Танец Хаоса. Иллюзии

Старый тракт, ведущий от Озерстража на восток, делал небольшую петлю, извиваясь и подходя вплотную к месту, которое для бернардинцев было сакральным, - озеру Плакучих Ив. Торвин рассказал ей об этом месте незадолго до того, как они к нему подъехали, и Милана слушала с интересом, проводя параллели с историей своего народа. - Раньше здесь стоял древний монастырь, - говорил молодой лорд, покачиваясь в седле рядом с Миланой и разглядывая дорогу впереди. Поля раскинулись вокруг них во все стороны, бесконечные, слегка холмистые, будто неровно уложенная скатерть. Деревьев на них почти и не было, только стада паслись в отдалении от дороги – то тут, то там темнели движущиеся пятна на зеленом полотне. – Давно это было, еще во времена Короля Солнце. Тогда и Бреготта еще не было, во всяком случае, такого, каким мы знаем его сейчас. Существовала лишь Империя Ирантира – одна огромная бесконечная страна от пиков Островерхих гор на востоке до самого Эрванского кряжа на западе, разделенная на несколько областей, в которых правили наместники. - Мне сложно представить такие масштабы, - честно призналась Милана, покачав головой. – Это же весь известный мир по эту сторону гор. - Так и есть, - с улыбкой кивнул Торвин. - Ирантир Солнце обладал могущественной волей, раз сумел создать такую огромную державу, - добавила Милана. - Он был единственным в своем роде, подобных ему более не было в истории, - с гордостью подтвердил Торвин. – И именно он основал крепости вдоль всех Островерхих гор, три оплота для управления этими территориями – Остол Минтиль, Остол Офаль и Вернон Валитэ. Так назывались и три области, а позже – пограничные государства, образовавшиеся на осколках империи покинувшего мир Короля Солнце. Она развалилась почти сразу же после его смерти. Развалились и великие царства Минтиль, Офаль и Вальтаир, и на их осколках родились другие, более мелкие государства, что послужило косвенной причиной для Первого и Второго Восстаний Врага, а позже – и для образования Бреготта. Но монастырь, заложенный еще Королем Солнца в честь окончания Первой Войны, так и стоял здесь все это время. Там жили послушники церкви, отдавшие свою жизнь и тело Молодым Богам, жили и почитали древнее кладбище, на котором захоронили величайших героев Первой Войны. Говорят, там лежал один из сыновей Ирантира – Лантаир Стальв, и первые наместники Хмурых Земель – Белгур Железные Когти, Хаадан Галуин по прозвищу Звездный Странник и Навьян Золотое Сердце. - Должно быть, это сильное место, коли в его землю положили полководцев, выигравших Первую Войну, - кивнула Милана. – В Роще Великой Мани тоже есть усыпальница царицы Крол. Правда, никто, кроме жриц и Великой Царицы не знает, где она находится. - В эту землю клали не только тех первых полководцев, - продолжил Торвин. – С тех пор у озера Плакучих Ив стали хоронить всех величайших героев, доказавших свою доблесть в сражениях с Тенью. Мой отец тоже похоронен там, он пал в битве за Вернон Валитэ, прошедшей четверть века тому назад. - Вечной славы ему у трона Огненной, - кивнула Милана, и Торвин с признательностью взглянул на нее. - Долгое время после Второго Восстания озеро Плакучих Ив, монастырь и захоронение оставались утерянными. Здесь хозяйничали дермаки. – Губы Торвина искривились в презрении, взгляд стал мрачным. – Они разрушили монастырь, надругались над древними захоронениями. Когда мы пришли сюда после битвы за Вернон Валитэ, от старого кладбища почти ничего и не осталось. Много лет ушло на то, чтобы расчистить старые могилы, привести все в порядок. Появились новые захоронения. Сейчас это место возвращает себе свою славу и почет. Славно, что ты увидишь его вот так, возродившимся из руин. - Славно, первый, - подтвердила Милана, поглядывая вдаль. – Некоторые вещи не должны быть забыты никогда. Таким это место и оказалось – аккурат, как описывал его Торвин. Еще издали они увидели на горизонте тонкую полоску зелени, а когда подъехали, Милана первой смогла разглядеть пушистые кроны деревьев и тонкий золотой шпиль, вырывающийся из них вверх, прямо к бесконечному небу степей. Старый тракт насквозь пересекал рощу, окружающую озеро, и выводил к его берегу, и вот тут-то у Миланы дух и захватило. Все берега озера поросли ивами – огромными, старыми, разбросавшими во все стороны толстенные стволы. Некоторые были настолько стары, что и несколько человек не обхватили бы ствол такого дерева, взявшись за руки. Длинные волосы ив полоскались в воде, закрывая дымчато-зеленым пологом берега. Вода тихонько поплескивала на песке, полоскала длинные стрелы опавших в нее листьев. Милана ощутила трепет. Здесь и впрямь было совсем иначе, не так, как в остальных землях, через которые она проезжала. Ветра гнали неугомонную рябь по густо-синей поверхности озера, солнце танцевало на разводах воды, путалось в длинных волосах ив. И воздух здесь был пропитан влагой и густым запахом, такой свежий, что хотелось дышать им всей грудью. Пока они проезжали мимо озера, Милана придержала коня и спешилась, спустилась к воде. Негоже было молиться на глазах чужих, но не поприветствовать это место и не поклониться его хозяйке – Синеокой и Переменчивой – она просто не могла. Торвин подождал ее, не став отъезжать далеко, подержал поводья рыжего, и когда Милана вернулась к нему, взгляд его был задумчивым. - Ты кланяешься этому месту с чистым сердцем, как святилищу, - заметил он, протягивая Милане поводья ее жеребца. - Любая вода угодна Той, что ее создала, - просто ответила Милана. – А здесь я чувствую Ее присутствие сильнее, чем где-либо еще. Торвин внимательно взглянул на нее своими синими глазами, но ничего не сказал. Вид у него был задумчивым, и дальше они ехали в тишине, уютной и понятной для них обоих. Та ночь на заставе в Беловодье изменила многое. Или даже – все. Во всяком случае, Милана чувствовала, как что-то переменилось, будто перевалило через невидимый гребень, за которым мир уже был иным. И она сама тоже, хоть и снаружи все оставалось ровно таким, как и было. Никуда не ушла тяжесть в груди, наливаясь день ото дня болезненной чугунной гирей, никуда не делось напряжение в присутствии наследницы, от которого у нее без конца зудело между лопаток, будто кто перышком водил. Разве что спина стала болеть меньше – тело медленно, но верно привыкало к способу передвижения верхом, и Милана уже не чувствовала по вечерам изматывающей ломоты в мышцах. Все хотели от нее демонстрации, и все эту демонстрацию получили. Солдатам и этого оказалось достаточно. На их глазах Милана срубила то, что они срубить бы не смогли, уничтожила то, что было и так мертвым-мертво. Старая страшная сказка, в которую здесь, как и везде, впрочем, верили не до конца, обернулась явью, старые легенды и песни обросли плотью и кровью. Они все своими собственными глазами видели Раба и марь, что клубилась вокруг него. И то, как с ним справилась Спутница Аватар Создателя. Для солдат, что всю жизнь рубились с дермаками, большего и не требовалось. Как и для их короля, действительно по праву первого среди них. В ту ночь Бернард молча пожал ей руку, и в глазах его было одобрение. Но при этом – странная обреченность, словно то, чего он всю жизнь силился избежать, наконец-то свершилось. - Он был один? – только и спросил король, глядя на Милану. - Да, первый, - кивнула она, вновь прислушиваясь к своим ощущениям. – Всего один. - Хорошо, что ты с нами, - король сжал ее плечо, а потом развернулся и тяжело заковылял к своему шатру. Торвин подставил ему плечо, чтобы Бернард оперся на него, идти ему самому явно было тяжело. И пахло от него болью. Остальные лорды вслед за ним окружили Милану и принялись расспрашивать, одобрительно похваливать, жать руку. И запах их тоже изменился, став совершенно иным. Будто механизм, шестеренки в котором колебались на самой грани, уже готовые занять свои места и начать работу. И то, что случилось, послужило толчком к тому, чтобы все они наконец зацепились друг за друга, и движение началось. Что-то завершилось, что-то реализовалось, что-то встало на место, Милана всей собой чувствовала этот поворотный момент, после которого пути назад уже не было. Теперь – они ее приняли раз и навсегда. И весь запах любопытства, интереса, легкого недоверия, что еще какие-то часы назад она ощущала в их обществе, исчез, сменившись ровным и мощным ощущением – поддержкой. Одна только Гаярвион восприняла все это совершенно иначе. Глаза ее сверкали яростью, ноздри раздувались, будто у готового к драке зверя. Острая как обнаженный клинок, она не желала видеть того, что всем остальным стало предельно ясно. Или – не могла. Милане когда-то довелось присутствовать во время одной из Бесед, которые проводила Держащая Щит, и слова ее навсегда запали в память. «Ненависть – это пелена лжи, как прогорклое масло на поверхности чистой воды. Все искажается, когда она застилает глаза, черное становится белым, а белое – черным. И чем сильнее ненависть, тем сильнее искажение». Это Милана в ту ночь и наблюдала собственными глазами в глазах молодой наследницы. Гаярвион ничего не сказала ей, только резко развернулась и ушла обратно в свой шатер. А поздно вечером, уже одним глазом придремывая на своем одеяле, Милана слышала, как королевна предприняла еще одну попытку. Они спорили с отцом, несмотря на поздний час и его плохое самочувствие, и чуткий слух Миланы уловил часть этого спора. - Это она призвала Раба, отец! Говорю тебе! Только для того, чтобы ты поверил ей и доверил ей мою жизнь! – убежденно настаивала наследница, и в голосе ее плескалось почти что отчаянье. – Мы поссорились за ужином, она угрожала мне прилюдно! При всем дворе, кто угодно тебе подтвердит! А потом внезапно появился этот Раб! Разве ты считаешь это совпадением? - Гаяра, все имеет пределы и мое терпение тоже, - глухо ответил ей Бернард. – Ты всегда была чрезмерно горяча и своенравна, и это хорошие качества, необходимые для лидера. Но ровно также ты и рассудительна, ты достаточно мудра, чтобы смотреть поверх своей неприязни и видеть дальше собственных эмоций. - При чем здесь эмоции, отец?.. – начала Гаярвион, но на этот раз король жестко оборвал ее. - Вот и смотри, Гаяра. Смотри внимательно и пойми, что я делаю. Я прожил долгую жизнь, и она хорошенько потрепала меня, достаточно для того, чтобы доверять собственному чутью. Эта женщина убережет тебя от всего надежнее скального утеса. Посмотри в ее глаза, отбросив всю свою неприязнь, и ты тоже почувствуешь это. Ей плевать на золото, власть и славу, в отличие от всех остальных окружающих тебя людей, она живет ради долга и по совести. И она сдержит данное мне слово, несмотря ни на что. - Ты настолько веришь ей, отец? – голос Гаярвион дрожал. – Ты готов мою жизнь поставить на это? - Настолько, Гаяра, - твердо проговорил Бернард. Некоторое время из шатра не доносилось ни звука, а затем голос его вновь зазвучал, тихий и усталый. – Приходит новое время, дочь. Иное. Я чувствую его своими старыми костями, которым стало слишком тесно в этом теле, в этом мире. Мы – осколки прошлого, его последние солдаты, всю жизнь свою положившие, чтобы сберечь его границы. Но сейчас эти границы рушатся в пыль, и нам не остается ничего, что еще можно было бы беречь. – Он вновь сделал паузу и заговорил еще тише и задумчивее. Обреченно. - Друг Ренон когда-то сказал мне, что придет время, когда я должен буду поверить одному – зову Танца, грохочущему над миром самой страшной бурей из всех. Что я почувствую их поступь по тому, как дрогнет мир под их пятой. Я тогда не поверил ему, молод был. Но вот сейчас я чувствую этот грохот в своих собственных костях. - Их? Это Аватар? – в голосе Гаярвион звучал гнев. - Аватар, - подтвердил король. – Ты должна понять: мы не можем сражаться на два фронта. Мы не можем выбрать врага, он сам выбрал нас давным-давно, на самой заре мира. Наша задача состоит в том, чтобы правильно выбрать союзника. Если мощь Аватар обрушится на Страну Мрака, от нее не останется ничего. Я вижу эту девочку с гор, я вижу ее глаза. Таких ничто не остановит, потому что их ведет что-то большее, чем мы с тобой, чем все, что мы знаем. А коли у нее такие глаза, подумай о том, что являют собой Аватары. - Я все равно не верю ей, отец, - упрямо пробурчала Гаярвион, и Милана даже улыбнулась в темноте. Да уж, эта женщина смогла бы переупрямить и камень. – И все равно думаю, что Раб появился здесь не случайно. - Равно как и она – чтобы защитить от этого Раба. Мы со Смертью старые друзья, почти любовники, и она научила меня кое-чему за все эти годы. Выход всегда дается за мгновение до того, как ты упираешься в тупик. Помощь всегда приходит за миг до беды. От человека нужно лишь одно – вовремя раскрыть глаза и увидеть протянутую руку. Я вижу ее, Гаяра. И предпочту ухватиться за нее. Тем их разговор и завершился, но Милане было уже довольно. Судя по всему, королевну слова отца не слишком убедили, да оно и немудрено, учитывая ее характер. Но они поддержали Милану в мыслях, о которых ей было очень страшно думать. Она гнала их от себя прочь каждый раз, как только тень их закрадывалась в голову. Тревожащая и очень опасная тень. В чем-то ведь наследница была права. В чем-то очень и очень страшном, и Милана горячо молила Небесных Сестер об одном – чтобы это было не так. А на утро к Милане пришел Торвин. Он ждал ее возле шатра, из которого она выбралась, позевывая и прикрывая кулаком рот. Хэлла Натиф еще спала, тихонько посапывая во сне, да оно и немудрено – час стоял ранний. Тихий-тихий рассвет занимался над краем мира, розовой полосой окрасив его по самой кромке. Степь за границей селения казалась золотой. Но Роксана привечала тех, кто встречал пришествие Ее щита, и Милана привыкла просыпаться рано. - Я хотел поговорить с тобой, Спутница Милана, - твердо проговорил Торвин, глядя ей в глаза. В запахе его была странная тишь и какая-то мягкость, которой раньше она не чувствовала. - Я слушаю тебя, первый, - ответила Милана. - Я всегда знал свой долг, с самого детства, - заговорил Торвин, и в уголках глаз медленно-медленно разгоралась вместе с восходом солнца улыбка. – Защищать эту землю от Врага, служить ей до самой последней капли крови – таков долг каждого бернардинца, как бы он ни исполнял его – на полях, в ремесленной мастерской, плечом к плечу с товарищами в бою. И я предан Бреготту так же, как ты – своему народу и своей земле. – Милана кивнула, слушая его, и Торвин улыбнулся, теперь уже широко и просто. – Признаться, поначалу я не до конца понимал твою задачу и то, что ты представляешь собой. Все мы знаем, что такое Танец, но одно дело – знать, что крыша твоего дома однажды может обрушиться тебе на голову, и совсем другое – стоять под ней в этот момент. Я видел достаточно, я многое понял с того момента, как ты приехала сюда. О Танце Хаоса, о тебе, о себе самом. И я хочу принести присягу Спутника Аватарам, хоть и не смогу присоединиться к их армии, во всяком случае, до тех пор, пока Бреготт не окажется в безопасности. - Оно и не нужно, первый, - пожала плечами Милана. – Рабы могут оказаться, где угодно. И там их должны встретить Спутники, способные противостоять мари. - Мне понадобилось много времени, чтобы это понять, - признался Торвин. – Но я верю тебе и твоему слову. Мы много крови пролили, так и не дождавшись помощи от других народов, мы стояли стеной и сдерживали Врага, пока другие жили в мире и даже ведать не ведали о том, от чего мы сберегаем их покой. Недоверие к чужому слову в такой ситуации не удивительно. - Так и есть, первый, - кивнула Милана. – Моему народу это понимание тоже далось дорогой ценой. Но клятва, которую ты принесешь в своем сердце, - это лишь твоя собственная клятва, которая будет служить тебе самому. И будет существовать ровно до тех пор, пока ты сам верен ей. Никто, кроме тебя самого, не станет решать, что тебе делать с ней. - Это странно, - хмыкнул Торвин. – И поразительно честно. - Так и есть, - пожала плечами Милана. – Аватары пришли для того, чтобы защитить, а не подчинять. Принося присягу, ты получаешь силу, чтобы защитить. А они – яд всей неуверенности, страхов и боли, что есть в тебе. Ты обретаешь смысл и силу, а они – уверенность в том, что одной крохотной песчинкой на их чаше весов становится больше. Танец Хаоса – это не война в привычном смысле слова, и оружие в ней – не меч в твоих руках, хоть и он может понадобиться. Танец Хаоса это противостояние тех, кто выбирает ложь и смерть, и тех, кто выбирает истину и жизнь. И ничего кроме того в нем нет. Несколько мгновений Торвин смотрел на нее, как-то очень чисто и ясно, а потом широко улыбнулся и вскинул голову, задорно и весело, будто ребенок. - В таком случае я согласен. Я отдаю свою верность, силу и жизнь в руки Аватар Создателя. Я приношу им присягу и соглашаюсь служить им во имя жизни и чести, во имя завтрашнего дня. Грозар свидетель моим словам! Лучи солнца хлынули через край мира, и Милана прищурилась на один глаз, ощущая странный ответ. Будто в груди стало на одну единственную капельку света легче. А еще что-то неуловимо сместилось, поменялось, вставая на место. Чувство было едва ощутимым и слабым, но Торвин теперь перестал быть ей чужим. Словно он шагнул на шаг ближе к ней, протянул руку, словно что-то невидимое, но при этом очень-очень правильное связало их в этот миг, сделав более… похожими? Раньше Милана не испытывала подобного. Может, с каждым днем я все ближе подхожу к пониманию природы этой связи? Сам молодой лорд застыл перед ней, и лицо его неуловимо изменилось. Расширились глаза, напряженно глядящие куда-то в пространство, он непроизвольно коснулся середины груди, и чистое, будто у ребенка, удивление наполнило его черты. - Я чувствую… какую-то странность, - пробормотал он, потирая пальцами середину груди, где глубоко под кожей и мясом сиял золотом невидимый для человеческих глаз малхейн. – Как будто… волнение или радость? Что-то очень чистое, как весеннее утро, как степь на рассвете… - Это и есть связь, - улыбнулась Милана, припоминая, что испытала сама, когда присягнула Аватарам. Для нее не слишком многое изменилось, ведь она всю жизнь жила с этим присутствием между ребер, сколько себя помнила ощущала взгляд Огненной из глубины собственного сердца. Должно быть, переживать это впервые было поистине волшебно. – Теперь она будет с тобой всегда и убережет тебя от мари Рабов. Теперь ты сможешь приблизиться к ним без риска для своей жизни и сразить. Но помни, что все зависит от численного перевеса и глубины твоей веры. Один на один с Рабом ты управишься, возможно, сможешь зарубить и двоих, и троих. Но если их будет больше, если ты убоишься или усомнишься в связи, марь сможет захлестнуть тебя, и тогда ты станешь одним из них. - Вот как, - пробормотал Торвин, потирая грудь и все еще не приходя до конца в себя от удивления. – Но что они такое? - Они – смерть, - просто ответила Милана. – А мы – жизнь. И жизнь все равно победит, сколь бы темный мрак ей ни противостоял. С той поры Торвин как-то незаметно приблизился к Милане, большую часть дня проводя в ее компании. Видимо, с Гаярвион у него произошла размолвка, потому что наследница теперь в течение дня в седле заговаривала с ним гораздо реже, чем раньше, да и по вечерам тоже, хоть и была мила, а искренней теплоты от нее не чувствовалось. Торвин невозмутимо гнул свою линию, не поддаваясь на ее холодность, и день ото дня она помаленьку начала оттаивать, хоть так до конца и не потеплела к нему. Но теперь хоть не смотрела волком, как раньше. А вот с Миланой она и вовсе перестала разговаривать, отвернувшись от нее и теперь демонстративно не замечая, будто пустое место. Во время трапез Милана продолжала садиться подле нее, но соли в своей еде или вина за шиворотом уже не находила. Гаярвион просто не замечала ее, смотрела сквозь нее, как через стекло, и ни разу не обратилась напрямую с той злополучной ночи, что ее вполне устраивало. Такое молчание было гораздо лучше бесконечных иголок и подначек. После ночи нападения была проведена полная проверка отправившихся с Бернардом людей, и одного из них не досчитались. Им оказался какой-то угрюмый паренек конюх, ни с кем особенно не общавшийся, замкнутый и предпочитающий проводить время с лошадьми, а не с людьми. В тот вечер его не видели после ужина, другие конюхи показали, что он ушел сразу после раздачи еды по своему обыкновению в конюшню и носа оттуда не высовывал. Пока не вышел Рабом, разумеется. Милана осмотрела ту самую конюшню, но ничего странного не обнаружила. Как и раньше, оставалось совершенно непонятным, что произошло и почему. Отчего этот паренек обратился в Раба? Воздействовал ли кто-то на него? Хэлла Натиф тоже не обнаружила ничего странного. Она долго бродила следом за Миланой хвостом, без конца бормотала что-то под нос, кололась иголками и шипела, недовольная, будто перебуженный посреди зимы еж. Но, в конце концов, со вздохом заключила: - Ничего тут нет. Следов ведовства Колокольчик не нашел, ничего странного не чует. Понятия не имею, что случилось. Но мне это очень не нравится. - Мне тоже, - кивнула Милана, мрачно оглядывая полутемную конюшню. Даже запах смерти от Раба уже выветрился из воздуха, и ничего кроме сена да навоза вокруг видно не было. - Слушай, Милана, а я тоже так могу, да? – Хэлла Натиф неуверенно взглянула на нее, нервно комкая уголок своей куртки. – Ну, не бояться к ним подходить? Мне же ничего не будет, раз я клятву принесла? - Ничего, если их будет немного, - кивнула Милана. – Но лучше предоставь это мне. И не бойся жечь их огнем – меня он не заденет, а их уж точно остановит. Это едва ли не единственное средство против них. - Ага, ладно, - неуверенно пробормотала та, поглядывая на Милану огромными глазами. Правда, испуга ее хватило ненадолго. Все следующее утро после нападения она примерно держалась подле Миланы, не отъезжая от нее дальше пары метров. Но уже к вечеру молодые лорды вновь пригласили ее в свое общество, и, помявшись, ведьма все-таки улизнула к ним. Может, оно и к лучшему было. Хорошая компания и смех были лучшими лекарствами против страха и неуверенности, так что Милана не беспокоилась за Хэллу Натиф. У озера Плакучих Ив королевский поезд задержался ненадолго. Бернард не слишком хорошо себя чувствовал и спешил уже добраться до Вернон Валитэ, чтобы там отдохнуть некоторое время. Но даже и так Милана урвала минутку, чтобы осмотреть вновь выстроенный на развалинах старого монастырь. Сооружение это больше напоминало крепость – монолитное, тяжеловесное, квадратное, окруженное крепостной стеной, сложенной из гранитных блоков. Стояло оно на холме над берегом озера, и пространство вокруг него было расчищено от леса на дальность в полкилометра, чтобы еще издали заметить неприятеля в случае беды. Внутри крепостной стены обнаружились просторные казармы для воинов, конюшни и хозяйственные постройки, несколько хранилищ с провизией и колодцев с ключевой водой. А сам храм являл собой странное, чудное зрелище, совсем не похожий на летящие постройки юга. Приземистый, с узкими окнами и мощными стенами, он все же был украшен золотым куполом со шпилем, только не луковицей, как на юге, а скорее золотой крышкой, накрывающей центральную часть здания. По обе стороны от нее поднимались две высокие звонницы, сильно смахивающие на смотровые вышки, над ними полоскались на ветру знамена Бреготта и правящего дома Эрахиров. Внутри храм тоже был чудным. Сильно пахло благовониями и ладаном, полутьму разгоняли сотни тонких свечей с дрожащим пламенем, булавочными головками посверкивающие под ликами богов. Роскоши юга здесь не было совсем – ни золота, ни витражей, ни дорогих пород поделочной кости и камня. Только нарисованные на деревянных лубках лики богов, и в центре иконостаса – Грозар Громовержец и его супруга Мегара, он – в доспехах с двуручным мечом в руках, она – в белом платье и со снопом пшеничных колосьев. Лица их были суровыми, глаза смотрели прямо, фигуры возносились ввысь под самый потолок, и Милана, шагая через весь зал к подножию их алтаря, отчего-то всем своим существом ощутила их взгляды. В качестве подношений у их ног лежали маленькие кусочки руды, фиалы с какой-то жидкостью внутри, мешочки с зерном и семенами. Остальные боги наблюдали за ней со стен, выстроившись коридором по обе стороны зала. Под ногами поблескивало истертое изображение двух ладоней – белой и черной, закручивающихся друг вокруг друга. Бернарда встречали жрецы, и их здесь было на удивление много, гораздо больше, чем ожидала увидеть Милана. Территория храма была не слишком большой, да и крепостная стена выглядела монолитной. Но при более детальном осмотре с тыльной стороны храма обнаружились многочисленные горбики землянок с распахнутыми дверями и ровные ряды низеньких труб, торчащих из них. Видимо, под землей были обустроены жилые помещения, а не только склады. И все же, что-то привлекло внимание Миланы. Мелочи, на первый взгляд разрозненные и не бросающиеся в глаза, но все вместе образующие вполне характерную картину. Например, казармы, стоящие пустыми, с плотно закрытыми дверьми и ставнями на окнах. Вот только возле входа в одну из них высилась целая вереница двухъярусных новеньких коек, которые, судя по всему, должны были вот-вот внести внутрь и просто не успели это сделать до приезда короля. Или токарная мастерская, вся земля вокруг входа в которую была буквально завалена опилками, и они же высыпались из не до конца завязанных мешков, расставленных вдоль ее внешней стены. Судя по всему, койки именно здесь и срубили, причем недавно. В другом месте двора обнаружился арсенал. Милана как раз проходила мимо, осматривая стены, гулять-то ей никто не запрещал. И в этот момент какой-то служка вышел из сарая, слишком широко приоткрыв дверь. Одного взгляда хватило на ровные ряды копий, выстроившихся вдоль стен, стоек, на которых лежали мечи и висели щиты. Зачем оружие монастырю, ведущему мирную жизнь? Как и новехонькие койки в казарму. Это не говоря уже о веренице телег, доверху набитых сеном, что стояли во дворе. Да и сами жрецы выглядели весьма красноречиво. Побывав на юге и пообщавшись со служителями церкви Молодых Богов, Милана набила глаз и теперь могла отличить обычного жреца от истинного, который мог соединяться с одним из Источников Энергии. У истинных что-то было в лице – какое-то отрешенное выражение, очень собранное при этом, очень сконцентрированное. И пахло от них всегда самоконтролем. Так что она могла сказать с уверенностью: Бернарда в тот день приветствовали только истинные жрецы, и их здесь было полно, не меньше сотни. Среди служек на заднем фоне мелькали и обычные люди, но большая часть обитателей, высыпавших во двор крепости, умела контактировать с Источниками. А это означало лишь одно. Монастырь готовился к войне, что только подтверждало мысли Миланы по этому поводу. Она внимательно приглядывалась к тому, как его настоятель, Первый Жрец Велегар, встретил Бернарда, поднес ему приветственных вина и угощений по обычаю Бреготта. Несколько положенных по этикету минут они обменивались приличествующими такому случаю фразами, а потом вместе направились в сторону одной из казарм и исчезли внутри. И король не стал брать с собой свою охрану или звать других лордов в качестве сопровождения. Да и говорили эти двое очень тихо, сблизив головы и понизив голоса. Вряд ли обсуждали они при этом храмовые дела. Обождав, когда выдастся свободная минутка, Милана нашла Торвина и уточнила у него: - А жрецы Бреготта сражаются в войнах наравне с солдатами, первый? Тот оценивающе оглядел ее и понизил голос. - Жрецы Черной Руки – да, сражаются. А Белорукие помогают бригадам Копателей расчищать ров. Получив подтверждение своим мыслям, Милана поблагодарила молодого лорда. Торвин еще некоторое время поглядывал на нее, но так ничего и не спросил. Да, между ними установилось доверие, но все же, границы сохранялись. Большего Милана требовать и не стала бы, она всегда уважала чужое право на дистанцию. К сожалению, побродить по старинному кладбищу, о котором она столько слышала, у нее не получилось – свободного времени оказалось не так уж и много. Потому место силы осталось позади, растворившись в тени задумчиво перешептывающихся с ветром ив. Торвин только успел показать ей, где оно располагается – к востоку от монастыря, вытянувшись вдоль берега между деревьями на несколько километров. Но на том дело и закончилось. Посмотреть ей, конечно, хотелось, пусть по словам лорда большая часть захоронений так до сих пор и не была до конца восстановлена. Каэрос развеивали прах своих любимых по ветру, отдавая его Роксане, и кладбищ на территории клана не было. Здесь же, как и в землях Раэрн, мертвых клали в землю. Самой Милане скорее уж хотелось бы сгореть в пламени Огненной, чтобы вознестись с дымом прямиком к подножию Ее трона. Но была честь и в том, чтобы лечь в объятия мани Артрены, принимающей в Себя Свое дитя в последний раз. К тому же, в этих краях все было необычным и любопытным, и Милана с радостью запоминала все эти мелочи, чтобы потом долгими вечерами у огня рассказывать крошке Нави. Той всегда нравились истории про дальние края, хоть она и не стремилась однажды покидать дом. После озера Плакучих Ив дорога сворачивала и теперь вела прямо на восток. Деревни, что на подъезде к озеру встречались так же часто, как и заставы, исчезли. Только иногда вдоль дороги просматривались на холмах поросшие травой и кустарником руины каких-то каменных зданий. - Старые селения, сожженные дермаками после Второго Восстания, - пояснил Торвин. – У нас пока нет возможности восстановить их. Все силы Бреготта брошены на поддержание рва в приемлемом состоянии. Поэтому многие селения так и лежат в руинах. Впрочем, некоторые из них все-таки восстановили, те, что ближе к дороге. Проезжая через заставы, Милана примечала разный цвет фундамента и стен казарм: внизу кладка выглядела гораздо древнее, поросшая лишайниками и мхами, а вверху под крышей виднелись совсем новые камни со скрепляющим их раствором. Да и дорога под ногами производила впечатление новой – ровные камни, уложенные встык друг другу, никакой травы, прорастающей сквозь щели между ними, никакой пыли, забившей стоки по обеим сторонам полотна. И впрямь, края восточнее озера Плакучих Ив выглядели гораздо более дикими, только-только начавшими обживаться бернардинцами. И сама степь тоже изменилась. Исчезли мягкие складки местности, невысокие протяжные холмы, поросшие бесконечным зеленым морем. Земля под ногами выровнялась, протянувшись во все стороны одной ровной-ровной поверхностью. Оттого одинокие каменные глыбы на ней просматривались издалека, пятная темными точками однообразный пейзаж, над которым раскинулось точно такое же однообразное небо. Солнце ушло совсем. Теперь тяжелые серые тучи затягивали все небо над головой, вися низко, давя, почти что скребя по макушке неповоротливыми животами. Порой из них проливался дождь, и тогда на горизонте небо и землю соединяли колышущиеся серые занавески, странные нити длинных серых бус. Ветер задувал и задувал с востока, неся с собой пригоршни пыли, и Милана то и дело щурилась и терла глаза – их забивали мельчайшие частички песка. Бернардинцы вокруг нее доставали длинные отрезы тканей и обматывали ими головы. У них даже название было – вахра. Торвин объяснил ей, что вахра являлась неотъемлемым элементом формы пограничных войск, потому что ветра в Хмурых Землях не стихали ни летом, ни зимой. Он и для Миланы раздобыл отрез ткани и помог укрепить его на голове. Одно было хорошо от того: песок перестал хрустеть на зубах, но в глазах его все равно скапливалось чересчур много, и они немилосердно слезились. Местность вокруг неуловимо менялась. Словно озеро Плакучих Ив стало невидимой границей: с одной его стороны остались плодородные зеленые степи, щедро залитые солнцем, богатые водой и жизнью, с другой началось медленное увядание. Чем дальше они двигались, тем хуже выглядели травы вокруг. С каждым пройденным километром они становились все ниже и реже, словно ветра, не стихающие ни на миг, выдували из них все силы. Степь сначала потемнела, потом побурела, будто сейчас стояла середина осени. А еще через пару дней трава и вовсе исчезла, сменившись редкими пятнами разросшихся по каменистой почве лишайников. Несмотря на темные тучи над головой, земля выглядела совсем плохо – пересохшая, пошедшая глубокими широкими трещинами, иссушенная в пепел. Западнее дожди еще шли, но здесь, несмотря на затянутое тучами небо, вниз не проливалось ни капли. Милана нюхала абсолютно сухой воздух и не чуяла в нем никакой жизни, только пыль, пропитавшую все вокруг. Ветра взметали ее вверх, сворачивали в пыльные водовороты и гнали их параллельно земле. В видимости отряда постоянно плясало две или три таких пылевых воронки. - В детстве кормилица пугала меня страшными сказками, - улыбнулся как-то Торвин, указав Милане на один из пылевых столбов. – Говорила, что внутри каждого такого водоворота живет кровожадный дух, что только и ждет возможности напиться – кровью смертных, которых встречает в степях. Говорила, единственный способ защититься от него – железо. Надо кинуть в его середину брусок железа или нож, и он сразу же опадет. Как-то уже гораздо позже, когда я подрос, мы с Гаярой пробовали проделать такую штуку. Это было в Вернон Валитэ, куда нас в эту же пору привезли отцы, лет пятнадцать тому назад. Мы тогда удрали из крепости и долго бродили по пустыне, пока не нашли один такой ураган. Вот только ничуть он не испугался никакого железа, и до нас ему тоже дела не было. Просто пропылил мимо, да и дело с концом. - Вы росли вместе, первый? – взглянула на него Милана. От Торвина пахло нежностью и какой-то глубоко запрятанной сокровенной мягкостью, будто он берег эти воспоминания, как что-то очень важное и значимое. - Да. Она рано осталась без матери, я – без отца. Мой отец был другом Бернарда, одним из самых верных его людей, и король принял меня после его смерти и воспитывал как родного сына. Я очень многим обязан ему, - кивнул Торвин. - Ты и похож на него, - заметила Милана, улыбаясь ему краешком губ. - Чем? – поинтересовался молодой лорд с мальчишеским лукавством на дне синих глаз. - Рассудительностью, сдержанностью, внутренним ощущением надежности, - без стеснения проговорила Милана. – Качествами лидера, верного своему слову человека. Он хорошо сделал свою работу. - Благодарю тебя за такие слова. Не ожидал услышать так много, - признался слегка сконфуженный Торвин. – Меня-то он гораздо чаще ругал да тумаки раздавал. За то, что болтаю слишком много, за неусидчивость и постоянное желание удрать куда-нибудь вместо занятий. Вот мы и удирали без конца вдвоем с Гаярой, а потом нас искали всем двором. - Готова поспорить, что инициатором была она, - предположила Милана, посмеиваясь, и Торвин с улыбкой кивнул. - Именно так. Она свободна, будто степные ветра, горда и сильна. У нее воля орлицы, сильнее которой никого нет во всех небесах, и ее не удержат ни стены, ни запреты, ни данное слово. Она всегда летит туда, куда велит ей сердце. – Он прервался, бросив на Милану короткий взгляд, а потом негромко добавил. – Я знаю, у вас не слишком задалось с самого начала. Но я уверен, что рано или поздно вы сумеете найти общий язык. Она горда и своенравна, но она не идиотка. И она умеет признавать свою неправоту, ты еще увидишь это, я уверен. - Первый, я ведь слово дала, - спокойно проговорила Милана, надеясь, что он правильно услышит ее слова. – Я сберегу ее жизнь в любом случае, потому что это мой долг. Остальное меня не слишком беспокоит. Несколько мгновений Торвин очень задумчиво и пристально разглядывал ее, а потом тихо проговорил: - Я не думал, что на свете бывают такие люди, как ты, Милана. И, наверное, до конца не верил тебе и твоим словам, пока не появилось это, - его рука тронула середину груди, и взгляд стал очень глубоким, каким-то совершенно бездонным. – Ты сдержишь слово, и я не тревожусь за Гаяру. И я ощущаю глубокую правильность в том, что сейчас происходит здесь, в клятве, что я принес, в этой странной связи. Она дает мне веру в то, что все будет хорошо. В этих краях ее не так уж и много. - Обязательно будет, первый, - поглядела на него в ответ Милана, пристально прислушиваясь к тяжелому нытью на месте связи прямо в середине груди и почти что не веря в собственные слова. Хмурые небеса и бесконечные серые дни сменялись черными как смоль ночами без звезд или месяца. Вокруг было так черно, будто кто залил все ваксой, и даже зоркие волчьи глаза Миланы видели здесь не так далеко, как раньше. Теперь у каждой заставы выставляли ночную стражу, и фигурки людей с горящими факелами в руках всю ночь маячили в степи в стороне от дороги. Ветер степей становился особенно кусачим и злым, как только солнце закатывалось за края мира у них за спинами. Всю ночь он неумолчно дышал, гоняя пустую пыль между небом и землей, высвистывая в глубоких трещинах в земле, выветривая, казалось, даже сам камень, из которого были сложены дорога и здания придорожных застав. И так же назойливо и монотонно хлопал он полотном шатра Миланы, по которому прокатывались и прокатывались без конца однообразные волны. И все в лагере было таким же – тревожным, напряженным, бесконечно ищущим, наполненным тысячами звуков, шелестов, скрипов, порожденных ветром. Это мешало спать, лишь разжигая тревогу, что и так без того день ото дня крепла у нее в груди. Милана чувствовала что-то, что поднималось внутри нее, росло, набиралось по капле, словно громадная волна, готовая вот-вот стремительно вытянуться вверх и снести все вокруг, разрушая и утаскивая прочь в ворохе брызг и реве. Подолгу не могла она заснуть, лежа на своем одеяле и потирая кулаком точку между ребер, в которой застыла беда. Что-то случилось там, на далеком отсюда юго-западе, а может, северо-западе, кто знал наверняка? Ее тянуло, тянуло туда, и Милана знала: что-то недоброе произошло. А потом в какой-то момент это буквально ёкнуло, заледенев маленьким твердым камушком в самом центре ее существа. В тот самый миг, когда знакомые торопливые шаги простучали по пыльному дорожному полотну, и в ее шатер посреди темной полнящейся тревожным ветром ночи вбежала Хэлла Натиф. Глаза у нее были огромными, волосы растрепались, и Милана чуяла запах страха, перемешанный с решимостью. Приподнявшись на локте, она молча взглянула в лицо ведьме. - Аватара пропала, - едва слышно проговорила ведьма, и губы ее дрожали, словно от озноба. – Ее не могут найти уже неделю. Нгуен прислал послание. Милана судорожно втянула носом запах пыльной степи, чувствуя странный холод внутри. Вот оно и случилось.