; фиолетовый луч незнакомой Грете природы разбился за её спиной, отскочив от железной решётки и ударив в потолок, на мгновение осветив полчище мертвецов. Загудели и его подданные, медлительные, но, как Грета прекрасно знала, сохранившие жизненную силу. Решительно она бросилась вперёд, размахивая мечом по сторонам: она слышала протяжные стоны зомби и чувствовала, с каким трудом меч разрубает их затвердевшую плоть, застревая в нёй, как в застывшем масле. Острие вырывало из их тел целые куски плоти, но убить их было не так-то просто: она протыкала тела, но они продолжали ходить; отрубала туловища, но они всё ещё скребли пальцами по каменному полу и хватали её за ноги; они её окружали, кому-то даже удалось снять с неё шлем, так что он слетел с её головы и жалобно бряцнул где-то позади. Помимо прочего, она боялась выстрелов короля — фиолетовые лучи попадали в его бывших подданных, но им от этого хуже не было; как и прежде, они продолжали наседать на Грету, обступая её со всех сторон. Это было страшнее всего — позволить им окружить её; и она вдруг подумала, что зомби могут умереть, если она убьёт того, кто ими правит, и чьё, возможно, лежит на них проклятие. Убей короля — и подданные отвернутся от него сами. Тогда она снова крепче сжала меч и ринулась вперёд, проходясь мечом по мёртвым телам бывших слуг, придворных дам и их подхалимов… когда-то они переговаривались, что-то обсуждали, обменивались слухами, создавали новые заклинания, создавали зло, и теперь кольцом смыкались вокруг неё, совершая одно последнее злодеяние. «Он мог дать вам свободу, но вместо этого заточил вас здесь, чтобы убить вора… Эльфы, превратившиеся в стражей, посмотрите, что алчность сделала с вами…» Луч короля всё-таки проник под её броню, замедлив ход; обуза — какая глупость! — и всё же, тогда Грета пожалела, что не слушала отца и не занималась заклинательством. А он стоял перед ней на заднем дворе их домика, показывал что-то жестами, объяснял, и она сидела на пеньке, болтая ножками, и думала, что не будет докучать своим детям скучными занятиями… Своим детям… У меня будут деньги, я избавлюсь от всего, что нашла, и они никогда не будут нуждаться… Они думают, что это алчность, но я делаю это ради них, ради себя, ради… Она была уже совсем рядом с королём, уже чуяла смрад его мёртвых костей, выглядывавших из-под ветхой ткани, и рубанула по ним — раз, два; она слышала, как поёт сталь и как жалобно взывает погибающая душа. В его костлявой кисти оказался серебряный кинжал — последняя попытка оборониться, присущая скорее гоблину, чем особе королевских кровей, и Грета рассмеялась прямо в его пустоглазый череп; три, четыре, снова протяжные вскрики зомби и бьющий под потолок свет, выливающийся из падающих на пол костей, обильный топот ног, гудение, и чьи-то руки хватают её за спину, тянут к себе, к шее прикасается чей-то беззубый рот, из которого несёт гнилью, он собирается её укусить, как вдруг её отпускают, и Грета падает на пол, и грохот доспехов смешивается с предсмертными криками мертвецов. Ничего не осталось от короля Мискаранда, кроме посоха, бряцнувшего о камень ключа и некогда роскошной одежды. Его подданные тоже испарились в воздухе — теперь здесь пахло сыростью и, едва уловимо, цветами. Значит, всё возвращается на круги своя. Каменная зала в последний раз осветилась их освобождёнными душами и вновь погрузилась во мрак. Грета встала на ноги и отряхнулась. В голове снова мелькали отцовские слова и заклинания — и она прочла одно, и загорелся шар света на её ладони. Она осмотрелась: кроме короля, здесь больше никого не осталось. Теперь и он, упокоенный, лежал лицом в собственном прахе, а рядом с его костями поблёскивал ключ. Выход из замка… да, видимо, к его сокровищам я не вернусь, но это не так уж и важно. Он мёртв, а я осталась жива. Если мне и суждено умереть в эту войну, то явно не сегодня.