Особые отношения

Испанская гитара — «Коррида» Бах — «Токката и фуга ре-минор» 4. Антонио бросает взгляд на деревянные подмостки: кажется, здесь собрался весь город. Мужчины, женщины и дети в ярких одеждах, простолюдины и знать. Средь пёстрых испанских нарядов хорошо выделяются три золотистых куртки-балахона: отыскать малышек-Италий и Францию не составляет труда. Испания правит под собой коня, принуждая перейти на рысь, и слышит одобрительные крики толпы. Его покачивает в седле, и Антонио отдаётся этому ощущению, наслаждаясь почти-полётом. Привычно тянет за узду, уходит влево и на скаку оборачивается, ловя широкую улыбку Португалии: в этот миг они понимают друг друга как никогда. Карие глаза брата сверкают от восторга, он скачет в каком-то десятке пье от Испании, возглавляя колонну всадников-рехонеадоров. Слышно, как труппа музыкантов играет на гитарах и бандурриях, аккорды звенят в воздухе, растворяясь в крови алкоголем. Оранжевые звуки смешиваются с рыжими вечерними лучами. Антонио наконец замедляет жеребца и разворачивает его к краю площади: там, в нижнем ярусе трибун есть калитка. Пора освободить арену и начать традиционный бег быков. Пришло время корриды де торос. Мелодия гитары, становясь всё громче, наотмашь хлещет по сердцу, когда из загона появляется бык. «Символически-чёрный», — с восторгом отмечает Испания, из-за ограды любуясь своим будущим противником. Тот, словно взбесившись, носится по небольшой площади и пытается рогами пронзить деревянные щитки. Чёрный! А значит, их поединок будет приравнен к ритуальному бою со смертью. Чёрное покрывало усыпано пурпуром роз. Сюда почти не проникает свет, и Антонио едва верится, что за стенами раскинулась Альгамбра, мавританский красный дворец, весь сотканный из каменных кружев, колонн и фресок. Снаружи плещут фонтаны, шелестят миртовые сады, сверкает позолота колонн — да только внутреннее убранство церкви святого Франциска мало соответствует величию этого рая. Взгляд Испании скользит по сумрачному помещению, задерживаясь то на скудной росписи стен, то на витых оконных решётках, то на чёрном кружеве покрывала. Покрывала на крышке гроба. Португалия протягивает ему копьё с длинным древком, безусловным преимуществом перед короткими рогами быка. Лицо младшего горит от нетерпения, и Антонио самодовольно ухмыляется: первая битва сегодня досталась ему. Он берёт оружие наперевес, зажимая под мышкой, и шпорами щекочет жеребца сквозь боевую попону. Конь взмывает с места, а Испания слышит от брата традиционное: — Удачи, зоркости и на быка! Они сидят на почётных местах, сразу за семьёй короля: Антонио, Франсуа и Португалия — Педру. Испания старается не замечать сочувственных взглядов названого и родного братьев, напряжённо вслушиваясь в вибрирующее звучание органа. Оно долетает отовсюду, отдаётся от стен и потолка, и Антонио смутно надеется, что давящая музыка сможет заполнить пустоту в его груди. — Мой хороший, это пройдёт, со временем всё утихает... — мягко шепчет Франция, и Антонио с отвращением отдёргивается. Они ведь не любили её — Франсуа и Педру — не любили её за то, что она слишком сильно любила его. Испания в ярости сжимает кулаки и вновь переводит взгляд на укрытый чёрным кружевом гроб. Сейчас он не испытывает ни горя, ни отчаяния, вообще ничего. Просто знает, что там лежит она — его королева. Исабель. Серый в мелкое яблоко конь Испании бежит галопом, и всадник слышит повторяющиеся тройные удары копыт о землю, чуть присыпанную песком. Бык, пока ещё спокойный, поворачивает маленькую голову с острыми белыми рогами, блестящие чёрные глаза в упор смотрят на приближающегося к нему кабальеро. Антонио подлетает к животному с боку и на ходу вонзает копьё. Древко обламывается, оставляя наконечник в толстой шкуре, а Испания разворачивает жеребца к трибуне: нужно успеть принять у помощников новое оружие, пока зверь не начал атаковать. В крови кипят азарт и безумная мелодия гитары. «Покой вечный даруй им, Господи», — нежно переливаются слова на латыни. Мягкие, детские голоса. Северный и Южный Италия, оба в белом с золотым, поют начало мессы, и, глядя на них, Антонио задаётся вопросом: осознают ли те до конца, что случилось? Его католическая королева всегда стояла на страже этих крошек, изменится ли что-то с её кончиной? Испания замечает в соседнем ряду, на скамьях для гостей, утончённого Австрию, и едва давит вспышку гнева. Вплоть до этого момента Антонио был готов простить своей Исабель что угодно. Она вскрывала ему вены, выпуская заражённую кровь — и он терпеливо сносил массовые казни вельмож, замечая, как сознание проясняется, а народ становится един. Она прижигала шрам на его спине огнём святой инквизиции, Антонио же беззвучно кусал губы, пока кожа пузырилась от свежих ожогов. Королева толпами высылала из страны евреев и арабов, срезая у Испании гниющую по краям шрама корку, а тот смотрел на неё преданными собачьими глазами. Но как, как могла его сеньора допустить брак испанской наследницы с австрийским королём?! И как теперь смириться, что со смертью Исабель сам он окажется под опекой Родериха. Бык с рёвом пытается стряхнуть с окровавленной спины застрявшие осколки копий, пока Испания гарцует рядом, надеясь следующим ударом повалить животное — и едва не упускает момент, когда на него устремляется пара изогнутых рогов. Человек на коне и зверь начинают кружить друг вокруг друга, словно в опасном зажигательном танце. Фламенко и коррида — одна и та же страсть. Антонио безвольно лежит на крышке гроба, на нежных бутонах французских роз, с любопытством наблюдая, как что-то раскалывается в его душе. Интересно, Исабель сейчас смотрит на него с небес? Последние годы её волосы стали совсем седыми, но Испания навсегда запомнил возлюбленную зеленоглазой девочкой с пшеничными локонами. Эта малышка воссоединила его, укрепила казну и сделала жизнь простого люда куда лучше. Закованная в латы, она сама повела Антонио на бой с арабами, и тот впервые, за чёрт знает сколько столетий, перестал ощущать у горла смуглые ладони захватчиков. Медленно, невыносимо медленно, Испания отрывает голову от гроба, с презрением оглядываясь на короля: вскоре этот мужчина забудет Исабель в объятиях очередной любовницы. Видит Бог, Антонио обожал свою госпожу, не мог иначе — но теперь её нет. И если Его Величество Фердинанд Арагонский поможет избавиться от власти австрийцев, Испания пойдёт за ним. Бык стоит на согнутых ногах, обессиленно свесив голову, но всё еще непокорный. Антонио соскальзывает с коня на песок, берёт протянутую ему из-за ограды саблю и мельком замечает в толпе укоризненное лицо Франции. Ну, ещё бы! Вот так убивать животное — варварская жестокость, не правда ли? Будь на то воля Франсуа, он давно бы запретил Испании эту дикость. Куда лучше охота с травлей, когда испуганная зверушка сама загоняет себя в угол, тем самым соглашаясь на смерть. И всё происходит изящно, почти без крови. Вот только коррида не охота и не бойня, это дуэль, это ритуал. Здесь к зверю относятся как к равному, и сражаясь с ним, Испания действительно рискует жизнями своих кабальеро. Равноценный обмен. Антонио взметает в воздух длинный клинок, и зрители замирают. Он чувствует, как в ушах отдаётся собственный пульс, и ещё раз косится на трибуну. Один из Италий закрывает лицо руками, второй утыкается в плечо Бонфуа, словно позабыв, как тот совсем недавно пытался захватить его дом. И Франция, наверняка на радостях, прижимает мальчишку к себе. Фыркнув, Испания резко опускает сталь, вспарывая бычью плоть и пронзая сердце. Когда глупенькие итальянцы сами пустили Францию в гости, а потом обнаружили, что тот, ну никак не хочет уходить, они забеспокоились. И как обычно позвали Испанию на помощь. Антонио, конечно же, поспешил пинками вытолкать из их особняка Франциска, заигравшегося в гувернантку, да вот только сама ситуация начала ему надоедать. Эти детки, на правах наследников Рима задающие политику всей Европы, не были способны даже позаботиться о самих себе. Нет, Испания не был против, что они считали себя взрослыми и самостоятельными — но тогда с какой радости он должен был постоянно подтирать им сопли? И поразмыслив таким образом, мужчина решил забрать братишек к себе. Италии сражались за свободу с отчаянием безысходности. Романо пал первым; беспомощный, бледный, с бурыми пятнами колотых ран, он молча сверкал злыми глазами на захвативших его Испанию и Францию, и Антонио вдруг ощутил болезненную нежность. Не ту, что раньше, с лёгким оттенком снисхождения, а какое-то почти отцовское чувство. Разбитый одинокий мальчишка напомнил ему маленького Португалию — или же себя самого? Осторожно промывая ребёнку раны, он решил, что больше никому не позволит его обидеть. И с удовольствием отвешал подзатыльников дорогому Бонфуа, возомнившему, что теперь будет воспитывать Южного Италию. Толпа ликует. Поверженный бык, вывалив наружу язык и закатив глаза, мягко опускается на бок. Кровь фонтаном хлещет из его широко разинутой пасти, орошая песок блестящими струями. Всё закончилось, но Антонио вдруг понимает, что ему не достаточно. Крови, он хочет ещё крови. Франсуа настоял, чтобы они поровну разделили опеку над Италиями — прямо как в детстве делили сладости, ей Богу! Весьма убедительно настоял, между прочим, Испания долго потом не мог пользоваться левой рукой. Как бы то ни было, он был доволен, что смог забрать Романо к себе. А мальчишка, едва поняв, что ему больше не причинят вреда, начал скалить зубки. Вот только вредный, наглый и невероятно ленивый, он всё равно был чудовищно мил, и рядом с ним к Антонио возвратилась исчезнувшая после смерти возлюбленной улыбка. Однако что-то в нём надломилось уже безвозвратно. Между тем, открытые Колумбом земли оказались совсем не Индией, а в сознаниях побывавших там конкистадоров замелькали мечи и перекошенные ужасом лица туземцев. Испанцы, за долгие века привыкшие к сражениям, не были созданы для мирной жизни, Антонио буквально чувствовал, как в нём пульсирует жажда убийств. Крови, ему отчаянно хотелось больше золота и крови. Тушу мёртвого быка протыкают крюками и за верёвки крепят к лошадям, чтобы вытащить с арены. Испания остекленевшими глазами смотрит на тянущийся по земле винно-красный след. И он решает наведаться в Новый Свет. ___________________________________________ *Рохенеадор — всадник на конной корриде. 5. Плоды очень красивые: большая красно-жёлтая гроздь продолговатых шариков на фоне длинных листьев. Но это, в общем-то, ерунда, главное, что они вкусны. Попугай замечает фрукты, ещё подлетая к растущим у водопада пальмам, и теперь жадно клюёт суховатую мякоть. Цепляется коготками за бурые веточки, с которых и свисает пёстрая связка, выгибает изумрудную спинку, впивается белым клювиком под кожицу. М-м-м, замечательно! Когда звук раздаётся в первый раз, птица не обращает на это внимания. Неподалёку бьют струи водопада, заглушая всё вокруг. Потом птаха настораживается — звук кажется тревожно знакомым. А когда он повторяется уже трижды, вспархивает с облюбованного местечка. Там, внизу, явно кричат странные двуногие животные, любящие сажать её сородичей в клетки, и это не предвещает ничего хорошего. Женщина немного походит на тех, с кем Испания сражался в Африке — смуглой, будто древесная кора, кожей, пухлыми губами и широким звериным оскалом. Антонио утыкается ей в грудь, ощущая на губах странный, кисловато-сладкий привкус. Неожиданно щемящий, и так это будоражит Испанию, что ему хочется вцепиться зубами. В Европе, где частое омовение признано грехом, женщины на вкус совсем иные. А ещё Антонио нравится, как туземка кричит под ним, по-животному пронзительно. Испанец прижимает к земле ломкие тёмные запястья и вколачивается меж влажных бёдер. Сбивчивые рваные толчки. Тело под ним изгибается, словно в конвульсиях, и вопит так надрывно, что закладывает уши. И Фернандес рычит в ответ, вгоняя себя ещё глубже. Когда всё заканчивается, туземка затихает, а Антонио, отдышавшись, поднимается на ноги. Он натягивает на себя нижние чулки, потом верхние брюки — что за проклятая мода! — и мельком бросает на женщину взгляд. «Жива ли?» — но последовавший за его пинком короткий стон вполне успокаивает испанца. Нет, он не видит ничего ужасного, чтобы прямо сейчас нагнуться и прирезать её, индейское поселение, так же, как его конкистадоры только что резали её жителей. Разве может убийство нелюдей-язычников вызывать что-то, кроме одобрения? Но приходится отказаться от этой мысли, ведь стране нужны рабы, а сам Антонио не прочь обзавестись здесь множеством детей-колоний. Приятно, когда твои личные желания совпадают с обязанностью перед нацией. И, подобрав с земли металлический шлем, Испания уходит, аккуратно перешагивая через растущие на пути бело-красные цветочки. Орхидеи, кажется? Такие необычные, будет жаль, если их случайно затопчут. Что же, Антонио сейчас сделал всё, что от него зависело, его воины уже должны были захватить нужное количество пленных, а значит, можно отправляться дальше. 6. — Уходи! — мальчик сжимает кулачки и рассерженно топает ножкой. Не совсем рассчитав силы, покачивается и едва не падает на песок. — Уходи! — повторяет он, сведя вместе светлые брови... и вдруг заливается смехом. Кто-то из испанцев уже посещал эту землю, и Антонио намерен узаконить здесь своё владычество. Когда его судно обходит побережье в поисках гавани, он поражается буйству зелени. В какой-то момент даже кажется, что причалить вообще не удастся, так густо растут деревья у кромки воды. Но команда кое-как швартуется, и Испания, ни чуть перед ними не смущаясь, опрометью сбегает по трапу. Он сразу углубляется в джунгли. Ноги проваливаются в рыхлой почве, из-под них то и дело вспархивают стайки птичек, а ещё ничего не видно, и приходится постоянно отводить от лица ветви. Антонио едва успевает отдёрнуть руку, когда из листьев перед ним появляется толстая полосатая змея. А в следующий миг его взгляд привлекают разросшиеся ярко-розовые цветы с пушинками вместо лепестков. Из-за них лесная опушка кажется сплошь укрытой розовым ковром. Испания наклоняется, чтобы вдохнуть аромат, и слышит какое-то пощёлкивание. Он делает пару шагов в сторону, путаясь в свисающих отовсюду лианах, и неожиданно оказывается на краю небольшого озерца. Прямо из воды поднимаются гладкие древесные стволы, пучками сплетаясь меж собой и устремляясь ввысь, туда, где желтеют вечерние облака. Озёрная гладь в точности повторяет эту картину, создавая иллюзию коридора меж двумя небесами, настоящим и отражённым. Кажется, стоит сделать шаг в сияющую желтизну, и провалишься за грань бренного мира куда-то, где не действуют привычные законы. А на краю этой пропасти, у самой воды, сидит обнажённый ребёнок и, вытянув ладошку, трогает пёрышки длинноногой птицы. Испания замирает, словно околдованный: это невозможно, он же точно знает, что в этих местах живут лишь смуглые язычники-туземцы... Но светлокожий и светловласый мальчик на другом берегу как ни в чём ни бывало тянется к птичьему хохолку. Совсем маленький, на вид нет и четырёх, он производит очень странное впечатление. Тоненькая, вроде тростиночки рука скользит над птичьей спинкой, зависает у хвоста, и Антонио каким-то образом понимает, что сейчас кулачок сомкнётся на белых перьях. А малыш, не издав ни звука, вдруг поднимает русую голову и смотрит на него в упор. Видно, как приоткрываются яркие губы, как падает на глаза длинная чёлка — и ребёнок срывается с места, почти сразу исчезая в джунглях Испании так и не удаётся его догнать, и когда, запыхавшись, он возвращается к озеру, птицы уже нет. Остаток вечера Антонио проводит, запершись в своей каюте. С палубы долетают обрывки песен, и это очень сбивает с мысли, но, к сожалению, Испания не может приказать своим людям заткнуться — сегодня как-никак Пасха. Смирившись, он ладонями подпирает гудящую голову. Уж не привиделся ли ему странный ребёнок, там, на берегу зачарованного озера? Антонио осеняет себя крестным знамением: «Господи, сохрани от лукавого!» Нет, он уверен, что может доверять своими глазам, а значит, всё было на самом деле. Вот только видел он не простое человеческое дитя, уж в таких-то вещах Испания разбирается, и значит, этот мальчик — ещё неизвестный ему народ или страна. Однако откуда здесь взяться крохотному светловласому поселению? Антонио вдумчиво следит глазами за жирной мухой, ползущей по стеклу снаружи, потом переводит взгляд на палубу. Кто-то из членов его команды пускается в пляс. Воскресение Господне... Не слишком ли явный знак? Быть может, этот мальчик — ангел, в светлый праздник посланный благословить их на дальнейшие завоевания? Антонио хочется верить, что это так. Новые земли покоряются с трудом. Индейцы сопротивляются, да и времени на эти территории почему-то постоянно не хватает. А ещё, теперь Антонио всё время видит рядом со своими отрядами того светлоголового малыша. Ребёнок появляется словно из ниоткуда и, как бы Испания не старался его поймать, буквально выскальзывает из рук. Сначала мальчонка просто обходит испанские форты, трогает пальчиками бревенчатую кладку и, кажется, прислушивается к говору конкистадоров. Это даже не настораживает, это пугает — Антонио всё чаще подозревает, что видит призрака. Но сколько бы он ни приказывал окроплять возводимые постройки святой водой, всё тщетно, и мальчик появляется вновь. Испания направляется вглубь континента, а ребёнок вдруг начинает с ним говорить. Топает ногами, что-то кричит на чужом языке, а потом со смехом убегает прочь. Спустя какое-то время Антонио замечает, что его речь всегда совпадает с говором того индейского племени, возле которого они оказываются. А ещё, Испания так и не находит на этих землях никакого светлокожего народа. Это странно, этого нельзя объяснить, и, в очередной раз собираясь из Европы к берегам Северной Америки, Испания просит у Феличиано икону, намоленную на изгнание бесов. Вечерний ветер, горький от горящих трав, дерева и кожи, доносит истошные крики. Глупенькое индейское поселение не пожелало согласиться, когда Антонио предложил ей за землю бусы из цветного стекла — что ж, он подчинил девчонку другим способом. Остаётся надеяться, что рабы из её племени выйдут настолько же хорошие, как те, кого Антонио привозил с южного материка. Испания отворачивается от полыхающих шалашей и вздрагивает. За его спиной стоит уже знакомый мальчик, на этот раз в индейской кожаной накидке. Кулачки подрагивают, губы складываются в капризный бантик, в голубых глазах слёзы. — Уходи! Уходи! Уходи! — кричит малыш на невнятном испанском и тычет в сторону горящих построек. — Плакать, она плакать! Испания бледнеет, не зная, как реагировать. В голову закрадывается неуместная мысль: неужели малец видел, что именно Антонио сделал с индианкой? Или, может, ребёнок просто слышал её крики? — Уходи! — сердито повторяет тот ещё раз и скрывается в высокой траве. Ловить его бесполезно, Антонио убеждался в этом уже много раз. И Испания почему-то старается обращаться со здешними народами мягче, пытается договариваться по-хорошему и всё чаще задумывается, а нужны ли ему эти земли? Много сил уходит на то, чтобы отогнать Португалию от Южной Америки, ещё больше, чтобы продолжать сколачивать в Европе великую христианскую империю. А маленький мальчик то в слезах, то со смехом опять и опять кричит ему: «Уходи!»