Танец Хаоса. Иллюзии

Утро было солнечным и душным, и чем выше поднималось солнце, тем хуже чувствовала себя Данка. Горячий воздух давил обручами на грудь, стискивал виски, заставлял сердце в груди биться натужно и быстро. В Данарских горах никогда не было такой жары. Там стояла прохлада, в тенистых низинах у ледяных ручьев, в густых мхах, среди которых прятались нагретые солнцем шляпки грибов, в ущельях меж гор, где ветер всегда нес с собой запах снега и колкое предвкушение зимы. Как бы я хотела показать их тебе! Как бы я хотела отвести тебя туда и бродить с тобой среди замшелых стволов и папоротников, среди тишины лета, игры солнца меж старых деревьев, среди запаха жизни и ее задумчивой тихой поступи. Но вместо этого сейчас ей нужно было уйти, и на самом-то деле никаких человеческих слов не хватило бы, чтобы объяснить Вель, почему это правильно, хоть она и сама прекрасно знала это. Данка видела – по обреченному взгляду потемневших, теперь почти черных от тоски глаз, по упрямо стиснутым челюстям и проступившим скулам, по напряженной, сведенной судорогой спине. Ее женщина была красива, гораздо красивее всех на свете. Высокая, хоть и не настолько, как анай, но выше Данки, темноволосая, с удивительно древними глазами, в которых порой разливалась нежность, способная растопить своим теплом даже вечные ледники на вершинах Данарских гор. Я знала тебя тысячи раз. Я помню тебя, каждый твой взгляд и каждую твою улыбку. Мы никогда не расстанемся, связанные вместе крепче крепкого, спаянные одной душой на двоих в одно целое. Ей так хотелось сейчас сказать все это, так хотелось обнять Вель, спрятать лицо у нее на груди и горько-горько плакать. Потому что они вновь расставались после столь недолгих сладостных минут вместе. Расставались, едва обретя друг друга после долгих-долгих поисков, после невыносимой разлуки, после тысяч лет пути навстречу. Но так хотела Великая Мани. Данка почти чувствовала Ее руку во всем, что произошло. В последнее время это чувство все чаще приходило к ней, незаметно подкрадываясь и являя себя в самые обычные минуты, – когда она говорила с людьми или ела, когда они с Вель решали какие-то вопросы или просто смеялись, когда она занималась самыми обыденными вещами из всех возможных, и когда вокруг творились настоящие чудеса. Это было – как улыбка, что прячется за каждым словом, каждым жестом окружающих людей. Как чья-то ладонь, что легонько подталкивает всех в спину, направляя на тот путь, который они так стремятся пройти. Как глаза, огромные, больше неба всего, глаза, глядящие из каждых глаз, что смотрели на Данку. Во всем она видела Великую Мани, скрывающую Свой образ под видимостью обыденных вещей. Во всем она чувствовала великий замысел и неторопливое развертывание бесконечно красивой игры, состоящей из крохотных малозначительных штришков, на которые никто и внимания не обращал, но которые рано или поздно создавали полотно невиданной красоты, совершенное в своем разнообразии. Даже боль занимала в нем свое место, даже тоска, даже отчаянье, даже самый страшный гнев и самая душераздирающая печаль. Все было в нем, одинаково прекрасное, одинаково любимое и трудолюбиво взращиваемое теми ласковыми руками, что и создавали все это, каждое мгновение создавали, вновь и вновь, меняя и переделывая. У Нее ведь было все время мира на это. Все трудолюбие мира, его терпение и стремление к совершенству простоты, перетирающее скелеты громадных подводных гигантов в мельчайшие песчинки, что усыпали берега и давали жизнь тем, кто потом служил жизнью для этих самых гигантов. Каждая капелька воды, что падала с неба, жадно впитываясь в жирную землю, не пропадала даром, неся с собой жизнь и свет, расцветая, чтобы однажды накормить и напитать собой всех остальных. Каждый солнечный луч, несущий с собой мельчайшие частички тепла, отдавал их до последней капельки и тоже служил этому бесконечному цветению, этому единому живому организму, которым являл себя мир. И в каждой этой капельке, в каждой песчинке, в каждом лучике, в каждой крохотной клетке каждого самого крохотного создания мира была Она. Ну а раз так, значит, все было правильно. И боль, и радость, и жизнь, и смерть, и красота, и уродство. И стоило лишь на мгновение поглядеть на эту красоту, почувствовать неуловимый Ритм этого развертывания и позволить себе влиться в него, как вливаются крохотные мальки в напитанные солнцем воды реки у теплого песчаного берега, как вливаются птицы в несущие их ветра, почти не шевеля крыльями и наблюдая, как сама земля убегает под ними назад, в своем вечном стремлении, в своем бесконечном потоке, стоило лишь раз позволить себе стать частью всего этого – как мир вокруг неуловимо менялся. Она раскрывала Свои теплые шершавые ладони навстречу зелеными листиками качающейся на волнах кувшинки, Она с радостью простоты приоткрывала завесу Своей Тайны, позволяя заглянуть туда, в самую глубь Ее огромного бьющегося сердца. И в нем танцевали над водой стрекозы и тихо струился ручей, в нем посверкивали камушки на дне, и донные травы, больше похожие на длинные волосы поющих дев, медленно и плавно стелились в потоке. В нем была нежность первой весенней травинки, пробившейся сквозь измученную дряхлой зимой землю. В нем была задумчивая печаль и хрупкая прозрачность осеннего леса, замершего на самой грани между еще лазоревым небом и уже покрывшейся инеем, твердой, прихваченной морозом землей. В этом сердце было все, и Данка тоже отчаянно хотела быть в нем, быть в нем каждое мгновение, ощущая лишь прозрачную тишь бесконечного изменения, вечного становления, потоков, что текли и текли к горизонту, храня в щедром ковше своих ладоней любовь. Как ей хотелось все это, что сейчас переполняло ее странной решимостью и тихим смирением, передать Вель, вложить прямо в ее грудь, как вкладывают добро в руки. Как ей хотелось показать ей неторопливую поступь перемен, их красоту и их неотвратимость, как хотелось научить ее бесполезности сопротивления и отчаянья, безрассудности веры и опьяняющему наслаждению принятия! И пусть даже и ее собственное сердце терзала тоска, все равно! Вель ведь знала, каким бывает этот поток, Вель и сама двигалась в нем, но только там, где бушевала стремнина, где пенилась вода у порогов, где с ревом первозданной мощи срывались с круч вниз бесшабашные потоки. Для Вель этот поток был именно таким, неукротимым, как она сама, стремительным и буйным, и это тоже было правильно. Наверное, у каждого этот поток был своим, даже у букашки и громадного подводного чудища, о котором пела просоленные морем песни ее мани. Но сейчас Вель не слышала ее, обуреваемая горем, словно грозовые тучи, натужно рычащие и изливающие вниз сплошные потоки воды. Данка чувствовала это – режущей болью в центре собственной груди, куда по связи между ними передавались эмоции второй половины ее души. Вель умело скрывала свое состояние, согнав все следы с лица и обсуждая с Алеором детали дальнейшего путешествия Данки в Мелонию, и никто бы сейчас не сказал, как сильно ее изводило отчаянье. Но любящее сердце невозможно обмануть, и Данка чувствовала ее каждой своей клеточкой, изо всех сил пытаясь ей в ответ передать все имеющееся у нее тепло и надежду. Почему-то сейчас грядущий путь совсем не пугал ее. Быть может, потому что гигантские плавники потока поддерживали и несли ее у самой поверхности, где воды были теплыми и ласковыми от изливающегося сверху света. Эвилид были и здесь, они целый месяц прожили бок о бок с Эвилид, и все равно Великая Мани защитила их от всего дурного. Эвилид были и на западе, куда отправлялась Вель, и там тоже должно было быть страшно и трудно, не менее трудно, чем в Мелонии. Неужели же ты не видишь, что мы с тобой несем одну ношу, моя родная? Неужели же ты не чувствуешь, как эта тяжесть равно давит на наши плечи? Наверное, все-таки Вель чувствовала и знала, Вель доверяла ей, как никому, хоть и оберегала, стараясь большую часть забот свалить на собственные плечи, чтобы Данке было легче. Но полное любви сердце, жадное до ласки, жадное до нежности, не способное жить в дали от того, что питало его, не желало ничего понимать и ничего чувствовать, отказывалось расставаться вновь. А еще странное чувство накатило на нее издали, как первый гром, совсем тихий и недовольный, как запах дождя, что принес ветер. Что-то было для нее впереди, в Мелонии, куда вела ее Великая Мани, что-то ждало ее там. Данка знала это откуда-то из глубины своего существа, как знала Вель, как знала несущий ее поток, пусть и не понимала совсем, что это такое. Но отчего-то, стоило только Алеору сказать о необходимости этого выбора, как все внутри нее встало на место, будто кусочки головоломки, и на плечи мягко опустилось ощущение неотвратимости. Потому-то она и согласилась так легко, потому-то и Вель уговорила. Ее путь туда был правильным для нее, он был нужным ей, хоть и чуялось что-то тревожное и грозное в отдаленных перекатах предчувствия. Но ей было – туда. Сколько лет она думала о том, как вернется на родину своей ману. Рада много рассказывала о тех краях, и неизменно каждый раз в ее словах звучала какая-то горькая неудержимая тоска по Мелонии. Данка чувствовала эту тоску за словами ману, глубоко упрятанную и без конца ноющую, как незажившая рана. В Мелонии остались ее дети. Там осталось ее прошлое. Там остались люди, к которым ману так тянулась, обиды, нанесенные и принятые, недоделанные дела. Пусть она и ушла оттуда по собственному желанию много лет назад, но что-то там осталось для нее незавершенным, а потому Рада так или иначе хотела туда вернуться, пусть и ни разу не произнесла этого вслух. И там были брат и сестра Данки. Пожалуй, это-то казалось для нее самым сложным и странным из всего остального. Встретить тех, кто был той же крови, что и она, тех, в ком тоже билась частичка ее ману. Тех, кого Рада покинула ради своей судьбы, не по собственной воле и не по своему выбору, но потому что тоже была лишь песчинкой в этом бесконечном потоке, что нес и нес их всех к одному ему ведомому горизонту. Если бы ману с мани не ушли, влекомые этим течением, Данка бы не родилась, и тогда не было бы никакого Танца Хаоса. И каждый из них вынужден был платить за это, платить за каждое свое решение и за каждое действие, несущее в себе все последствия и все следующие решения, будто семечко, упавшее в землю. И брат с сестрой заплатили не меньше, чем все они, заплатили не по своей воле, оказавшись втянутыми в вечное кружение водоворота времен. Впрочем, был ли кто-то, не являющийся его частью, пусть и мыслил себя таковым? Могло ли в мире существовать хоть что-то, отрезанное от всего другого? Данка не верила в это. Но как они встретят ее? Что они скажут ей? Сможет ли она найти с ними общий язык, сможет ли разделить радость общей крови и общей судьбы? Брат Провидец, принадлежащий Марне целиком и полностью, сестра, вырванная с корнем из родной земли и выращенная на чужбине не кем-нибудь, а Тваугебиром. Будут ли они рады ей так же, как и она им? Не начнут ли винить ее за то, что ману выбрала ее, а не их? Ответов на эти вопросы у нее не было, как и на множество других. Обсуждение кончилось, последние слова были сказаны, да, впрочем, говорить-то особенно было и не о чем. Недовольный Алеор признался, что получает сведения о происходящем в Мелонии гораздо реже, чем раньше. Часть его агентов замолчала, другие информировали нерегулярно и с пробелами. Об экспедиции Мейры он узнал даже не напрямую, а через посла Лесного Дома в Шардане, потому и вести так сильно запоздали. В одном он был твердо уверен – Провидец где-то в провинции Рамасан, и это уже слегка сужало район поисков. Хоть Вель и сомневалась, и требовала более весомых доказательств, а все-таки выходило, что больше-то ему деваться некуда. Вряд ли северные пираты и бунтовщики стали бы молчать, если бы Мейра попыталась вывезти Провидца к ним. Какие-то слухи уже поползли бы, а сейчас стояла мертвая тишина без единого упоминания о нем. - Ладно, - в конце концов, кивнула Вель, завершая дискуссию на эту тему. Голос у нее был усталым. – С этим мы решили, а значит, времени не так уж и много осталось. Пора вернуться к делам и заняться приготовлениями. Алеор поднялся и поклонился им, совсем незначительно, едва голову нагнул, и направился к дверям. Данка с надеждой взглянула на Вель. Быть может, сейчас у них будет несколько минут на то, чтобы поговорить? Просто чтобы побыть вдвоем и вместе попытаться справиться с этим горем? Вот только стоило эльфу открыть дверь, как звонкий женский голос по ту сторону настойчиво проговорил: - Мне очень нужно встретиться с нерожденными. Не испросите ли у них позволения войти, милорд? - Конечно, ваше святейшество, - Алеор обернулся и взглянул на них обеих. – Белая Жрица просит принять ее, Аватары. Данка заметила, как Вель с силой сжала кулаки да так, что едва пальцы не побелели, но справилась с собой. - Конечно, - слегка виновато взглянув на Данку, она мотнула головой. – Пойдем, Дань. Поговорим в приемной. Здесь слишком душно. Наверное ей просто не хотелось заполнять их дом этой тоской и печалью, чтобы хоть недолгое время еще сохранить его уют. Кивнув, Данка направилась следом за ней и вышла в бежевую приемную, залитую яркими лучами полуденного солнца. Стены здесь были оббиты бежевым шелком с узором из мелких голубых и желтых цветочков, в тон им подобраны кресла из светлых пород дерева. Тяжелые бежевые портьеры свисали по обеим сторонам большого окна, присобранные алыми с золотом шнурами. Лакированные паркеты на полу повторяли узор лепнины на потолке, откуда свисала хрустальная люстра на цепях, вмещающая несколько десятков свечей. А на стене висели две картины – портрет Белой и Черной Жриц, который еще не успели снять, и полотно с Аватарами Энерион и Элонор Руонскими, принимающими присягу у Спутников на фоне восходящего солнца. А еще здесь находились жрецы и жрицы и не только те из них, которые пришли сюда вместе с Данкой, чтобы подписать необходимые документы по принятым решениям. Первой она увидела Белую Жрицу Авьен, стоящую возле самых дверей со своим котенком на руках, который угнездился у нее на груди и, кажется, уснул, а за спиной ее маячила долговязая Мефнут с вытянувшимся от удивления лицом. Данка присмотрелась: Белая Жрица выглядела одновременно изможденной до крайности и при этом очень взволнованной. Ее темно-русые волосы растрепались, хоть толстая коса и была переброшена на плечо, серые глаза смотрели странно задумчиво, посверкивая лучиками улыбок на самом дне. К тому же, она почему-то была босиком в не подпоясанном балахоне, да и серебряной диадемы с символом Эльвы Красной на ее лбу Данка не увидела. За их спинами собрались жрецы, ожидающие приема. Все мужчины были налысо выбриты и носили длинные бороды, а женщины – сложные косы, уложенные вокруг головы, к тому же одежду носили тех цветов, к какому сообществу жрецов принадлежали – Белой или Черной Рукам. Первым был белый жрец Давин, высокий мужчина средних лет с проседью в бороде, рассудительный и надежный, который своим характером Данке напоминал первую нагинату Неф, хоть откуда у нее взялось такое сравнение, она так и не поняла. Может, как раз из-за этой самой надежности, которой в нем было столько же, сколько и в скалоподобной Неф. Рядом с ним стояла белая жрица Асталь, невысокая худощавая женщина с острым и строгим лицом, которую Данка назвала бы наглядным воплощением богини правосудия – Эльвы. Асталь никогда не принимала решения, не обдумав и не взвесив все до мелочей, и на суждения ее можно было положиться. Чаще всего личное мнение у нее вообще отсутствовало, эта женщина опиралась лишь на закон. Здесь же был черный жрец Берил, грузный человек с переменчивым характером, вечно колеблющийся между выгодой и тем, что сделать необходимо. Данке было странно, что он остался в городе, она почему-то думала, что Берил покинет страну вместе с теми, кто отказывался принимать законы Аватар Создателя. Но Берил считался одним из самых сильных жрецов Андозабара, а потому на Совете его присутствие было необходимо, и Данке приходилось не обращать внимания на его бегающие лживые глаза и льстивые речи, за которыми он пытался скрыть нежелание подчиняться приказам. Последним из пришедших вместе с ней членом Совета был черный жрец Ярл, несговорчивый человек с тяжелым лбом и мрачным взглядом. Ярл подчинился их воле только потому, что Белая Жрица сделала то же самое, и не скрывал своего неудовольствия от необходимости работать с Данкой. Но он-то как раз из всех остальных был нужен ей больше всего. Черный жрец долгие годы занимался исследованием рисунков, близких рисунку перехода, который создавался для перемещения за Гранью. Сам рисунок здесь не был известен никому до визита из Ильтонии Черного Жреца Каярди, и Ярл возглавил работу в области его усовершенствования, сотрудничая с ведунами и жрецами Латайи. От ведунов присутствовал немногословный темноволосой Кардан Бык с крючковатым носом и недоверчивым взглядом темных глаз, которыми он постоянно окидывал всех собравшихся, будто ждал атаки. Рядом с ним стоял темнокожий и при этом светлоглазый Нгуен Шанит, Говорящий с Тенями из Латайи. Спокойный и рассудительный, он при этом славился своим несгибаемым упрямством и сильной волей и представлял в Луасе всех ведунов Латайи. Из тех, кого на Совете не было, Данка узнала еще троих – белую жрицу Ньеру, молодую женщину с очень сухим лицом и вечно поджатыми губами, черную жрицу Квию, одну из самых старых жриц в Андозабаре, совсем седую, но при этом очень проницательную и хваткую женщину, и наконец, черного жреца Гвижа, плотно сбитого мужчину с очень внимательными глазами, с которым Данке еще не приходилось раньше сталкиваться по службе. Последним был Каярди Вард, ильтонец, с нефритовыми руками и глазами и каштановыми кудрями до плеч. Он возвышался над всеми собравшимися на полкорпуса, и был сейчас здесь единственным, кто не кричал. Поразительно, но все эти люди, столь степенные и спокойные, столь несгибаемые и неторопливые в обычное время, сейчас галдели, будто стая растревоженных галок. Берил фыркал, надувая щеки, Давин махал руками, что-то доказывая мрачно глядящему на него Ярлу, Асталь пыталась вклиниться между ними, чтобы хоть как-то поумерить страсти. Остальные жрецы сцепились с ведунами, выстроившись друг напротив друга и бросая взаимные упреки. При этом Нгуен Шанит ухмылялся, сложив руки на груди и явно наслаждаясь ситуацией, а лицо Кардана Быка приобрело какое-то странное выражение скрытого злорадства. - Что здесь происходит? – с порога спросила Вель, оглядывая всех присутствующих хмурым взглядом. – Что-то случилось? Крики слегка поутихли, жрецы чинно захлопнули рты, правда Нгуен так и не прекратил улыбаться во все лицо. Мефнут бестолково поскребла затылок, глядя на Аватар такими глазами, будто сама не понимала, что она здесь делает. А Авьен, лучезарно улыбнувшись, легко ответила Вель в установившейся тишине: - Я соединилась с Черным Источником, нерожденная. Вель заморгала, явно не понимая, о чем она. Да и немудрено, ее сейчас терзала такая боль, что странно было, что она вообще здесь хоть кого-то заметила. А вот Данка сначала пережила сильнейшее удивление, буквально захватившее ее с головой, а потом внезапно рассмеялась, прижав ладошки к губам и глядя на Авьен. Все говорили, что ведун не может соединиться с другим Источником, не с тем, которого он впервые коснулся, когда только ощутил в себе эту способность. Все утверждали, что это физически невозможно, и никто никогда раньше этого не делал. До сего дня. - С Черным Источником? – пробормотала Вель, встряхнув головой, словно так и не могла до конца понять сказанное. – Так ты же Белая Жрица. - Я была Белой Жрицей, - легко пожала плечами Авьен. – Но сегодня я прикоснулась к Черному Источнику, а значит, я ей больше не являюсь. И коли так, то я окончательно складываю с себя полномочия управления церковными делами, нерожденные. Я больше не Первая Жрица, я даже не Белая Жрица, а коли так, то я не имею никакого права править Андозабаром. Я пришла к вам попросить форму Спутницы и занять свое место подле вас. В помещении вновь повисла звенящая тишина, и первым звуком, нарушившим ее, был смех Данки. Авьен смотрела на нее с улыбкой, и в ее глазах солнечными зайчиками плясала радость, и какая-то странная тихая свобода, и безграничность, которую Данка чувствовала во всем. Она смотрела, и Данка видела в ее глазах тот же ответ, что был во всем остальном, что прорастал изнутри таинственной песней, тихим шепотом чуда. Вот и еще одно Твое бесконечно мудрое проявление, Великая Мани. Вот и еще одна Твоя рассказанная сказка о свободе и вечном стремлении. А потом очнулись и заорали в одну глотку все жрецы разом, и в комнате вновь воцарился гвалт пуще прежнего. - Невозможно! – кричал Гвиж, потрясая кулаками. – Вы не можете перестать быть Белой Жрицей Андозабара! - Мы должны все это проверить еще раз! – настаивала Асталь. – Возможно, здесь какая-то ошибка. - Такие решения нужно принимать на Совете, - настойчиво вторил ей Давин. – Мы проверим все это еще раз, и тогда уже будет понятно, что делать дальше. - А вы отрицали все это проклятые две тысячи лет! – почти что рычал Кардан с торжествующей улыбкой на губах. – Сколько людей погибло потому, что вы не хотели признавать правду? Скольких вы сожгли, как еретиков, за одно предположение подобного! Единственным молчащим среди них оставался Кай. В его лице тоже сейчас была удивительная светлая мягкость, будто первая зорька, окрасившаяся бледно-розовым сиянием горизонт. Он только посмеивался, качая головой, и Данка еще шире улыбнулась в ответ. Уж Кай-то знал, как играет порой с ними со всеми чудо, уж он-то собственными глазами видел все это за Семью Преградами, там, куда никому и никогда до того дороги не было. Подошедший к нему Алеор тоже ухмыльнулся и что-то тихо проговорил, отчего ильтонцу пришлось нагнуть голову, чтобы расслышать его слова сквозь гвалт жрецов. Многое менялось вокруг них с поразительной быстротой, падали старые стены, рассыпались в прах барьеры и прежние невозможности. Данка внезапно ощутила глубокую благодарность за то, что ей дали шанс увидеть все это собственными глазами и удивляться снова и снова бесконечной красоте проявления, в котором не было бы ни одной вещи, что оставалась бы неизменной хотя бы мгновение. Обсуждение оказалось горячим и длилось до самого вечера. Побыть вдвоем с Вель наедине и разделить недолгие минутки, что еще оставались у них, безжалостное время как всегда им не позволило. После заявления Авьен был созван экстренный Совет из всех сильнейших представителей жречества, на который наотрез отказались пускать кого-нибудь со стороны. Но зато им с Вель пришлось сидеть там и несколько часов подряд выслушивать без конца повторяемое слово «невозможно». Даже когда Авьен, поддерживаемая Мефнут и слегка покачивающаяся от усталости, под присмотром черных жрецов коснулась Черного Источника, они все равно не хотели поверить. Просто потому, что таковой была природа человека, столь тщательно оберегающего то, в чем он был уверен, что страх потерять уже завоеванное и добытое превышал в нем разумное стремление к изучению нового. Пока они кричали и махали руками, Данка только задумчиво следила, как убывают одна за другой драгоценные минуты. И думала о том, как просто плыть в потоке и как тяжело – без него. Если бы все эти люди приняли чудо целиком, полностью и сразу, улыбнувшись его течению и позволив себе поверить в него безоговорочно, им не пришлось бы тратить столько сил на пререкания, споры, бесконечное перетирание в ступе собственных голов и глоток одного и того же. Часть из них сразу же начала попытки запретить Авьен касаться Черного Источника, чтобы избежать возможных туманных «последствий», о которых никто из них не мог сказать ничего конкретного, кроме того, что эти последствия возможно будут. Другая часть, наоборот, принялась доказывать пользу дальнейшего изучения феномена, а кое-кто даже попробовал самостоятельно соединиться с Черным Источником, но пока еще ничего у них не вышло. А ведь оставался и еще один вопрос, который каждый из них тщательно обходил Вопрос о том, можно ли было в таком случае научиться использовать одновременно оба Источника Энергии. То есть – стать Анкана, теми самыми Анкана, которые считались предателями, спровоцировавшими Первую Войну с Кроном, и чья деятельность была строжайше запрещена во всех странах мира. Из этого правила было исключение – Аватары Создателя, - но с ними жрецам приходилось мириться просто потому, что выхода другого не было. Анкана же всеми единогласно признавались угрозой и преступниками. Вглядываясь в лица собравшихся, Данка все гадала, решится ли кто-нибудь из них заговорить об этом или нет. Беспокойство читалось в их бегающих взглядах, в нахмуренных бровях, в нервных жестах, и каждый раз, как обсуждение близко подходило к запретной теме, кто-нибудь обязательно силой уводил его в сторону, не позволяя всплыть беспокоящему всех вопросу. Даже Давин молчал, а уж на него Данка рассчитывала, пожалуй, больше всех. С гораздо большей охотой они переключились на другую тему - стоит ли придавать эту информацию разглашению, хотя на взгляд Данки, об этом беспокоиться было уже поздновато. Вряд ли Кардан Бык, резкий, несговорчивый и очень властный человек, к тому же, презирающий церковь, стал бы молчать о том, что сегодня услышал собственными ушами из уст Белой Жрицы. Нгуен Шанит был иным, он предпочитал не размениваться информацией и использовать ее более продуктивно, потому он еще мог и приберечь новости при себе. Но Данка не сомневалась, что стараниями Быка к ночи весь дворец и близлежащие к нему кварталы будут уже в курсе произошедшего. Но самым жарким стал вопрос касательно последнего заявления Авьен. Она, тихая и какая-то донельзя умиротворенная, при этом твердо стояла на своем до самого конца – Андозабар лишился сначала Черной Жрицы, а теперь и Белой, значит пришло время целиком и полностью передать все бразды правления в руки Аватар, и ни о каких выборах новых Первых Жриц речи уже идти не могло. От власти-то Авьен отреклась давно, в тот день бунта в городе, и теперь Аватары официально являлись главой государства. Но Совет Помазанников, как называли себя высшие жрецы страны, до последнего отстаивал свое право на независимую церковь, возглавляемую Первой Жрицей Андозабара. На самом деле-то этот титул и подобная переходная система никакого веса не имели – все решения давно принимались ими с Вель, и никто не посмел бы оспорить данный факт. К тому же, как глава церкви Андозабара Первая Жрица теперь выполняла лишь сакральную функцию, оставшись символом власти церкви в стране. Понятное дело, что никто не хотел этой самой властью делиться добровольно. Понятное дело, что жрецы хотели сохранить хотя бы видимость того, что их государственная система все еще существует. И в этом тоже Данка видела одно – страх перемен, подсознательный, грызущий, не дающий покоя страх перемен, заставляющий всех этих мудрых и рассудительных людей вытворять откровенные глупости. Запертые в железных клетках своих голов они не видели одного – все уже изменилось, все постоянно менялось, и только дурак стал бы цепляться за старое, вставая против течения и пытаясь затормозить движение потока. Единственным путем на стремнине был путь вперед, единственной возможностью спастись – храбрость встретить грядущее и решимость выдержать его. Пути назад не было, но мудрым мира сего, кажется, признать это было гораздо труднее, чем всем остальным. Во время обсуждения и жарких споров Вель сохраняла молчание, позволяя членам Совета уговаривать самих себя, да и Данка не вмешивалась. По большому счету, им обеим сейчас не было дела то того, что решат жрецы. Им предстояла горькая, как полынь, долгая и холодная разлука, и осознание этого все ближе и ближе подбиралось к сердцу Данки, словно жук-древоточец подтачивая изнутри радость и свет, что лились в ее грудь весь этот день из щедрых ладоней Великой Мани. Как долго продлится разлука? Что с ними обеими произойдет за это время? Данка не слишком много знала о Танцах Хаоса, но не помнила, чтобы хоть раз при ней упоминали о том, что Аватары действовали по отдельности друг от друга. Наверное, это тоже было новым, и коли так, то и этому не следовало противиться. Они не принадлежали самим себе, но Данка готова была платить любую цену за уверенность в том, что до скончания времен она будет вновь и вновь встречать Вель, вновь и вновь любить ее и идти с ней рука об руку. За это можно было заплатить любую цену. К тому моменту, как закат окрасил небо в багрянец и золото, жрецы наконец выдохлись. Авьен и сама еле держалась, осунувшаяся и какая-то очень хрупкая, сидящая прямо лишь благодаря руке Мефнут, что все это время поддерживала ее под спину. Но она была права, и жрецы не могли с этим ничего поделать. Теперь она перестала быть Белой Жрицей Андозабара, как не являлась и Черной Жрицей. Теперь она стала чем-то иным, чему еще никто не знал названия, и все эти умудренные опытом люди пока не могли придумать, что им с ней делать дальше. А потому вынуждены были согласиться на то, что титул главы церкви Андозабара в новых условиях уже не имел никакого веса. - Мы изучим все произошедшее и вынесем решение, - подытожил Давин слегка осипшим и очень усталым голосом. – Необходимо время для того, чтобы выработать нашу политику в этом направлении. Формулировка была расплывчатой, и неудивительно, учитывая все произошедшее, но все члены Совета согласились с ней. Фактически – согласились с тем, что не могут ничего поделать, и что им придется просто ждать, что же будет дальше. А Данка могла лишь с тихой грустью пожалеть о впустую потраченном времени, столь дорогом сейчас и столь необходимом. После Совета все расходились мрачные и усталые. Вель поднялась первой, выразительно взглянув на Данку, и та готова была опрометью бежать за ней в покои, чтобы урвать у безжалостного времени хотя бы последние горько-сладкие мгновения, принадлежащие им двоим. В приемной их ждал Алеор, но на этот раз Вель только устало отмахнулась от него, пробормотав, что все расскажет завтра. А потом двери покоев закрылись за ними, и Данка наконец-то смогла дать волю слезам. Это была странная ночь, долгая, почти бесконечная. Поднялся ветер, и белые занавески на окнах колыхались в тишине, а прикосновения блаженно прохладного воздуха нежно-нежно, будто перышко, касались разгоряченных после долгого дня щек Данки, неся облегчение. Во тьме глаза Вель казались и вовсе бездонными, в них можно было падать и падать без конца, окунаться целиком, как в глубочайший омут, ведущий к самого сердцу земли. Они сидели в тишине и просто смотрели друг на друга, смотрели во все глаза, соединив руки и пытаясь пережить вместе каждое мгновение этой странной тишины. И тянулись друг к другу изо всех сил в попытке преодолеть это ужасное расстояние, делящее их на два тела, на два разных существа. Невыносимое расстояние, каменной стеной вставшее меж ними. Они молчали, потому что нечего было говорить, потому что все и так было сказано, потому что ни одно слово не смогло бы выразить всего, что сейчас бушевало в их сердцах. Рассвет они встретили все в той же тишине, лежа бессонными на нерасстеленной постели. Пальцы Вель поглаживали ее плечи, Данка прижималась к ее груди, прикрыв глаза и слушая мерный перестук ее сердца. Слабый свет утра разливался за веками, и пахло остро-сладко: росой, напоенными ночью полями, пылью на городских улицах. Данка отчаянно стремилась запомнить каждую самую тонкую нотку этого запаха, заполнить им всю свою грудь, без остатка, чтобы удержать их счастье, так безразлично и легко ускользающее из рук. - Береги себя, - вдруг хрипло пробормотала Вель, и, кажется, это были первые ее слова за все те часы тишины, в которой они купались вдвоем эту долгую ночь. – А я буду ждать тебя. Каждое мгновение буду ждать. И Данка все-таки не выдержала. У всего был предел, и у ее стойкости тоже. Слезы хлынули по щекам, вымываемые потоком из рвущегося пополам сердца, и она плакала навзрыд, долго-долго, изо всех сил прижимаясь к Вель, как ребенок, которого покидал кто-то самый любимый на свете. А когда небо разгорелось зарей, когда Роксана Огненная поднялась из-за края мира, торжествующе неся Свой пылающий щит, она все-таки поднялась и принялась собираться, отыскав в самом дальнем углу огромного шкафа свой старый пыльный вещмешок. Тот самый, с которым она пролетела половину мира навстречу с Вель, и это тоже было так горько, так невыносимо больно, что слезы сами собой лились по щекам, капали с подбородка на пол, оставляя после себя темные следы. Закусывая губу и кривясь, Данка изо всех сил пыталась успокоиться, каждой клеточкой чувствуя тягучий взгляд Вель на своей спине. Тоскливый взгляд, полный такого невыносимого одиночества, что хотелось развернуться, броситься к ней, прижать к себе ее голову и горячо целовать ее темные пряди и эти странные, острые черты лица, и глаза, самые теплые глаза на свете, под взглядом которых душа Данки отогревалась первой весенней землей. - Ты уже подумала, кого возьмешь с собой в Мелонию? Голос Вель звучал хрипло, и Данка чувствовала в груди рефреном пульсирующую боль. Их общую боль, соединившую два сердца в одно целое. - Не думала, - честно призналась она, качая головой. И зачем ей и вовсе было думать о том? Все казалось таким мелким и незначительным по сравнению с этой разлукой, с этой бедой, накрывшей их двоих своей черной тенью. Быть может, на то и была Воля Великой Мани, быть может, это и было правильно, но от того не становилось легче и спокойнее, светлее. - Возьми Авьен с Мефнут, они защитят тебя, - тихо проговорила Вель. – Я бы и Милану отправила, но она уже идет на восток, да и внешность у нее слишком приметная. Алеор обещал утром привести еще ведунов, самых сильных и надежных, которые только есть в нашем распоряжении. Думаю, двух десятков будет достаточно. Большая толпа привлечет излишнее внимание, а мне бы не хотелось рисковать тобой. Данка вздохнула, на мгновение глядя на свои руки, на которых отчего-то именно сейчас ярко прорезались тонкие жгуты вен. Даже сейчас Вель все еще не сдалась, пусть и прекрасно понимала, что поступает неправильно. Даже сейчас она упрямилась и изо всех сил пыталась сделать по-своему, хоть от того не было особого проку. Стараясь говорить как можно мягче, Данка обернулась и взглянула на свою душу. - Я возьму Мефнут и Авьен, если они захотят пойти, мое пламя. Но больше никого. Вель остолбенела, словно потеряла дар речи, глядя на нее огромными глазами. Вздохнув, Данка опустила сумку на пол и подошла к ней, взяв ее лицо в свои ладони. Каждая черточка его была родной, каждую морщинку улыбок в углах ее глаз Данка знала и любила больше солнечного света. Но сейчас ей нужно было стоять на своем, и отступать она не собиралась. - Большой отряд привлечет слишком много лишнего внимания, - тихо проговорила она. – Провидец – лакомый кусочек для любого ведуна, кем бы он ни был. Я могу доверять только Мефнут и светлоликой, в них я уверена, как в себе. И их будет достаточно для того, что нужно сделать. - Нет! – покачала головой Вель, но усталая обреченность уже тронула ее черты. – Давай отзовем Милану, пусть идет с тобой. Это будет гораздо… - Я возьму Мефнут и Авьен. Дорога Миланы уже избрана, не нам ее менять, - ладошка Данки легла на ее губы, мягко прерывая ее речь. Глядя в темные исстрадавшиеся глаза своей души, Данка изо всех сил сдерживала слезы, стремясь звучать как можно тверже и увереннее. Время игр закончилось, она выходила на свой собственный путь и решать должна была сама. – Пожалуйста, поверь мне. Я не подведу тебя. - Я и не думаю, что подведешь, - с болью в голосе ответила Вель. – Я только очень боюсь за тебя. - А ты не бойся, - тихо проговорила Данка. – У нас с тобой одна дорога, моя нареченная, и как бы она ни петляла, а все равно приведет нас друг к другу, как и должно быть всегда. И на этой дороге нас уберегут, просто поверь мне. Нет никакой беды, нет никакой печали, нет страха и отчаянья. Есть только Воля, великая воля, не знающая преград, и она никогда не позволит ничему дурному случиться с нами. На этот раз Вель не стала спорить и просто устало кивнула, прижимаясь лицом к ладоням Данки, словно ручной ласковый звереныш, ищущий тепла. Запустив пальцы в ее волосы и чувствуя, как слезы вновь подкатывают к горлу, Данка изо всех сил попыталась отвлечься, переключиться на что-то другое, чтобы вновь не разрыдаться, и потому проговорила: - Алеор найдет надежных людей, но кому эти люди будут верны: ему или нам? Я не хочу рисковать и ввязываться в его игры, я предпочту уйти тихо, пока никто еще не узнал о моем отсутствии. И вернусь к тебе так быстро, как только смогу, обещаю! Наша разлука не продлится долго, каждый миг ее я буду считать, чтобы приблизить новую встречу. А ты, - рука Данки на макушке Вель дрогнула, но она все еще держалась, - ты будь осторожна, душа моя. Ты идешь навстречу войне, навстречу огромной боли, и я буду всех Богинь молить, всех богов, что хранят эту половину мира, чтобы они уберегли и защитили тебя там. Все мои мысли и силы будут с тобой, все мое сердце будет биться под твоей кожей рядом с твоим, ты никогда, ни на одно мгновение не останешься одна, слышишь? Потому что мы – одно, и мы всегда вместе, и путь наш – в одну сторону. Плечи Вель дрогнули, руки с силой стиснули ее спину, и Данка прижала ее к себе, разрыдавшуюся впервые за эту долгую тоскливую ночь. И горько-сладкая нежность пала на них, не позволяя разомкнуть рук, не давая уйти, моля хотя бы о еще одном мгновении вместе, об еще одном взгляде, еще одном касании… А потом она ушла, повесив свой вещмешок за плечи и покрыв на прощание поцелуями широкую ладонь Вель. Ушла через окно, чтобы точно так же найти келью Авьен и забрать ее оттуда вместе с Мефнут, ведь в столь ранний час город еще спал, и никто не смотрел на небо. Раскрыть за спиной крылья и упасть в лазурь раннего неба было так хорошо, что даже боль слегка отступила куда-то в темные глубины ее сердца, обещая вернуться, как только между ними с Вель окажется первый шаг туманного колеблющегося мира за Гранью. Но этот шаг необходимо было сделать.