Springtime

Вообще-то, жизнь у всех одна. И у каждого человека, где бы он ни жил, должно быть естественное желание иметь то, что можно будет вспомнить. Собственно, две предыдущих фразы в сокращенном варианте и есть мой главный жизненный принцип, а потому жить я стараюсь на всю катушку. Но это отнюдь не так просто, как казалось бы. Осенью я просто не успеваю жить — начинается школа. К ней нужно повторить и то, и это, и десятое, и то, что не учила в прошлом году. Зимой тетя Элизабет уезжает, оставляя меня наедине с моим домом, который, кстати, по завещанию отца, является именно моим. Тетя внезапно становится нужна во всех городах в радусе 966* километров и сразу. Естественно, я обязана следить за нашим единственным и неповторимым жильем, не имея права даже смотаться на выходные в ближайший город. Да что там! Даже к друзьям, в ближайший лес. Летом на улице просто царит не та атмосфера, при которой можно нормально пожить. Даже погода совершенно не та. Такое время года годится лишь на то, чтобы просиживать его в доме. И не важно в каком — своем или Уильямсов. Остается лишь сказать, что нужно как-то успевать жить весной. И здесь я задаюсь вопросом: а какого черта я должна проводить это прекрасное время на школьной скамье?! Вообще, весна — мое любимое время года. Я люблю его еще с тех пор, когда были живы мои родители. Когда-то давно, лет в шесть, они взяли меня с собой в Прагу. Это случилось именно весной. Тогда я и пережила самый удивительный опыт в своей жизни. То, что я увидела, потрясло мое воображение. Этот город был живописнее маленького домика в лесу, принадлежащего моим друзьям. Прекрасные строения этого потрясающего города были изящнее нежной Мадлен, похожей на юную королеву эльфов. Это была самое непередаваемо замечательное зрелище в моей жизни. Я смотрела с нескрываемым обожанием на чудесную весеннюю столицу. Я так и не смогла понять удивительную, непостижимую красоту этого города. И этого времени года. И всего, что я тогда увидела.  Я потянулась за тетрадкой, лежавшей на краю парты. Открыла ее и вырвала листок. Мадлен с передней парты услышала шелест бумаги и обернулась ко мне с желанием узнать, чем я тут занимаюсь. Я приложила палец к губам, достала карандаш и начала рисовать город, который часто вижу во снах. Я все время стараюсь нарисовать его все лучше, все ближе к оригиналу, которым, собственно, является фотография — еще одна небольшая часть моего наследства.  Завещания моих родителей — вообще очень спорная штука. Мне его зачитали, но я мало что запомнила. Лишь узнала, что Грант Джеффри Хайдерхоппер оставил дочери дом и "все, что она сможет найти в его кабинете". Хелена Энн Линндс, де-факто, не оставила ничего. Лишь альбом со старыми фотографиями и еще парочку вещей. Остальное она раздарила своим полумифическим родственникам, о которых я много слышала, но не видела никого, кроме Элизабет. Ко всему этому прибавить можно еще содержимое моей комнаты. В итоге я стала обладательницей множества бесполезных и не очень вещей. И ни гроша. Родители совсем не оставили мне денег. Иногда меня спрашивают, любила ли я родителей. Да, наверное. А вообще я почти ничего не помню. Но иногда в ответ на этот вопрос у меня вырывается "отца любила". Просто порой мне кажется, что моя мать уж больно холодно относилась к нам. Она не зря не взяла фамилию отца, и вовсе не потому, что ей не нравилась фамилия Хайдерхоппер. Представляю, как по ее холодному аристократичному лицу пробежала тень волнения, задержавшись лишь на секунду, когда она узнала, что беременна. Представляю я и то, как легкомысленно она кинула "Роуз!", когда отец спросил ее, как назовем ребенка. Просто назвала одно из самых популярных имен. И так отчетливо могу представить, как она сидит у юриста и составляет завещание, оставляя своим родителям, сестре и двум братьям — все; деньги, машину и какие-то вещи —мужу (впрочем-то, это потом тоже перепало ее семейке) и единственной дочери — фотоальбом. Фотоальбом. Мне. Интересно, этот дядя, юрист, он смеялся? Впрочем, никто так и не приехал за наследством родителей, разве что мать Хелены и тетя Элизабет, но бабушку я так и не увидела — тетя меня не пустила в дом, когда она забирала вещи.  Остальным явно было до лампочки, что какие-то их родственнички разбились на машине и теперь они могут спокойно приехать к черту на куличики и абсолютно свободно забрать некоторое имущество этих самых родственников. Даже на похоронах я никого не видела. Но я не удивлюсь все-таки, если вскоре к нам заявится какая-нибудь папина сестрица и потребует свою часть завещания. Но ни один из этих родственников уже не переступит порог моего дома. Только через мой труп они смогут забрать то, что хотят. Дело вовсе не в том, что я так уж люто ненавижу свою далекую родню, просто прошло уже восемь лет. Просто я привыкла за восемь лет, что каждая вещь в доме, кроме тех, что в кабинете матери — моя.  Но тут любой человек заметит, что фотоальбом, оставленный мамой, был полезен. Ведь именно в нем я наша старую фотографию Праги, города из снов, вдруг ставшего реальным. Но нет. Фотографию я нашла в столе в кабинете отца. В том альбоме же хранились лишь старые кадры, сделанные еще до моего появления на свет.  — Опять свою Прагу рисуешь? — вкрадчиво спросила Мадлен с предыдущей парты.  — Угу, — ответила я, закачивая вырисовывать крышу одного из домов.  — Звонок бы-ыл, рыжая! — прозвучал насмешливый громкий голос над самым ухом.  Я повернулась. Джейк. Он стоял, облокотившись на мою парту и лукаво глядел на меня. Я состроила скорбную мину.  — О, нет. На меня опять смотрит эта жуткая рожа. Я вижу ее каждый день! Смилуйтесь, о небеса! — с каждым словом я немного повышала интонации, а на последней фразе и вовсе воздела руки к потолку.  Джейк сел за соседнюю парту и заржал. Я картинно закатила глаза, давая ему понять, что уровень его IQ стремится к плинтусу. Уильямс же снова встал, взял меня за руку и потянул, вытряхивая из-за парты. — Ну, давай, Рози! Пошли! У Джейка вообще были насмешливые интонации, обворожительная улыбка и отвратительная привычка коверкать мое имя. И явно не было мозгов.  А еще у него были мягкие темно-каштановые волосы, слегка загорелая кожа и глаза совсем как у нежной, похожей на королеву эльфов Мадлен. И вообще он был самым обычным парнем довольно приятной наружности. А еще Джейк был похож на бомбу быстрого действия: он внезапно врывался в жизни людей и приносил в них хаос, как только подходил слишком близко, а на это самое сближение он шел удивительно рано. Когда-то и я сама была очарована этой его харизмой, но теперь лишь в моем присутствии Джейк немного утихает, становится не таким опасным, загоняет себя в какие-то рамки. Уильямсу не хватало некоторых неплохих черт характера и некоторых чрезвычайно полезных умений — не так далеко он был от идеала! Но с моей точки зрения, это был скорее плюс. Я любила неидеальных людей. С ними интереснее. А Джейк был в том плане просто удивительным парнем, и с ним у нас сложился особенный, замечательный вид настоящей дружбы.  — Имя не коверкай! — выкрикнула я, догоняя Уильямсов и уносясь в глубь школьных коридоров. Сейчас в моей голове уже не было места для черных мыслей и мечтаний о несбывшемся. В сердце не было места для грусти или злости — только для радости и бесконечного восхищения. Как-никак, сейчас на улице весна, пусть и не пражская. Замечательное, прекрасное время года. Время, когда нужно как-то успевать жить.