Особые отношения

Юрий Мазихин — «Это мой мир» (ОСТ «Спирит: Душа прерий») Брайан Адамс — «You Can’t Take Me» (OST «Spirit: Stallion of the Cimarron») 7. Канада прислонился к шершавой коре кедра, надеясь в ближайшие мгновения стать невидимым. Нужно только зажать ладошками уши, крепко-крепко зажмуриться и представить, что всё исчезло — и у него получится. Обязательно получится, нужно просто постараться. — Заткни пасть, виносос! Иди ты со своими нравоучениями в... — Поосторожнее на поворотах, дорогуша! Если я в своё время пожалел полосканий на твой прелестный ротик, мы всегда сможем наверстать упущенное. Канада вздохнул и открыл глаза. Нет, похоже, сегодня у него ничего не выйдет. Он печально поковырял указательным пальчиком сероватые выступы на коре дерева. Наверное, дереву не понравилось, потому что нечто тут же ударило его по светлой макушке. — Ой! — Матьё испуганно прижал ладонь к темечку и завертел головой, от чего к его ногам скатилась зелёная шишка. Малыш задрал лицо: в кедровой кроне мельтешило ярко-рыжее пятнышко, проворно перепрыгивая с ветки на ветку и прямо на глазах превращаясь в белочку. Зверюшка бесстрашно перескочила ему на плечо, оттуда — в траву и поспешила прочь. Канада несколько секунд наблюдал, как исчезает её хвост, и снова вздохнул: ему хотелось того же. Крики не утихали. Канаде было даже интересно, каким образом его опекуны умудряются ругаться на двух разных языках одновременно. «Наверное, если буду каждый день упражняться, когда-нибудь тоже так смогу», — с робкой надеждой подумал он. Но пока его успехи были более чем скромны, и всем, что удалось ему разобрать, оказалось «Тупая французская морда!» и «Моя бровастенькая прелесть!». Со вторым возгласом всё было ясно, что такое «морда» Канада не знал, зато «тупая» почему-то навевало мысли о пеньках. Могли ли те двое и впрямь ругаться из-за брёвен? Пожалуй, даже очень... До его плеча вдруг что-то дотронулось, и за спиной раздалось: — Ты кто? Канада мелко дрогнул от деревянной подошвы башмачков до кудряшек на затылке и обернулся. Последнее вышло чрезвычайно медленно из-за вещей, в которые он был одет: длинного балахона до лодыжек, плотных серых чулок и туфель на каблуках. Именно этот наряд, в общем-то, и послужил одной из причин для ссоры его опекунов. Только почему мистер Кёркланд так искренне огорчился, увидев на нём голубой балахончик, да ещё помянул какие-то «треклятые французские туники», ребёнок решил не выяснять. На всякий случай. За его спиной стоял русовласый мальчик в красных штанишках и рубашке индейцев-беотуков. Когда-то Канада тоже такие носил, и, надо сказать, двигаться ему было намного удобнее. Незнакомец был ниже его где-то на полголовы, а ещё ужасно лохмат — месье Бонфуа ни за что не позволил бы Матьё ходить в таком виде. А странный мальчишка, не дождавшись ответа, опять беззастенчиво хлопнул его по плечу: — Эй! Ты кто? — Кана... Канада, — растерянно пробормотал Матьё и, спохватившись, решил добавить: — Матьё. А вы? — Мы? — Мальчик сразу заозирался по сторонам и, никого не обнаружив, удивлённо захлопал голубыми глазами. — Ну, то есть ты... — Эм, опекун был бы очень недоволен, узнав, что он «тычет» своему собеседнику. — А! — На веснушчатом лице отразилось понимание, сразу сменившееся широкой улыбкой. Канада дотронулся кончиком языка до ранки у себя на верхней десне и поморщился. У мальчишки ещё были на месте все молочные зубы, и это вызывало лёгкую зависть. — Я всё здесь! — Тот радостно раскинул руки. — Как это? — осторожно переспросил Канада, оглянувшись на соседние кедры. — Ну, всё! — Голубоглазый с силой затряс ладонями и даже притопнул на месте. — Здесь! — Он помахал позади себя. — Там! — Он кивнул куда-то в сторону, и Матьё заметил под деревом бурундучка. Зверёк уставился на Канаду. Канада уставился в ответ. — И там! — Мальчишка посмотрел Матьё за спину. — Всё! — М-м. — Канада неуверенно качнулся с пяточек на носки и обратно. — Но там вообще-то я. А что ещё оставалось сказать, когда в том направлении как раз располагались его первые форты... — Да? — прозвучало удивлённо. — А здесь? — Новый знакомец требовательно ткнул Канаду в грудь. — И здесь я, — неловко ответил малыш. — И здесь, — он поковырял башмачком палую хвою, — теперь уже тоже я. — Хм. — Собеседник сердито надул пухлые щёки и отвернулся. Канада тоже надулся и принялся теребить края своего балахона, но тут позади прозвучал особенно громкий вопль: — Всё, французская скотина, ты напросился! — И раздался звон металла. «Ой! — Матьё осел по стволу и закрыл голову руками. — Ой-ёй-ёй!» — А кто это там кричит? — заинтересованно прозвучало над ухом, и тут же: — Ух, ты! У тебя рука прозрачная! — Ага. — Канада покрутил растворяющейся в воздухе ладошкой. «Ну, наконец-то!» — Я сейчас весь буду. — Ого! — Похоже, мальчик был впечатлён. — А как ты... — Но его перебили новые крики: — Не так быстро, Арти! Я не успеваю подравнять твои патлы! — Не смей называть меня «Арти», французский выродок! Меня зовут Артур, заруби уже на своей смазливой роже! — О-ля, Арти! Ты, наконец, осознал своё влечение! Канада всхлипнул, вслушиваясь в повторяющиеся удары шпаг. Как же хотелось поскорее стать невидимым. — А почему они кричат? — Похоже, лохматый вовсе не был напуган. — Меня делят, — жалобно пискнул Канада и тут же поймал своего странного знакомца за рукав. — Ты куда? — Хочу посмотреть. — Не надо! Они сейчас дерутся. — Хочу. — Мальчик спокойно вырвал руку и скрылся за деревьями, оставляя Канаду прятаться в одиночестве. 8. Сквозь редеющие серовато-бурые стволы проглядывал покрытый кустарником берег, а на нём двое взрослых. Они что-то выкрикивали, размахивая длинными тонкими ножами — такие же были и у того дядьки, что приплыл из-за моря и теперь целыми днями обижал индейцев. Невдалеке, у самой воды, виднелся обнесённый высоким частоколом холм. По воде подплывали большущие лодки, на них что-то ужасно грохотало, и было заметно, как на башенках по углам частокола бегают человечки. Это показалось таким интересным, что сразу захотелось подойти ближе, но стоило поравняться с прыгающими дядями, как те замерли и одновременно повернулись к нему. Самым необычным в них было, как сильно они отличались от индейцев. Оба белокурые и светлокожие, эти взрослые скорее походили на него с Канадой. Тот, который повыше, что-то произнёс нараспев, и второй, растрёпанный, в забавных узких штанах и подпоясанной рубахе, ринулся на него. — Уи! — Ребёнок с визгом отскочил в сторону, и мужчина, явно не ожидавший подобного, растянулся на траве, марая свой странный узорный наряд. Другой дяденька встряхнул длинными локонами и звонко рассмеялся. Мальчишка перехватил на себе недобрый взгляд зелёных глаз и, отступив на пару шагов, кинулся прочь. За спиной тут же послышались ругань и топот ног. Ва-а-а! Догонялки! Он ловко увернулся, когда по ткани на спине скребнули чужие пальцы. Под горлом будто притаилась целая стая маленьких бабочек, щекоча изнутри своими крылышками. Задыхаясь и перескакивая с кочки на кочку, ребёнок чувствовал: этот край его, чтобы там ни говорил Канада. Ведь он и впрямь ощущал здесь каждый камень, каждый лист на ветке. Каждую травинку, которую ещё только предстояло примять... да он и был всем этим. И поэтому его не догонят. Попискивая от восторга, он бросился в лесные дебри, запетлял средь необъятных великанов-кедров. В голове зашумело, а в груди сразу стало тепло и очень легко, словно там пела птичка. Худые ноги проворно несли вперёд, не оставляя преследователям и шанса. Его не поймать, а пока не поймают, разве смогут они что-то сделать с его землёй, разве смогут командовать? Эти странные бледнолицые взрослые, все они были плохими, потому что рубили его леса, и индейские племена теперь часто плакали. Чужие голоса давным-давно заглохли, когда бескрайний хвойный бор огласился эхом детского смеха. Глубоко в чащобе поднял рогатую голову лось, ближе к морю улыбнулись смуглая индианка и горбоносый индеец, испуганно затрепетал тетерев у горного склона, а мальчишка уже убежал прочь. Зашлёпал босыми ступнями по жёлтым листьям клёна, зацепился рубашкой за веточки тиса, продираясь через овраг. «Не по мерке!» — и неудобная одёжка скинута с худеньких плеч. А впереди — прерии и стадо лохматых бизонов. Подбежать к вожаку, соскальзывая, обдирая о землю ладони и локти, забраться на кудрявую спину и улечься на хребте. Зверь ведь тоже знает, что наступают холодные времена и пора вести своих к теплу? — Ну же! Вперёд! И мохнатая семья понесётся по степям, вдоль рек и озёр под радостный детский визг. Так может только он, он один, и слушая, как гулко воет ветер, обдувая его маленькое горячее тело, ребёнок будет верить: это его мир. И этой веры никому не отнять.  9. Феличиано жадно набивал рот овощами: — Братик Испания, какая вкуснятина! — Кушай-кушай, маленький. Вот, хамончика возьми. — Антонио, лучась от радушия, потрепал родственника по каштановым локонам и пододвинул ему тарелку со свиными окороками. До чего же милый ребёнок! И тут его взгляд упал на старшего Италию... — Романо, погоди, ведь есть же салфетка! — Но Ловино локтем оттолкнул протянутый ему кусок материи и размашисто вытер ладони о скатерть. Жалобно застонав, Испания промокнул с детской мордашки остатки жира. — Охо-хо! И что мне с тобой делать? — обречённо спросил он, глядя как его личное «горюшко» запивает обед разбавленным вином. — Не знаю, — булькнул тот и снова принялся за мясо. Они сидели за столом в одном из залов Альгамбры, и сквозь проём во всю стену были виды фонтаны внутреннего дворика. Прозрачные струи мягко, почти без напора, взмывали над водой и рассыпались мириадами хрустальных бусин. — Так красиво! Ве-е-е! — пропел Феличиано сквозь кусок ветчины и ткнул в лепнину на потолке блестящим розовым пальчиком. Антонио опять умилился и подтёр ему ротик. — У братика Франции мне тоже нравится, но таких резных потолков у него нет, — глубокомысленно изрёк мальчик, пережёвывая мясо. — Хотел спросить, он тебя не обижает? На самом деле Испанию уже давно волновал этот вопрос. — Ну, — протянул ребёнок, комкая в кулачках салфетку. — Он очень рассердился, когда я в прошлый раз попытался от него сбежать, и заставил меня перемыть весь замок. А потом неделю не разрешал мне рисовать! — Янтарные глаза до краёв наполнились печалью, и Антонио содрогнулся от жалости. — Но зато он много где бывает и рассказывает всякие занятные истории. — Какие, например? — Почему-то Испания сомневался, что «занятные» истории Франко подходят для невинных итальянских ушек. — М-м! Недавно он побывал в Новом Свете и нашёл там светленького кудрявого мальчика. Это теперь его колония. Братик Франция его ещё так интересно назвал. — Правда? И как же? — Антонио наклонился ближе. — Э... — Венециано прижал пальчик к губам. — Кана... Ката... В общем, на местном языке это означает «деревня». Испания поперхнулся в кусок хамона. Деревня, значит? Что ж, Франсуа всегда славился оригинальностью. На самом деле не было ничего странного в том, что Бонфуа не рассказал о своей новой колонии лично, но это вызывало смешанное чувство облегчения и разочарования. Кудрявый, да? Значит, мальчишка Франца не был тем, на которого испанец постоянно натыкался в Новом Свете. А раз уж французский найдёныш оказался из плоти и крови, можно было надеяться, что и Антонио имел дело не с диавольскими происками. Однако то, как они с Францией в последнее время заметно отдалились, вызывало ощутимую боль. Их отношения никогда не были простыми. С ранних лет они ссорились, потом дрались, мирились и снова ссорились. А ещё у них была одна общая черта, которую Испания во всеуслышание именовал страстностью, Франсуа — ревнивостью, а недоброжелатели полагали ярко выраженной жадностью; так или иначе, им никогда не бывало скучно вдвоём. Но когда Бонфуа, уже заполучив Италию Венециано, решил забрать себе и Романо, Антонио не на шутку вспылил. Чтобы он кому-то отдал своего малыша?! Да ни за что! Конечно, Франсуа не мог обидеться лишь из-за того, что для войны с ним Антонио собрал войска Австрии и Нидерландов. О, да! — династические браки монархов принесли неожиданные плоды, и в итоге именно Испании удалось взять под контроль страны Священной Римской Империи. Было забавно наблюдать, как Родерих, растерянный и едва ли вполне осознающий свои же действия, теперь подчиняется их общему королю. Королю Испании, главным образом. А ещё интереснее было слышать в своей голове обрывки чужих мыслей и понимать, что сам едва не оказался в таком положении. Браки между разными королевскими домами давно стали в Европе чем-то вроде круговой поруки, и, честно говоря, не Фернандесу было судить, добром это было или злом. Многие государства даже среди тех, кто родственниками в общем-то и не являлся, были плотно спаяны между собой, словно звенья одной цепочки. Скованны через общих правителей некими общими же стремлениями, иногда даже вопреки личным убеждениям и целям. Твой правитель — это твоё сознание, логическая сторона твоих решений, такие простые истины понимали, пожалуй, даже крошки итальянцы. Ты можешь попытаться повлиять на помазанника Божьего, но не можешь воспротивиться его воле. Даже помыслить о таком, по мнению испанца, было бы величайшей ересью. И посему, никогда нельзя было предугадать наперёд, какое из звеньев вдруг окажется в начале связки, чья звезда взойдёт на небосклоне сегодня. Проще говоря, вряд ли Францию могло хоть как-то оскорбить то, что Испания выдвинул против него своих фактических вассалов. Да, силы оказались не равны, но такое ведь было в порядке вещей. Дело здесь было кое-в-ком другом. В Англии. И пусть, так явно ненавидящий Францию, Кёркланд был идеальным союзником против Бонфуа. Пускай оказалось столь отрадно наблюдать, с каким восторгом этот болезненный юноша разглядывает испанские корабли, и то, как он мнётся и злится, ощущая своё ничтожество перед великими державами. Выражение муки на лице Франсуа, увидевшего Испанию и Англию плечом к плечу, перекрыло это. Ведь Антонио же знал обо всём, догадывался; он просто не должен был приглашать Кёркланда на войну с Бонфуа. Теперь Фернандес чувствовал себя едва ли не предателем. — Братик Испания, братик Испания! — прозвенел тоненький голосок. — Что такое, Фели? — А Людвиг сегодня придёт поиграть? — В светло-карих глазах плескалась надежда. — Ита, малыш, понимаешь, у него сейчас небольшие трудности, так что пока не получится. — В определённой степени Антонио было приятно, что теперь он мог на расстоянии чувствовать домашние проблемы целого ряда государств. Это подчёркивало его уникальность. Но увидев, как на детском лице отразилась обида, он поспешил добавить: — Если хочешь, я могу что-нибудь ему передать при встрече. Италия печально покачал головой: — Не выйдет. Я обещал научить его рисовать кроликов. Братик Испания! — Мальчишка умоляюще сложил бровки «домиком», и Антонио поспешил обнять его за плечи. — А ты мог бы забрать меня у братика Франца? Испанец тепло улыбнулся: — Фели, ты хотел бы жить со мной и Романо? — Со своим немцем он хотел бы чаще видеться, болван ты неотёсанный! — раздался за спиной недовольный голос, и Антонио с Феличиано дружно вздрогнули. — Франция ему, видите ли, не разрешает общаться с этим придурком. — Южный Италия сердито посмотрел на близнеца. — Вот только если бы германская козявка вовремя явилась нам на помощь, мы бы с тобой сейчас были свободны и не торчали у этих идиотов! — Романо! — Антонио обернулся к воспитаннику, и Венециано его поддержал: — Да, Романо! Не надо так про Людвига. Испания захлопнул рот и молча повернулся сначала к одному, потом к другому Италии. — Братик Испания, что-то не так? Ловино молча махнул рукой и вышел во двор. Антонио мысленно попросил у Господа помощи. «Нет-нет, Феличиано, ну, что ты. Всё в порядке» — Ты кушай, маленький, кушай яблочко. Они у меня очень вкусные. 10. Дым белыми змейками расползается по полу, свивается клубами, а потом утекает сквозь крохотное отверстие в потолке. Канада делает вдох, и у него начинает кружиться голова, хотя сейчас он лежит на спине. — Война шла много-много зим, и много людей погибло. И был среди выживших великий волшебник Улгимо, но был он очень стар. Ребёнок скашивает слезящиеся глаза. По другую сторону очага сидит широкогубая индианка в узорном колпачке, и тлеющие угли отбрасывают красные блики на её лицо и косы. Она подносит ко рту длинную трубку, всю увитую цветными нитями, медленно затягивается и выпускает колечко дыма — липкого, сладкого, пряного дыма. Крытое корой жилище сразу начинает раскачиваться, и Канада жмурится, чтобы не видеть этого. Женщина продолжает: — Улгимо был великим шаманом, и имелся у него дух-хранитель, выдра. И если Улгимо желал, дух мог перенести его куда угодно. С мундштука курительной трубки свисает целый пучок птичьих перьев, вроде бы бурых — но в полумраке сложно разглядеть наверняка. Канада хмурится и почему-то думает, что ему тоже хорошо бы раздобыть таких пёрышек. А ещё, что из-за них на щёку индианки падает длинная тень, и это выглядит устрашающе. — И вот, когда Улгимо было около ста лет, он с помощью своих способностей узнал, что приближается вражеский отряд. И он обманул своё племя, сказав, что опасность грозит им с другой стороны, чтобы они ушли туда воевать и не столкнулись с врагами,— в певучем голосе прорезаются тревожные нотки, снаружи пронзительно плачет флейта — или это лишь чудится? Белый туман колышется, в нём проступают клыкастые лица людей, тех самых, что напали на деревню Улгимо. Мальчик отстранённо замечает, как в груди собирается холодный комочек ужаса. — И все они покинули селение, остался лишь один Улгимо. Враги осторожно приблизились и, увидев дряхлого старика, решили его... — Аа! Нет! — индианка и Канада одновременно подскакивают и оборачиваются к источнику шума. Возле Матьё сжимается его светлогловый знакомый и, кажется, собирается вот-вот зареветь. — Нет! Нет! Не-ет! — Мальчишка цепляется Канаде в плечи так, что у того выступают слёзы. — Ну, тише-тише. — Индианка неторопливо вытряхивает из трубки остатки трав и, аккуратно убрав её в мешочек, отдёргивает дверной занавес. Дым тут же рассеивается, и предметы вокруг становятся чётче. — Улгимо всех победил, догнал свое племя, и они счастливо жили ещё много-много зим. — Правда? — Малыш шмыгает носом и смотрит на женщину с недоверием. — Конечно, — невозмутимо кивает та, — ведь он же был великим шаманом. А теперь, маленькие бледнолицые, идите, поешьте жареного мяса и отправляйтесь спать. Время уже позднее. Когда они вместе сидят у большого костра и впиваются зубами в оленину, Канада размышляет, как здорово иметь друзей. Что ни говори, а слушать индейские сказки в компании лохматого приятеля стало куда не так страшно. С наступлением сумерек он приглашает маленького друга в гости и буквально надувается от гордости: вся обстановка тому кажется ужасно интересной. — Это? — младший шлёпает ладошкой по резному подлокотнику. — Это стул. — Возвышается над ним Канада: он уже перерос знакомца на целую голову. — А это? — Малыш встаёт на цыпочки, чтобы рассмотреть получше. — А это стол.  — А ты? — Канада, Матьё. Я думал, ты помнишь, — выходит немного обиженно. — Ка-на-да-ма-тьё, — мальчишка произносит по слогам. — Сложное имя. А там? — Тоненький пальчик указывает на дверь. — Наша столовая. Ну, мы в ней обедаем и всё такое. — Здесь? — Русая голова едва ли не вертится вокруг самой себя. — Кабинет месье Бонфуа. И лучше бы ничего не трогать, чтобы он потом не ругался. — А сам он где? — Ребёнок почти висит на краю стола, упираясь в пол кончиками больших пальцев, но ему всё равно плохо видно. — Уплыл проверять берега. У него здесь есть ещё форты. — А второй, лохматый? — очевидно, мальчишке надоедает неудобная поза, потому что он решает забраться на стул. Канада с тревогой следит, как грязные стопы опускаются на тканую обивку. — Мистер Кёркланд? Тоже куда-то уплыл. Вообще, я не уверен, я же не его колония. Хотя, конечно, часть земель здесь его. — Ва! Красотень! — Мальчик вдруг наклоняется и берёт со стола бутылку с моделью парусника. — Эй! Не трогай! — Канада хочет было кинуться вперёд, но вовремя понимает, что так только выбьет хрупкую вещицу из рук приятеля. — Это же месье Бонфуа, он даже мне не разрешает брать... — Как же он туда попал? — Лохматый поднимет игрушку выше. — Не знаю. Положи, ну пожалуйста! — ноет Канада, от волнения подпрыгивая на месте. — Ты ведь можешь уронить. Разумеется, он уронил. Покачнулся, тоненько ойкнул и разжал ладони. Вот и всё, теперь любимая безделушка Франции лежит на полу стеклянной горкой пыли. — Ох, и попадёт же нам, — печально вздыхает Матьё, рассматривая причинённый ущерб и вдруг замечает, что виновник происшествия направляется к дверям. — Ты куда? — Чужой пришёл к племенам. — Погоди! — Канада переводит взгляд с мальчишки на разбитую бутыль и обратно. — Но... Но ты же хотел познакомиться с месье Бонфуа! — проскальзывает неожиданная идея. — Я хочу к племенам. — И хрупкая фигурка исчезает в проёме. Канада растерянно хлопает глазами. Мда, похоже, сегодня попадёт ему одному. _______________________________________________________ * Легенда племени микмаков. 11. Англия лихо закидывает ствол аркебузы на плечо, одной рукой придерживая её за рукоять. Его королева уже с десяток лет настаивает, чтобы он пользовался мушкетом, но Англия упрямо предпочитает ружья проверенного образца. То, чему он однозначно может доверять. Вообще, его Бесс мудрая женщина, но Артур по праву полагает, что сам в военном ремесле разбирается лучше. Да и с тех пор, как отпала необходимость таскать с собой железный упор для приклада и аркебузе придумали спусковой крючок, этот вид оружия его полностью устраивает. Он делает пару шагов к стоящему вблизи дереву и дотрагивается свободной ладонью. Загрубевшую кожу чуть покалывает, пока Сила входит в тело мощным тёплым потоком. Юноша улыбается уголками губ: да, дерево не очень-то похоже на те, что растут у него дома, но наследного друида не обманешь: перед ним однозначно дуб. Пусть ствол растения короче, да и форма листа немного другая, Артур чувствует в нём тот же тип внутренних токов. Лес вокруг тонет в прозрачной дымке, лиловой в последних лучах заката. Неподвижно стоя под деревом, Англия вдыхает, пробуя туман на вкус: на языке остаётся слабая горечь. Индейское поселение догорает. — Пр-роваливай! — вдруг громко звучит на испанском. Англия моментально оборачивается, возводя оружие, и спускает крючок — но отточенные в бесконечных войнах рефлексы срабатывают без заминки, и он успевает отвести дуло в последнюю секунду. Перед ним ребёнок. Ростом чуть выше колена, в тканой узорной тунике через плечо — такая же была и на поселении, что Артур только что уничтожил. Англия щурится, и сквозь туман проступают смутно знакомые черты: бледная кожа, большие глаза, лохматые волосы... Тот самый мальчик, которого он как-то раз пытался догнать к северу отсюда, только сейчас малыш нашёл его сам. — Ты — кто? — выдыхает Англия, подозрительно оглядывая кроху. Благослови Господь душу испанской принцессы, первой супруги покойного короля Генри: испанским Артур владеет в совершенстве. Он уже догадывается: перед ним одно из поселений испанца. Кто-то совсем небольшой. — Я всё здесь! — раздаётся ответ, и Англия застывает в недоумении. — Всё? Как так? — Всё! — сердитый крик. — Оттуда, где холодно, — ребёнок машет перед собой, — до туда, где земля узкая и кругом одна вода. — Сквозь дымку смутно видно, как он кивает назад. — Это всё я! Англии требуется несколько секунд, чтобы осознать. Внезапная догадка заставляет нервно облизнуть тонкие губы: — Весь материк? Ты... Северная Америка? — пытливо. Звучит как бред, но Артур не из тех, кто сразу отбрасывает предположение, показавшееся слишком невероятным. Он, скорее, готов допустить полнейшую нелепицу... на некоторое время, разумеется. Малыш молчит, а потом основа срывается на крик: — Ты у... убил его! Убил деревню! — Англия вздрагивает и делает шаг вперёд, но ребёнок отскакивает, растирая кулачками щёки. — Зачем... Зачем ты это сделал?! Зачем вы все приплыли?! — Мальчик уже отчётливо всхлипывает, и от этого почему-то неуютно. Англия в растерянности трясёт головой, надеясь прогнать неприятное чувство. — Индеец украл у меня серебряную чашку. — Артур и сам не знает, зачем пытается объяснить свои действия незнакомому ребёнку. — Не понимаю, — сбивчиво, сквозь слёзы. — Он украл мою серебряную чашку, поэтому я ответил на подлость. — На взгляд Англии всё предельно ясно. Мерзкий туземец без спроса забрал его драгоценность, и Артур казнил его по закону короны. До висельных деревьев Тайберна целая Атлантика, и он изловчился найти способ здесь и сейчас. — Я не знаю, что такое «серебряную». — Ещё один тихий всхлип. Вечерний туман сгущается, сглатывая последние краски. Хочется плотнее завернуться в плащ, но он остался в лагере, а надетая поверх камзола металлическая кираса не мешает сырому воздуху проникать за ворот, липнуть к коже. Силуэты древесных стволов и ребёнка колеблются, становятся странно размытыми. — Ты плохой, — звучит спокойно и до зябкости печально. — Убирайся отсюда. — И мальчик растворяется за мутной пеленой. Туман такой плотный, что видно всего на несколько футов вокруг. Если бы не компас да ещё то, что, будучи страной, Артур может ощутить своих людей на любом расстоянии, он вряд ли сумел бы выбраться к лагерю раньше утра. 12. Индеец бережно разворачивает кусочек кожи, извлекая наружу маленькую красную плошечку, а из неё вынимает второй кожаный комок. Потом аккуратно крепит эту мисочку к тонкой трубке, перетянутой полосками меха и ткани. Женщина, по левую руку от него, в торжественном молчании протягивает полотняный мешочек, и Англия видит, как мужчина достаёт оттуда щепоть чёрного порошка, с виду похожего на порох: — Мать Земля! Мы собрались здесь ради всех твоих детей: народа камня, народа трав, четвероногих и двуногих, — голос у него сухой, будто костёр из веток и листьев, потрескивающий рядом. Англия закрывает глаза, окунаясь в дурманящий дым и тайную магию слов: — Ползающих, имеющих плавники, летающих на крыльях. Все мы родня. — Индеец насыпает в каменную плошку всё больше порошка. Артур не понимает его речи, но крох текущей по венам крови бриттов достаточно, чтобы почувствовать: это обращение к силам Природы и Жизни. Туземец тянется за очередной щепоткой: — Отец Небо! Мы взываем к твоим сыновьям, к каждому из четырёх ветров. Он берёт у женщины тлеющий жгут и поджигает содержимое плошки, а затем осторожно подносит мундштук к губам. Его лоб морщинист, и из всей причёски у него лишь тонкая дорожка коротких чёрных хвостиков от темени к затылку. Торжественно выпустив по струе дыма в каждую из сторон, он молитвенно прикасается лбом к ритуальному предмету и передаёт его той, что сидит рядом. Своей жене? Возможно сестре или дочери? Индианка, по мнению Артура, куда привлекательнее мужчины: у неё гладкие тёмные волосы, круглое лицо и пухлые губы, из которых вырываются колечки дыма. А ещё полная, обнажённая до самых сосков грудь... Англия отчаянно краснеет и отводит взгляд, принимая из маленьких рук деревянную трубку. Первый глоток гари не становится для него неожиданностью. Артур уже пробовал «пить дым» в лагере Испании, во время итальянских войн. Ну, а подсел на эту дрянь немного позже — с подачи лягушатника, разумеется. Временами Англию самого поражает та неотвратимость, с которой он перенимает у Франции всё «самое лучшее». Казалось бы, полдетства противиться отвратной опеке, а в итоге всё равно начать копировать искусство, привычки и уклад винохлёба! До чего, чёрт возьми, раздражает. Но как ни пытайся, окружающие всё равно видят в тебе лишь грязного полудикого мальчишку с Богом забытого острова. И можно сколь угодно твердить, как смачно и в какие места тебе на них плевать. Да только это не изменит ощущения самого себя неловким, костлявым и вечно одетым не по моде юношей, с зарослями кустистых бровей и колтунами непослушных волос. Англия глубоко затягивается, и все мысли неуловимо тают в табачных клубах. Горько. Терпко. Легко. Он передаёт трубку старому индейцу, и оба племени, мужчина и женщина, замирают, закрыв глаза. Молчание после курения — тоже часть ритуала? Англия послушно опускает веки, но тут его носа касается большая пёстрая бабочка, и он нетерпеливо отмахивается. Они с индейцами сидят в тени высокого каштана, и пушистая, сплошь в жёлтых соцветиях крона, манит к себе тучи насекомых. Помнится, ещё когда Артур ребёнком жил в доме Франции, цветение каштанов было его любимым временем года. Виносос тогда постоянно отпускал скользкие шуточки насчёт их аромата, и Англия злился, называя его содомитом. А потом, ночами, убегал из замка в каштановую рощу. Франциск настрого запрещал ему эти ночные вылазки, запирал на ключ, но Англия взламывал дверные защёлки, а однажды вывалился из окна. Он сломал всего пару костей — в том, что ты страна, есть известные преимущества. Франция тогда ужасно раскричался, накладывая деревянные шины, а когда всё зажило, даже выпорол, но Артур назло продолжил свои маленькие побеги. В лунном свете он трепетно обнимал тонкие стволы каштанов, что-то рассказывал им, жаловался на Франциска и каждый раз загадывал свое единственное, самое сокровенное желание: вернуться домой. Маленький Англия точно знал, эта магия поможет. Смешно, но было время, когда он наивно хотел на родину. Индейцы хранят молчание, и Англия смотрит вдаль поверх языков костра, туда, где поляна резко обрывается лесной чащей. Он почти вскрикивает, заметив у кромки рощи рыжего оленя. Даже издали видно, как невероятно грациозно животное по сравнению с европейскими сородичами, насколько потрясающе хрупко его тело, как тонки ноги и изящен венчик рогов. Если сейчас окрасить зверя белой известью, да заменить два ветвистых рога одним прямым — его легко будет спутать с теми чудесными созданиями, что являлись Артуру в раннем детстве. А на спине у оленя, Англия готов поклясться, сидит маленький светлокожий мальчик. Северная Америка, так?.. «Убирайся отсюда!» Ну, нет! Только не теперь, когда королева Элизабет, растрогавшись, что он в её честь назвал это побережье «Вирджинией», разрешила ему воздвигнуть собственную, почти не зависящую от её монаршей власти колонию. Первая попытка возвести в Вирджинии форт не удалась, но что с того? Англия попробует заново. Ему ни к чему ссориться с местными племенами, куда надёжнее наладить отношения — ведь он приплыл в Новый Свет не за рабами, как Испания, да и мифическое золото не столь манит его призрачным блеском. Ему просто нужно совсем немного свободы, которой он лишён на Альбионе, да ещё отрешиться от того голода, что ежесекундно терзает его проклятый народ. И возможность не бороться за каждый чёртов миг своей жизни. Он пойдёт на всё, лишь бы сделать эту землю своей. Зубами разорвёт глотку тем, кто встанет на пути. Даже продаст душу дьяволу, если потребуется.