Танец Хаоса. Иллюзии

Время текло мимо нее, огибало ее стороной, как огибают волны реки перегораживающий русло камень. Оно текло мягко и незаметно теперь, когда внутри Вель царил покой, разливаясь широко и привольно, никуда не торопясь, не шумя. Она чувствовала его легкие касания кончиками пальцев на руках и ногах, и это было даже приятно. Застывшая посреди ничто, тихая, как дыхание ночи, она лишь смотрела, как вокруг плывут звезды и вселенные, как тянутся сверкающие шипящие хвосты следом за нетерпеливыми кометами, как разливается свет в самом сердце рождающихся галактик. Ей больше не нужно было спешить потому, что она больше не была внутри времени. А потому и час следом за часом проходил в немыслимом, бесконечном длящемся «сейчас», не разделенном больше на отрезки, едином. И это было волшебно. Странное дело: ее «сейчас», лишенное категорий и длительности, соседствовало с Алеоровским «времени нет», которое истекало, стремительно заканчивалось, просыпалось последними песчинками из отмеренных им Властителем Времени мгновений. Ровно так же, как для нее самой времени не было, или оно просто прекратило играть роль, время Алеора было настойчивым и требовательным. Оно подцепило эльфа крюком прямо под ребра и тянуло, заставляя его метаться по их крохотной комнатушке, как льва по наглухо запертой клетке. Оно подгоняло его, кололо острой палкой, не давая ни на миг присесть, оно требовало от него бежать, делать, стремиться, и он просто не мог продолжать оставаться на месте. В то время, как Вель просто плашмя лежала на полу, обессиленная до крайности и не способная даже пальцем двинуть, он предпринял первые попытки встать и восстановить силы. Упрямый несгибаемый эльф дополз до стены и медленно поднялся, цепляясь за ее неровную грубую поверхность ногтями. Вель собственными глазами видела, как тряслись его исхудавшие ноги, просвечивающие сквозь лохмотья, в которые превратилась его одежда, покрытые темными нитями вен. Приглушенно дыша сквозь зубы, Алеор заставил себя ходить, разминать неповинующееся тело, разгонять застоявшуюся кровь. Сначала медленно, держась обеими руками за стену и едва переставляя ноги, потом быстрее, отняв одну руку от стены, он ходил и ходил по периметру комнаты, шаркая по полу и тяжело дыша. Он отказывался сдаваться и боролся с отмеренными ему мгновениями, даже здесь оставаясь самим собой. - Что ты хочешь сделать? – спрашивала его Вель порой, когда эльф устало останавливался и отдыхал перед тем, как вновь продолжить свое упрямое движение. - Я хочу набраться сил и выйти отсюда, - твердо отвечал он ей. - Но пока ты только тратишь силы впустую. Телу нужно восстановиться, чтобы продолжить путь. - Телу нужно повиноваться, и оно сделает то, что я от него хочу, - ворчал эльф. Еще несколько мгновений с его стороны было тихо, а потом он вновь начинал упорное медленное движение вдоль стен. Что ж, он не мог сидеть на одном месте, и на то было его право. Как и право Вель – ждать помощи. Слушая его размеренное шарканье и разглядывая белые наросты плесени над головой, она даже не думала, а скорее переживала это странное ощущение беспомощности. Почти такое же, как тогда, когда Каратели тащили ее в Асфей, заковав в цепи. Только на этот раз отчаянья не было. Тогда оно было, огромное и бесконечное отчаянье, смешанное с горько-сладкой нежностью от глаз Данки, понимание того, что выхода нет и ей не выбраться из беды. И смирение с тем, что помощи ждать неоткуда. Теперь помощь шла, Вель чувствовала это всем своим существом, хоть от нее самой, как и тогда, ровным счетом больше ничего не зависело. С другой стороны, зависело ли что-нибудь когда-нибудь от нее самой? Или все это было точно такой же частью узора, как и она сама, как и шаркающий Алеор, как и время, что медленно текло мимо, не затрагивая ее? Они пришли, резким скачком оказавшись так близко к ней, так близко, что она могла указать направление, в котором они находились, и даже примерное число шагов до них. Где-то внизу, на расстоянии каких-то сотен метров, не более, чем полукилометра. И Вель даже знала, кто они: Крол, Китари, Идиль и Гайда, конечно же Гайда. Ее она чувствовала особенно остро: нетерпение, подкрепленное при этом уверенностью и спокойствием, так странно сосуществующими вместе. Для нее тоже время двигалось, для нее тоже имели смысл проносящиеся мимо часы, и она тоже испытывала недовольство, как и Алеор, что они текли мимо. Гайда. Плавая в бесконечной тишине и пустоте, лишенная чувств, сил и стремлений, лишенная всего Вель внезапно поняла, что теперь у нее было время для того, чтобы приглядеться к своим близким, впервые узнать их. Словно все время мира текло мимо нее назад, унося секунды в прошлое, а ее время – потекло вперед, давая ей возможность сделать то, чего она раньше никогда не делала, запасти то, что было по-настоящему важно. И Вель обратилась в ощущение, переживая контакт с Гайдой всей собой, осмысливая его, ощущая целиком и полностью. Словно они стояли очень близко друг к другу, и Гайда распахнула перед ней собственную душу, позволив увидеть в ней все. Свои затаенные страхи, обиды прошлого, робкие мечты, самые заветные тайны сердца, свои горести и радости. Словно уникальный и ни на что не похожий кусочек мозаики, который внезапно встал на место и засверкал, показывая ей себя во всей красе. Гайда была внутри нее, так близко и глубоко, как никто и никогда за исключением Данки. Гайда была первым живым существом, с которым она по-настоящему знакомилась сейчас. Которого она узнавала. Ровно так же приблизились и Идиль, и Крол с Китари. Но все они были далеко от нее, все они сейчас были заняты своими собственными проблемами, и Вель не могла рассмотреть их так же ясно и глубоко, как Гайду. Идиль тревожилась, ершистая, словно маленький окунь, вытянутый из воды. Вель чувствовала и ее отвагу, и ее страх, и упрямое желание показать себя, доказать всему миру, чего она стоит. Ее амбиции и мечты, ее дерзания. Совсем не такая, как Гайда, в чем-то суше, в чем-то холоднее, в чем-то гораздо резче, а в чем-то горячее. Вель внезапно улыбнулась, почти рассмеялась, чувствуя, что чем сильнее она вглядывается во всех них, тем шире они раскрываются ей, тем ярче сияют внутри нее, показывая ей себя, знакомя ее с самими собой. Немного усилий, и Идиль раскрылась внутри нее так же, как и Гайда. Терпкая и горькая, храбрая и такая безрассудная ведьма, маленькая испуганная девочка, горько плачущая от обиды много лет назад, молодая гордая женщина, твердо решившая добиться всего одна и ни у кого никогда не просящая помощи. Потом были и Крол с Китари, странно похожие, но при этом такие разные. Одна – светлая и легкая, как ночной мотылек, другая тяжелая и властная, как надвигающаяся буря. Танцующие друг с другом, глядящие друг в друга, замершие в ослепительной тишине наедине, отстраненные от всего кроме. Их, как бы Вель ни старалась, а ощутить глубже она не смогла. Сейчас они пребывали далеко отсюда, соединенные в одно общим горем, сейчас они сами отвернулись от нее, а потому и связь с ними ослабела и стала тусклой. Впрочем, в случае Китари она всегда была тусклой, и сейчас Вель поняла, почему именно. Марь блокировала ее, марь заслоняла ее от Вель полупрозрачным мутным экраном, гася это полное и глубокое сопереживание, слияние до самого конца. Возможно, был какой-то шанс проломить блок? Вель погрузилась внутрь, закрыв глаза и отбросив все остальное прочь. Померк свет и звуки, все отошло, и она осталась наедине с самой собой и всеми своими Спутницами и Спутниками в черной бескрайней пустоте. И вновь они превратились в мерцающие искры, окружающие ее со всех сторон, а Китари стала мутным золотым пятном, дрожащим на расстоянии вытянутой руки и все никак не желающим вспыхнуть ровным и ярким светом. Вель и сама не знала, как и что она делает, только она приникла к этому свету с другой стороны, стараясь уничтожить разделяющую их оболочку. Та вроде и была невесомой, будто лесная паутинка, а стояла прочнее каменной стены. И сколько бы Вель ни скользила вдоль нее, ощупывая, пытаясь найти слабое место, уязвимость, возможность проникнуть внутрь, а эта оболочка все равно оставалась нерушимой. Как стеклянный шар, по поверхности которого ведешь пальцем, гладкое и прочное стекло, однородное по своей структуре, не имеющее ни начала, ни конца. Но стекло всегда можно было разбить, разве не так? Стекло было хрупким, потому что в силу своей идеальной кристаллической структуры имело точки напряжения, делающие его уязвимым. Значит, ей просто нужно было найти эту точку и надавить на нее. Времени не было, только темнота вокруг. Не было рук, но Вель ощупывала сферу перед собой, гладкую и твердую, за которой пряталась Китари. Не было глаз, но она видела бледный золотой свет, что никак не желал просачиваться сквозь нее наружу. А еще она увидела тонкий шнур крепче стали, что соединял эту сферу с ее сердцем, золотую нить связи между ними, пронзающую сферу насквозь. Но раз он сферу пронзал, значит, она была проницаема? Вель сосредоточилась на том месте, сквозь которое проходил золотой шнур. В нем тусклая сфера вокруг Китари казалась какой-то… менее прочной. Словно становилась тоньше и как-то рыхлее, по крайней мере, ощущение было именно таким. Вель сосредоточилась на этом месте, стараясь усилить свое влияние внутри золотого шнура, стараясь сделать его толще, мощнее, прочнее. Возможно, с его помощью она смогла бы продавить сферу изнутри? Нужно было просто постараться, надавить как можно сильнее… Внезапно тусклая сфера дрогнула, на один невыносимо долгий миг сократившись, как сокращается мышца, если уколоть ее булавкой. А в следующее мгновение она разлетелась на куски, буквально растворившись в окружающей черноте. И прямо внутрь Вель хлынула Китари. Это было похоже на водопад, который с огромной высоты вдруг с силой ударил ее прямо в грудь. Или на то, будто Кит просто свалилась на нее, лбом врезавшись в ее лоб. Вель задохнулась, переживая полный и бесконечный прилив ее существа, искренний и чистый контакт их душ. Китари была звонкой, словно лесной ручей, искристой, как брызги солнца на поверхности сугробов. Китари была доброй, такой поразительно доброй, как доверчивый щенок, с радостью ковыляющий навстречу хозяину, чтобы ткнуться лбом в его ладони. И нежной, словно первое, робкое и неуверенное касание предназначенных друг другу рук. Китари была храброй и верной, готовой безрассудно отдать себя ради спасения другого, и очень стойкой, будто упрямый стебелек камыша, который вновь и вновь выпрямляется, чтобы встретить удар ветра. И еще – она сейчас очень боялась, так боялась, что у Вель едва зубы во рту не застучали друг о друга, хоть здесь она и собственное тело-то ощущала с большим трудом и очень отдаленно. Ей было больно, очень страшно, и темное отчаянье все ближе подбиралось к ее сердцу, грозя заграбастать его в когтистую лапу. Я хочу помочь тебе. Здесь не было слов, но они и не требовались. Бесконечная горькая нежность переполнила Вель, и она обняла Китари. Не руками, не своим телом, но своей душой обняла, забирая ее себе за пазуху, словно маленького промокшего под дождем замерзшего птенчика, отогревая его теплом своего сердца. Вель окружила ее собой, заслоняя от всего, и следом за переживанием этого контакта пришла медленно и неотвратимо нарастающая жгущая боль. Словно крапива, которую пустили гулять по ее телу, позволили бродить изнутри по венам, словно нагревающаяся с каждым мгновением вода, кипяток, что раскалялся все сильнее и сильнее прямо под кожей. Боль. Она нарастала до тех пор, пока Вель еще могла терпеть ее, а потом становилась все сильнее, сильнее. Она дернулась, ощущая первый приступ агонии, когда тело начало выкручиваться изнутри, разламываться, дрожать, но не отпустила Китари. Нельзя было сейчас отпускать ее, Вель откуда-то знала это. Ни при каких обстоятельствах нельзя было ее отпускать. Откуда-то очень со стороны до ее сконцентрированного в одну точку сознания пробился голос Алеора. Он пришел, казалось, с другой стороны мира, взволнованный, резкий, а следом за ним она ощутила и его руки, что трясли ее за плечи. - Вольторэ! Проклятье, да очнись же, Вольторэ! – рычал он ей в лицо, встряхивая ее, словно безвольный куль с сеном. Очень медленно сознание возвращалось в тело, и это было совсем не то, что было нужно Вель. Отчаянно она держалась за золотую сферу Китари, продолжая обнимать ее всей собой, продолжая удерживать ее. Это было важно, важнее всего сейчас – Вель знала это ясно, как никогда. И когда эльф все-таки вытащил ее обратно, она не отпустила Китари, каким-то совершенно неописуемым образом вытянув свою концентрацию на ней из мира тонких форм в мир физический. А дальше была вспышка. Боль. Она набросилась на Вель, ослепительная, жестокая, клыкастая, словно взбесившийся от ярости зверь. Вель выдохнула, широко распахнув глаза и не помня, как нужно вдыхать. А ее тело при этом дрожало, тряслось, билось на полу в невыносимой муке разрывающей каждую клетку боли. Тысячи ножей резали и кромсали ее, тысячи игл безжалостно впивались в плоть, проникали все глубже и глубже. - Ты слышишь меня? – над ней появилось встревоженное лицо Алеора, который крепко держал ее за плечи, и Вель уже не понимала: то ли он ее удерживает, то ли трясет. – Вольторэ! Ты здесь? - Здесь, - с трудом отозвалась она, слыша, как собственные зубы выстукивают дробь друг о друга. - Что с тобой? – брови эльфа сошлись к переносице, взгляд тревожно скользил по ее лицу. – Ты кричала. Что случилось? - Китари… - выдохнула она, всей собой переживая эту боль на пределе своих сил. – Марь… пожирает ее… - Проклятье! – рявкнул Алеор и вновь с силой тряхнул ее. – Только не сейчас, ты слышишь меня? Только не сейчас! Ты нужна мне здесь! Слышишь этот грохот? – содрогаясь в агонии, Вель поняла, что слышит отдаленные хлопки, неровно долетающие откуда-то очень издалека. – Это штурм, Вольторэ! Город атакуют! Мы можем выбраться во время суматохи, сейчас есть шанс уйти! Но мне нужно, чтобы ты встала, сам я тебя поднять не смогу, сил нет. Ей захотелось расхохотаться, только смех застрял в горле, которое сдавливали тиски боли. Это походило на электрические разряды на пределе мощности, которые пропускали через ее тело, и боль была такой интенсивной, что Вель уже даже не понимала, боль это или просто толчки, заставляющие все мышцы в теле сокращаться. Сейчас у них был шанс убежать, но именно сейчас боль парализовала ее, не давая этого сделать. Именно сейчас Китари где-то там, наверху, прямо над ее головой превращалась в Раба. Великая Мать, заступись! Не оставь! Только не оставь ее! Сейчас это было важнее всего, гораздо важнее всего остального. В конце концов, что могла Вель? Выйти отсюда? Попытаться остановить битву, не имея даже возможности самостоятельно стоять без посторонней помощи? Не имея доступа к Источникам? Не зная, что происходит? Что она могла? Ощущение Гайды как будто усилилось, приближаясь к ним медленно, но верно. Вель чувствовала ее решимость, стремление, то, как она спешит сюда. А саму ее терзала боль, не давая даже двинуться, с трудом позволяя вдохнуть. Нужно было ждать, нужно было спасать Китари. Другого выхода не было. - Мы… никуда… не пойдем, - говорить было очень сложно, но она справилась, глядя в глаза эльфа. Тот только зарычал в бессильной ярости, будто раненый зверь, и Вель упрямо продолжила: - Мы… останемся… здесь. Гайда… идет. Нужно… ждать. - Проклятье! Бхара! – Эльф опустил ее обратно на пол и отнял от нее руки. Боль была такой сильной, что она сейчас просто не могла следить за тем, что он делает. Нужно было вытянуться всем телом, расслабиться, позволить всем мышцам растечься, как желе. Так было легче, и прохладный пол под спиной сейчас даже помогал. Обессиленная и с трудом сопротивляющаяся ослепительной агонии, она приникла к нему, дыша тяжело и с трудом. Держа золотую точку Китари, сколько бы боли сейчас это ни причиняло. Вель знала: стоит ей отпустить, и все, марь пожрет ее. Я буду держать, пока не умру! Только помоги ей, Великая Мать! Только помоги! У боли было время, она, кажется, и была самим временем. Словно змей, скрутившийся в узел и в бессильной ярости терзающий зубами собственный хвост. Секунды ее «сейчас» снова были с нею, только теперь каждую из них пропитывал обжигающий яд. Теперь Вель считала их, одну за другой, вместе с тяжелыми ударами собственного сердца, отмеряющими пытку. Еще одна, еще, еще. Где же ты, Великая Мать? Где ты? Особенно громкий хлопок долетел издали, разбивая тишину их темницы, и после него пала тишина. В ней слышалось лишь тяжелое дыхание эльфа и его шаркающие шаги. Он вновь начал мерить комнату по периметру, опираясь о стену, с какой-то ожесточенной яростью, с упрямством животного, отказывающегося умирать, борющегося за каждый следующий вдох. Вель чувствовала его жгучую ярость внутри самой себя вместе с мукой, что переживала за Китари. Она считала секунды. Один удар сердца, один крохотный шажок, на который Гайда приближалась к ней. Еще один удар, еще. Это походило на то, как в темноте на ощупь тянуть на себя нить из клубка всю в узелках, каждым из которых были мгновения. Если бы эта нить протягивалась прямо сквозь кровоточащее сердце. Истыканная отравленными иглами нить. - Мы не можем здесь оставаться! – рявкнул вновь Алеор, и Вель открыла глаза, с трудом фокусируя расплывающееся от боли зрение. – Мы должны уходить, пока есть возможность! Я вынесу тебя, только позволь мне! Я уже в состоянии это сделать, а если нет, то призову Тваугебира. Еще один раз я должен выдержать, - но уверенности в его голосе не слышалось. - Гайда… идет, - тихо ответила Вель, сберегая дыхание между пульсирующими волнами боли. – Скоро… она… будет… здесь. - Откуда ты знаешь? – в ярости обрушился на нее эльф. – С чего ты взяла, что это так? По своей проклятой связи с ними? А ты уверена, что это действительно связь, а не твоя глупая надежда? Ты уверена, что вправду чувствуешь их приближение, а не твое собственное отчаянье обманывает тебя? Что-то изменилось вокруг. Даже сквозь терзающую ее боль Вель ощутила это изменение. Что-то как будто потемнело в мире, словно весь свет ушел из него. Краски выцвели, силы вытекли из предметов, ушли в землю, растворились во тьме. Это походило на подступающую грозу, когда небо прямо на глазах темнеет. На холодный режущий ветер посреди теплого летнего вечера, который набрасывается на гроздья цветов в саду и рвет их, рвет, обещая им скорую смерть, долгие холода, нескончаемую зимнюю стужу. Ей стало холодно, тяжесть опустилась на грудь. Но все это ощущалось вторичным, каким-то далеким. Важнее всего сейчас была золотая сфера Китари, что тоже пыталась померкнуть, слабела и блекла, угасала. Решительно отбросив все прочь, Вель прижала ее так близко к себе, как только могла, почти что втолкнула в собственное сердце, отогревая, наполняя своей жизнью, своей верой. Все, что угодно, могло сейчас происходить вокруг, и Вель не могла ничего с этим поделать. Но она могла спасти Китари. Могла спасти! - Все это бессмысленно, - заговорил из темноты Алеор, и голос его звучал надтреснуто и устало. Вель никогда не слышала в нем такой безысходности. – Все это – ложь, глупые, бессмысленные надежды. А я, дурак, верил, что смогу победить его. Верил, что справлюсь. Глупец! – эльф застонал, и в его голосе Вель послышалась горечь. – Я верил в тебя, в тебя, Аватара! Думал, ты придешь и сожмешь в своем кулаке весь мир, выдавишь из него слабость, страх, себялюбие, эгоизм! Думал, ты заставишь этих дураков увидеть, что важно на самом деле! Наполнишь сердца трусов храбростью, зажжешь огонь надежды на победу, окончательную и бесповоротную победу над Сетом! Я хотел возглавить твои армии и стереть его с лица земли, растоптать по камням в пыль, в порошок, так, чтобы и следа не осталось! Всю его землю засыпать солью, чтобы там никогда ничего не росло! Чтобы ни один росток не пробился сквозь нее, чтобы даже памяти от него не осталось за то, что он сделал со всеми нами! Со мной! И что же в итоге? Что же?! – Алеор почти прокричал это, и в голосе его слышалось отчаянье, черное и бездонное, как все бездны этого мира. – Проклятые боги! Проклятый мир! Как же я ненавижу все это, как ненавижу! Вель повернула голову к нему как раз вовремя, чтобы увидеть, как он в ярости вбивает кулаки в каменную стену раз за разом, оставляя на ней кровавые росчерки. Плечи его задрожали, затряслись, и Алеор сполз на пол, низко опуская голову и упираясь ладонями в каменный пол. Он плакал, и это выглядело ужасно. Она никогда даже не думала, что этот каменный, злобный, как бес, невозмутимый и упрямый бессмертный может плакать. Где ты, Великая Мать? Ты нужна нам! Ты так нужна нам! - Борись… - ее голос звучал совсем тихо, натужно, с трудом пробиваясь сквозь зубы. Боль терзала тело, Вель горела в агонии, чувствуя, как под ее руками в такой же агонии горит Китари, но она не отпускала. Потому что нельзя было отпускать. – Борись... Не сдавайся!.. - Зачем? – хрипло спросил он, совсем тихо, Вель едва услышала. – Ради чего? Я жил местью, желанием уничтожить его, справедливостью, которую я хотел отвоевать у него. Я жил мыслью, что однажды придет день, когда его не станет, и все это закончится раз и навсегда. Неважно, даже если и всего мира не станет вместе с ним. А сейчас он побеждает, понимаешь? Он побеждает, Вольторэ! - Но он… не… победил, - упрямо прохрипела она в ответ, держась за золотую сферу Китари. – Еще… нет… И он… не… победит. - Почему ты так веришь в это? – Алеор обернулся к ней. Лицо его исказило отчаянье, злые слезы стояли в глазах, но так и не пролились на измазанные грязью щеки. – Ты, валяешься в собственной крови и нечистотах, в темнице, полумертвая, слабая, как сломанная кукла! Ты не можешь больше соединяться с Источниками, ты больше не Аватара Создателя! И там, наверху. Должно быть, все кончилось, должно быть, он победил твоих славных воинов! – он выплюнул это с презрением, и губы его растянулись в нервной кривой усмешке. – Все кончено, Вольторэ, понимаешь это? Он победил нас! И мы все равно умрем здесь сегодня. И никто не придет тебя спасать, никто, слышишь?! - Гайда… придет, - тихо, но твердо проговорила Вель. – Я знаю... - Ничего ты не знаешь, - почти простонал Алеор, отворачиваясь от нее и сжимая голову руками. – Ничего! – выкрикнул он во весь голос, и эхо дробилось от стен погребальным звоном. Я не сдамся, Великая Мать! Вель боролась, чувствуя, как все тело дрожит от напряжения, как разрывается от невыносимой боли, как рвется из ее рук душа Китари, чтобы навсегда исчезнуть в предначальной тьме. Я не сдамся! Никогда! *** Все рассыпалось на части прямо на глазах Лэйк, и ей оставалось только смотреть, смотреть на все это. Что она еще могла сделать? Что она вообще могла сделать? Дышать было тяжело, грудь распирало от боли, перед глазами шли черные круги. Внизу море дермаков нахлестывало могучей волной на ряды анай, продавливало их назад, отбрасывало, с каждым мгновением набираясь силы. Лэйк видела оскаленные пасти тварей, будто те рычали ей в лицо. Лэйк слышала их крики, чувствовала их ненависть, проходящую насквозь ее тело, будто раскаленные докрасна иглы. Все было безнадежно, все было бессмысленно. Они проигрывали этот бой. - Нет! – бормотала рядом Магара, запустив пальцы в волосы и как безумная глядя вниз. – Нет! Нет! Нет! Нет!.. Больше не слышалось ни взрывов, ни приказов командования. Не раздавались приветственные крики анай, не разрывали воздух на части хриплые боевые рога вельдов. Ничего этого не было. Только грохот стали, грохот собственного сердца в ушах. Только ощущение того, что все безвозвратно потеряно, раз и навсегда. Лэйк закрыла глаза, чувствуя, как сердце в груди стучит изо всех сил, почти что разрываясь на клочки. Казалось, следующий удар будет последним, и оно билось натужно, словно умирающая птица, упавшая с огромной высоты. Все было напрасно. Великая Война, Кренен, Роща Великой Мани. Все было напрасно. Все. Она с трудом открыла глаза, держась обеими руками за грудь и чувствуя, как внутри все полыхает в агонии боли. В последний раз бросив взгляд туда, где садилось солнце. Оно тоже уже ушло за горизонт, оставшись лишь алой полосой света на самой кромке неба. И ночь подступала к ним, неумолимая и грозная, бесконечная ночь. Такая же темная, как те ночи на фронтах у Вахана, когда она не спала и стояла сутки напролет, за ними еще одни, еще. Когда она вытаскивала изрубленные тела умирающих сестер с передовой, когда дралась с остервенелой усталостью по колено в грязи, снеге, крови, раз за разом убивая, убивая, убивая. Все было зря, все… Борись!.. Едва слышный голос в самой глубине ее существа, тихий-тихий шепот на дне души. Такой робкий, такой слабый на фоне всепоглощающего мрака, подступающего со всех сторон. Но все же, она услышала его, на мгновение услышала, и все вокруг нее дрогнуло. Не сдавайся! Борись! Стало легче. Странно, ей было ужасно, ей было так тяжело, как никогда, и сердце в ее груди делало последние попытки продлить ее жизнь еще на несколько мгновений прежде, чем разорваться на части. Но ровно так же она ощущала и что-то еще. Глубокое, как океан, неотвратимо поднимающееся снизу вверх, как встающее из-за гор солнце. Борись! Все внутри нее кричало, что это бессмысленно, что это глупо, что это невозможно. Что они проиграют, они не справятся, они не смогут. Но ровно также что-то там, глубоко-глубоко внутри, гораздо глубже всей этой поверхностной лжи и мути шептало едва слышно об ином, и его голос был громче тысяч бурь, разразившихся прямо над ее головой. Саира. Боль начала отступать, отпуская ее сердце, руки привычно вытянули копье с заговоренным наконечником из-за плеч, пальцы сжали изрезанное защитными узорами древко из железного дерева. Крол и Милана, маленькая Нави. Найрин. Мой народ. Мой выбор. Роксана! - Роксана! – с трудом пробормотала она, сбрасывая с себя, с собственной глотки тугие путы отчаянья, едва ли не переломившего ее пополам. – Роксана! – повторила она уже громче, чувствуя, как вместе с этим именем на губах слабеет и чужая власть, а в груди разгорается, разгорается ослепительным золотым солнцем дар Небесных Сестер, ее собственная душа, распахнутая навстречу жизни. – РОКСАНА! – заорала она во весь голос, вздымая копье и складывая крылья. Падая вниз. Стремительно мелькнула черная масса врагов перед ней, а в следующий миг Лэйк врезалась в них, раскрывая крылья и приземляясь прямо перед Лунными Танцорами, которых теснили и теснили назад, падая едва ли не на острые лезвия нагинат. Тело все еще сжимали путы отчаянья, слабость и страх все еще терзали ее душу, но ровно также там было и другое, такое знакомое, такое простое и бесконечное в своей силе! - РОКСАНА! – орала Лэйк во всю глотку, крутясь волчком на месте и вращая копьем так быстро, как только могла. – РОКСАНА! Пламя побежало по ее рукам, трескучее ослепительное пламя, переливаясь на древко из железного дерева, охватывая заговоренный ведунами Анкана в глубокой древности наконечник. Пламя перекинулось и на окружающих ее дермаков, что тыкали в нее со всех сторон острыми лезвиями ятаганов, которые просто не могли сейчас коснуться ее тела. Просто не могли. Она танцевала в пламени и отчаянье, одна посреди черного моря врагов, накатывающих на нее со всех сторон. И как бы ни кричали внутри голоса, желая уничтожить ее, она знала, что справится. Теперь – знала. *** Ноги под Гайдой заплелись, и она едва не рухнула, хватаясь обеими руками за стену, но не видя ничего перед собой, ничего не чувствуя. Перед глазами помутилось, все пошло черными пятнами, дикая боль резанула грудь, вырывая из нее сердце безжалостной жестокой рукой. Гайда поняла, что сползает на пол, слово рыба с перебитым хребтом, отчаянно хватаясь ладонями за шершавую кладку стен. Они ведь почти дошли! Почти добежали! Отстраненно она фиксировала происходящее. Лайна Манней буквально мешком обвалилась на каменный пол, содрогаясь в рыданиях, корчась всем телом. Идиль каким-то чудом удержалась на ногах, тоже привалившись к каменной стене спиной, запрокинув голову и дыша хрипло и рвано. Впереди, буквально в пяти шагах коридор раздваивался, и Гайда видела узкую винтовую лестницу, уводящую вниз. Оттуда ощутимо тянуло холодом, добежать им оставалось какие-то пару шагов. Всего-то ничего, а там внизу была Вольторэ. Гайда уже чувствовала ее сквозь толстый камень стен и потолков. Они уже почти дошли, но невидимый удар настиг их. Конечно, это был удар, и Гайда знала того, кто его нанес. Отчего же еще ей было так больно? Отчего показалось, что весь свет исчез из мира, будто его и не было вовсе? И грудь резало так сильно, что хоть плач, будто сердце в следующий миг могло разорваться на куски. То же самое случилось и с ряженными Карателями на Ничьей Земле, Марл Кот подтвердил это. Их убил Гротан Кравор точно так же, как убивал сейчас и Гайду. И спастись от него было невозможно. Какой смысл был бороться, бежать, сражаться? Неужели же они действительно могли что-то противопоставить одному из тех существ, что создавали мир, что пропитывали его? Неужели они чаяли справиться с тем, с кем не справились когда-то даже величайшие воины древности? Уж у них-то сил было побольше, у них-то и воля способна была миры сворачивать. Куда уж им с их глупым детским дерзанием? Наверное, Китари уже мертва. Как и Крол. Как и Марл Кот, разве же он выжил бы в том взрыве? А коли так, то мертвецы и мы. Нам не справиться с ним, надежды нет. Черное отчаянье рухнуло на Гайду, увлекая ее за собой, во тьму бездны, как увлекает сорвавшийся с гор камнепад кусты и деревья со склонов гор, вырывая их с корнями, растирая в пыль в ярости своего безумия. Она знала, что это отчаянье – чужое, а не ее собственное, она чувствовала его, как наброшенную на нее сверху сеть, какими рыбаки вытягивали из прибрежных вод огромных синих тунцов. Но она не знала, как с ним бороться. Рядом выла на одной ноте Лайна Манней, и голос ее с каждым мгновением все больше переходил в хрип. Идиль, наверное, могла бы что-то с этим сделать, она ведь была ведьмой, она ведь умела сражаться с существами с той стороны Грани. Но Идиль устала, она уже дала бой сегодня, и какой бой. Гайда слышала, как она с присвистом втягивает в себя воздух у нее за спиной. Вряд ли она сейчас способна была сражаться. А значит, шанса у них не было. А потом черная ночь отделилась от стены перед ними, и в проход шагнул Псарь, улыбаясь своей жуткой улыбкой из-под края рваного капюшона, и вот тогда-то Гайда и поняла, что все потеряно. Может, жрецы их и не видели, благодаря защите, наброшенной на них ведьмой, но Псари видели – так она сказала, и этот совершенно точно видел. Иначе не улыбался бы так. Он приближался к Гайде, как ее собственная смерть. Высокий и иссушенный до самых костей, опасный, как разъяренная гадюка. Его безглазый взгляд пронзал ужасом ее и без того измученное тело, заставляя его терять последние остатки разума. Кнут в его руке шевелился сам по себе, больше всего напоминая змей, в другой руке поблескивал тонкий черный клинок. Ей уже доводилось сражаться с Псарями, и она знала, как они бывают опасны, как безжалостно быстры, как тяжело они умирают. И сейчас ей не победить, не справиться, не выдюжить. - Пришло время умирать, - вкрадчиво, почти нежно сообщил ей Псарь. Голос его звучал, как растираемые ногой по камню угли, скрипел ногтями по стеклу. Гайду передернуло всем телом, и она могла только наблюдать за тем, как он поднимает над ней свой кнут. Неторопливо, почти играючи, будто все происходящее его развлекало. Борись! Не сдавайся! Голос прошелестел глубоко внутри нее, едва слышно, слабый, но при этом вещественный, и Гайда знала, чей это был голос. Ровный, как стрела, твердый, как булат, пусть и тихий, очень-очень тихий. Но он был ее собственным голосом, а не тем шепотом, что забил голову, придя со стороны. Не отчаяньем, свалившимся на нее по злой воле одного из Гротан Кравор, но ее собственным голосом, шепотом ее души. И шепотом Вольторэ. Борись! Сколько силы было в этом тихом слове! Как в нежном и хрупком цветке, что пробивает камень мостовой, вытягиваясь к солнцу. Как в капельке воды, что протачивает дыры даже в скальных породах. И оно прошило Гайду насквозь, пропороло ее изнутри наружу, вырвавшись из груди хриплым каркающим смехом. Конечно, все было бессмысленно и глупо, конечно, надежды не было. Но это не означало, что нужно опускать руки. Кнут опустился, и Гайда вскинула руку над головой, позволяя ему вонзиться в плоть. Вопль сорвался с губ, крик, в котором она выбросила из себя весь ужас, все отчаянье, всю невыносимую муку, что терзала ее сейчас. Сердечная боль как будто отодвинулась прочь, когда наконечники кнута вонзились в плоть, будто живые, вкручиваясь и вкручиваясь в ее мясо. Не ожидая ничего, ни о чем не думая, Гайда рывком намотала кнут на свой локоть, а затем полоснула по нему ножом, перерубая его. Псарь не успел ничего сделать и отскочил, не ожидая отпора. Бесполезный обломок хлыста выпал из его руки на пол мертвой тушкой змеи. Шипя сквозь зубы от терзающей левую руку боли, Гайда швырнула в него нож, который с глухим стуком вонзился ему в грудь, и сразу же выхватила второй, неуклюже поднимаясь на ноги. Псарь только оступился, покачнулся, но не отступил. Он поднял клинок и двинулся к ней мягкой походкой подкрадывающегося хищника. Но разве так важно это было? Разве же – важно? Не сдавайся! – гремел внутри нее голос. – Борись! Борись! *** Тьярд выпрямился во весь рост, глядя в глаза Отчаянью и чувствуя свое тело легким, будто перо, подхваченное ветром. Ветра продували его насквозь, словно распахнутые окна, все внутри него дышало, размеренно и плавно, наружу-внутрь, раз за разом впуская в себя и выпуская через каждую пору и клетку прозрачный и легкий воздух. Он и сам был этим воздухом. А еще – он был белоснежным клинком. Может, все дело было в этом самом месте, где они сейчас стояли, а может, в энергии Источника. Может, Иртан пел под его кожей, или он сам так сильно не хотел умирать. Хотел победить. Ради Кирха, ради своего народа, ради будущего. Так ли это было важно? Имела ли смысл причина? Гротан Кравор остановился перед ним и смотрел на него в упор. Зрение начало блекнуть, меркнуть, уходя прочь вместе с отгорающим светом дня, но при этом Тьярд начал видеть и его гораздо четче. Из темноты проступали очертания высокого существа, холодного, твердого, жесткого и сухого. Не имеющего тела, но имеющего образ, ощущение, имеющего реальность. Перед ним стояла ледяная колкая пустошь, смертоносная духота над пустыней. Ему в глаза смотрела жестокость, не знающая ничего, кроме необходимости реализовать себя. Кроме одной единственной цели, этой целью живущая. И глаза у нее были страшные. Отчаянье смотрело на Тьярда, и в этом взгляде была сила. Он чувствовал ее внутри самого себя, как связь, что возникла между ними, когда взгляды встретились. А раз возникла связь, значит, возникла и возможность влиять. Так он и делал, так он и управлял миром твердых форм. Гротан Кравор смотрел, и его взгляд и был властью, и был силой, и был им самим. Но в мире не существовало ничего, что не имело бы своей обратной стороны, своей тени, своего отражения. Это Тьярд сейчас пережил особенно остро прямо в собственной груди. Казалось, что чем глубже смотрел в него Гротан Кравор, тем ярче разливался в груди дар Иртана. Как бывает, когда в почти затухший костер кидаешь сосновые сучья, и неожиданно налетевший порыв ветра заставляет алые языки взметнуться вверх, жадно впиться в смолистую сладко пахнущую древесину. И чем сильнее беснуется ветер, грозясь их затушить, тем ярче с ревом вспыхивают дрова, тем упорнее и жарче разгорается пожирающий их огонь. Так и в груди Тьярда с каждым мгновением пылало все сильнее и сильнее. И враг почувствовал это. Внезапно в голове у Тьярда стало устрашающе тихо, как становится в лесу, когда бесшумные мягкие лапы хищника вдруг в какой-то момент приминают влажные мхи. Ощущение угрозы обрушилось на него предупреждающей слепящей колкостью, а затем голос прямо в его голове проговорил: - Ты полагаешь, что можешь противостоять мне? - Могу, - твердо ответил Тьярд, вслух проговаривая звуки так, словно это придавало им силы. Быть может, именно так и было на самом деле. Потому что от звуков его голоса, который заполнил пустоту в колодце окружающих Белый Источник стен, Хан на земле пошевелился, приподнял голову над землей, преодолевая чудовищное давление, свалившееся на него. – И буду противостоять. До тех пор, пока ты не уберешься восвояси. - Ты глупец, - прошелестел в его голове, прозвучал грохотом скрежещущих друг о друга металлических листов чужой голос. В нем не было насмешки, не было никаких чувств. Только смертельная угроза, которую Тьярд ощущал над собой, как готовую в любой миг обрушиться гору. – Ты ничего не можешь противопоставить мне. Твоей жалкой силы хватит на несколько мгновений, а потом я сожму твое сердце в кулаке, и оно лопнет, истекая наружу твоей кровью, твоей глупой заносчивостью. Тьярд ощутил еще один удар, сильнее, чем в первый раз. Дикая тяжесть рухнула на него, давя к земле, давя, как давит виноградный пресс сочные, полные сладости лета плоды, выдавливая из них все до самого конца. Боль стиснула грудь, но боль не внешняя, не физическая, нет. Сама его душа сейчас сжалась в одну маленькую и отчаянно сопротивляющуюся градину в середине груди. Все ее силы, все, что было Тьярдом, вся его любовь, все надежды, все счастье прошлого, вся бесконечная вера в будущее, все силы его тела, все это – сейчас сжалось в одну единственную градину, которая держала, держала удар изо всех сил. Еще несколько невыносимо долгих мгновений, и натиск начал ослабевать, откатываться назад, словно уходящая обратно в море волна. Тьярд осознал себя: стоящего перед Отчаяньем, согнувшегося едва ли не пополам, тяжело дышащего. На коже выступил пот, она была ледяной, словно все его тепло уходило для поддержания дара Иртана. Ноги тряслись, с трудом удерживая его в вертикальном положении. Он бросил один короткий взгляд в сторону, на Белоглазого. Хан все еще лежал на земле, но на этот раз чуть дальше, чем был раньше. На глазах у Тьярда он медленно выпрямил руки, уцепился за какую-то трещину в полу и подтянул тело вперед, превозмогая все давление воли Гротан Кравор. Он полз к Белому Источнику, внезапно Тьярд осознал это ярко и всем собой. Ему просто нужно было время. Мог ли он потом что-то сделать или не мог? Об этом Тьярд уже старался не думать. Он поднял глаза на Гротан Кравор, так и стоящего перед ним. С кончика носа срывались капли пота, тяжелое дыхание вырывалось из груди. Противник не выглядел никак, только взгляд у него стал острее, злее. Тьярд чувствовал его невыносимость, как когда заставляешь себя смотреть на солнце, пусть роговицы и жжет, выжимая из глаз слезы. - Ты сильнее, чем я предполагал, - вновь зазвучал голос в его голове, голос, от которого по всему телу бежали мурашки ужаса. – Но ты здесь один. А один не может выйти против всей мощи и выиграть эту битву. Один может только вспыхнуть как щепка и сгореть в назидание другим. Ты не выиграешь этот бой. Как не выиграешь и эту войну. Слишком мало силы, слишком. На мгновение перед глазами Тьярда помутилось. Он видел ночь, бескрайнюю ледяную ночь, полную ветра, взметающего с белого полотна Роура полные пригоршни колкого снега. Он брел сквозь эту ночь, тщетно пытаясь прикрыть рукой и полой плаща глаза, сгибаясь пополам, борясь со встречным ветром, увязая по бедра в ледяных сугробах. И с каждым шагом идти становилось все сложнее. - Такую мощь не побороть одним единственным упрямством. Не может крохотная искра разогнать первозданную мглу. Прими смерть. И вновь давление обрушилось на него, такое всеобъемлющее, что он забыл, как дышать. Тяжесть размером с весь небесный свод давила на грудную клетку, и он не понимал, почему не слышит хруста собственных ребер, своих позвонков, вдавливающихся друг в друга, сплющивающихся в одну хрупкую и сухую массу. Ноги все-таки подогнулись, и Тьярд рухнул на колени, упираясь руками в камень под собой, низко опуская голову и пытаясь вдохнуть. Его растирало в порошок, его размазывало по земле, и только бешено пульсирующий в груди огонь не давал ему окончательно сдаться. Внутри него росло сопротивление, пламя, что пылало все сильнее, сильнее в ответ на давление Гротан Кравор. А себя он чувствовал тонкой пустой оболочкой, зажатой между сжимающимися клещами, давящими ее клещами, сминающими. Помоги мне, Иртан! Помоги мне! Он даже не мог закричать, потому что не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все его тело крошилось, ломалось, сминалось, и каждое мгновение могло стать последним. Каждое… - Вот ты где, бхара! – послышался откуда-то издали голос со странно знакомым акцентом. – Иди сюда, я разорву тебя на куски! Давление начало спадать, и почти потерявший сознание Тьярд вновь вернулся в собственное тело. Сил было мало, как у младенца, который просто еще не умеет управлять собственными мышцами. Он чувствовал что-то горячее и соленое на своих губах, и у него был металлический привкус. Когда перед глазами прояснилось, он увидел свои дрожащие ладони, а между ними – густую лужицу бордовой крови, в которой отражалось его собственное изможденное лицо. Зато теперь он мог дышать. Тьярд вдохнул, всем телом ощущая блаженство. Каким же сладким мог быть воздух! Каким необыкновенно сладким! С огромным трудом он вывернул голову и обернулся назад. Там стояли две анай – одна повыше, с темными волосами и странно знакомыми чертами лица. Другая – пониже с волосами цвета зрелой пшеницы. Эта вторая держалась обеими руками за первую и выглядела прескверно: с бледным лицом, с трудом фокусирующая зрение, шатающаяся на одном месте, словно в любой миг могла упасть. А еще кожа на ее руках была странного, очень темного оттенка, словно до этого она растирала между пальцами угольки. Но при этом обе они смотрели только вперед, туда, где в пространстве, которое огибал свет, маячила мрачная фигура Гротан Кравор. Смотрели напряженно, не сводя глаз, особенно та, черноволосая. Какая-то неведомая сила как будто пыталась согнуть их, сдавить, вжать в землю, и они отчаянно сопротивлялись, Тьярд видел это своими глазами. Жилы на шее темноволосой вздулись, она по-волчьи оскалилась, глядя на Отчаянье. Светловолосая тоже держалась прямо, дрожа всем телом и вскидывая плечи вверх, словно поднимала на них невидимое глазу бревно. - Твое отчаянье не действует на нас! – рявкнула темноволосая, почти что выдавливая из себя слова. – Мне глубоко плевать на него, слышишь? Я ничего не боюсь больше! Ни плена, ни боли, ни смерти, ничего! И я порву тебя на куски, клянусь! Она попыталась сделать шаг вперед, напрягаясь всем телом и как будто продавливая себя сквозь загустевший, обратившийся льдом воздух. Тьярд позволил себе сделать один вдох, всего один, а потом тоже повернулся к Гротан Кравор. Помощь пришла, пусть и не та, которую он ожидал. Нужно было использовать каждое мгновение, каждое. Сил оставалось мало, но с другой стороны, на что они ему были сейчас? Ведь битва, в которой он сошелся с одним из Гротан Кравор, могла окончиться лишь смертью. Имело ли смысл хоть что-нибудь припасать на потом? Орунг, направь меня! Тьярд собрал все, что у него еще оставалось, все силы своего тела, всю надежду и веру собственной души, а затем сосредоточился на малхейн, как когда летал верхом на Вильхе. Только на этот раз он не потянул связь на себя, мягко и аккуратно, забирая контроль над ящером себе. На этот раз он превратил ее в остро отточенный клинок и ударил им в Гротан Кравор. Одна из женщин почему-то вскрикнула за его спиной, но Тьярд едва регистрировал это. Он ощутил, как вонзается в Отчаянье его удар, и как все его силы буквально перетекают по пылающему острию в тело Гротан Кравор. Все, до последней капли. Он даже не успел понять, смог ли навредить ему, или нет. Тьма накрыла его, глаза сами собой закрылись, и Тьярд рухнул на землю. *** Китари сражалась, хоть уже и не понимала, с чем именно она сейчас сражается. Онемевшее тело горело в агонии, и у нее не осталось ни единого клочка плоти, который бы не болел. Будто целиком ее окунули в кипяток, и тело жгло, жгло, жгло без конца. А с другой стороны на нее, будто каменная скала, давила чужая воля. Она видела его прекрасно, всего, с головы до ног, хоть сквозь него и просвечивала противоположная стена каменного колодца. Странная фигура, одетая в бесцветные одеяния, спускающиеся до самой земли, злые глаза-ножи, которые ранили ее так глубоко, так больно. Он хотел им обеим смерти, это Китари чувствовала всей собой. И он пытался раздавить их своей волей. Эта воля рухнула на нее сверху вниз, как скала, как само небо, как весь мир, который взвалили ей на плечи. Ее ломало снизу, ее сжимало сверху, Китари не могла даже звука издать, даже пискнуть или вдохнуть воздуха под этим жутким давлением с двух сторон. Только жар в груди все пылал, пылал ярче солнца, разгораясь с каждой секундой. А еще она чувствовала – чьи-то руки. Кто-то держал ее. Раздираемую на части, расплющиваемую давлением, обжигаемую изнутри ядом. Кто-то держал ее сердце в двух добрых и надежных ладонях, держал так бережно и при этом так крепко, что на глаза навернулись слезы. Китари знала, что этот кто-то – не отпустит, никогда и ни за что не отпустит. Что он будет держать столько, сколько понадобится, делая ее по-настоящему неуязвимой. А физические глаза видели Крол, которая пыталась заслонить ее собой. Крол, которая в отчаянной попытке спасти занесла ногу и продавливала, продавливала ее вперед, навстречу Гротан Кравор сквозь сгустившийся свинцовый воздух, ставший невыносимо тяжелым. Крол, которая стояла сейчас рядом с ней, сражалась рядом с ней, хоть никакой надежды и не было. Тогда почему? Тяжесть удара Отчаянья почти убивала ее примерно с той же скоростью, с которой это пыталась сделать и марь. Но ровно в этот же миг и весь мир пытался ее спасти. Крол, что заслоняла собой, те две золотые руки, что неумолимо берегли ее душу. Почему так происходило в мире? Почему прямо сейчас она оказалась в самом центре битвы между жизнью и смертью, ожесточенной и бескомпромиссной битвы? Почему кто-то был на ее стороне ровно так же, как кто-то хотел ей зла? Почему это противостояние не заканчивалось? Секунды растянулись в вечность, и все стало неважным для нее сейчас, кроме одного вопроса. Почему в ее случае противостояние не заканчивалось ни на миг, а только обострялось, росло с каждым мгновением? Почему? Ведь когда Аленна решала чью-то судьбу, Она уже не меняла Своего решения и помощи не оказывала. Больной умирал, стрела вонзалась, камень падал с горы, и одна крохотная ниточка лопалась, переставая существовать раз и навсегда. И ничто не удерживало ее, а неумолимый рок с поразительной точностью решал ее судьбу. Но у Китари почему-то было не так. Почему-то у нее всегда оставалась надежда. И тогда, когда она по глупости попала в беду, и Крол вытащила ее, не позволила дурным людям причинить ей зло. И позже, когда Сама Роксана явилась и позволила ей покинуть Небесный Дворец и вырваться из лап Ярадана. И потом, еще позже, когда оказалось, что Лайна Манней может забрать свое слово, и в ее груди расцвела связь с Вольторэ, когда Марл Кот рассказал им про Источник. Ей оставляли шанс? Ей действительно, по-настоящему, давали шанс? Потому что она этого шанса стоила? Но что она должна была в таком случае сделать? Давление начало ослабевать, отступать прочь по волоску, а затем и вовсе распалось на нити и испарилось. Китари вздохнула полной грудью, набирая в себя так много этого потрясающе сладкого воздуха, как только могла. Она умирала прямо сейчас от невыносимой боли и дикой усталости, и прямо сейчас она ощущала себя ослепительно невыразимо живой. - Никому из вас не победить меня, - раздался в ее голове холодный сухой голос, напоминающий промерзшую заскорузлую облепленную снегом варежку, которая царапает кожу, когда пытаешься просунуть внутрь руку. – Приходите сюда хоть десятками, хоть сотнями и тысячами – вам все равно не справиться со мной. Этой силы недостаточно, чтобы остановить меня, ее всегда было недостаточно. И я покажу вам свою мощь, чтобы вы устрашились и поняли. Зрение как будто поплыло, скривилось, уводя следом за собой и голову Китари куда-то вправо. Она поняла, что почему-то обернулась в сторону, словно к голове были привязаны тонкие нити, за которые тянул ее Гротан Кравор, но это уже не имело значения. Она видела сеть, тонкую и прочную, как сталь, сеть в мелкую клетку, в которую и иголка бы не протиснулась, которую Отчаянье, словно рыбак, держал в своей правой руке. Странно, раньше она не замечала ее, но сеть была огромна, поистине огромна. Перед глазами все плыло, и восприятие было похоже на сон, когда объекты сами собой становятся больше, разворачиваются или исчезают перед глазами. Китари видела, как увеличивается эта сеть, растет с каждым мгновением, тянется во все стороны. Присмотревшись, она поняла, что нет – на самом деле, сеть не росла, она была такой с самого начала, это Кит просто не видела ее. Или свет упал на нее иначе, высвечивая нити, которыми было опутано все вокруг? В том числе и весь Асфей, который Китари сейчас почему-то видела под собой, будто летела над ним на крыльях. Извилистые улочки, дворцы, золотые купола церквей среди зелени. А еще анай, тысячи анай, которые отчаянно сражались с наступающими на них со всех сторон дермаками. И Первую Боевую Целительницу Найрин, изо всех сил спешащую к ней – это Китари знала точно. А с ней – еще каких-то вельдов верхом на макто, и… - Смотри, - приказал голос в ее голове, и Гротан Кравор небрежно встряхнул зажатую в кулаке сеть. Рябь побежала по ней, все быстрее, быстрее, сеть колыхнулась, словно не на воздухе лежала, а плыла в немыслимой толще воды, и мимо нее медленно проплыл гигантский хищник, плавно двинув хвостом и заставив воды перемешаться, дернуть ее, смести в сторону. Сеть полыхнула странно неживым и пустым стальным цветом, и весь город, все пространство вокруг, весь мир под ней как будто охнул, содрогнулся, согнулся пополам, сжимая свое болящее сердце. Этот огромный человек-мир-город сдавался, он не хотел больше бороться. Он не мог больше бороться, потому что все было бессмысленно. Он опустил руки и повесил голову, из глаз его покатились слезы отчаянья, он упал на колени, он улегся на землю, он кричал, пытаясь свое собственное лицо втереть в камень под ногами, разбивая о него свои губы, лоб… Борись! Золотые ладони на ее сердце сомкнулись и мягко гладили его. Человек-мир-город под сетью рыдал и бился в агонии, но ладони были так нежны, так заботливы. Не сдавайся, Китари! Борись! Ты ведь можешь! Ты можешь все! Она поняла, что плачет. И что стоит – упасть она уже не могла, потому что ноги не сгибались, пудовой тяжестью почти что вбивая ее в землю. И руки тоже больше не сгибались, распрямившись по швам и окаменев, будто два бревна. Она не чувствовала больше своего тела, только шею, которую еще продолжало покалывать тонкими-тонкими иголочками, словно в ней еще теплилась жизнь. Но с каждым мгновением эти иголочки становились все мельче, все слабее. Глаза видели, хоть теперь и как-то странно. Мир стремительно выцветал в них, терял краску, плотность, объем. Обращался странной пустой картинкой, лишенной жизни и смысла. Она видела Царя Небо Тьярда, что растянулся бесчувственным на камне в нескольких шагах перед ними и еще одного вельда, который лежал еще дальше, почти у самого края Белого Источника, но уже больше не шевелился. Она видела Крол, согнутую пополам и почерневшую, Крол, в которой не осталось больше никакого света, ничего. Но в Китари еще был огонек. Маленький, удивительно упрямый, удивительно яркий, подпрыгивающий где-то прямо в центре ее груди между двух надежных, как скалы, ладоней. Он еще был. Ничего больше не было, но он был. - Я люблю тебя! – прошептала она, улыбаясь и этому огоньку, и Крол, и городу под ними, и всему этому огромному, бесконечному миру, который был так красив, что слезы наворачивались на глазах. – Я люблю тебя сильно-сильно, знаешь? Перед глазами совсем потемнело, но сейчас это уже не имело значения. Китари видела. Она видела огромный город, и сеть, и Найрин с вельдами, и весь мир, и Крол рядом, все-все. Она видела пламя, что бушевало в ее душе, неукротимое и такое огромное, и еще – Гротан Кравор, который с опаской смотрел на нее, застыв всего в нескольких шагах и сжимая в руке сеть. И сеть, которая окутывала ее саму. Китари взялась за нее, чувствуя, как горит пламя в ее груди. В нем была Любовь, непобедимая, бесконечная, ослепительная любовь. Она не знала ни смерти, ни жизни, она не знала прошлого и настоящего, не знала отчаянья, радости или ненависти. Она была гораздо выше них всех, она была их ПРИЧИНОЙ. А потому они не имели власти над ней. Тотальность. Китари дышала ей, пропуская ее сладость через каждую свою частичку во всех своих телах. Тотальность падала сверху такая громадная, что вся энергия Белого Источника, беснующаяся в котловане между ними, была ничем по сравнению с ней. Как девочка, тянущая руки к улыбающейся мани, как ученица, всем сердцем верящая своей наставнице, как влюбленная, отдающая всю себя своей любимой, Китари раскрылась перед этой Тотальностью, позволяя ей забрать себя без остатка. На самом-то деле не было ни жизни, ни смерти, совсем-совсем не было, ни здесь, ни где-то еще. Была лишь любовь. Была Вольторэ на дне каменного мешка, которая упрямо сражалась, тянулась всем сердцем к этой любви, пытаясь зачерпнуть ее, пытаясь напиться ей, как умирающий водой. Была царица Лэйк одна среди тысяч черных врагов, колышущихся вокруг нее, словно штормовое море, взывающая к этой любви, отчаянно кричащая ей. Была Гайда Хатор, изувеченная и слабая, выходящая лицом к лицу против Псаря и готовая принять эту любовь в себя без остатка. Была Крол, изможденная Крол, проклинающая смерть и в ярости своей топчущая ее ногами, умирающая Крол, которая так жаждала, так мечтала, так хотела этой любви! Были все-все, тысячи тысяч повсюду, по всему миру, маленькие и большие, сложные и простые, задумчивые и веселые, страдающие и счастливые, бессознательные и сияющие в ослепительном всеохватном восприятии. И все они были в сердце Китари сейчас. Все они стали одним. Ее рука коснулась сети, и та вспыхнула в один миг, распавшись на нити и исчезнув, будто ее никогда и не существовало. И Гротан Кравор отступил на шаг назад от нее, заколебавшись, всего на миг заколебавшись. Свет вернулся в мир, хлынув отовсюду и сразу, и Китари подставила ему свои теряющие способность его видеть глаза в последний раз. Не было сети больше. Не было больше опасности. Не было больше ни жизни, ни смерти. Только любовь. Она раскрыла крылья за спиной в последний раз и взлетела. И все они – взлетели вместе с ней, с такой нежностью хранимые на самом донышке ее сердца. И она обрушилась на Отчаянье сверху вниз со всей неотвратимостью этой тотальности, что переполняла ее сейчас. Ему некуда было бежать, ему некуда было падать, и он не мог ощутить ее удар, потому что у него не было тела. Но он ощутил. И он упал. Они оба зависли в последний миг над бездной, падая прямо в центр рождающихся и умирающих галактик, слитые в объятиях как самые близкие, самые родные существа в мире. Существа – противоположные. Он еще вскричал, объятый страхом на одно единственное мгновение, а потом исчез – она приняла его в себя и растворила, как всего лишь еще одну часть бесконечной череды проявлений самой себя. А потом она рухнула в Источник всего, в Купель Мира, в которой все и началось, ощутив в самый последний момент легкий толчок, который не должна была ощутить, потому что тело ее больше не чувствовало ничего, потому что у нее больше не было тела. Но она ощутила, как пальцы Крол сомкнулись на ее лодыжке. *** Она падала, падала сквозь вечность. Вокруг нее плыл весь мир, раскрывшийся перед ней во всей своей красоте и бесконечной гармонии. Фиолетовые волны, мазки розового и золотого цветов, что перемешивались между собой, закручивались в спирали, и в самом их центре сияли ослепительные звезды. Или – не звезды? Сгустки света столь яркие, что глаза не могли их увидеть, сгустки тьмы столь темные, что глазам больно было смотреть на их свет. Она падала, и вместе с ней падали солнечные лучи из огромной дали, и волны силы, от которых колыхалось пространство-время, перетекало, накатывало вперед, неся на гребнях белые брызги миров. Вместе с ней падали кометы, падали галактики, вместе с ней падало пространство, бесконечно длящееся, и время, стремительно заканчивающееся, как вспыхнувший и сгорающих промасленный фитилек. Она падала вперед, или летела вниз? Крол не знала этого. Все ее тело обнимала мощь, бесконечная и белая, ослепительная в своей простоте. Мощь торжества жизни, торжества вечного движения и развертывания, мощь порядка и формы, мощь сути вещей, распахивающих ей навстречу свое сердце. Она знала себя в этой мощи и знала эту мощь в себе. Она была всем и все было ею. Но это не имело никакого значения. Значение имела лишь Китари. Крол чувствовала ее – твердую плоть ее тела прямо под своими пальцами, ослепительный огонь ее сердца прямо в своей душе. Крол переживала ее как никогда остро всей собой, будто они глядели друг в друга в тишине, будто они любили друг друга каждой частичкой своего существа. Будто они слились в одно на один единственный миг времени, которого больше не существовало здесь. Которого никогда не существовало в бесконечности его великого стремления вперед. Но Крол отказывалась терять. Она не хотела терять, никогда, никогда больше. Разве таков был принцип всего, ради чего существовало само время? Разве таков был закон, по которому это время развертывалось? Ничто никогда не кончалось, ничто никогда не прерывалось, потому что все было всем в тысячах лиц и форм с самого первого мига, в который возникло. Или мига, в котором когда-то разрушилось, чтобы стать иным заново. Ей нужна была точка. Они летели сквозь бесконечность, два ослепительно-ярких огня среди бескрайней равнодушной тьмы. Но у этой тьмы тоже была точка и тоже был отсчет. У этой тьмы было и начало, и конец, слитые воедино, связанные в самый крепкий узел, бесконечно разворачивающийся в самое себя. И Крол знала – ей просто нужно попасть в этот узел, упасть в него. А там, где нет начала и конца, разве можно упасть куда-то еще? Это было завораживающе красиво и ужасающе страшно. И счастливо, и тоскливо, и смешно. Тысячи эмоций были в этом, тысячи лиц и форм, и красок, и всего, что только видела и не видела никогда Крол. Все это было в ней самой, прямо внутри нее самой, потому что она была частью всего этого. Все было одно. Вот только полыхающее пламя в ее груди начало тускнеть. Чем дальше они падали, чем дольше они продолжались вперед, тем тускнее становилось пламя. Крол знала это, чувствовала, как отгорает огонек Китари в ее собственной груди. И ей нужно было обернуть вспять само время. Разве сложно было это сделать здесь? У нее было тело, хоть нигде больше никакого тела и не было. У нее была воля, хоть воля была везде и во всем вокруг. И она всей собой вцепилась в Китари, удерживая ее огонь, уберегая его, пряча его в своей груди и грея, грея собой. Только он все равно медленно тускнел, он отгорал, и там, где не заканчивалось ничего, он – заканчивался. Она бы кричала, если бы могла кричать, если бы еще помнила, как это делать и чем. Прямо на ее глазах, прямо под ее ребрами этот огонек тускнел все быстрее и быстрее, остывая, как последний уголек в самом центре прогоревшего костра. И ослепленная невыносимой мукой Крол дернулась, дернулась всем своим существом, восставая против этого. Этого не могло быть! ЭТОГО НЕ МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ! А потом все изменилось. Больше не было ни волн силы вокруг, ни странного свечения, ни ощущения полета или падения. Была лишь пустота серая и бесконечная, длящаяся во все стороны. Пустота, чем-то странно похожая на тот мир за Гранью, сквозь который ее водили ведьмы. Ни верха, ни низа, ни объектов, что расплывались бы по краю зрения, ничего. Только ощущение головокружения при резком повороте и пустота. И тело Китари. Оно лежало на руках Крол, почерневшее, с мертвенно-бледным лицом, но при этом такое же серое, как и все вокруг, такое же безжизненное. А от уголька ее души внутри осталась лишь булавочная головка, такая крохотная, что и не раздуть – потухнет от любого движения. И обезумевшая Крол застыла с этим телом на руках, не зная, что ей делать дальше. Она беспомощно оглядывалась, но здесь не было ничего. Она пыталась кричать, но она не могла этого сделать. Она даже не понимала, стоит она или висит вниз головой, она не чувствовала ни тяжести тела Китари на своих руках, ни тяжести собственного тела. Просто ничто, и она посреди него, одна-одинешенька, и крохотная булавочная головка света. Малюсенькая. Грозящая потухнуть в любой миг. Я не сдамся! Наверное, слезы бежали по щекам, но Крол не чувствовала их прикосновений. Наверное, ей было нестерпимо больно, но она не ощущала этого. Только одно – бесконечное стремление, упорство, слепое и острое упорство, которое разгоралось внутри. Все силы свои она бросила в него, позабыв обо всем остальном, всю себя заключила в собственную грудь подле Китари, сберегая ее, пытаясь остановить этот ужасный рок, нависший над ними. Я не сдамся никогда! Никогда! Что ты делаешь, безумная? Вопрос пришел со стороны, накатил как волна, потревожив ее существо. Крол обернулась и остолбенела. Посреди серого ничто внезапно появилась пещера. Грубые стены, освещенные неясной игрой факелов, большой стол, весь усыпанный похожей на кудель пряжей. И еще пряжа – под столом, внизу, везде, золотая, светящаяся изнутри, будто пронзенные солнцем облака. А над всем этим – три женщины, глядящие на нее. Одна была молодой и прекрасной, словно весна, другая зрелой и статной, как набравшееся силы лето. А третья – худой и истощенной, иссушенной, будто последние дни осени в преддверии холодов. И она смотрела на Крол одним единственным глазом посреди лба, а две остальные – безглазыми лицами, на которых лежала печать удивления. Руки Девы замерли над прялкой, руки Женщины остановились над тканью, ножницы в руках Старухи зависли над тонкой золотой нитью. Что-то ёкнуло внутри Крол, перетреся с ног до головы все ее тело. Она знала эту нить. Она знала ее! И остро наточенные, перетекающие ртутью по краю лезвия ножницы зависли над ней так близко! Я не отдам ее вам! Наверное, Крол кричала, но крика не было, только решимость. Одна единственная решимость, больше в ней не осталось ничего. Таков закон, смирись. Ножницы Старухи двинулись, лезвия приближались к золотой нити, но Крол оказалась быстрее. Исковерканные, неслушающиеся ее, бесполезные и такие чужие пальцы сомкнулись на золотой нити прямо между острых лезвий ножниц, и ладонь опалило жаром горячее тысячи солнц. Отпусти! Крол ощутила панику Старухи, остальные женщины повскакивали со своих мест. Ножницы неумолимо приближались к ее пальцам, сжали кожу, прижали ее, надрезав плоть. ОТПУСТИ! – закричали все они в один голос, наседая на нее, и все вокруг потемнело, а ощущение угрозы рухнуло на нее, став огромным и неотвратимым как весь мир. Ножницы рассекали плоть Крол, ножницы причиняли боль, но еще больше боли причиняло раскаленное солнце под ее пальцами. Золотая нить в кромешном мраке. Все вокруг сместилось, все дрогнуло, будто само мироздание зашаталось, готовое рухнуть в следующий миг, готовое схлопнуться само в себя и разорваться в звездную пыль в оглушительном взрыве. ОТПУСТИ!!! – прогрохотало через все небеса и все миры что-то гораздо большее, чем все Боги и Сущности, чем все люди, твари и Тени всех миров. И этому чему-то Крол выкрикнула в ответ: Я НИКОГДА НЕ ОТПУЩУ ЕЕ! НИКОГДА! И мир вдруг наполнился нежностью. Это было так, будто кто-то родной и такой долгожданный обнял ее и поцеловал в выплаканные навзрыд глаза, укрыл ее плечи теплым пледом, поднял ее на руки и укачал в своих добрых и заботливых ладонях. И золотая нить под ее пальцами вспыхнула ярче яркого, неудержимо и неумолимо, полыхнула так сильно, что душа Крол зарыдала, вытекая из нее, как вытопленное масло через край крынки. Она плакала, и эта нежность была с ней. Она плакала, и золотая нить была с ней. Она плакала навзрыд всей собой от сводящей с ума простоты и тишины, и Китари плакала в ее руках, прижимаясь к ней всем телом, пряча лицо у нее на плече, целуя ее, целуя ее исступленно и всей собой. А потом перед ними разверзлась золотая дверь, полыхающая по краю. И по ту ее сторону Крол видела лицо Марла Кота, который хмурился и отжимал руками в обе стороны границы этой двери. Или дыры? Или огненного зеркала с дрожащими краями, в котором отражались и они тоже? Китари потянула ее за собой, улыбаясь, и Крол пошла за ней следом, не думая, как пошла бы за ней куда угодно и на что угодно. Теперь – навсегда, теперь – до самого конца, которого на самом-то деле и не было. Они ступили сквозь колеблющуюся грань отверстия, которую с трудом удерживал ведун, и… Крол вывалилась, буквально выпала наружу, споткнувшись о каменный борт Источника и с трудом удержавшись на ногах. И ощутив – первее всего ощутив, - ладонь Китари в собственной руке. Мелькнули перед глазами лица людей, никого из которых Крол не знала, но это было и неважно. Она чувствовала землю под своими ногами и прикосновение воздуха к коже, она дышала и слышала запах лета, и чуяла запах Китари, такой родной, такой долгожданный. Рывком она повернулась к Китари и застыла, не веря, не веря в то, что видят ее глаза. Китари улыбалась, живая и здоровая, ослепительно-красивая, улыбалась и плакала, и прижимала ладошку к своим губам, и кожа у нее была совершенно обыкновенной и самой необыкновенной при этом. Напитанной светом. Крол выдохнула и обняла ее всей собой, прижимая к себе и чувствуя, как горькие слезы катятся по щекам, как рыдает ее душа, вывернутая наизнанку и нежащаяся от прикосновений души Китари, как нежилось ее тело от прикосновения ее тела. - Ты жива! – простонала Крол, прижимая ее к себе и плача, плача так, как не плакала никогда в жизни. – Слава Роксане, ты жива! - Ты ненормальная, первая! – Китари отстранилась и сжала ее голову в своих ладонях, глядя ей в глаза. И не было сейчас для Крол во всем мире солнца ярче этих глаз. – Ты – безумная, ты знаешь это? Ты вырвала мою нить у Марн! – Китари схватила ее ладони и принялась покрывать их поцелуями, но сразу же охнула и отстранилась, глядя на Крол огромными глазами. – Твои руки, Крол! Твои руки! Крол взглянула на свои ладони, ничего не понимая и совершенно не соображая. Ран на них больше не было, но и привычных линий тоже, как и кожи. Или вернее, кожа-то была, но она была золотой. Мягкой, живой, теплой, но золотой, будто светящейся изнутри. Кто-то закричал за их спинами, закричал в ликовании, и к нему присоединились другие голоса. - Златорукая! Златорукая! – кричали они, но Крол сейчас не понимала ничего и ничего не хотела понимать. Она только вновь прижала к себе Китари и всей своей грудью вдохнула запах ее волос. Не было в мире сейчас ничего, важнее этого. Не было и не могло быть.