Дороги

Они располагаются на живописном берегу реки. Погода награждает их хмурым небом, моросящим дождём и редкими порывами промозглого ветра. Холод пробирается под одежду, ведёт призрачными пальцами по коже, вытягивает тепло из конечностей, заставляя дрожать, сжиматься в комочек и толпиться у костра, скрываясь от всего мира в плаще. Им бы в деревню, но дорога до неё долгая и тяжёлая, поэтому латать износившийся шатёр приходится общими усилиями и подручными материалами. — Вам помочь или не мешать? — лишь для вида спрашивает Хёнджин, отлично зная ответ. Уджин от него отмахивается, разминает закоченевшие пальцы и принимается штопать тяжёлую грубую ткань дальше, чтобы в протёршиеся дыры хотя бы не задувало так сильно. В вопросах создания Хёнджин признаёт себя бесполезным, поэтому отправляется разрушать. Не то чтобы магическая рыбалка была увлекательным занятием, но это лучше, чем ворчание Минхо и попытки Чанбина развести костёр и конфликт, чтобы выплеснуть эмоции, потому что «если этот дождь не закончится сегодня, то у меня задница сгниёт». Хёнджин его волнение разделяет, они уже две ночи не чувствуют на коже сухой ткани, из-за чего не могут согреться, так что настроение ухудшается закономерно. Хёнджин снимает сапоги, потому что надеется просушить их потом и носить ещё долго, но штаны закатывать даже не пытается, когда ступает в спокойное мутное течение реки. Под ногами илистое дно, которое мягко обволакивает стопы, холодная вода стирает с кожи последние крохи тепла, но Хёнджин всё равно обращается к ней, закрывая глаза. У этой стихии ни начала, ни конца. Исток где-то далеко, в неизвестном крае, и глубоко, в самых недрах, где всё первобытное застыло в многовековой гармонии. До устья не дотянуться, оно теряется в туманах, впитывается в чужую землю, распыляется по незнакомому ветру. Хёнджин едва заставляет себя собраться, потому что теряться в потоке сейчас не время, нужно позаботиться о насущном, а вечное подождёт. Жизнь, мелкая и неразумная, от стихии отделяется легко, повинуется простому зову Хёнджина, сама плывёт в руки. Рыбёхи крупные, жирные, с серой, противной, как и местная погода, чешуёй. Хёнджин морщится немного, когда выкидывает их на берег, пальцы из-за ледяной воды уже слушаются плохо, а ведь нужно будет ещё разделать и приготовить ужин. Может, лучше бы Хёнджин умел шить и латать? Может быть. Но он в любом случае не умеет, а бесполезных нахлебников никто не любит. — Как думаешь, это можно будет есть? — слышит Хёнджин за своей спиной голос Чонина. Он воюет с внутренностями и чешуёй, пытаясь не отхватить себе пальцы ножом. Получается откровенно плохо, но в похлёбку и так сгодится. Хёнджин на это надеется, по крайней мере. — У Хёнджина в кулинарных делах обычно два исхода: отвратительный и маловероятный, — отвечает Сынмин, зарабатывая раздражённый взгляд от старшего. Он бы этим не занимался, если бы мог помочь ещё с чем-то, но сегодня, как назло, рук катастрофически не хватает. Минхо и Чан возятся с повозкой, Уджин организовал местный кружок кройки и шитья вместе с жрецами, а Чанбин с Джисоном спасают их вещи от сырости. Хёнджин бы поменялся местами с Джисоном, но «ну уж нет, нам нужны сухие вещи, а не сухие угли». — Ну так помоги ему. Давай, давай, — повышает голос Уджин, после чего тянет вставшего размять ноги Феликса за рукав, намекая, что им нужно закончить с этими дырами до темноты. — Да почему я? — недовольно бормочет Сынмин, падая на расстеленный Хёнджином коврик. Он медлит немного, смотря на миску с рыбой, выбирает, не сразу потянув руку к холодному и склизкому тельцу, а после вертит в пальцах нож и вспарывает брюхо. Хёнджин любуется красивыми пальцами и закономерно не замечает, как вскрывает руку уже себе. — Теперь я понимаю, почему хаоситы на грани уничтожения. Естественный отбор в деле, — хмыкает Сынмин, которого Хёнджин награждает злым взглядом. Тёплая густая кровь сочится по ладони, зато блёклая рыба окрашивается в радостный цвет. Сынмин смотрит на это безобразие долгим нечитаемым взглядом, а после хватает Хёнджина за руку. Хёнджин не знает, чего ждать, в принципе резкая боль его не удивляет, но вспышка магии — очень даже. Жрецы не колдуют обычно, они молятся и просят у Богов, они проводники магии, а не её создатели. Им доступно лишь самое лёгкое, самое простое. Обычно. Но Сынмин колдует, под его ладонью зарождается обжигающий свет, заставляя кровь моментально вскипеть. Хёнджин шипит от боли, старается выдернуть руку, но Сынмин держит крепко и впивается в запястье короткими ногтями, сосредоточенно хмурится, уставившись на свои пальцы. В тёмной радужке трещинками проступает золотистый свет, позволяет увидеть, как зрачок сужается, пульсирует в такт беспокойному сердцу. — Будь аккуратнее, мы не практикуем каннибализм, а ни на что, кроме готовки, ты не сгодишься сегодня, — резко произносит Сынмин, снова берясь за рыбину и нож. Хёнджин с удивлением пялится на исцелённую руку, сгибает и разгибает пальцы, проверяя, а после смотрит на жреца, который успешно делает вид, что ничего не произошло. На языке даже колкость не формируется, чтобы ответить на наглое заявление, поэтому Хёнджин мотает головой и возвращается к готовке, перед этим постаравшись промыть руку и рыбу в воде, чтобы не подавать спутникам похлёбку с собственной кровью. Пальцы всё ещё покалывает от ощущения чужого колдовства, в воздухе растекается остаточная магия. Никто на неё внимания не обращает, но Хёнджин не может перестать любоваться на линии, напоминающие дым только что погашенной свечи. Магия растворяется, рассеивается слишком быстро, заставляя Хёнджина сомневаться в правдивости увиденного. Исцеление — сложнейшее искусство, неподвластное тому, кто встал на путь Хаоса. Исцелять может Джисон, если достать ему пятый коготь с левой лапы дракона, розовую жемчужину с Ядовитых Берегов и флакон крови чёрного единорога, исцелять могут Боги, если им принести жертву и простоять в молитве всю ночь, но никак не жрецы, для которых максимум — это материализовать свой внутренний свет или передвинуть ложку по столу. До самого ужина Хёнджин погружается в свои мысли, косо наблюдает за Сынмином, но даже не может поймать его взгляд на себе. В себя Хёнджин приходит только когда Чонин хлопает его по спине и спрашивает, не Сынмин ли виноват в критическом успехе Хёнджина на поприще кулинарии или это просто случайность. Хёнджин зарвавшегося жреца игнорирует с непривычным холодом, потому что не до перебранок сейчас, все мысли о другом. Дождь к этому часу, конечно же, не прекращается, но они перебираются в шатёр, где тепло, пахнет едой и травами. Спать хочется дико, но Хёнджин не может даже глаз сомкнуть, потому что сосредоточен на Сынмине. На Сынмине, которого трясёт и ломает, который скрывается за маской безразличной усталости, который выскальзывает из шатра, как только дыхание остальных спутников выравнивается. Хёнджин бесшумной тенью преследует жреца, щурится, выскользнув на холодный воздух, пытается разглядеть чужую фигуру, но в итоге взывает к ветру, обращаясь к магии, чтобы не потерять Сынмина в темноте и вязком тумане, из-за которого одежда и волосы вновь намокают, а на коже оседает холодная влага. Сынмин быстрыми бесшумными шагами пробирается по узкой тропинке в поле, не обращает внимания на сорняки, цепляющиеся за одежду, не пытается обходить лужи, не заботится об одежде, когда падает на колени в неожиданно вытоптанном кругу. Хёнджин с трудом вспоминает, как краем уха с утра слышал, что жрецы собирались вознести молитву вместе, чтобы попросить у Богов милосердия. Кажется, сегодня Боги остались равнодушны к их невзгодам. Но зачем тогда Сынмин посреди ночи возвращается сюда, на место, где чернеют дотлевшие благовония и трава выжжена чужой волей? С губ срывается болезненный стон, Сынмин выгибается дугой и вырывает траву напряжёнными пальцами, его ресницы дрожат, а в глазах разливается океан боли. Хёнджин физически чувствует чужое присутствие, ему даже напрягаться не нужно, чтобы улавливать размытые огромные фигуры, больше похожие на магические течения, их жестокую волю, направленную на скорчившегося от боли жреца. Вот тебе и расплата. — Уходи, — просит Сынмин, стоит Хёнджину вступить в круг. Его замечают, хлещут по ногам обжигающими потоками, и Хёнджин падает на колени перед Сынмином, который прячет за веками расплавленное золото глаз, но всё равно возвышается над ним, поддерживаемый своими хозяевами, которым сама мысль о том, что хаосит смеет дышать здесь, в их присутствии, противна. Вспыхнувшей яростью и гневом Хёнджин ломает печать, сдерживающую собственную силу, позволяет стихиям вырваться из плена своего тела, наполняя пространство вокруг неконтролируемой силой. Сынмин дёргается испуганно, но попадает в плен горячих рук, ослеплённый и оглушённый шумом разразившейся вокруг них бури, которая способна заглушить даже голоса высших существ, сбить с толку, скрыть от внимательных глаз. Сынмин боится, начинает шептать молитву, почувствовав присутствие Хаоса поблизости, но Хёнджин запечатывает его губы поцелуем, не позволяя обнаружить себя. Ему собственный план не по душе, потому что Сынмина ставить перед таким выбором не хочется. Прибрать к рукам — да, но не силой. Сынмина хочется разложить, откинуть в сторону резкие слова и надменность, растворить в нежности отчуждённость, смыть соблазном неприступность и позволить раскрыться, как прекрасному цветку. У Сынмина шипы острые и со смертельным ядом, но у Хёнджина то ли смелости, то ли глупости хватает лезть к нему. Сынмин раскрывает дрожащие холодные губы, позволяет согреть их — сначала дыханием, а после горячим языком. Сынмин жмурится и больно вдавливает пальцы в плечи Хёнджина, когда буря стихает на миг, открывая их гневному взору Богов. Хёнджин перестаёт жалеть себя и своё тело, взывает к Хаосу и Древним, чья кровь питает весь живой мир, забывается в собственной ярости. Из небытия Хёнджина вырывает боль, вспыхнувшая на затылке электрическим разрядом. — Прекрати, животное, — выплёвывает Сынмин, у которого искусана вся шея, а губы красные и припухшие. — Ты что творишь? — Спасаю тебя, разве нет? — спрашивает в ответ Хёнджин, моргает часто, пытаясь изгнать из головы чужеродные мысли. Прямо над ними с раскатистым треском грохочет молния. — Ты нас всех погубишь, идиот! — рычит Сынмин, пробует отпихнуть от себя хаосита, но собственные руки слишком слабые, а чужое тело слишком тяжёлое. — Ты понятия не имеешь, что здесь происходило! А если твой Хаос снесёт здесь всё к чертям? — Не снесёт, — Хёнджин посмеивается, теряясь в безумствующих стихиях и видя испуг на красивом лице, но сразу же получает коленом в живот, кашляет и пробует ухватить за ногу задумавшего сбежать жреца. Они возятся на промокшей траве, пачкая себя в земле и обмениваясь ударами, пока Хёнджину не удаётся прижать Сынмина к земле, поймав его запястья и оседлав, чтобы не смел даже двигаться. Сынмин ругается, выкрикивает проклятья и пытается даже колдовать, но стихийная буря не даёт ему ни шанса сосредоточиться. — Посмотри же ты, — просит Хёнджин, коснувшись губами щеки Сынмина. — Вдохни глубоко, расслабься и оглянись по сторонам. Тебе не нужно бояться. Хёнджин вновь накрывает губы Сынмина поцелуем, игнорирует сильный укус и вкус собственной крови на губах. Сынмин вздрагивает от очередного удара молнии поблизости, дёргается в сторону, когда Хёнджин неаккуратным движением сминает плащ и оголяет кожу, позволяя холодному воздуху коснуться тёплого тела, и замирает, широко распахнув глаза. Магия кружится вихрями вокруг них, Сынмин теряется, потому что не может разложить течения, как его учили, не может отличить тёмное от светлого, не может разделить тайное и природное, потому что нити сплетаются хаотично, а в раскатах грома слышится чей-то безумный смех. Сынмин испытывает первобытный ужас и невероятный восторг, из-за которого перехватывает дыхание. Его Боги здесь, в этой буре, он видит всполохи их света в урагане, только дотянуться до них не может, потому что Хёнджин своей завесой скрывает его, сливается с вырвавшейся на свободу силой — ночь темна настолько, что Сынмин не может на человеческое зрение полагаться, лишь на магическое. Его ритуал разрушен, и это злит невероятно, потому что чёртов хаосит сидит на нём, смотрит сверху вниз, улыбаясь безумно и самодовольно, будто думает, что действительно спас его от ужасной участи. Сынмин в губы Хёнджина впивается со всей скопившейся злостью, кусает его, решив отомстить хотя бы такой мелочью, пытается в грязь свалить, но ничего не выходит, потому что бушующая вокруг стихия делает Хёнджина в десяток раз сильнее. — Отпусти, — шипит Сынмин в губы Хёнджина, смотрит в тёмные глаза, надеясь найти в них разум, очищает сознание от подавляющего влияния Хаоса, который диктует ему свои желания. — А иначе что? — спрашивает Хёнджин насмешливо, отвечает рассредоточенным взглядом, слишком опьянённый силой. — Я лишь хочу, чтобы ты увидел это, увидел эту красоту. Хёнджин раскрытым ртом по замерзшей шее скользит, согревает дыханием, заставляя пальцы Сынмина дрогнуть. Они сплелись здесь конечностями, на мокрой и смятой траве, в сердце урагана, которому под силу убить и их самих, и их спутников, а Сынмин может думать только о том, что Хёнджин чертовски красив, хоть и чертовски неправ. Сынмин видит и понимает, как в хаотичных потоках силы можно найти красоту, но признавать этого не хочет, потому что ему по душе другое. Мягкий золотой свет его Богов — или бархат Хёнджиновой кожи, — россыпь звёзд, обителей Богов, на чистом небе — или глаза Хёнджина, манящие чернотой и хитрыми искорками, — беспрекословная Божья воля — или сильные руки Хёнджина, направляющие и удерживающие. Хёнджин думает, что он, Сынмин, лишь слабая жертва, неспособная постоять за себя. Хёнджин смотрит на жреца, но думает, что видит раба. Хёнджин прячется в буре, скрывает их от всего мира и думает, что вот она, сладкая свобода. — Смотри, — просит Сынмин, мягко касается пальцами тёплой щеки Хёнджина, но после давит сильнее, заставляя проследить за второй рукой, которая теперь тянется к небу. У Сынмина красивые руки, Хёнджин, по сути, именно из-за них сейчас здесь. С красивых рук Сынмина срывается не менее красивый свет. Лишь тонкие нити, едва заметные в бушующей магии, но упорно устремляющиеся в небо. Хёнджин чувствует инородную магию, рождённую не в этом мире, но проходящую через Сынмина, вызванную и движимую его волей. Сокрушительные порывы магии колдовству Сынмина не вредят. Они, к удивлению Хёнджина, оказываются скованы ими, заморожены в считанные секунды. Весь вихрь рассыпается пылью, оставляя после себя лишь заряженный грозовой воздух и чистое, усеянное звёздами небо. Хёнджин рот раскрывает от удивления, смотрит то на небо, будто боится, что Сынмин его иллюзией одурачил, то на самого Сынмина, который одной лишь своей волей в считанные секунды изгнал и своих Богов, и Хаос. У Сынмина усталое бледное лицо, но самодовольная улыбка на губах. Он легко скидывает Хёнджина с себя и поднимается на слабые, дрожащие слегка ноги. Хёнджин хмурится, тянет за нити, взывая к успокоившимся и дремлющим природным силам, но те отзываются с большой неохотой. — Как ты это сделал? — спрашивает Хёнджин. Сынмин улыбается молча, чертит в воздухе Турисаз и возвращается к их шатру, оставляя Хёнджина гадать, откуда жрецу известно о рунической науке и как трактовать его послание. Хёнджин в защите ведь не нуждается, он везунчик, это правда, но Госпожа Удача ему никогда не изменяла. Помотав головой, Хёнджин обещает себе с Сынмина всё это спросить и спешит догнать его. У шатра Чонин кутается в плащ Чана и смотрит неодобрительно из-под нахмуренных бровей, но других спутников не видно. Сынмин проходит внутрь молча, и Чонин лишь мажет пальцами по его щеке, вызывая на миг короткую улыбку. Хёнджин бы глотку за такую в свой адрес перегрыз, но не сегодня. — Не влезай в то, чего не понимаешь, и не выпускай силу, с которой не можешь справиться, — просит Чонин, преградив ему путь. Хёнджин хмурится зеркально и складывает руки на груди, желая отгородиться от тяжёлого взгляда. — Тебя там не было. Мы сами разберёмся. — Не было ли? — на губах Чонина появляется лисья улыбка и он наклоняется ближе, почти касаясь губами уха Хёнджина. — Говорю же, не лезь в дела, о которых ничего не знаешь, или платить будешь кровью. Чонин исчезает во мраке шатра, оставляя Хёнджина в одиночестве под светом звёзд, хранящих столько тайн. Утром все его спутники обязательно порадуются хорошей погоде, утром жрецы обязательно вознесут благодарность своим Богам, утром Сынмин вновь будет держаться поодаль, но взгляд Хёнджина станет ещё более цепким и внимательным. Утром у Сынмина всё так же будут свои секреты, но теперь ни одна сила не сможет похоронить воспоминание о вкусе его поцелуев.