Destroyer!

      Ливень идет стеной, обступая фургончик со всех сторон, но кажется, что он останавливается прямо рядом с ним, не наступая на торчащие из салона ноги .       Джошу тепло. Впервые в жизни ему так тепло.       Тайлер тоже теплый.       Тайлер излучает тепло из себя, и оно обволакивает Джошуа, согревая до костей. Мужчина проводит кончиками пальцев по чужой спине, чувствуя мягкую ткань фланелевой рубахи юноши.       Джозеф, склоняясь ближе, не перестает сминать чужие губы своими, все еще цепляясь с отчаянной нежностью или нежной отчаянностью.       Джош, облокачиваясь спиной о дверной проем, позволяет мальчику сесть на свои бедра, опуская руки на чужую талию.       Тайлер придвигается ближе, нависая над мужчиной, но не как грозовая тучка.       Он нависает без напора, не забирая комфорт и уют, а воссоздавая его самостоятельно.       Джош тоже создает уют.       Тайлер хочет чувствовать. Это так странно для него, непривычно, но ему правда хочется. Жизненно необходимо.       Чувствовать руки, проникающие под рубаху, ощущать мягкие губы и неторопливые движения, цепляться пальцами за массивные плечи — ново, необычно, странно, но оттого не менее притягательно, соблазнительно, желанно. Запретный плод всегда сладок.       Джош пробегается пальцами по выпирающим позвонкам, не думая пересчитывать их. Кожа Тайлера тоже теплая, мягкая, нежная и совсем юная. Ее не хочется портить. И Джошуа корит себя за то, что делал это.       Единственное, что можно делать, так это оставлять розовые бутоны на лебединой шее, которые расцветают и у ключиц тоже.       Пахнет мокрой травой, озоном и теми самыми желтыми цветами, которые так много значат для Джошуа.       Это место — кусочек его прошлого, который не отпускает его который Джошуа не отпускает.       Мужчина чувствует мед на губах, тягучий, сладостный, отчего-то домашний, что кажется, что где-то в лесу жужжат дикие пчелы. Еще кажется, что можно услышать вместе с шуршащим ливнем и то, как растут стебельки желтых цветков, возвышаясь над мокрой землей и шелковой травой.       Джошуа греет пальцами спину мальчика, отдавая все свое тепло, но теперь также получая его взамен.       Наконец-то достучался. Это было сложнее, чем достучаться до небес.       Тайлер ненадолго отстраняется, смотря Джошу в глаза.       Он облизывает губы, чувствуя мед, отдающий горечью.       — Я дурак, Тайлер.       Юноша молчит, напрягая скулы.       — Я тоже дурак.       Тайлер медленно опускает руки с плеч мужчины, но уже в следующий момент расстегивает пуговицы на своей рубашке, опуская ее до локтей.       Он чувствует легкий холодок и еле ощутимые капли дождя, которые стекают по коже.       Тайлер смотрит в глаза старшего неотрывно, но молчит, пока Джош, опуская руки на его ягодицы, буквально вжимает парня в себя, вновь целуя его в губы, но уже как-то наглее.       Дан чувствует, что он теплеет с усилением ветра и дождя, становящегося косым.       Юноша тоже ощущает тепло, которое разливается по телу как краска по акварельному листу, пачкая, но создавая прекрасную картину.       А над полем кружатся птицы, наверняка завидуя людям.       Пальцы сжимают сильно, уверенно, но Тайлеру не больно, ему приятно.       Руки Джошуа приятные.       А Тайлер всегда обращает на них внимание.       Джош корит себя. За все.       Чувствуя на губах губы Тайлера, он думает о том, что он конкретно проебался.       Он не должен привыкать к этому.       Но хуйня в том, что поздняк метаться.       Кожа Тайлера покрывается мурашками, но Джош, проводящий руками по спине, сгоняет их с юного тела, разгоняя по венам тепло, которое смешивается с кровью, становясь ее основой.       Джозеф не знает, почему его так притягивает к этому человеку.       Так не должно быть. Его должно воротить от Джошуа, от этого мерзкого панка с голубыми волосами, от его косухи, от его фенечек, завязки от которых щекочут спину, от запаха его сигарет, от нецензурной брани, от музыки, которую он слушает.       Но не воротит. Не сейчас.       Их как магнитом притянуло.       Джош знает, что до добра это не доведет. Ничего из всего того, что было, до добра не доведет.       Но он вжимает Тайлера в себя, не желая расставаться с медовыми губами.       Сверкают молнии.       Тайлер отстраняется, смотря туда, где раздался гром.       — Остановиться посреди поля во время грозы было не самым лучшим решением, — констатирует факт Тайлер, улыбаясь одним уголком губ.       — Хочешь уехать? — спрашивает Джош тихим голосом, проводя пальцами по ребрам юноши.       Тайлер дрожит. И не от холода.       — Нет, не хочу, — отрицательно качает головой Джозеф, пока ладони мужчины скользят по его груди. Тайлер ощущает их тепло, прикрывая глаза. — Но поджариться от молнии мне не хочется намного больше.       Джошуа посмеивается, опуская взгляд вниз:       — Тогда поехали домой.       Дан скользит взглядом по рукам Тайлера, которые лежат на его же коленках, сжимая ткань брюк тонкими пальцами.       Юноша шагает пальчиками от своих колен до ног Джошуа, поднимаясь к поясу его джинсов, а оттуда выше, к рубашке.       Возможно, он хочет снять ее с Джоша, но не тут. Не сейчас.       — Ладно. Поехали. Домой.

***

      Поля желтых цветков остаются позади, вскоре расплываясь в стене сильного ливня. Капли стекают по лобовому стеклу, поэтому Джошу приходится постоянно включать дворники, чтобы видеть хоть что-нибудь.       — Мне становится тепло вместе с тобой, когда вокруг холодно.       Голос Тайлера такой тихий, и это так нравится Джошу.       Но мужчина молчит, смотря на юношу искоса.       Джозеф смотрит в пассажирское окно, облокачиваясь на него щекой, чувствуя холод и тепло от Джоша.       — Мне хочется умереть от этого чувства, потому что это неправильно.       Джош все еще молчит, наблюдая за дорогой.       — Я не должен чувствовать что-то. Не к тебе.       Тайлеру больно от своих же слов, поэтому его веки сами собой прикрываются.       — Но я чувствую. Это немного больно.       Джошуа на секунду поворачивается лицом к парнишке, замечая, что тот сильно помрачнел, будто даже посерел, как мокрый асфальт.       — Чувства вообще штука жестокая. — Дан как-то тяжело выдыхает, будто что-то вспомнил.       Тайлер видит, как поля плавно перетекают в заброшенные сады, заброшенные сады — в живые, живые сады — в домики.       Тайлер хочет спросить, потому что на кончике языка все еще привкус меда.       — Как ощущается любовь?       Джошуа смотрит на юношу боковым зрением, замечая, что его взгляд все еще устремлен за стекло.       Тайлер просто боится повернуться в его сторону.       — Почему ты спрашиваешь это у меня? — Джошуа недоуменно поднимает бровь.       — Ты разве не любил никогда?       Джош потирает шею одной рукой, второй держа руль.       Он закусывает губу, пожимая плечами:       — Не знаю. Я выебал много женщин, целовал их, трогал, — Джошуа тихо усмехается, пока Тайлер напрягается. — Были даже те, с кем я проводил не одну ночь, не две, а месяцы. Я ощущал тепло чужого тела, чувствовал мягкую кожу ладонями, целовал чужие шеи, губы, спускался ниже… я говорил: «Спасибо, детка, это было охуенно», — мужчина перестает слабо улыбаться, вцепившись в руль двумя руками. — Но после этого мне всегда становилось так паршиво. Больше я ничего не чувствовал. — Джош поворачивается в сторону Тайлера, пожимая плечами. — Не знаю, если опустошенность и отчаянность и есть та самая любовь, то я определенно точно любил каждую женщину, которую трахал. А они любили меня, а не мой член.       Тайлер ежится, обнимая себя руками.       Обидно.       — Я помню, что однажды наткнулся на нимфоманку. Сначала я был так околдован, что и не понял этого вовсе. Я думал, что меня и вправду полюбили, но, как оказалось, нужен не я, а мой… ты понял. Мне было так обидно. Кажется, что вселенская грусть проглотила меня, выплевывая желто-зеленую желчь. Я почувствовал себя живым в тот год. — Джошуа улыбается. — Но потом я умер. Внутри. Я не хочу называть ее своей любовью, потому что любовь — слишком сильное чувство. Словами о любви не раскидываются. Они как признание. Они как балласт. Они как клятва. Можешь сравнить их с молитвой о покойной матери. Это личное.       Тайлер решается повернуться в сторону Джоша, смотря на старшего каким-то поникшим взглядом. Ему стало еще больнее.       — Я осознал, что мной пользуются только тогда, когда перестал видеть ее лицо выше ширинки своих джинсов.       Юноша опускает взгляд вниз, подминая губы.       — Блять… хуйня эта ваша любовь. В пизду ее, Тайлер, никогда не люби. Это пропасть. Дыра. Засосет и выплюнет. Твой скелет. Не марай руки об это говно.       Джошуа сглатывает так болезненно, что почти что давится.       Глаза щиплет.       — Просто… нахуй и в пизду.       Голос трясется. Но не у Тайлера, как это обычно бывает. Сейчас ломается Джош, и юноша чувствует его боль своей кожей.       Мужчина выдыхает, сжимая губы единой линией:       — Это разорвет тебя. Поначалу тебе будет круто, даже охуенно. В облаках будешь, Тайлер. А потом с них же и грохнешься, сломав позвоночник, и будешь валяться на земле, в грязи, копошиться как червь.       Джош сжимает баранку до побеления костяшек, смотря только на дорогу.       НЕ ПРИВЫКАТЬ.       Тайлер не знает, почему в груди так давит. Ужасно больно. Никакого тепла больше внутри нет. Только холод.       Джош шмыгает носом, потянувшись к магнитоле.       Он нажимает на пару кнопок, и в следующий момент до ушей доносится спокойная песня, ритм которой Дан отбивает пальцами по рулю.       Но Тайлер слышит в ней слова о разбитом печалью человеке, об осколках любви, которые врезаются в сердце, разрывая его. Джошуа ощущает давнишний поцелуй Тайлера, когда тот поцеловал его в место под сердцем.