Танец Хаоса. Иллюзии

Путешествие на восток оказалось гораздо труднее, чем предполагала Милана. Все с самого начала складывалось далеко не так радужно, как она ожидала. Видимо, чем-то она все-таки прогневала Грозную, раз Та ополчилась на Свою дочь и никак не давала ей спокойно исполнять свой долг. С непривычки от постоянного сидения в седле тело разламывалось и ныло, мышцы тупо гудели, протестуя против непривычной позы. К тому же, она сильно натерла внутреннюю поверхность бедер, и только сальважья кровь в венах помогала справиться с этим – раны заживали примерно с той же скоростью, что и появлялись, так что унижаться и просить у кого-то из бернардинцев специальную мазь не пришлось. Жара стояла лютая. Как назло облака над головой разошлись, открыв глубокую голубую ширь, и солнце палило вниз круглый день, вытапливая из Миланы всю воду. Она старалась больше пить, чтобы не изжариться заживо, даже голову влажной тряпицей обвязывала, наплевав на лживо-сочувственные комментарии наследницы. К черным волосам лучи щита Огненной прилипали, как муха к меду, и гораздо проще было выдерживать ее бесконечные ядовитые шпильки, чем на глазах у всех грохнуться в обморок. Мимо ползли деревеньки, жители которых радостно встречали королевский поезд, поднося Бернарду в качестве дара свежие продукты, цветы, даже кое-что из собственных ремесленных поделок. К вящему удивлению Миланы, слухи о прибытии в Озерстраж Спутников Аватар Создателя уже достигли этих мест, и деревенские узнавали ее по белоснежной форме. Кое-кто из них выкрикивал приветствия, а одна девушка в безымянной деревеньке даже поднесла Милане напиться ледяного молока. Глаза у нее были чудные – синие-синие, будто ночное зимнее небо, и улыбка немного лукавая и очень красивая. А еще ее, похоже, совершенно не напугал шрам Миланы, хотя для бернардинцев такие шрамы, наверное, были делом привычным. Милана смотрела ей в глаза, осушая поднесенную крынку, и девушка не отводила взгляда. Жаль только, что в той деревушке они задержались совсем ненадолго. Проезжали они и небольшие городки, гораздо меньшие по размеру, чем Озерстраж. В них короля обязательно встречала делегация во главе с мэром города, а толпы людей буквально запруживали все улицы, горя желанием поглазеть на первых лиц государства. Милана приметила, что лорда Гренела и лорда Торвина здесь знали в лицо, выкрикивая их имена наравне с королевским. Но гораздо сильнее любили наследницу и любили искренно - скрепя сердце, Милана вынуждена была это признать. Где бы Гаярвион ни проезжала, ее со всех сторон окружали люди. Женщины тянули ей сладости и угощения, маленьких детей, которым просили благословения. Мужчины вручали ей цветы, расплываясь в дурацких улыбках, когда Гаярвион одаривала их добрым словом или кивком. Детишки со смехом бежали вровень с ее серой в яблоках кобылой, лепеча что-то звонкими голосами, и Гаярвион смеялась в ответ искренне и счастливо. И отовсюду звучало слово «наследница», которое произносили с затаенным теплом и гордостью, будто имя любимой или сокровенную тайну сердца. Знали бы, какая она стерва, совсем иначе бы пели, мрачно думала Милана, следуя тенью за Гаярвион и не отступая от нее ни на шаг. Поразительно, эта женщина умудрялась одновременно быть всеми обожаемой, мудрой, рассудительной и справедливой правительницей и закоренелой бхарой, вожжой под хвостом, которая только и норовила, что побольнее уколоть, обидеть, задеть. Удивление от лицезрения светящихся глаз Миланы длилось у нее совсем недолго, и со следующего утра она начала почти что с удвоенной силой допекать Милану, будто бы мстя ей за ту ночь. Правда, нужно было признать: к отцу она ябедничать не побежала. Милана рассчитывала, что ее сразу же ждет суровый разговор наедине с Бернардом, который начнет дотошно выяснять, кто она на самом деле. Но вызова к нему на следующее утро после инцидента не последовало, король вел себя с ней как обычно, а значит, несносная королевна решила приберечь эту информацию до подходящего момента. Милана даже думать не хотела о том, в каком именно свете и по какому поводу она ее, в конце концов, преподнесет. А еще Гаярвион взялась за Хэллу Натиф, и это уже злило по-настоящему. Милана и не поняла, что происходит, когда Гаярвион начала то и дело отставать от едущих впереди мужчин и пристраивать свою кобылу между рыжим Миланы и мерином маленькой ведьмы. Она с живым интересом расспрашивала ведьму о ней самой, о Говорящих с Тенями Латайи, об Аватарах и ее службе им. И если сначала Хэлла Натиф относилась к этому с некоторым недоверием, то совсем скоро она уже щебетала с наследницей, хихикала и делилась секретами, беззаботно выбалтывая о себе все, что только могла рассказать. По вечерам Гаярвион теперь приглашала ее к себе в шатер на ужин и разговор. Милана особенно не прислушивалась к тому, о чем они говорили – не ее это было дело. К тому же, ее гораздо сильнее занимала собственная разламывающаяся спина, так что она больше дремала, вполуха слушая бубнеж из соседнего шатра, реагируя только на слишком неестественные звуки, вроде чужих голосов поблизости или слишком тихих шагов какого-нибудь слуги, больше похожих на попытку подкрасться. Но Хэлла Натиф быстро посвятила ее в суть этих разговоров, как-то под вечер вернувшись в ее шатер с укоризненным взглядом и очень решительным видом. Милана как раз читала прихваченную с собой из крепости книгу о приключениях некоей Тайгрен Мелонской – весьма забавное и ужасно приукрашенное чтиво, - когда ведьма буквально ворвалась в шатер и нависла над ней разъяренной орлицей, уперев кулачки в бока. С ее ростом это выглядело не слишком угрожающе, но Милана все-таки опустила книгу и со вздохом отложила ее в сторону, садясь на своем одеяле. - Милана, я хочу с тобой поговорить, - очень строго заявила ей ведьма, и пахло от нее при этом непоколебимой решимостью. - О чем? – без особого интереса спросила она. - О том, как ты ведешь себя с наследницей Гаярвион, - заявила Хэлла Натиф. – И это уже ни в какие ворота не лезет. - Соглашусь, - вздохнула Милана. - Согласишься? – брови ведьмы недоверчиво взлетели. – Что ж, очень хорошо. Раскаянье – первый шаг по пути к переменам. И я довольна твоей сознательностью и пониманием, что что-то надо менять. - Что-то надо менять, - согласно повторила за ней Милана. – И прежде всего это касается времени, которое ты проводишь в ее обществе. И ушей, которые ты развесила, позволяя ей петь в них все, что ее душе угодно. - Какие уши? Ты о чем? – заморгала сбитая с толку ведьма. - Я о том, что тебе наговорила наследница, о том, что ты от нее услышала, - Милана устало взглянула на Хэллу Натиф. – Дай-ка угадаю. Я веду себя с ней неучтиво, говорю дерзко, обижаю ее на пустом месте и шагу ей не даю ступить без того, чтобы не придраться к чему-нибудь. Я ничего не упустила? - Откуда ты знаешь, что она мне сказала? – широко распахнула глаза ведьма. И сразу же на лице ее мелькнуло подозрение: - Ты нас подслушиваешь, что ли? - Больно надо мне, - поморщилась Милана. Понизив голос, почти шепотом, она продолжила: - Я не нравлюсь наследнице, и она готова на все, что угодно, лишь бы мне насолить. Сейчас вот и тебя в свои игры втягивает, видимо, надеясь рассорить нас с тобой и посеять раздор в рядах Спутников. - Она говорит о тебе то же самое, - Хэлла Натиф демонстративно сложила руки на груди и скептически посмотрела на нее. – И кому из вас я должна верить? - А ты сама подумай. На кой мне ляд ссориться с наследницей, когда я дала Бернарду слово охранять ее? – Милана терпеливо взглянула на маленькую ведьму. – А ей-то как раз это очень не нравится, и она вовсе не хотела бы моего присутствия подле себя. - Почему? – захлопала глазами ведьма. Гневом от нее больше не пахло, только удивлением. Как и все дети, она обладала поразительным качеством менять свое мнение быстрее взмаха ресниц. Как жаль, что у взрослых людей это качество пропадает совсем, подумалось Милане. - Потому что ей не нравятся Аватары, и она не согласна с решением отца о мире. Она считает, что он контролирует каждый ее шаг и навязывает ей свою волю. Потому и ополчилась на меня, будто я специально попросила Бернарда, чтобы он меня к ней приставил. - Так вот как оно на самом деле! – протянула Хэлла Натиф с озадаченным видом. – А я-то думаю, чего она со мной все время разговаривает вдруг? Я ее не особенно-то с самого начала интересовала, не то, что ты. - Королевна надеется, что я откажусь от сделки, коли она хорошенько подпортит мне жизнь. Но я дала слово, и этого не будет. – Милана твердо взглянула на ведьму, чувствуя усталое отторжение. Терпеть она не могла таких ситуаций, разборок, разговоров, но все нужно было прояснить здесь и сейчас, чтобы еще и ведьма не клевала ее в темечко по любому поводу и без. – Так что держи с ней ухо в остро. - Мне она не показалась жестокой манипуляторшей и интриганкой, - с сомнением заметила Хэлла Натиф, хмуря брови. – Вроде бы честная и милая женщина. - Я и не говорю, что она плохая или какая-то не такая, - терпеливо продолжала растолковывать Милана. – Просто в данный момент она готова добиваться своего любыми средствами, вот и все. Наверное, народ бы не любил ее, коли она и впрямь была бы бездушной обманщицей. - Ты так хорошо разбираешься в людях, Милана, - ведьма взглянула на нее с уважением в глазах. – Так все понимаешь, как вокруг устроено. Может, научишь меня? А то у меня пока не слишком хорошо получается. - Это все нос, сестренка, - улыбнулась Милана, постукивая по нему кончиком пальца. – Он у меня волшебный. - Мне кажется, ты меня обманываешь, - с подозрением поглядела на нее ведьма. - Нет, - пожала плечами Милана, посмеиваясь. – Я сальваг и носом чую чужие эмоции. Так что если хочешь, укушу тебя, и ты сможешь делать то же самое. - Упаси меня Великий Змей! – выпалила ведьма, осеняя лоб охранным жестом. Вид у нее и впрямь был перепуганный. – Ведьма полугномиха-полусальваг – это уже явно чересчур! И не хочу я чуять, чем от кого пахнет! Ты просто никогда в Ванташе не была – там порой такая рыбная вонь стоит, что вообще хочется без носа остаться! - Не бойся, Хэлла Натиф, я шучу, - примирительно сообщила Милана. И, посерьезнев, добавила: - Но с наследницей будь поаккуратнее и не болтай лишнего. Все сказанное она рано или поздно попытается использовать против меня. Вдруг лицо у маленькой ведьмы окаменело, а взгляд стал слегка опасливым. Кашлянув в кулак, она взглянула на Милану краешком глаза и неуверенно пробормотала: - По правде, я уже рассказала ей кое-что. Только не ругайся. Ну, о том, что ты сальваг. Но в этом же нет ничего дурного, так? Милана только вздохнула, да махнула рукой. - Ничего дурного нет, но что из этого может вывернуть наследница – другой вопрос. Да Роксана с ним. Я догадывалась, что так и будет. - Ты знала, что я ей расскажу? – ведьма вновь вытаращилась на нее во все свои темно-карие глаза с выражением глубокого почтения на лице. – Ты ну очень умная, Милана! И как ты с такой головой до сих пор не управляешь целым народом? - Потому, что я кусаюсь, - хитро сообщила ей Милана, и ведьма побледнела от страха. Рассмеявшись, она добавила: - Ладно, хорош шутки шутить. Лучше скажи, что с вестями от Аватары. Есть что новое? Милана заметила, что во время дневной остановки на обед, ведьма отходила в сторону от бернардинцев и тихонько бормотала себе под нос, делая какие-то пассы руками и глядя в пространство. А потом еще и палец уколола себе иголкой, громко зашипев. Так она всегда делала при общении с сущностями, так что вопрос имел смысл. - Ничего нового, - помрачнела Хэлла Натиф, неосознанно потирая грудь. – Нгуен передал, что все в порядке, они обустраиваются в Беренвисте и начинают продвижение на запад. Но об Аватарах – ни слова. У меня такое чувство, будто он что-то скрывает. - И никаких приказов? – уточнила Милана. - Никаких, - покачала головой ведьма. - Наверное, они просто довольны всем, - подытожила она, надеясь успокоить этим ведьму. Встревоженная Хэлла Натиф могла наделать делов, с ней гораздо проще было иметь дело, пока она оставалась в покое. – Рано или поздно приказы будут, так что держи меня в курсе. На самом деле это волновало Милану гораздо сильнее, чем вся эта глупая ситуация с Гаярвион. В груди свернулся тяжелый чугунный шарик, что постоянно тянул ее вниз, опуская плечи, сбивая дыхание, наполняя ее сны мрачными тенями вместо солнечных полян далекого становища Сол. Все чаще Милана видела в этих снах какие-то высокие темные фигуры в глубоких капюшонах, которые двигались где-то в отдалении на фоне серого неба, одинаково неприютные, унылые и пугающие, и пахло от них – бедой. Не к Аватарам ли стремились эти создания? Или, быть может, это просто Милана себя накручивала от усталости и бесконечного раздражения, вызванного наследницей? А еще она каждый раз в тайне надеялась, что услышит от Хэллы Натиф хоть какую-нибудь весточку от сестры. Крол обещала поддерживать связь по возможности, хоть Милана и не рассчитывала на многое: гордая сестра не стала бы просить помощи у незнакомых ведунов, чтобы те передали весточку. А к Идиль вряд ли бы пошла, хоть и со скрипом признавала, что ей можно доверять. Да и не до того сейчас ей было. Ее мысли занимала Китари, от которой сестра перестала отходить вообще, будто пытаясь каждое мгновение вырвать у равнодушного времени, чтобы побыть с ней подольше. И это тоже наполняло болью сердце Миланы. У Крол уже давно никого не было, очень давно, с тех самых времен, как она наконец-то нашла в себе силы порвать с Саин. Сколько сил эта женщина выпила из ее сестры, сколько жизни, сколько радости! Как сильно сестра изменилась с той поры, как Саин впервые наградила ее своей улыбкой, превратившись из вечно проказливой хохочущей девчонки в замкнутую и сумрачную тень былой себя. После того, как все закончилось, Крол никогда не подавала виду, никогда не говорила о том времени больше, но Милана волчьим своим нюхом чуяла, какой дорогой ценой дался ей тот разрыв и все предыдущие годы боли. Словно проклятая бездушная пряха Саин запустила свои руки в ее нутро и изорвала там все в клочья, связав кое-как остатки для своей потехи, сделав из сестры послушную своей воле марионетку, которой вертела, как ей вздумается. Повзрослевшей Крол хватило силы вырваться из ее хватки, уйти и не возвращаться больше, несмотря ни на что. Но раны ее так до конца и не зажили, и она замкнулась в себе, отстранившись от всего мира и отказавшись от каких-либо взаимоотношений с женщинами на долгие годы. Многие пытались добиться ее внимания, многие подносили ей свои сердца, многие преследовали ее в тщетной попытке привлечь ее взгляд к себе. Никого Крол не замечала, никому ничего не обещала, ловко выворачивалась из чужих капканов, уходила прочь от искреннего тепла. Она бежала как можно дальше, однажды по собственной полудетской глупости обжегшись, бежала, надеясь, что у нее получится убежать. Но не вышло. И кто же поймал ее в свои сети? Бестолковая зеленоглазая девчушка, нескладная, влипающая во всевозможные неприятности, угловатая и совершенно несносная. Но при этом – такая настоящая, такая живая, искренняя, чистая и добрая, что неудивительно было, почему Крол не смогла сопротивляться. Милана только посмеивалась, глядя на бесплодные попытки сестры сначала шпынять ее, потом держать от себя на расстоянии, потом и вовсе прогнать. Крол еще тогда, в самом начале знала, что так будет. Этот рок, будто отколовшаяся и начавшая падать скала, с самого первого мига их встречи отражался в глазах Крол. Она знала, что так будет, знала, как знают волки о наступлении зимы задолго до первых холодов, как знают птицы путь в далекий дом. И она не смогла сопротивляться, схваченная неумолимой рукой за трепещущее кровоточащее сердце и вынужденная подчиниться этому року. Им предрешено было полюбить друг друга, Милана чуяла это своим звериным чутьем. Но для чего же это произошло? После того, как стало понятно, что с Китари, Крол пришла к ней как-то ночью, в первый и последний раз – после того они больше не разговаривали так долго и так откровенно. Они с Миланой сидели до самого света, пили бренди, и Крол хрипло плакала, закрывая искалеченными ладонями лицо, плакала неумело и рвано, как не делала уже очень много лет, с тех самых пор, как вырвалась из хватки Саин. Милана молча обнимала ее плечи, Милана твердила без конца, убеждала, как умела, что им хватит сил все преодолеть, что Грозная не оставит их, что Милосердная никогда не сплетает нити затем, чтобы потом жестоко и бессмысленно изорвать их на куски. Слышала ли Крол ее? Верила ли в это? Она только кивала и всхлипывала, заливая в себя обжигающий бренди, и Милана переживала с ней ее боль, как свою. Наверное, тогда они и попрощались, задолго до того срока, когда Милана покинула Андозабар. Сестра осталась со своей болью и судьбой, в которой Милана никак не могла помочь ей, хоть и хотела больше всего на свете. И сейчас ей оставалось только молиться за Крол и просить всех Небесных Сестер и Их Великую Мани позаботиться о них с Китари. Тишина, что приходила ей в ответ, была слишком равнодушной, чтобы просто так мириться с ней. Впрочем, вся жизнь строилась из вещей, с которыми Милана мириться не хотела. И на данный момент самым главным из них было поведение невыносимой наследницы, которое день ото дня становилось все хуже. Похоже, она твердо вознамерилась сделать так, чтобы Милана ее в прямом смысле возненавидела, и делала большие успехи в этом направлении. Только вот Милану учили другому. И прежде всего – не опускаться до уровня тех, кто намеренно оскорблял и унижал ее, чтобы поглядеть на ее реакцию. Или ставить их на место простым и понятным способом – с помощью кулаков. Только вот здесь этот способ не работал, так что приходилось терпеть. А вот наследнице изобретательности явно хватало с лишком. Она быстро смекнула, что попытки рассорить их с Хэллой Натиф провалились – маленькая ведьма самоустранилась из ситуации, предпочтя проводить свое время в обществе молодых лордов и делить дорогу с ними. Но Гаярвион это нисколько не расстроило, скорее наоборот. Отсутствие Хэллы Натиф означало, что теперь Милана была в ее полном распоряжении, и королевна не преминула воспользоваться этим, хоть пока все еще и не набралась храбрости прилюдно сцепиться в открытую. Теперь по вине наследницы с Миланой постоянно случались какие-то досадные происшествия, мелкие и незначительные по отдельности, но все вместе – крайне досаждающие. Для начала она обнаружила, что кто-то из слуг пролил на второй комплект ее белой формы чернила, и она оказалась безнадежно испорчена. Милана подозревала, что сделала это сама наследница, пока никого не было в ее шатре, хоть та и свалила вину на одного из удивленных до глубины души и перепуганных грумов. За столом королевна то и дело роняла солонку в тарелку Миланы, и та странным образом оказывалась не завинченной до конца, отчего вся соль высыпалась на еду. Или случайно задевала ее под локоть, когда Милана пила из кубка, отчего вино хлестало на подбородок. Колышки ее шатра, удерживающие его в разобранном состоянии, могли посреди ночи совершенно неожиданным образом не выдержать нагрузки, и полотно падало на голову спящей Милане и перепугано вопящей спросонья Хэлле Натиф. Ее рыжий жеребец день ото дня становился все злее и взвинченнее, едва не выбрасывая ее из седла, и на него уже не действовали никакие угрозы и тумаки Миланы. Потом оказалось, что в его торбе с кормом грум нашел возбуждающие травы, от которых кони волновались и ярились, сцепляясь друг с другом. Конечно же, туда они тоже попали совершенно случайно. И каждый раз проклятая бхара выходила сухой из воды, делая огромные глаза и взирая на Милану с искренним недоумением, отчего же ей так не везет. А пахло от нее все более глубоким злорадством день ото дня, и Милана только молча скрежетала зубами, терпя все это. И к своему глубочайшему стыду все-таки вышла из себя в один из таких разов. В тот вечер Бернард объявил привал раньше обычного. Они остановились на очередной заставе, хоть могли успеть миновать ее и переночевать в следующей. Местечко не слишком отличалось от всех предыдущих, и его так же, как и многие другие, пересекал ручей с переброшенными через него деревянными мостками. Эта странность заинтересовала Милану, и она поинтересовалась у Торвина, отчего на мощеной плитами дороге бернардинцы так и не построили каменного моста. Отгадка оказалась предельно простой – дермаки боялись проточной воды. Об этом ей и наставницы тоже рассказывали во время обучения, но сейчас Милана как-то не связала эти два факта между собой. А теперь выяснилось, что бернардинцы использовали любой, даже самый крохотный ручеек, перегораживающий дорогу, чтобы с его помощью задержать возможное продвижение темных войск. Во время нападения людская армия должна была отступать, сжигая за собой мосты через ручьи и речушки. В тот вечер Бернард выглядел не слишком хорошо – был бледным, неразговорчивым, смурным, и пахло от него – болезнью. Милана ни у кого ничего не спрашивала, но внимательно поглядывала на короля и приметила, что он порой кривится и трет грудь в районе сердца. Судя по всему, здоровье у него сдавало прямо на глазах, и коли так, не удивительна была и его спешка в плане захвата Остол Минтиля и мира с Аватарами. Спустившись с коня, король почти сразу же исчез в своем шатре, который спешно поставили слуги, и лорд Гренел, выйдя от него, объявил, что сегодня совместного ужина не будет. Тогда Гаярвион милостиво пригласила лордов в свою палатку – отужинать в ее обществе, и они приняли ее приглашение, хоть под кровом наследницы места было меньше, чем у короля. В тот вечер Милана впервые побывала в ее шатре и с трудом воздерживалась от едких комментариев. В отличие от короля, Гаярвион тащила с собой не только огромную кровать, но еще и складную мебель, множество сундуков, свое любимое коллекционное оружие и даже две шелковых ширмы, которые сейчас отгораживали ее спальное место от стола, за которым обедали лорды. Судя по всему, синий цвет у нее был любимым, потому что изнутри стены шатра были задрапированы шелковыми полотнами густо-лазоревого цвета, а ковры на полу украшала изящная вышивка бледно-голубых тонов. Лорды расселись вокруг большого стола, убранного тонкими плетеными эльфийскими циновками, и Милана тоже присела, по обыкновению подле наследницы, с трудом утвердившись на шатком, протестующе скрипящем под ее весом стуле. На удивление во время ужина Гаярвион была мила, не совершив ни единой попытки испортить ей еду или облить ее вином. Даже об Аватарах ничего не говорила и комментариев о Данарских горах не делала. В итоге к концу ужина Милана уже начала ерзать на своем стуле, не находя себе места. Слишком уж густой запах ожидания исходил от наследницы, слишком спокойным был ее тон. Она что-то задумала, Милана это печенкой чуяла, и у нее аж мурашки по спине бегали от непринужденной манеры общения Гаярвион и ее веселого смеха. И не напрасно бегали. Все произошло, когда пришло время для десертов, и слуга внес в шатер большой торт на золоченом блюде, с трудом удерживая его на вытянутых руках. Торт был весь покрыт кремовыми розами, на боковых поверхностях красовались выложенные марципаном орлы дома Эрахир, а венчала его большая волчья голова. Стоило подавале с подносом войти в шатер, Гаярвион буквально прихлопнула в ладоши и громко провозгласила: - Прошу минутку внимания, друзья! Я хочу кое-что сказать. Лорды замолчали, довольный сытый гомон разговоров утих, и все глаза обратились к наследнице. Гаярвион сияла, раскрасневшаяся, с искрящимися глазами, очаровательная в голубом шелке и тенях, отбрасываемых свечами. Только Милана почти что физически чувствовала ее напряженное ожидание, которое в этот самый миг достигло своего пика. И предчувствовала, что ее саму в связи с этим ничего доброго не ждет. Слуга застыл с тортом неподалеку от стола, а наследница заговорила, с дружелюбной улыбкой разглядывая всех собравшихся. - Все вы знаете, что не так давно к нам присоединилась Спутница Милана, которая прибыла сюда по приказу Аватар, чтобы нести их волю и слово. Но не всем из вас известно, что она также теперь является и моим личным телохранителем. – Некоторые из лордов удивленно вздернули брови, другие просто тепло улыбались Милане. Но она ждала, она знала, что все слова наследницы – лишь ширмы для очередной шпильки. – Спутница Милана и мой отец заключили долгосрочный договор. Так что теперь она – почти что член нашей семьи. И поэтому я решила сделать ей приятное, выразив свою глубокую признательность всем ее заслугам и тяжкому делу защиты моей жизни. – Гаярвион взглянула на Милану с приветливой улыбкой, в глазах ее стояло торжество. Остальные лорды посмеивались, не чувствуя угрозы. Один только Торвин хмурил брови и мрачно потирал подбородок, бросая косые взгляды на наследницу. Он-то знал Гаярвион очень хорошо и иллюзий не питал. – Спутница Милана, прими этот торт в качестве знака моего расположения к тебе. Мы все очень рады, что теперь ты оберегаешь мою жизнь! Лорды со смехом захлопали, им, судя по всему, все происходящее казалось забавным. Милана поднялась, напряженная, как тетива, не отводя глаз от лица наследницы. Та милостиво повела рукой, и слуга вручил Милане золотой поднос с тортом. Он и впрямь выглядел кулинарным шедевром, и оставалось только гадать, как слуги умудрились испечь его в суровых условиях походного быта. Наверное, воспользовались кухнями в казармах. Милана без особой радости оглядела обилие кремовых розочек и огромную марцепановую голову волка, которая венчала многослойную конструкцию. - Благодарю, наследница, - кисло пробормотала она, принимая правила игры и ожидая развязки. И она не заставила себя ждать. - У нас есть традиция – резать заслуженную добычу своим собственным ножом, - продолжала щебетать наследница, не сводя с нее острого взгляда, и Милана почти что зубами заскрежетала, услышав ее слова. – Когда охотник добывает трофей, он добывает его своим оружием и должен разделить с теми, кого считает достойным того. Этот торт, конечно, не похож на куропатку, но он – твоя первая добыча в наших краях, не правда ли? – Лорды вновь засмеялись. – Спутников и подруг мы не считаем, вряд ли их стоит рубить на куски и раздавать нам, - махнула рукой Гаярвион под очередной приступ смеха. – Так что, если ты сочтешь нас всех достойными твоего внимания, то можешь, конечно, угостить нас. Выходит, ты ей не только про сальважью кровь рассказала, Хэлла Натиф. Ох, и взгреть бы тебя хворостиной по тощему заду! Милана мрачно взглянула на наследницу, изо всех сил давя в себе приступ гнева и продолжая нечеловеческим усилием воли удерживать себя в руках. Как и проклятый торт. - Я бесконечно признательна оказанному мне доверию, первые, - проговорила она, выдавливая из себя улыбку. – И с радостью угощу вас всех этим чудесным трофеем. Но порезать его своим ножом я, к сожалению, не могу. - Что же так? – округлила глаза наследница в притворном недоумении. – Он у тебя затупился, Спутница? Я могу попросить оружейников, и они помогут тебе в этой беде, чтобы ты не осталась беззащитной и сумела сберечь мою жизнь. - Он не затупился, наследница, - проворчала Милана, исподлобья глядя на нее. Ощущать на себе заинтересованные взгляды всех собравшихся было тяжело, а уж говорить о сокровенном при чужих людях – и того мерзее. Но Гаярвион желала концерта, и выхода у Миланы не было. – Долор – это душа анай, - продолжила Милана, скупо цедя слова. – Он сакрален и предназначен не для того, чтобы им резать торты. - А для чего же тогда он предназначен, Спутница? – поинтересовалась Гаярвион. - Чтобы проливать кровь анай. - Тогда просто представь, что этот торт – одна из твоих сестер, - по-дружески подмигнув, посоветовала ей Гаярвион. – Вон, смотри, и волчья голова наверху есть, так что сходство присутствует. Да и так будет похоже, будто ты его добыла, пока настоящего с шкурой и хвостом еще добыть не успела. Лорды продолжали посмеиваться, но напряжение в шатре ощутимо росло, и, кажется, до присутствующих начало доходить, что Гаярвион все-таки оскорбляет ее, а не одаривает. Торвин так и вовсе нахмурился, глядя в свою тарелку и не поднимая больше глаз. Его ладони были плотно прижаты к столешнице, словно он с трудом удерживал себя в спокойном состоянии. - Я не буду этого делать для твоей потехи, королевна, - твердо проговорила Милана, глядя Гаярвион в глаза. – Каким угодно другим ножом порежу, но долор – сакрален. Не обессудь. - Ты сделаешь это, Спутница Милана, - так же твердо проговорила в ответ королевна, все еще улыбаясь, но теперь уже почти что скалясь. – Потому что это – сакральная традиция моего народа. И раз для тебя так важна твоя вера, то уважай и мою. - Да брось, Гаяра! – махнул рукой лорд Гренел, громко фыркнув в бороду. – Пусть режет обычным ножом, велика ли беда? Это же всего лишь торт! - Это, как я уже сказала, не просто торт, это трофей. И я настаиваю, чтобы ты, коли хочешь разделить его с нами, разрезала его своим ножом, как и должно. - В таком случае, я предпочту вернуть этот трофей тебе, королевна. Потому что против своего народа не пойду. – Милана смотрела ей прямо в глаза, и улыбка исчезла с лица наследницы. - Ты возвращаешь мне мой подарок? – вкрадчиво спросила та. – Сделанный от души первый дар сюзерена своему вассалу? Милане уже объяснили значение этого термина, и она примерно представляла себе, о чем идет речь. Не понимала, конечно, многих нюансов, но у всех народов были свои обычаи, и не ей было их осуждать. - Я не твой вассал, королевна, - тихо покачала головой Милана. – Я охраняю твою жизнь, но я присягнула Аватарам и верна лишь им. - Что ж, хорошо, - глаза Гаярвион торжествующе блеснули. – Я разъясню тебе некоторые тонкости, раз ты их не знаешь. Первый дар – важная часть взаимоотношений между сюзереном и вассалом. Он означает их взаимное уважение и равенство, свободные партнерские взаимоотношения между ними. В том случае, если вассал слишком горд и слеп, чтобы понять весь сокровенный смысл церемонии, если он отвергает дар господина, то становится всего лишь слугой и теряет свое суверенное право голоса и сопутствующее ему уважение. И раз ты отреклась от моего дара, то теперь ты – слуга и не более того. Так что поставь торт на место и отойди в сторону от стола. Я позову тебя, когда мне нужно будет наполнить мой бокал. Гробовая тишина пала на шатер, и в ней Милана очень остро ощущала, как бухает в ее ушах ее собственная кровь. Лорды замерли, широко открытыми глазами глядя на Гаярвион, будто не верили в то, что сейчас произошло. Торвин очнулся первым. Очень тихим и низким голосом, глядя только перед собой, он напряженно проговорил: - Ваше величество, вы путаете понятия. Трофей и первый дар – это две совершенно разные вещи. Мне кажется, смешивать их – не лучшее решение для того, чтобы продемонстрировать свою добрую волю чужеземным гостям. - Но как ты видишь, Торвин, она отказалась от обоих моих предложений. Что же мне остается делать в этой ситуации? – захлопала ресницами Гаярвион. – Только дать ей то, чего она так настоятельно у меня просит – место слуги, раз остальное ей не подходит. Вот теперь это было уже чересчур. Долго она терпела все это, долго выносила, и всему был свой предел. Ни о чем больше не думая, Милана грохнула торт на стол – прямо поверх своей тарелки и звякнувших о нее приборов. А потом подняла глаза на наследницу и, трясясь от ярости, прорычала: - Твоя дерзость и злорадство, королевна, не знают предела. Как и опьянение собственной властью. В моих краях за это обычно платят жизнью, там другой расчет, не такой, как здесь. Но марать свою честь и свой долор твоей кровью я не намерена. Как и прислуживать тебе. Любое уважение нужно заслужить, так в моих краях заслуживают власть. Ее получает тот, кто сильнее, умнее и честнее других, а не тот, кто родился в золотой колыбели. Я сберегу твою жизнь, потому что дала слово твоему отцу – вот он заслужил того, чтобы держать свое слово. Но с тобой мой разговор закончен раз и навсегда. Коли ты не умеешь говорить, как люди, то с тобой не имеет никакого смысла говорить вообще. С сегодняшнего дня я даю обет молчания касательно тебя. Когда ты вырастешь из своих игрушек и глупостей, тогда мы и поговорим в следующий раз, но не раньше. Глаза Гаярвион буквально выкатились из орбит. Остальные лорды молча взирали на Милану так, будто она сделала сейчас что-то неслыханное. Возможно, так оно и было. Дома за такими словами последовал бы поединок, и Милане пришлось бы выбирать – лишиться жизни или занять место той, кто ее вызвал. И это было правильно – просто и честно, так, как и должно было быть. Но ты – не дома, а они – не анай, как бы тебе того ни хотелось. Анай остались в прошлом, как и все, с ними связанное. Теперь ты одна в чужих краях среди чужих людей выполняешь свой ненавистный долг. Вот и выполняй его с честью. Развернувшись, она молча вышла из шатра, пригнув голову под низкой входной притолокой. И в спину ей летело лишь пораженное молчание. В ее собственном шатре было темно, входная створка стояла приоткрытой, чтобы впускать внутрь свежий воздух. Милана разъяренно влетела внутрь, почти что рывком захлопнув ее за собой. Из шатра королевны долетал приглушенный гул голосов - видимо, лорды как раз сейчас обсуждали слова Миланы, но слушать это она не хотела. Внутри обезумевшей птицей билась ярость, и на этот раз сдержать ее оказалось тяжелее, чем голыми руками ворочать скалы. Зубы выбивали дробь во рту, Милану трясло. Она медленно уселась на пол между их с Хэллой Натиф одеялами, отстраненно ощущая, как дрожат пальцы. А потом создала язычок огня перед собой, подвесив его в воздухе над парусиновым полом палатки. Все вокруг сразу осветилось, тени заплясали на стенах, стало теплее. Ночь была достаточно душной, чтобы дополнительно не прогревать шатер, но сейчас Милане требовалось сосредоточение, хоть какое-то дело, которое позволит ей взять себя в руки. Огонь Роксаны для этого как раз подходил. Пламя танцевало, вечно изменчивое, вечно разное, никогда не повторяющее своей изящной пляски. Она смотрела в его переливы пристально и глубоко, пытаясь вытеснить гнев, выбросить его из себя, сжечь в пламени Огненной и очиститься им. Поначалу это казалось просто невыполнимой задачей, потому что от ярости даже перед глазами мутилось, и Милана слепо моргала, пытаясь разглядеть очертания языков огня. Чтобы хоть как-то справиться, она принялась приглушенно бормотать мантры – те самые, которые использовали Способные Слышать и Жрицы, когда взывали к Небесным Сестрам. Нави иногда их использовала. От этой мысли стало легче, и Милана ухватилась за нее, пытаясь прийти в себя. Они порой уходили вдвоем из становища – в густые, кипящие жизнью, радушные объятия сосновых рощ, окружающих Сол. И там Нави принималась тихонько напевать, закрывая глаза и полными пригоршнями поднося себя Небесным Сестрам. Вязь ее слов, незнакомых слогов и странных, глубоких звуков сплеталась с колышущимися на ветру травами и густыми сосновыми иголками в небе, с золотыми солнечными лучами и ароматами лесных цветов. Она становилась частью всего этого, удивительно гармоничной, волшебней песней. Все становилось песней, в которой не было ни единого дурного звука. Но вот сейчас дурной звук был, и Милана слышала его внутри себя. Словно раздражающий скрип ржавой ставни на ветру, словно трущиеся друг о друга сухие кости. Они колыхали ее грудную клетку, заставляя все внутри прыгать, дрожать, трепетать. Заставляя градину в середине груди пульсировать болью. Странная мысль прокатилась по ее опустевшему сознанию. Быть может, это – лишь отражение? Может, ярость не моя? Может, источник – там, где Аватары, а не здесь? И все это, Гаярвион, усталость, бесконечное раздражение – только круги на воде, расходящиеся от совершенно другого места? Места, где действительно упал камень, ставший причиной? Странный холод сковал ее тело, прокатившись мурашками по коже и заставив ее передернуть плечами. Они ведь говорили об этом, когда объясняли смысл связи. Когда они в порядке и покое, все в порядке и покое. Когда они начинают тревожиться… Ноздри дрогнули, поймав странно знакомый запах. Едва слышный, но при этом вполне различимый. Тонкой нитью вплелся он в привычные ароматы лагеря – запах еды, людей, лошадей. Землистый запах, холодный и мертвый, как раскопанная могила. Она не думала, охваченная каким-то странным ледяным покровом, словно холодное дыхание зимы взялось из ниоткуда посреди лета, облепив со всех сторон ее тело. Руки сами подхватили перевязь с катанами, лежащую на одеяле, ноги подбросили ее вверх, а язычок огня в воздухе исчез. Милана не думала, чуя лишь одно – тревогу, огромную всеохватную тревогу, бьющую крыльями о панцирь ее тишины. Она уже испытывала это раньше, она знала, что это значит. Тело двигалось само. Пригнувшись, Милана выскочила из шатра, отбежала от него на открытое место и огляделась, впитывая всей собой тот самый запах. На несколько мгновений он исчез, и пахло лишь лагерем, сладковато, смрадно. Застыв посреди пятачка между палаток, напряженная и обратившаяся в нюх, Милана гоняла воздух в легких, словно кузнечные мехи, шумно, всей грудью, пока, наконец, вновь не почуяла эту вонь. Запах шел с запада, со стороны дороги на Озерстраж. Не думая, Милана бросилась туда. Мимо мелькали фигуры людей, шатры вокруг светились изнутри, будто диковинные фонари в ночи. Отовсюду слышался смех и веселые голоса – дворяне гуляли до поздней ночи. Но Милана пыталась услышать не это, а тяжелую, шаркающую, неправильную походку. И услышала. Преодолев последний ряд шатров, она вырвалась на широкую каменную дорогу и вгляделась зоркими глазами во тьму. Узкие окошки казарм приглушенно светились, возле ближайшей стояли несколько человек, во тьме тлел красными огоньками табак в трубках. А впереди, на дороге, медленно ковыляла навстречу Милане одинокая фигура. Ковыляла тяжело, неровно, волоча не сгибающиеся ноги, и белое лицо бледным пятном выделялось на фоне темной ночи. Катаны сами оказались в руках, ненужная перевязь отлетела в сторону. Милана побежала навстречу Рабу, чувствуя, как все внутри нее обращается в твердую и монолитную колонну – без сомнений, без страха, без чувств. Только ледяное пламя, застывшее глыбой огня прямо под ребрами. - Роксана! – рев сорвался с губ сам, и сейчас он был правильным, он был точно таким, как нужно. Катаны ударились друг о друга с силой, и пламя покатилось по обоим клинкам, разбрасывая алые искры в кромешной ночи. Со стороны послышались какие-то удивленные возгласы, но Милане было не до того. Она плыла сквозь пространство навстречу ходячей смерти, и страх волнами нахлестывал на нее со стороны, неся удушливое ощущение безнадежности, тщетности, безысходности любой попытки сопротивляться. Глухое «нет» откуда-то из самой тьмы веков. Милана прыгнула ему навстречу, взметая оружие и всю себя отдавая связи, что плелась тонкой золотой нитью через огромные пространства от нее к Аватарам. Что-то ответило в глубине ее самой, что-то запело в унисон, затвердело ослепительной колонной света. И катаны с громким скрежетом врезались в тупую очерствевшую шею Раба прямо под мертвенно-бледным лицом с двумя черными провалами глаз, в которых жизни было так же мало, как и в мертвых прошлогодних листьях. Удар достиг цели, но Раб едва дрогнул, тупо остановившись на месте и теперь просто стоя безжизненной страшной куклой. Его окаменевшее белое, будто известь, лицо повернулось к Милане, а она рубила и рубила, била снова и снова, вкладывая в каждый удар всю силу, что только смогла накопить за долгие годы упорных тренировок. Лезвия катан входили в твердую шею всего на несколько сантиметров, как в старое окаменевшее дерево. Только щепки по сторонам не летели, и это как-то отстраненно удивляло Милану. Позади послышались крики и топот шагов. - Назад! – не своим голосом рыкнула она, чувствуя, как опухают десны от увеличивающихся в размере клыков. – Не подходить! Назад! Теперь она видела марь вокруг Раба – слабое, болезненное свечение, тусклый силуэт, окружающий его тело. Будто стайка беспорядочно кружащихся навозных мух с запахом тления и разложения. Она не касалась Миланы, отдергиваясь от ее тела, как от огня. Но она могла заразить других. Хвала Роксане, шаги за спиной все-таки стихли, и никто не бросился к ней на помощь. Хоть на это людям хватило сообразительности. Милана рубила и рубила, ожесточенно и сильно, наплевав на все приемы и хитрости, - сейчас это нисколько бы не помогло. Раб не отбивался, не предпринял ни единой попытки уклониться, да ему это и не требовалось. Он только смотрел на нее своими черными мертвыми угольками вместо глаз, смотрел и не двигался, и от этого становилось только страшнее. Так страшно, что выть хотелось, запрокидывая голову и теряя последние остатки разума. Она всеми своими силами вцепилась в связь. Она призвала волка, заставив его заполнить себя изнутри. Вместе с сестрой, они с детства развивали способности своей крови, хоть и не могли перекидываться в зверя, как ману. Только Крол оттачивала свои ощущения, чтобы чуять острее ночного хищника, а Милана сделала упор на силу. И сейчас это помогало. Руки вздулись, ощутимо наполнившись безумием зверя, жилы проступили под кожей, десны неуловимо изменились, отступив назад и обнажив клыки. Должно быть, и глаза ее сейчас горели огнем бездны мхира, но она не видела того. Только била и била, рубила изо всех сил, пока, наконец, не управилась. Шея Раба хрустнула, утробно и гулко, как ствол старого дуба, голова отломилась на плечо, неторопливо скатилась с него на землю. Тело так и осталось стоять, будто приросшее к каменным плитам, но марь вокруг него уже медленно таяла, свечение начало растворяться в воздухе, уходить в землю. Милана ударила еще раз, ногой, со всей мочи, вложив в удар всю звериную силу, и тело Раба опрокинулось назад, с глухим стуком упав на мостовую. А в следующий миг на нем расцвел огненный цветок, настоящее инферно, охватившее его и поглотившее в один миг. Жар был таким сильным, что она отступила на шаг, прикрывая лицо. А сзади послышался истошный вопль Хэллы Натиф: - Милана! О Вседержитель, Милана! Прости меня! Прости! Странно онемевшая и не слишком хорошо соображающая, что происходит, Милана обернулась. Свет от пылающего тела Раба заливал мощеную площадь, и в стороне, в паре десятков шагов от нее сгрудились бернардинцы. Кажется, сюда высыпали едва ли не все казармы, передним рядом стояли разодетые в разноцветные туники знатные господа. А ближе всего, шагах в пяти от Миланы, топталась Хэлла Натиф, заламывая руки и щурясь от раскаленного жара созданного ею колдовского пламени. - Я тебя не сожгла?! – в истерике взвизгнула она, огромными глазами глядя на Милану. – Прости! Я не подумала! Прости! - Роксана в моей крови, - устало проговорила Милана, опуская клинки и позволяя пламени Богини потухнуть. – Огонь мне не страшен. Она еще раз взглянула на горящее тело Раба, которое упрямо не желало сгорать, медленно оплавляясь, будто черная свеча. Мари над ним не было, теперь он не мог причинить никому вреда. Она вздернула нос, нюхая воздух, но за вонью горящего трупа невозможно было ощутить вонь других Рабов. Тогда Милана прислушалась к себе, очень внимательно сверилась со своими чувствами – все внутри нее лежало в тихом покое летней ночи, не колеблемое ни единой тревожной ноткой. - Он был один, - твердо проговорила она, возвышая голос и поворачиваясь к бернардинцам. – Опасность миновала. В ответ ей раздались сначала разрозненные и неуверенные, потом все более частые радостные выкрики. Бернардинцы потрясали оружием, вскидывая его над головой, и отовсюду слышалось: - Спутница! Спутница Аватар! Один какой-то голос крикнул слово «Волчица», и следом за ним его подхватили и другие. Милана улыбнулась под нос, никуда-то ей было не деться от своего старого прозвища. Да и не хотелось, наверное. Развернувшись, она зашагала в сторону Бернарда – он тоже был здесь, стоя рядом с дочерью и почти что закрывая ее своим телом от горящего Раба. Король молча кивнул ей, поглядев в глаза, и Милане было достаточно этого молчаливого одобрения с его стороны. А вот глаза Гаярвион светились чем-то другим, сощуренные и злые, будто у загнанного в угол зверя. Впрочем, чего иного стоило от нее ждать? Ненависть всегда ослепляла и разрушала, в ее глазах весь мир выглядел вывернутым наизнанку, и ничего с этим поделать было нельзя ровно до того момента, пока сам человек этого не понимал.