Особые отношения

Sting – «Fields of gold» «The Holly and the Ivy» (средневековый рождественский гимн) 25. Спрятавшееся в лесной чаще озеро оказывается огромным и до странного синим. Чтобы разглядеть его за деревьями, Артуру приходится подойти чуть не к самой воде – так густо заросли берега. Он делает шаг, и песок оседает, рассыпаясь под сапогом. По волнам пролегает дорожка бликов. Вода сверкает, серебром обжигая взгляд и вынуждая часто-часто моргать, почти до слёз. Англия жмурится и крепче обхватывает Америку за лодыжки. Ребёнок на его плечах молчит уже с полминуты, и нужно успеть этим насладиться. Артур убеждался не раз: долгим подобное затишье не бывает. Лес вокруг перешёптывается на разные голоса. Нестройный щебет, шум листвы и стрекотание кузнечиков – для Англии всё смешивается, превращаясь в мягкий гул. Его слух, ещё не отошедший от недавней контузии, позволяет просто скользить на поверхности звуков, не вникая в полутона. Вдоль берега проплывает гусиный выводок: две взрослые птицы, изящные, с гибкими шеями, и стайка жёлтых комочков. Один из птенцов сидит на спине у родителя, спрятавшись меж тёмных крыльев. По воде за ними тянется след, и брызги падают Англии на обувь, а он рассеяно отмечает, что не улавливает плеска. Странно радоваться боевой травме – но какая возможность не вдаваться в тот бред, что вечно несёт маленький воспитанник! Мужчина улыбается своим мыслям, подставляет солнцу лицо и ощущает, как ровно вздымается детская грудь. Альфред за спиной начинает возиться, беспокойные пальчики ерошат Артуру космы – похоже, передышка закончена. Англия возводит глаза, силясь разглядеть детское лицо: – Это и есть то самое место? – Ага, – тёплые ладошки обнимают мужчину за щёки. – Хорошо, да? Взгляд Артура скользит по холмам на другом берегу, где деревья лесенкой спускаются к воде. Собственно, ничего особенного он не замечает, но раз уж Альфреду понадобилось отправиться именно сюда. – Довольно неплохо, – Англия наклоняется, чтобы снять Америку с плеч, и тот мгновенно вцепляется ему в уши. Артур замирает, чувствуя, как сминается мочка: ребёнок тянет его за серьгу. «Чёр-рт, надо было вообще её снять...» – в горле собирается неприятный ком. – Эй! – попытка высвободиться ни к чему не приводит. Англия смыкает ресницы, молясь, чтобы украшение не порвалось. – Пока я держу, можешь не бояться упасть. Я не уроню, – он аккуратно подхватывает малыша подмышками, и тот с сопением разжимает кулачки. Мимо проносится птичка с рыжей грудкой. – Ваай! – за долю секунды Америка успевает коснуться её хвоста, лягнуть опекуна в плечо и перепачкать ему камзол. – Альфред! – Англия спешно ссаживает мальчишку на песок. Зелёные глаза по-кошачьи сужаются: на кружеве ворота остался след от башмака. Америка же раскидывает руки: – Я летал, ты видел? – румяная мордашка сияет восторгом. – Вот так, высоко-о! – малыш пару раз подпрыгивает для наглядности. Ниточки волос пушатся, переливаясь на свету. Артур беспомощно прикрывает веки: «Отлупить, что ли?» – Да где уж мне заметить? – его пальцы скользят по бусинам серёжки. «Фух, кажется, целая...» Америка ловит опекуна за свободную ладонь и выгибает бровки: – Я теперь птиц, да? Англия пару секунд разглядывает ребёнка с высоты своего роста, а потом опускается на корточки, и кончик висящих у бедра ножен утыкается в песок. – Конечно «птиц», прямо вылитый, – Артур достаёт завёрнутый в салфетку пирожок, и Альфред тут же принимается за угощение. Он пальчиками упихивает себе в рот особенно большие куски и сосредоточенно хмурится, пока на серую курточку-пурпуан градом сыплются крошки. Англия безмолвно поджимает губы, ладонь ложится на детскую макушку. Вот ведь, горячая – а он даже не догадался захватить ребёнку шляпу. И солнце как раз в самом зените. «Когда же вы, сэр, думать-то начнёте?» – губы Артура становятся ещё тоньше. Он уже двумя руками приглаживает пушистый вихор, пытаясь вспомнить схожие моменты из собственного детства. Так, Франция его вообще с непокрытой головой из замка не выпускал. А Шотландия как в таких случаях поступал? – Оуч! – Англия жмурится и утыкается ребёнку в плечо. Альфред роняет остатки пирожка: – Братик? – голубые глаза широко распахиваются. – Братик, ты что? Англия морщится и трясёт головой. Писк в ушах проходит так же внезапно, как начался, оставляя лишь неприятное шипение. Мужчина слабо улыбается: – Всё в порядке. Не волнуйся. Просто последствия мушкетного выстрела. Его Альфреда это не касается. В северных колониях ведь нет войн с индейцами, как в подконтрольной Артуру Вирджинии. Он снова треплет мальчишку по волосам. Ребёнок смотрит странно, почти сердито, а потом расслабляется и кивает в ответ. Улыбается, щекой чувствуя шершавую от мозолей ладонь. Ветер рябит водную гладь, играет блестящими стеблями травы. Затихает, клубочком свернувшись в листве. Над берегом разносятся гусиные крики. – Это ещё зачем? – Америка недовольно скашивает взгляд. – Пахнет! – Ещё бы не пахло. Он специально надушенный, – Артур завязывает у него на затылке края своего батистового платка. Ребёнок теребит кружевную тесьму: – Уу! Неудобно! – Зато голову не напечёт, – Англия окидывает малыша скептическим взглядом. – Так как, ты говорил, это озеро называется? – А, – Америка тут же забывает о платке, и Артур понимает, что уловка сработала. – «Я ловлю рыбу с этой стороны, ты ловишь рыбу с другой, и никто... И никто...» – мальчик мнётся, пытаясь вспомнить окончание фразы. Англия с усмешкой поднимается с песка. Расстёгивает на груди перевязь, и ножны падают на траву, а вслед ложится бежевый камзол. Артур достаёт из воды камешек, ребристые края холодят кожу. Повернуться, завести руку, взмахнуть – и взволнованно вскрикивают уже успевшие отплыть гуси, а камень «блинчиком» проскакивает мимо. – Вии! – Америка едва не бросается следом, его глаза потрясённо загораются: – А ещё сможешь? – Разумеется, – Англия прячет усмешку. – Я эту игру в детстве выдумал, играл тогда с одним мальчиком, – ну, «с мальчиком» сильно сказано, если вспомнить, какой длины туники этот «мальчик» порой надевал. Рывок, и новый камешек уже режет озёрную синь. – Вау! – малыш башмачками залезает в волны. – Тоже так хочу! Артур быстро пересчитывает оставшиеся на воде круги. Ветер снимает капли с его ладоней, парусом надувает рубашку. – Селезень! – со знанием дела заявляет Англия и вытягивает ребёнка обратно. Поясняет: – Каждый второй удар о воду, это «селезень», каждый первый – «утка». Альфред удивлённо округляет губы, и Артур вновь опускается на корточки: – Ну, это игра такая в общем. Нужно считать, сколько раз подпрыгнул камень, – он протягивает Америке сжатые в кулаки ладони. – Ну-ка, как я учил? – и мальчик, пришёптывая, по одному разгибает его пальцы. – Десять! – уверенно заявляет Альфред наконец. Артур кивает, и мальчик буквально раздувается от гордости. Следующий бросок они делают уже вместе: Англия ставит ребёнка перед собой и велит придерживать краешек камня. Движение сильной кистью... – Сколько, сколько? – кричит Альфред, едва по воде проходит белый след. – Пять. «Утка» или «селезень»? – Англия хитро смотрит на воспитанника, и тот снова начинает пересчитывать пальцы. _________________________________________________ * Вебстерское озеро, штат Массачусетс. 26. Сальная свечка плавится, капают горячие слёзы. Язычок огня коптит, распространяя по комнате вонь. Англия морщится, устало поводит плечами и тянется к стоящему у кровати сундуку. Нащупывает на крышке ножницы и подрезает кончик фитиля, снимая нагар. Пламя сразу становится ровней. – Ну вот, – травяной тюфяк шуршит, когда он возвращается на постель, – Джонни-пончик, значит, подкатился к уху лисы и прокричал: «Я от деда убежал, я от бабки убежал, от мальчонки убежал, от двух рабочих убежал. И от тебя, лиса, убегу!» А лиса ему: «От меня? Ну, нет!» – и схватила Джонни-пончика своими острыми зубами. Пара секунд тишины, и Англия резко ударяет в ладони. – А-а! – детский вопль звоном наполняет комнату, и где-то за окнами начинает лаять собака. Хрустит в матрасе трава, пока Америка с головой заматывается в одеяло и откатывается к стене: – Страшно, страшно, страш-шно! – наружу выглядывает только самый кончик его носа. Артур кусает подушку, захлёбываясь беззвучным смехом. – Ещё могу сказку «О детях короля Эйлпа» рассказать, – еле-еле выдыхает он сквозь всхлипы. Альфред возмущённо сопит, почти проваливаясь в щель меж стеной и постелью, но всё же решает уточнить: – А эта о чём? Запах жира от свечки неприятно горчит. В полутьме не видно, как губы Англии расползаются в таинственной усмешке: – О друидах. – О добрых волшебниках? Артур краем глаза замечает, как средь складок пёстрой ткани появляется любопытная мордашка. – Ну да. Об очень добрых. Альфред усаживается и откидывает одеяло: – И что они сделали? На улице, наконец, затихает лай. Артур некоторое время загадочно молчит, а потом выпаливает скороговоркой: – Убили короля Эйлпа и разбросали по двору его кости! – А-а! Америка всё-таки сваливается с кровати, и Англия задыхается от хохота. Когда спустя минуту он пытается встать, его шею обвивают тонкие ручки: – Братик, не уходи! – Хей! Да с тобой же невозможно спать, – Артур пробует отлепить от себя влажные пальчики. – Не уходи, один бою-усь! – в голосе появляются слёзы. Англия недовольно смотрит на подопечного: – Ты снова будешь всю ночь вертеться, и я не высплюсь, – но Америка начинает хныкать, и мужчина сдаётся. – Вот же... Дай я хоть свет погашу. И какой чёрт его дёрнул опять напугать Альфреда перед сном? Артур вздыхает и встряхивает волосами. Жёлтая латунь блестит под пальцами, когда он накрывает огарок свечи металлическим колпачком. _________________________________________________ * Английская народная сказка «Johnny-cake». 27. Просмолённый пол качается под ногами, тёмные ступени скрипят, лаская слух. Тетивой дрожит трос в давно загрубевших пальцах, упирает в бедро край борта. Ночью пришёл прилив, и отдыхавший на якоре «Морской лев» поднялся теперь почти вровень с берегом. Ребёнок у груди зябко ёжится, и Англия кутает его краешком своего плаща. Хмыкает, заметив, как тот кривится: да, нужно время, чтобы привыкнуть к чудным корабельным ароматам. – А здесь что? – в голосе Америки ни следа былой сонливости. – Бак корабля. А под ним, – Артур каблуком ударяет в пол, – кубарь, там команда ночует. С носовой палубы как на ладони видна вся деревня, светятся квадратики окон в утренней мгле, и бриз доносит обрывки разговоров поселенцев. Над головою трепещут складки спущенных парусов, внизу переругиваются матросы, занося на судно оставшуюся поклажу, и Альфред вертится в сильных руках, стараясь ничего не пропустить. Коленками больно елозит Артуру по животу, и приходится встряхнуть его, чтобы унялся. – Эта палка зачем? – мальчишка тянется к выступающему с носа парусника древу. Англия поспешно перехватывает его кулачок: – Не тычь пальцем! Накличешь беду, – сердито. Разносятся в воздухе крики чаек, кто-то из команды высвистывает старинную мелодию. Артур с любопытством сравнивает крохотную нежно-розовую ладонь со своей. Перебирает детские пальчики, находит у воспитанника свежую ссадину... – Эта «палка» называется бушпритом, а нужен он, чтоб корабль шёл быстрее. – Ух! – Америка морщит бантик губ и опять начинает крутиться. – Все слова ужасно сложные, – края его шляпы цепляются за камзол опекуна. Англия поудобней устраивает малыша на руках и поворачивается лицом к востоку. Жидким золотом прочерчена полоса, где из пучины волн восходит солнце. – Голландские названия в основном. Голландия ведь король на море. Альфред щурится и трёт глаза кулачками: больно-больно, аж ресницы намокли. Прячет лицо на груди у старшего: – А что там? В море? – Америка и не задумывался раньше. Просто Артур и все другие иногда появляются у него в гостях, и тогда они есть. А если они исчезают за гранью воды и неба, то их снова нет. Так... Но если братик опять растворится там, где братик будет всё это время? В ореоле лучей кипят до желта раскалённые облака, и Артур рассматривает их сквозь полуприкрытые веки. «Что в море?» Безбрежная синь и пустота. До слабости в пальцах, до тянущего одиночества у сердца – и кажется, уже не будет земли под ногами. Тесные «квартиры» офицеров. Узкая, удушающе узкая клетушка для матросов – одна на всю команду. Вонючая тюрьма, где яблоку не упасть. И чешется от сырости кожа, и отдал бы всё, только вырваться из этого ада. «В море...» Полёт средь пенных валунов и абсолютное всесилие. Закрой глаза, задержи дыхание – лишь ветер на щеках. Ещё немного, и покажется, что не зависишь даже от собственного короля. А ещё, море – это твоя покорность. Бездны штормов и отчаянная, пугающая беспомощность при штиле. Когда неделями простаиваешь с жизненно важным для тебя грузом. Когда не знаешь, сможешь ли на этот раз наколдовать ветер, и приходится отлавливать в трюме крыс, лишь бы команда не умерла с голода. А ты вглядываешься в их лица. Добровольно выбравших этот путь и тех, кого обманом вынудили подписать контракт. А есть и такие, кого родители продали ещё ребёнком. И ты чувствуешь их, о да, запертый на тесном пространстве парусника, ты чувствуешь их особенно остро. Америка задирает голову, хмурится. На губах братика очень странная улыбка: – В море тюрьма и свобода, от которых не сможешь отказаться, – малыш непонимающе выгибает брови, и Артур улыбается шире: «Слишком сложно?» Да, наверное так и есть. И Англия равно идёт на это. Когда ты не только человек, но и государство, ты согласен на что угодно, лишь бы вырваться с острова. Получить возможность торговать, воевать и просто быть. Но вот ведь – проклятье медузы! – Артур впервые уходит в плавание с таким тяжёлым сердцем. Так, надо бы ещё раз напомнить. – Америка, – и Альфред сжимается в его крепких объятиях. Последние дни в голосе братика появились такие нотки. Вот он только позвал тебя по имени, а уже кажется, что обо всём догадался. И про то, кто высыпал из патрона порошочек. И куда на самом деле девается из тарелки утренняя каша. Ух. – А-альфред, – и мальчишка теребит край чужого плаща, старательно отворачивая лицо. Наверное, придётся всё-таки сознаться, что чернила не сами пролились на рубашку Артура. С нижней палубы доносится гомон, и Англия нервно оглядывается на команду: «Вот ведь черви гальюнные, чего разбушевались?!» Переводит взгляд обратно на макушку воспитанника: – Альфре-ед, напомни-ка мне, что ты пообещал? Ребёнок ощутимо расслабляется и поднимает мордашку: – Слушать губернатора? – Точно. Как хороший мальчик, – Артур с сомнением заглядывает в его блестящие глаза. – А ещё что? – Ум, – малыш старательно пытается вспомнить. Ничего не выходит, и он вопросительно приоткрывает губы. «Господи, Господи», – Англия морщится, крепче прижимая его к себе. Ничего ведь не случится, верно? Только не в их веке, да и отлучается он ненадолго. Если только можно было бы никуда не уплывать. – Альфред, не впускай в дом посторонних. Только своих поселенцев, ты меня слышишь? – Оу, точно! – Америка расплывается в широкой улыбке. – И тогда ты меня прокатишь на корабле? – Как и договаривались. – И штурвал дашь покрутить? – Без проблем. – И... и... – мальчишка быстро озирается по сторонам. «Что бы ещё, м-м» – А! И в корзинку полезем? – В корзинку? – Артур недоумённо моргает, но прослеживает взгляд подопечного и замечает решетчатый пол смотровой площадки. – Да, и на марсы, обязательно. Но ты никого не должен впускать, ты клянёшься? – Угу! – Америка радостно кивает и задирает к небу лицо. Англия придерживает его шляпу за тулью и переводит дух. Ну вот, кажется и всё. Теперь осталось передать поджидающему на побережье мистеру Брэдфорду маленькое воплощение его новой Родины – и можно отправляться в путь. «Святой Георгий, пусть всё будет в порядке» – Я всего в пару мест и очень скоро вернусь, – бормочет он скорее себе, нежели ребёнку, спускаясь по трапу. Золотятся в лучах рассвета паруса. Солнечный свет заливает всю восточную половину небес, и в вышине, в сиянии, кружат белоснежные чайки. _________________________________________________ *Уильям Брэдфорд – губернатор колонии Нового Плимута с 1621 года. 28. Море пенилось, закипая. Пузырилось, будто котёл с колдовским варевом. Сизые волны, сизые небеса – всё смешалось, погрузившись в плотную пелену, и уже было не разобрать, где есть верх, а где низ. Штурвал рвался из рук Англии, побуждая того сочно и с наслаждением ругаться. Руль вело из стороны в сторону, а качало так, что даже у опытных моряков зеленели лица. Облака брызг накрывали корму, прямо сквозь одежду просаливая людские тела, и корабль скрипел и стонал точно проклятый. Начинался шторм. К Берегу Слоновой Кости барк подошёл уже в сумерках. Ещё прежде, в открытом океане, Артуру повстречалась группа голландских судов, очевидно переправляющих товар в Южную Америку. Самого Холла ни на одном из них не ощущалось, да оно было и к лучшему. Англия в любом случае не смог бы заставить сразу несколько чужих парусников первыми отсалютовать своему – а так хоть удалось избежать позора. Он был в этих местах всего раз. Исследовать побережье сейчас, во время надвигающейся бури, представлялось невозможным, а потому швартоваться пришлось в ближайшей знакомой бухте, пусть и в неприятном соседстве с кораблём другой державы. Кораблем с маленькими золотыми лилиями на флагах и вызывающе светловолосым капитаном на корме. Англии оставалось только надеяться, что французский придурок сообразит не... Нет, не сообразил. Он бессильно скрипнул зубами, когда Бонфуа знаками попросил спустить ему трап. Тот размахивал каким-то свитком, предположительно – документом, требовавшим скорейшего подписания, и Англия был вынужден уступить. Бархатные глаза кокетливо сощурились: – Я, право в недоумении, Арти. Не сочти за моветон, мой милый, но не должен ли Святой Андрей на твоём Юнион Флаге пролегать поверх Святого Георгия? Англия дрогнул и невольно бросил взгляд на гафель, где развевался Юнион Джек. Правильный Юнион Джек, с красным крестом поверх белого. Не наоборот, как вывешивал Шотландия. Чёртов Шотландия! И чёртовы Стюарты, соединившие английский флаг вот с этим... о Боже, храни короля! – Ни слова больше, я настаиваю! – Или придётся сплюнуть Франции в лицо. Уже в каюте обнаружилось, что никакого документа у того не было, зато имелся лист бумаги, покрытый разводами туши. – И что это: образчик французского юмора? – Артур прямо-таки почувствовал, как в груди вскипает раздражение. Франсуа лишь повёл ровной бровью: – Это портрет, милый мой. Великое произведение искусства, знаешь ли, – здесь он выдержал паузу и добавил: – Выполнено мной. Англия ещё пару секунд бессмысленно вглядывался в паутину чёрных линий, надеясь хоть что-то разобрать, но потерпел крах. Встряхнул волосами, оскалился: – Да у меня даже Альфред рисует лучше, ха! У него по крайней мере видно, где человек, а где дерево. Франция задумчиво склонил голову к плечу, светлый локон скользнул у виска. В прищуре глаз промелькнуло озорство. – Это твой портрет, Арти, – пухлые губы тронула улыбка. – И я полагаю, сходство с оригиналом неоспоримо. В комнате сразу стало жарко. Англия ринулся вокруг стола, пытаясь выхватить бумагу и не потерять равновесия: корабль кидало на волнах как игрушку. Франция уклонился к двери: – Птенчик мой, следующий шаг я расценю как объявление войны. Англия зарычал, мечтая проломить лощёному ублюдку череп. Но очередное перемирие они заключили совсем недавно, разрывать его пока не хотелось. Терпеть общество Франсуа не хотелось почти также сильно, однако снаружи как раз брызнул ливень, в этих местах почему-то напоминавший бегущий с небес водопад – и Англия, прерывисто вздохнув, достал несколько бутылок эля. Следующие полчаса прошли под стук стеклянных донышек о поверхность стола, грохот дождя и множество пикантных европейских сплетен. Пока Франция в красках расписывал любовные похождения других королевств, Англия ещё крепился, надеясь почерпнуть какую-то полезную информацию. Но когда же речь коснулась интриг французского двора, терпению подошёл конец. Вежливый намёк, как сильно ему безразличны сердечные муки герцога Ришелье, эффекта не произвёл. Чуть менее вежливая просьба помолчать, закусив носовым платком – аналогично. Артур вскочил, намереваясь вылить на собеседника остатки эля, но вовремя представил реакцию своего короля. Сел обратно. Снова вскочил. Заметил в глазах Франсуа интерес и, разразившись бранью, выбежал на палубу. Полностью промокнуть он успел за четыре секунды. Ещё через шесть дождь резко прекратился. Утром в воздухе поплыла молочная взвесь тумана. Влага и грязь высыхали прямо на глазах и вскоре совсем исчезли, словно и не было вчерашнего потопа. Земля здесь вообще была очень странная: светлая как песок. Гораздо светлее кожи тех, кто её населял. Сколько бы Артур ни думал об этом, ему мерещилось что-то неправильное. Они с Франсуа стояли в условленном месте, поджидая своего поставщика товара. Всего в десятке ярдов от воды раскинулись джунгли, и Артур явственно слышал клекот попугайчиков и чьё-то пение. Вибрирующие гортанные звуки расходились меж стволами пальм, и от этого почему-то неудержимо клонило в сон. Было душно. Англия расстегнул ворот рубахи, отвернул раструбы своих ботфорт, но легче ему не стало. Франция рядом молчал, надвинув шляпу до самых глаз; за ширмою пышных перьев было не разобрать его лица. Англия отирал со лба пот и мечтал поскорее оказаться в каюте. В одиночестве. Звуки песни стали громче, когда из-за деревьев показались люди. Темнокожие до черноты, обнажённые почти донага, они плелись вереницей, которой, казалось, не будет конца. Cкреплённые отрезами бечёвки, с одетыми на шеи деревянными рогатинами, невольники шагали навстречу судьбе... своей смерти. Артур облизнул уголки губ, против воли вдыхая исходящий от рабов смрад. Солнце било по их плечам, кляксами растекалось по смуглым, блестящим от пота животам и спинам. Беззвучно шелестел прибой. У какого-то малыша подвернулась нога, и живая гирлянда остановилась, затоптавшись на месте. А ещё через мгновение всё побережье огласил тоненький, исполненный ужаса визг. Два удара палкой. Темнокожий мужчина за волосы поднял ребёнка с земли, встряхнул и что-то прокричал на своём языке, подгоняя пленников к кораблям. Потом оглянулся на европейцев, и у Англии на миг перехватило дыхание. Неправильное, не европейской формы лицо. Широкие, словно распухшие, губы и нос. Кучерявые волосы. Туземец оскалился, сверкнув крупным жемчугом зубов. Когда люди Артура только начали торговать рабами, случалось, они уводили негров в плен силой. Сейчас, когда работорговля требовала уже непосредственного участия Кёркланда, он знал, что делать это совсем не обязательно. Африканцы отлично продавали себя сами. Англия вздрогнул, ощутив прикосновение к своей руке. Оказалось, Франция до сих пор стоял рядом... Тот за краешек приподнял свою шляпу: – Чьи невольники? – на красивом лице отразился деловой интерес. – Мои, – коротко, сквозь зубы. – Не видишь, что на них не французские клейма? Англия наскоро расплатился с олицетворением африканского королевства и отшатнулся, когда тот протянул ему палку. У Артура была заготовлена своя. Влажный воздух вновь наполнился криками, когда на смуглые плечи посыпались удары. В панике люди кинулись по трапу, и вскоре вся палуба зачернела от их тел. Англия пинками загнал негров в трюм, да так, что там свободного места не осталось, лишь звякнули металлические колодки. В лицо дыхнуло затхлостью и плесенью, вновь заревели дети, отворачивая головы от подошв белого господина. Cкрипнула, запираясь тяжёлая дверь. Артур кивнул Франсуа, оставшемуся дожидаться следующей партии, и велел команде выходить в море. А потом ещё долго лежал у себя в каюте, жмурясь и хищно раздувая ноздри. Такие как он привыкли делить людей на две категории: собственных граждан, или детей, и тех, кто представляет другую нацию. Можно почувствовать любого из своего народа, но обычно воспринимаешь людей в общей массе, усреднённо, и словно часть себя. Большинство рождаются и умирают так ничего и не задев в твоем сердце, да и жизни их несравненно короче твоей. Ты жертвуешь их счастьем ежечасно, ежеминутно, ради им подобных и самого себя, но всё же... Они дороги тебе, дороги несомненно, а боль их именно то, что делает сильнее твою. Вот только вспарывая тело другой нации, не замечаешь уже ничего: страдания чужих детей лишь пустой звук. И комкавшему постель Англии не было дела до пленников, что были сейчас словно рыбы в бочке набиты у него в трюме. Африканцы ведь и людьми толком-то не были – так утверждали все вокруг и полагал он сам. Однако... Он помнил словно вчера, как кто-то из его приватиров, кажется, сам Рэли или даже великий Дрейк, впервые привёз ему африканского раба. Как гневилась королева Елизавета, как потрясён был он сам: торговать живыми людьми, это же... Артур сжался у себя на койке, чувствуя стайки мурашек вдоль загривка – ведь это... Но работорговля оказалась более чем выгодна. «Карьедо не справляются с перевозками и неплохо платят», – как-то заметил Холл. Англия уже знал об этом из первых уст и не собирался уступать. Он и так отставал, безнадёжно отставал от Голландии, нельзя было продолжать в том же духе. И если при Тюдор Артур решился лишь на выдачу нескольких патентов, сейчас его людям предстояло заняться Африкой всерьёз, а он должен был вести их за собой. Тем более и требовалось лишь осуществлять куплю-продажу, никаких войн, грабежей или... Артур попытался сглотнуть, но горло сдавило тисками. «Даже мараться не приходится», – однажды сказал ему Голландия. Англия знал, внуки Рима были приучены к скупке рабов сызмальства, и всё же мог поклясться: Холл просто не понимал, о чём шла речь. Что стояло за происходящим на самом деле. Кёркланд зажмурился сильнее и совсем замер. Тем африканским королевствам, у кого отобрали людей... Длинные пальцы скребнули по ткани. Тем племенам или народам – им было так же больно, как ему когда-то? 29. Артур распахивает глаза. Вокруг – лишь золотистые колосья ячменя, трепещущие кисточки на концах пушистых стеблей. Англия озирается по сторонам, словно пытается что-то отыскать, и кусает подрагивающие в улыбке губы. Делает шаг, другой, прислушивается... только ветер шелестит ячменными волнами, да жужжит у цветка мохнатый шмель. Облака отбрасывают тени, затевая причудливую пляску тьмы и света. Артур шагает сквозь их сплетения, вновь застывает на месте, вертится вокруг себя, и колосья послушно прогибаются под его ногами. Тени мелькают быстрее, спутывают мысли, и Англию одновременно тянет смеяться и злиться. Мальчишка где-то рядом, совсем близко, да к тому же связан с ним через своих поселенцев; кажется, замри – и уловишь приглушённый детский смех. Но у Артура никак не выходит найти, и он начинает терять терпение. «Да где же?» – мужчина вновь сминает башмаками ячменное золото, оборачивается, меняет направление. В глазах вдруг вспыхивают озорные искры: «А что, если?..» Смесь английского c искажённой, «собачей» латынью щекочет язык. Слова пульсируют, осязаемо тревожа пространство вокруг, пока под ресницами Англии разгораются зелёные всполохи: – Глаз обманет в тьме ночи, ищешь душу – говори: «Ers exical cum os dorus душа!» Пара сильных ударов сердца, тёплый сгусток в районе груди – и Артур уверенно направляется в нужную сторону. И расслабленно выдыхает, когда в его мир возвращаются звуки и краски. Однажды Уэльс вот так же попыталась отыскать в их доме запропавшее веретено, а потом ей здорово влетело от короля. Магия карается законом, потихоньку вытравливается религией и казнями, а вскоре наверняка угаснет совсем. Уже сейчас она действует с перебоями, через силу - не считая того, что Англии и так всегда давалась труднее, чем сестре. И ещё, магия непременно берёт плату. Крушение Армады ведь обернулось в своё время новой бурей и гибелью уже английских кораблей... Но всё же. Пока у него есть эти силы, Англия будет колдовать, и пускай остальное катится к чертям. Ему просто нравится иногда висеть на волоске. Ввязываться в рискованные авантюры, плыть на самый край света. Жизнь без действия, равно как и жизнь без цели, всегда казалась ему сравни глухому болоту. Над полем, низко-низко, пролетает пара птиц. Артур замирает среди омытых солнцем колосьев и прислушивается. А ещё через мгновение резко подаётся вперёд: – Нашёл! – Ваай! – Америка, до этого затаившийся среди ячменя, со смехом дёргается в его ладонях и роняет мешочек с поджаренной кукурузой. Воздушные, жёлтые от масла зёрнышки рассыпаются в разные стороны. – Как ты смог? – ребёнка почти с головой укрывают пушистые стебли, и его мордашку едва можно рассмотреть. Артур поправляет на бедре шпагу и опускается рядом. Хитро улыбается: – Ты слишком громко хрустел, и мои фейри тебя услышали. – Твои фейри? Англия еле сдерживает смех, заметив, как округляются детские глаза. Он аккуратно приглаживает подопечному волосы: – Ну да, мои личные фейри. Когда-то я поймал их в кувшин, вот они мне и прислуживают. – Ва-ау! – от восторга Альфред даже привстаёт на цыпочки. – А что они умеют? Фейри ведь красивые, да? Мне покажешь? Артуру стоит неимоверных усилий напустить на лицо серьёзное выражение: – Непременно покажу. Но ты должен очень хорошо себя вести и съедать всю кашу, что я варю. Иначе фейри ни за что не прилетят. Америка недовольно куксит губы. Испытание английской кашкой уже превратилось для него в мучительный ежедневный ритуал. Но фейри... Мальчик удручённо кивает: – Ладно. Он собирается ещё что-то спросить, но тут вдруг вспоминает о мешочке с кукурузой и бросается за своим сокровищем. Артур же снимает с пояса шпагу, откидывается на спину и утопает среди колосьев. Настроение отличное. Англия только что увёл у Испании парочку необжитых островов на Карибах, да так, что последний и не заметил. Британец злорадно усмехается: "Ничего, ещё узнает и порадуется за меня". На самом деле ситуация немного странная. Артур столько времени пытался отбить у Карьедо карибские колонии, а оказалось, можно просто потихоньку забирать незаселённые им острова. Уму непостижимо! Испания словно вообще не дорожит своими землями! Сухие травинки щекочут щёки. Альфред выныривает откуда-то сбоку и со смехом падает на опекуна: – Уть! – Эй! – от неожиданности тот почти вздрагивает. Инстинкт самосохранения требует немедленно отшвырнуть шумное создание, но кажется, Англия уже начал привыкать к выходкам подопечного. Это немного пугает. Малыш закидывает себе в рот остатки воздушной кукурузы: – Хоф-фю ефё ф прятки! – сквозь лакомство его слова звучат чрезвычайно "разборчиво", но одёргивать ребёнка нет ни сил, ни желания. Артур лишь опускает на глаза ладонь и мотает головой: – Сегодня больше никаких пряток, я устал. – Хочу-хочу-хочу! – Альфред снова смеётся и колотит Артура в живот кулачками. Тот чуть морщится: – Нет, я же сказал. – Ну! Я хочу! – Америка коленкой толкает его в бок и невинно смотрит из-под длинных ресниц. Англия пытается рассердиться, но потом просто фыркает и рывком поднимает малыша над собой: – Так? – он встряхивает мальчишку, и тот хохочет в ответ. – Вот так ты хочешь, да?! – А-а! Щекотно! – чистый голос разносится над полем и дальше, к верхушкам леса. Альфред болтает ногами и задирает к небу лицо, туда, где тянутся хвосты облаков. Черты Артура становятся резче, когда он чувствует выступающие у ребёнка рёбра. Америка сильно похудел с прошлой их встречи, даже глаза стали больше. Когда Англия потребовал от губернатора объяснений, тот начал что-то плести про неурожаи и проблемы с продовольствием, однако Артура такой ответ категорически не устроил. Он сделал для себя логичный вывод: больше никому не доверять воспитанника надолго. Вот только как при этом заниматься своими делами, не говоря уже о частной жизни – отдельный интересный вопрос. - Домой, обедать, - решает он. С ребёнком на плечах Англия углубляется в раскинувшуюся по краю поля рощицу. Сто ярдов по прямой, налево от старого пня, затем обогнуть куст голубики – и сквозь деревья начинают проступать очертания хижин. Дойти до Нового Плимута можно и в обход перелеска, но так Артуру нравится больше. За ограждающим поселение частоколом его окликает один из часовых: – Сэр Кёркланд... – Да? – Англия оборачивается к человеку в синем. Тот явно испытывает неловкость, заглядывая в лицо своей исторической родине: – К вам тут это... вроде как гость, сэр, – мужчина кашляет и отводит взгляд, когда бровь Артура поднимается широкой дугой. На помощь приходит другой стражник: – Именно так, сэр. Представился Мартеном и потребовал вас, – рассказчик понижает голос: – Неприятный тип, сэр, из голландцев. Мы ответили, что вас сейчас нет, а он велел привести губернатора... Представляете, так и сказал: "Тащите сюда губернатора, и хватит мотать моё время!" Вторая бровь Англии медленно присоединяется к первой: – И где же этот голландец сейчас? – Я слышал, мистер Брэдфорд пригласил его к себе, сэр. Артур сразу теряет к часовым интерес; он делает пару шагов вглубь деревни, потом останавливается и спускает Альфреда с плеч. Поправляет на нём курточку, проводит ладонью по собственным волосам: так и есть, безнадёжно растрёпаны. Да и камзол неплохо бы сменить... Чёрт. Ну, что ж. – Идём. Ребёнок послушно цепляется за его пальцы. Косится на горделиво вскинутый подбородок, колесом расправленную грудь, и сам внутренне подбирается, ощутив перемену в опекуне. Если у Англии и оставались какие-то сомнения в личности гостя, они исчезают, едва на крыльце губернатора появляется мощная фигура в чёрном. Артур ловит себя на желании ухватиться за эфес шпаги и мысленно приказывает расслабиться. Всё это ребячество и ненужные эмоции, просто он не выносит, когда без спросу вторгаются в его личное пространство. Даже если того, кто вторгается, зовут Холлом. Тем более, если это Холл, который и сам должен понимать такие вещи. – Добрый день. – Добрый, – Артур кивает, незаметно рассматривая набивной орнамент на камзоле собеседника. – Не ожидал здесь увидеть. – Твой корабль заметили в этих водах, а у меня к тебе дело, – Голландия хмурится, и Англия пытается угадать его мысли. В их с Холлом случае это не так уж и сложно. Бирюзовый взгляд падает на Альфреда: – Колония? – и Артур сильнее стискивает детскую кисть. У каждого есть тайные слабости. Англия предпочитает не выставлять свои напоказ. Он давит языком на внутреннюю грань зубов, решается: – Мой воспитанник, – в голосе вызов. Альфред хлопает ресницами, а потом уверенно поправляет: – Младший братик! «Дьявол! – Артур чувствует, как внезапные досада и страх царапают горло. – Велел же не называть братом через слово!» Непонятный клубок эмоций вызывает противно сосущее чувство. Черты Холла озаряются интересом: – Вот как? – он окидывает ребёнка цепким взглядом. Америка в ответ улыбается и неуклюже выполняет поклон: – Альфред Ф. Джонс! И Англию, несмотря на всё напряжение, вдруг тянет усмехнуться. Кто бы мог подумать, что ребёнок столь забавно отнесётся к его словам: «Фрэнсис – отвратительнейшее из имён»? Голландия несколько мгновений смотрит на мальчишку с непередаваемым выражением, а потом, хмыкнув, просто поднимает шляпу: – Мартен, Республика Соединённых Провинций. Странные огоньки в его глазах не исчезают, даже когда он вновь поворачивается к Артуру, зато лицо привычно каменеет: – Итак, к делу? Европейская заварушка обещает затянуться, – он даёт на осмысление две секунды, не больше. – Я предлагаю согласовать наши действия и посмотреть, что получим. – Не здесь! – Не при мистере Джонсе? – Холл выделяет интонацией фамилию, и Артур мысленно проклинает всю Европу вместе с ним заодно. Голландия, однако же, понижает голос, пусть в глазах его теперь читается явная насмешка: – Как пожелаешь. Где тогда? – У меня в Вирджинии через пять дней? А после в Старом Свете, обсудим всё официально. Уверен, мой король одобрит. Голландия разглаживает край своего сияющего белизной ворота, и Англия понимает, что разговор не окончен. – Иди поиграй, я сейчас освобожусь, – он легонько подталкивает Альфреда в спину, надеясь, что раздражение в голосе сквозит не слишком явно. Общение с чёртовым Холлом всегда как хождение по доске, шаг за край положенной вежливости – и сам пожалеешь о порушенных условностях. – На самом деле, – ровно начинает тот, едва Америка отбегает, – я бы рад пригласить к себе, но боюсь, ещё вполне не обустроил дом. – В каком смысле – к себе? – Артур окончательно теряет терпение, и беседа переходит в опасное русло. – Пораскинь мозгами, Артур, – Голландия не повышает тона, но в его словах моментально просачивается угроза. – Не ты один владеешь местными землями. Этой весной я возвёл здесь форт и планирую продолжить колонизацию. Рядом переливается детский смех, кто-то напевает считалочку. – И зачем теперь сообщаешь мне? – почти шипит Англия в ответ. Холл откидывает со лба русые пряди и буквально нависает над собеседником: – Не строй из себя болвана, Артур. Ты отлично понимаешь, зачем рассказал. Англия как можно незаметнее сжимает кулаки. Ещё несколько мгновений они с Голландией вглядываются друг в друга – оценивающе, зло, словно заново открывая – а потом Артур через силу процеживает: – Разумеется. Он кривит побледневшие губы в полу-улыбке и отступает на шаг. Значит, Голландия не прочь оторвать кус от Нового Света и тоже затеял колонизацию. Вот оно что. Нет смысла сейчас продолжать «обмен любезностями»: в доме Индии подобное уже выливалось у них с Холлом в перебранки, а последний раз чуть не стоило Артуру вывихнутого запястья. Как ни омерзительно, но Голландия сильнее, да и о том, чтобы сцепиться на глазах Альфреда, не может идти речи. Америка просто не должен этого видеть, и всё. Голландия мрачно подрагивает уголками губ, а потом как ни в чём ни бывало уточняет: – Значит, в среду в Джеймстауне? Я буду, – он взмахивает всё ещё сжатой в руке шляпой, и они с Англией раскланиваются в лучших придворных традициях. Когда нужно, они становятся настоящими мастерами реверанса – хватило бы выдержки. Уже глядя Голландии в спину, Артур замечает столпившихся вокруг поселенцев и морщится. Он чуть не затеял ссору у них на глазах – какая неосмотрительная тупость, особенно сейчас, когда Холл знает об Альфреде. Гораздо лучше, безопаснее, чтобы тот воспринимал мальчишку как подопечного своего союзника, и Англия просто обязан об этом позаботиться. Что же до начатой Голландией колонизации... Холл очень чётко дал понять, что от этих земель уже не отступится и готов отстаивать их с помощью оружия. Война здесь, тем более с ним, Англии не нужна, и, очевидно, придётся проворачивать всё из-под тишка. Хм. – Холл! – тот, услышав оклик, замирает. – Конфликт в Старом Свете... Каковы твои цели? Голландия медленно оборачивается, и впервые за всю беседу его черты прорезает выражение гнева: – Хочу, чтобы мразь Карьедо наконец оставил меня в покое! – видно, как набухают его желваки, как загораются глаза – и вдруг он замечает что-то, от чего вновь становится просто угрюмым, а ещё болезненно, бесконечно усталым. – И ещё, чтобы испанский подонок отпустил мою сестру, – Англия механически повторяет за ним прощальный жест, прежде чем обернуться. Позади Альфред треплет за уши большого лохматого пса. Животное поскуливает, но лижет мальчишке шею, и тот почти пищит от восторга. Чумазый, весь в песке, Америка кажется сейчас абсолютно счастливым. _________________________________________________ * Отсылка к якобы друидическому заклинанию. * Dog lantin, 'собачья латынь' – разнообразые фокусы-искажения английского над латынью. 30. Петли поддаются со скрипом, и Англия про себя отмечает, что их стоило бы смазать. – Ух, тепло! – Америка ныряет ему под руку, сразу окунаясь в полумрак дома. Здесь горько пахнет каминным дымом и сладко ароматами еды и свежих брёвен. Малыш успевает разглядеть широкий стол, сундуки вдоль стен и котёл в очаге, пока Англия за его спиной прикрывает дверь. Полоса утреннего света на полу сразу исчезает, а жёлтые блики огня становятся ярче. Артур опускает узел с вещами и закусывает губы: незатянувшаяся рана в предплечье отдаётся болью. Вступление в войну началось для них с Голландией без преувеличения паршиво. Англия морщится, чувствуя как из-за увечья ноет тело, и принимается растирать озябшие пальцы. Зимы здесь немногим холоднее, чем на Альбионе, но всё же разница чувствуется. Артур бегло оглядывает помещение, замечает кухонную утварь на сундуках и свежую – насколько позволяет судить тлеющий очаг – побелку стен. Он никогда не останавливается здесь на ночь, потому и приказал навести порядок, прежде чем привезти ребёнка. В углу раздаётся шорох. У резного комода сгорбилась женщина; она не поднимает лица и лишь суетливо натирает полотенцем блестящее глиняное блюдо. В неверном свете не видно, как трясутся её плечи. – Прочь. Альфред изумлённо вскидывает глаза: ему ещё не доводилось слышать в голосе Артура столько презрения. А женщина едва не роняет блюдо, хватает со стула накидку и буквально бросается к двери. Наверняка малышу только чудится, что кожа её лица так удивительно черна... Ребёнок до сих пор не видел подобного. – Ну-ка, иди ко мне, – Англия наклоняется, чтобы снять с подопечного плащ, и тот изо всех сил оттопыривает подбородок. – Сейчас быстро завтракаем и готовимся к празднику. И никуда без моего ведома не убегай, ты не дома, помнишь? – Пока взрослый одной рукой возится с его завязками, мальчик сопит и старается рассмотреть висящее над камином ружьё. Вот бы дотянуться... Интересно, братик разрешит? Идея провести Рождество в Новом Свете, с Альфредом, пришла Артуру внезапно и поначалу вызвала серьёзные сомнения. Молодой человек не только затруднялся представить себе, как это будет, но и вообще вспомнить, когда добровольно отмечал праздники без Уэльс. Нет, Англия в жизни бы не стал лгать, что испытывает удовольствие от общества сестры, однако даже вообразить себя отдельно от неё давно уже стало чем-то противоественным. И всё же он решил изменить сложившейся традиции и с наступлением холодов рванул в Новый Свет. Ему банально требовалось восстановиться после раны – а путешествовать даже в таком состоянии было много легче, чем сносить недопонимание с едва вступившим на трон правителем. К тому же хотелось оказаться подальше от европейской клоаки, что сейчас перемалывала подробности их с Холлом поражения. Да ещё и ублюдок Бекингем опять затесался на вершину политической элиты. Вот какого, а? – Так? – Америка болтает кружкой в корыте с водой. Пальчики скользят по ярким узорам итальянской майолики, капли летят на камзол Артура. – Да, бери полотенце и вытирай. На пол льётся! Аккуратней, Альфред, ну же! – из-за травмы приходится доверить ребёнку часть посуды, и теперь Англия напряжённо наблюдает за последствиями. Содержимое очередной кружки выплёскивается ему на чулки, и Артур ощущает, как остатки собственного терпения скребутся о череп. Америка между тем пыхтит и с таким рвением возит тканью по чашке, словно хочет содрать цветную эмаль. Русый вихор качается в такт движениям. Англия против воли фыркает и наклоняется помочь: почему-то рядом с Альфредом он не в состоянии сердиться по-настоящему. Странная связь. Праздничные хлопоты затягивают суетой. Мясные пирожки подгорают, и, убив полчаса на попытку отодрать их с противня, Артур решает смириться. Приходится опять доставать продукты и ставить тесто, а между тем его всё время вызывают то к губернатору, то в местную церковь. Когда в очередной раз он возвращается с корзиной полной снеди – жена губернатора всучила ему угощения, пусть Англия и уверял, что сам обожает готовить – Америка кидается навстречу: – Я с тобой! – но старший лишь качает головой: – Жди дома, – и вновь исчезает за порогом. Ему вообще не следовало привозить мальчишку в Джеймстаун. Обстановка здесь не для ребёнка: войны с проклятыми аборигенами не затихают, да и болваны-колонисты ноют, якобы место для поселения Артур выбрал неудачно. Зато не страдают религиозными вывихами, как пуритане Альфреда. Отметить Рождество у себя протестанты бы точно не позволили: как же, католический праздник! – вот и пришлось отправиться с малышом в столицу Вирджинии. Главное, Америка отнёсся к этому с восторгом: церковные споры его пока не интересуют, а вот возможность побыть с братиком! Иногда Артуру кажется, мальчик целиком зависит лишь от его, Англии, слов и того, каких именно людей он привозит ему на поселение. Это завораживает и льстит одновременно: в руки словно попал податливый кус глины, и только Англии решать, что выйдет в итоге. Безграничный полёт для фантазий. Скрипит снежок, разлетаясь из-под башмаков влажными комочками. Колядочная процессия движется от избы к избе, распевая рождественские гимны: – Остролист и гибкий плющ выросли у нас в лесу. Но из них один лишь короной увенчал свою красу! Люди смеются, перекидываются сладостями и просто дурачатся. В доме губернатора затеяны игры. Америка наравне со взрослыми пытается поймать привязанное к палке яблоко; он весь раскраснелся от усилий, начинает зевать, и Англия решает его увести. Позднее перед широким, в полстены камином, Артур вспоминает дом. Там сейчас едят апельсины, а ещё в каждой семье, как и у них с Альфредом, горит особое рождественское полено. Мужчина укачивает на коленях задремавшего ребёнка и завороженно вглядывается в пламя. Лисьими хвостами скачут язычки огня, трещит и лопается тёмная кора. «Успеет прогореть до утра – весь год будет удача!» – хитро улыбалась Бельгия когда-то. Англия тогда лишь фыркнул на её слова, но примету решил опробовать. Он как раз оправился после войны Роз, и девушка всё приглашала его к себе с Холлом на праздники – то ли в память о детской дружбе, то ли просто так. Америка причмокивает и дёргает во сне кулачками. Ворочается у опекуна на коленях, сбрасывает алую ткань плаща. Трепещут тени. Англия бездумно смотрит сквозь лепестки огня, вспыхивают в памяти стёртые образы. Точно так летели искры в очаге французского замка, белел на рождественском бревне символ креста. Оставался во рту привкус золы. И точно так... Холод. Холод чужого дома. Холод метели за стенами. Холод в голосе: – Истинно: исстари слово мы слышим о доблести даннов, чья слава в битвах была добыта. Посланный людям на радость и в утешение, знатен был Беовульф в датских владениях, ибо мужу должно делом достойным славу сыскать. Светятся языческие символы на горящем бревне. Холод, и жмётся в комок другой ребёнок – незаметно, чтоб брат не счёл его трусом. Холод, холод в глазах рассказчика. Фиолетовых, Англия почти уверен. Он не помнит, солжёт, если скажет, что помнит. На самом деле – почти ничего. – Светит! Он вздрагивает и переводит взгляд на Америку. Тот трёт лицо ладошками, косясь на камин: – Светит, – в больших глазах обида. – Хочу спать! Артур делает вдох, морщится, пытаясь сбросить наваждение. Нервно улыбается уголками губ: – Идём. Ветер гудит в каминной трубе, отблесками свечей искрятся графины. У входа в спальню Альфред вдруг дёргает Артура за одежду и тычет пальчиком вверх: – Смотри! И Англия удивлённо застывает: с дверного косяка над ними свисает большой пучок зелени с россыпью белых ягод. Словно горошины жемчуга в тёмных листьях. Мужчина оборачивает лицо к сидящему на руках ребёнку: – И когда только успел?.. Тот поднимает светлые бровки: – Мне помогли. Артур ещё раз смотрит на связку листьев и насмешливо качает головой: – Вообще-то это придумали, чтобы отпугивать ведьм. – Мне сказали, для другого, – и малыш со всей непосредственностью клюёт взрослого в щёку. Англия невольно хмыкает. – Теперь ты! – уверенно смотрят голубые глаза. – Конечно, – Артур сдерживает смех и очень аккуратно целует подопечного в макушку. Мягкие волосы пахнут хлебом. Гарью очага, чем-то кислым, а ещё молочно-сладким. Люди на улице вновь запевают хоралы, радуются как дети, на эту ночь позабыв о тяготах колониальной жизни. В темноте Англия опускает Америку на подушки, и тот засыпает прежде, чем опекун успевает накрыть его одеялом. А рождественское полено всё-таки догорает в срок. На следующий день в камине Артура и Альфреда чернеют одни головешки.