Кто хотит на Сацуму?

— Ну, как съездил? Ой можно было не спрашивать. Ран на Мусаси не наблюдалось, но весь он был равномерно покрыт поджившими синяками и царапинами, правый глаз слегка дергался, а губы предательски кривились. Дед Симадзу относился к этому философски — синяки сойдут, опыт останется. Но, судя по всем признакам, кто-то умудрился уязвить гордость юного Миямото — а вот это уже было серьезно. Дед Симадзу ухмыльнулся, и, видя, что необходимо предпринять какие-то меры, выпростал из складок кимоно руку, взъерошил воспитаннику волосы и притянул к себе. Что делал отнюдь не часто. — Давай, рассказывай, что стряслось. А вот тут случилось странное: Мусаси обхватил деда руками за шею, ткнулся в плечо и заревел. Из бессвязных обрывков долетающих до него причитаний в духе «…а я… а он… а она…» Симадзу заключил, что стряслось страшное — Мусаси встретил Женщину Своей Мечты (а может, и Мужчину Своей Мечты — учитывая, как мальчик был помешан на поиске достойных противников, Симадзу такого не исключал. Даже непонятно, что бы было хуже), но был разлучен с ней (с ним?) Обстоятельствами Непреодолимой Силы. Растут дети, растут. А встретил Миямото Уэсуги Кенсина, и вот как это случилось. В одной из придорожных гостиниц, где Мусаси остановился, стоял со свитой кто-то из даймё. И это, конечно, было здорово, в смысле — на вечер можно было найти подходящего противника. И, однако, сколько Мусаси ни ходил по двору и около, задираясь и переругиваясь, никто не показался ему достойным его, Мусаси, оружия. А потому он незаметно углублялся все дальше и дальше в недра постоялого двора, забредя туда, куда воспитанный мальчик никогда бы зайти не посмел — но Мусаси таковым не являлся, а потому где-то в глубине обрел маленький сад и сидящего там мужчину — хм, мужчину? — в белом монашеском платке, который преспокойно пил чай из высокой чашки и любовался видом — словом, не выказал при появлении Мусаси никаких признаков тревоги, что было, по мнению Мусаси, прямым его, Мусаси, оскорблением. А потому Миямото сделал то, что всегда делал в таких случаях — выхватил два меча и ринулся на противника. Сидящий что-то сделал — Мусаси даже не успел понять, что — и весла юного Миямото описали дугу и ткнулись в пол, а сам он не удержал равновесия и кубарем укатился к стенке. Надо признать, Мусаси впечатлился. Что не помешало ему тут же вскочить и атаковать снова. На этот раз сидящий на мгновение пружинисто приподнялся, в воздухе раздался двойной свист — и неведомая сила отбросила Мусаси, припечатав к деревянному столбу, а после распластав по полу. Из глаз посыпались искры, стало больно дышать — и вот тут-то Мусаси понял, что попытки следует прекратить. — Не стоит вступать в схватку с противником, если не знаешь, кто он. — В голосе собеседника Мусаси не прозвучало ни насмешки, ни превосходства, напротив — вежливое участие. Мусаси поднял голову — и встретился с внимательным взглядом зеленых глаз. — Уэсуги Кенсин, владетель Этиго, к твоим услугам. — Миямото Мусаси. Звук вышел тихий и хриплый — то ли Мусаси не оправился от падения, то ли оробел под взглядом Кенсина. — Я слышал о тебе. Ты ведь воспитанник даймё Симадзу Йосихиро с Сацумы? — Э-э… да. Кенсин улыбнулся — по уголкам губ залегли ямочки, придав лицу лукавое выражение. — У тебя хороший учитель. — он едва заметно кивнул, словно действия Мусаси заслуживали пусть и небольшой, но похвалы. — Я узнаю решительную манеру Йосихиро-сама… А теперь, если вы, Мусаси-доно, закончили атаковать меня на сегодня — не окажете ли вы мне честь разделить со мной чашку чаю? — Э-э… чего? Кенсин наклонил голову, словно для того, чтобы спрятать улыбку, которая стала еще шире. — Я говорю — чаю выпьешь? И Мусаси протянул руку — как ребенок, которого поманили леденцом. В сущности, так оно и было. Но Миямото Мусаси уже успел принять решение и не собирался от него отступать. — Кенсин-сама, — Мусаси покрепче сжал переданную чашку. — А вы научите меня мастерству меча? Улыбка сбежала с лица Кенсина, и несколько долгих мгновений он думал. За это время воспитанник деда Симадзу пережил целую гамму чувств, которые удивили его самого. — Ты можешь приходить ко мне, когда захочешь И вот тут-то для Мусаси взлетели розовые птицы и пролился карамельный дождь. И, пока зеленый чай тек в его горле, в голове Мусаси текли картины того, как они с Кенсином будут жить долго и счастливо — а потом, конечно, Мусаси его победит. Ему вдруг захотелось носить красивое платье, и мыть каждый вечер ноги и даже, пожалуй, голову, и являть перед лицом врагов то же отстраненно-печальное хладнокровие, что и Кенсин. И говорить красивыми, витиеватыми фразами — чтобы все противники где стояли, там и сели, коли Мусаси эдак завернул. Культурный шок — это, если подумать, тоже оружие. Под взглядом больших глаз Кенсина дерзость Миямото отчего-то таяла, как снег под солнцем. Он даже не стал требовать, чтобы Кенсин немедленно, вотпрямщаз, научил его всему, что умел. Допил свой чай, попросил позволения уйти — и ушел. Он заснул, положив под голову деревянные весла, и улыбался во сне. А под утро к нему с потолка спустилась Касуга — и наглядно продемонстрировала, что место уже занято. Давно и прочно. Но еще до того, глубокой ночью, войско Уэсуги бесшумно поднялось и снялось, словно стая белых птиц. Он был Бог Войны — и, как всякий бог, уходил и приходил, когда ему вздумается. Утром Мусаси с трудом выполз за порог — и взвыл. Двор в отсутствие постояльцев выглядел опустелым и каким-то нежилым, накрапывал дождь — и было очевидно, что за время, пока Мусаси залижет в этой чёртовой харчевне раны, нанесенные ему ревнивой куноити, он смоет все следы. — Деда, — ревел Мусаси на плече у своего воспитателя. — А ты меня любишь?