***
Дима медленно поднял тяжелые веки. Вместо привычной расплывчатой комнаты он видел все чётко и ясно. Это значило, что подросток спал в очках. Это как же надо было ужраться, чтобы заснуть, не сняв очки? Он облизнул сухие губы, а во рту словно кошки нагадили и очень сильно хотелось пить. На столе стояла начатая бутылка минеральной воды, но вот только сил не было, чтобы дотянуться до неё. Позов несколько раз моргнул, осознавая, что ему как-то тяжело. Кто-то закинул ногу и руку на него, да и почти лежал на нём. Ни Шастуна, ни Сережи в своих кроватях нет, постели даже не расстелены. Дима наконец заметил, что тоже лежал с этим кем-то, кто дышал ему в шею, поверх покрывала и в одежде. Если сзади него лежал Антон, то Позов не очень обрадуется, а вот если Серёжа, то наоборот. Так близко к друг другу они ещё никогда не были. Может поэтому он не решался повернуться. И если там действительно лежал его любимый Сережка, то он отметит этот день как красный день календаря. Дима кое-как смог перевернуться на спину и посмотрел на этого «кто-то». Матвиенко спал с открытом ртом, пуская слюни на его подушку. Хвостик его растрепался, несколько прядей вывалились из-под резинки. Сам Сережа продолжал жаться к нему, теплому и мягкому. Дима любовался его спящим лицом и задавался вопросами: Как они только уместились на односпальной кровати? Куда делся Шастун? Да и почему они спали вместе? Поэтому он начал вспоминать вчерашний вечер. Все началось хорошо, они выпили, потанцевали, ещё выпили, потом ещё потанцевали, Оксана и Паштет ушли, а они остались втроём. Тут-то он и вспомнил про пьяный разговор и своё признание. Матвиенко заворочался, сильнее прижался к нему, а потом медленно открыл глаза. — Дима? — удивился он, отодвигаясь к стене, а потом убирая ноги и руки от друга. — А кого ты ещё хотел увидеть в моей кровати? — спросил в ответ Позов, принимая сидячее положение, начиная потирать виски пальцами, потому что от резкого подъёма заболела голова. Сережа поморщился и попытался хоть что-то сообразить, пока хозяин постели поднимался и хватал бутылку воды. Дима жадно пил, прям из горла, специально оставляя хвостатому половину, — Держи, — протянул ему бутылку. Когда тот взял её в руки, Позов уселся на стул. Матвиенко выпил всю воду, уселся на кровать и облокотился спиной об стену, так же как и вчера. — Помнишь, что вчера было? — спрашивал Сережа, распуская свой растрёпанный хвостик. Позов еле заметно кивнул в ответ, опуская взгляд вниз. Почему-то он думал о том, что на этом этапе их дружба может и закончиться, ведь он несколько лет врал о своей ориентации, вернее не договаривал. Так же как и своих чувствах к нему. Дима знал, что он трус, и что он никогда не сможет признаться ему, даже сейчас, когда момент такой подходящий. — Почему ты раньше не говорил? — опять спросил Матвиенко, рассматривая свою растянутую резинку в руках. Новый хвостик ещё не успел сделать, поэтому волосы забавно лежали на один бок. — Не знаю, — пожал плечами Дима, и тоже в глаза не смотрел. На пол, на свои голые ступни, но не в глаза. Позов понимал, что это похоже на недоверие или даже предательство, но ведь у него была причина, чтобы не говорить. Ведь Дима трус, не надо этого забывать. А Сережа думал, почему он не заметил правды или почему не хотел замечать. Теперь почему-то ему стало не понятно, абсолютно все. — Я тебе все рассказывал, — начал говорить Матвиенко, осторожно смотря на собеседника, что не мог оторвать взгляда от пола, — у меня не было ни одной тайны от тебя, Дим, — он провел рукой по волосам, тем самым взъерошив их, — я даже не думал, что ты можешь от меня что-то скрывать, — выдохнул, как-то разочарованно. — Я не скрывал, — слишком резко сказал Позов, поднимая на него взгляд, — просто ты не спрашивал никогда об этом, а сам я не мог тебе об этом сказать, — уже нормально добавил он, потом чуть подумав, продолжил, — как ты себе это представляешь, мы приезжаем с каникул, обнимаемся при встрече и я такой: «Сереж, я гей!», так? — Матвиенко растерянно пожимал плечами, — Или может быть, когда у тебя были проблемы с физиком, я должен был наплевать на твои чувства тогда и сообщить радостную новость? — развел руки Дима, — Просто не было ни момента, ни случая, а не потому, что я там тебе не доверяю. — Получается мы два пидора, — хмыкнул Сережа, — понятно теперь почему мы дружим, — Позов чуть приподнял бровь, смотря на него, не через очки, а поверх, — да дружим, Димка, дружили и будем дружить! Несмотря ни на что, даже через много лет! — Даже после школы? — тихо спросил Дима, что был немного удивлен от такой речи. — Даже после смерти, — выдохнул Матвиенко, на полном серьёзе.***
Первая мысль была, когда Антон проснулся, но ещё не открыл глаза, что он хотел остаться в этой постели навсегда. Она была такая мягкая, нежная, а главное такая удобная. И подушка, и одеяла, будто были созданы для того, чтобы подросток спал в ней. Он потёрся щекой об подушку, а потом зарылся носом в неё, вдыхая запах стирального порошка и очень знакомый запах мужского одеколона. Шастун сделал вдох всей грудью и подумал о том, что сошел с ума окончательно и ему начал мерещиться любимый одеколон Арсения Сергеевича, запах которого он выучил почти за два месяца в школе. Потом медленно поднял веки и начал разглядывать светлые обои на стене. Вот тут до Антона, наконец, дошло, что проснулся он не в своей комнате, поэтому подросток тут же подскочил и резко сел. Арсений чуть приподнял одну бровь, когда столкнулся со взглядом зелёных глаз. Антон удивлённо открыл рот, потом тут же закрыл и пытался принять тот факт, что, похоже, спал на кровати своего учителя физики. Смотреть в глаза ему было не очень удобно, поэтому Шастун опустил взгляд на свои руки и понял, что был раздет до трусов. Физик заметил, как медленно краснели щеки ученика, чуть улыбнулся и сложил руки в замок. Десятиклассник не помнил ничего. Вернее он помнил, как пил, танцевал, опять пил, потом как они втроём разговаривали, двойной каминг-аут друзей тоже помнил, и как пошёл покурить в мужские душевые. А вот что он делал в комнате физика и кто его раздевал, Антон совершенно не помнил. Очень хотелось бы сейчас спрятаться под одеяло, чтобы не чувствовать на себе этот взгляд холодных глаз. А что ему мешало это сделать? Наверное, больший стыд, хотя куда больше. Попов рывком поднялся с кресла, из-за чего ученик чуть дёрнулся. Физик хмыкнув, подошёл к своему письменному столу и налил из графина воды в стакан. Наказание, конечно должно быть, но вот мучить человека жаждой, которая была после пьянки, бесчеловечно. Лучше телесные наказания думал учитель, их точно не забудут. — Попей водички, —спокойно сказал Арсений, протягивая граненый стакан, вода из которого чуть не переливалась на Шастуна. Подросток не моргая медленно взял его, коснувшись холодных пальцев преподавателя, начал пить воду комнатной температуры, отмечая про себя, что именно этого ему сейчас не хватало. Учитель от кровати не отошёл, положив в карманы джинс ладони, наблюдал свысока, как он жадно пил воду. — Спасибо, — тихо сказал Антон, когда стакан опустел и протянул его обратно физику. Тот, забрав стеклянную посуду из его рук, вернулся к столу, — а что я здесь делаю? — ещё тише спросил десятиклассник, закусывая щеку изнутри. — А ты не помнишь? — улыбнулся Попов, поворачиваясь к нему лицом. В ответ Шастун замахал головой, — Не помнишь, как пьяный курил в школьной душевой? — спросил физик, не переставая улыбаться, — Не помнишь, как я тебя застал, а ты мне нахамил? — ученик, облизывая губы, пытался вспомнить хоть что-то, а вот Арсений продолжал, — И не помнишь, как закапризничал, не захотел идти спать к себе? — мужчина облокотился на ребро стола, сложив руки на груди. — Нет, — так же тихо ответил Антон, — я ничего из этого не помню, Арсений Сергеевич, — он сидел, как на иголках, будто чувствовал что-то не ладное. Было очень неудобно и стыдно перед физиком, очень сильно хотелось сбежать из этой комнаты и не возвращаться сюда больше никогда. Вот только Шастун прекрасно понимал, что вернётся сюда, и с Арсением будет дальше общаться, ведь он не только учитель, но и его репетитор. — Если ты не помнишь, это не освобождает тебя от ответственности, — спокойно сказал Попов, а у самого чертики в глазах танцуют, — наказания тебе все равно не избежать, Антош. «Антош… Антош… А.Н.Т.О.Ш.» — так и крутилось в голове у Шастуна. Его называли так только родители, Оксана, иногда и парни, но из уст учителя это звучало как-то по-особенному. Антон услышал про наказание, но подумал о каком-нибудь мытье полов в школьном коридоре. Обычно такое наказание было у воблы, поэтому он вернулся к вариации своего имени, что произнёс физик. Арсению не понравилась реакция Шастуна, когда он сказал про наказание. Он как-то подзавис, уставившись на стену. Под утро Попов подумал, что бить детей не педагогично, решил просто его припугнуть ремнём и если ударить, то один раз, но вот спокойное лицо ученика натолкнуло его к мысли о настоящей порке. — Ладно, Шастун, переворачивайся на живот, и одеяло убери, — сказал Арсений с каменным лицом, расстёгивая свой ремень. — Ч-чего? — вылупился на него Антон, вот тут ему стало страшно. — Как чего? — приподнял бровь Попов, вытаскивая из шлевок джинс кожаный ремень, — Наказание твоё, как и обещал, Антош, — учитель вытащив его до конца, сложил пополам и слегка ударил себя по левой ладони, — давай, быстрей начнём, быстрей закончим, — сказал он и сделал один шаг навстречу. — Вы меня не ударите, — проговорил Шастун, чуть вжимаясь в спинку кровати и натягивая на себя белое одеяло. — Почему это? — развел руки Арсений, делая ещё шаг навстречу. Антон натянул одеяло уже до носа и почти скрылся под ним, а вот что ответить он не знал, — Как пить и курить в шестнадцать лет, так, пожалуйста, — говорил физик, останавливаясь напротив своей же кровати, где все же под одеялом спрятался десятиклассник, — а пятнадцати ударов ремнем по жопе испугался? — А разве бить детей педагогично? — спросил Шастун, чуть вылезая из своего укрытия, только голова торчала из-под одеяла. Нет, он не испугался, просто его раньше никогда не били ремнем, только отец угрожал пару раз, вот Антон и не знал этой боли. — А ты и не ребёнок, — ответил Попов, смотря прямо в глаза ученику, — ты уже шестнадцатилетний лоб, что нарушает правила школы и вредит своему здоровью. За свои поступки надо отвечать, Антон, — стальным голосом сказал Арсений, чуть хмуро, — будь мужиком, прими наказание с достоинством, — Шастун нахмурился, а потом решительно отбросил свое мягкое прикрытие. Физик хотел отступить и сказать, ничего такого не будет, но когда ученик быстро лег на живот, и он опять увидел эту красивую попу, передумал, — я горжусь тобой, Антон, — сказал учитель и поймал взгляд зеленых глаз, — только трусы припусти, — тише добавил Попов. И, надо же, десятиклассник без единого слова выполнил приказ, оголил свою пятую точку, потом спрятал покрасневшее лицо в подушку, которую обнимал руками. Арсений только и успевал глотать воздух и удерживать себя, чтобы не начать нежно поглаживать половинки ладонями. Антон не знал, как он будет потом смотреть ему в глаза, но для себя решил, что мужественно перенесёт все наказания, хоть и хотелось к маме на ручки. Учитель сжал в руке ремень, а потом отключил свой уже воспаленный мозг, несильно замахнулся и оставил первый удар. Шастун замычал, стиснув зубы. Выдохнув, Попов проделал так ещё два раза. На белоснежной коже начали проявляться красные полоски от ударов, на что сразу обратил внимание Арсений. Он облизал пересохшие губы, замахнулся и ударил уже сильнее. Антон вскрикнул потому, что в этот момент хотел закусить подушку, открыл рот, но не успел. Сквозь вакуум в ушах физик услышал вскрик, и как-то завелся изнутри, начал наносить удары с каждым разом все сильнее, чтобы услышать подобное. Но десятиклассник не позволял больше себе такого, сильно закусывал подушку, глотая соленые слезы, что сами лились из глаз. Антон терпел каждый новый удар ремнем, уже не считая их, просто потому что сбился. Попов сам не знал почему, но он не мог остановиться, все продолжал замахиваться и оставлять новые удары по красивой попе, которую он хотел нежить руками. Арсений возбудился, плоть больно терлась о джинсы, а ведь учитель даже не догадывался, что его может возбуждать такое. Удары наносились все с той же силой, и Антону по-прежнему было больно, но было и ещё что-то. Это что-то заставляло узел внизу живота закручиваться. Шастун понимал, что, видимо, вообще слетел с катушек, раз возбудился, когда его били ремнем. Он чуть потерся о простынь, а потом выпустил подушку изо рта и закричал в голос, не переставая плакать. Арсений тут же бросил ремень на пол, когда слышал этот полукрик-полурёв, уселся на край кровати и зачем-то начал гладить по голове и голым плечами десятиклассника. — Тише, Антош, — прошептал Попов, не переставая гладить его. Физик осознавал, как сильно он проебался, потому что не хотел делать больно Шастуну. Ему хотелось дарить этому ребенку нежность и заботу, но Арсений не смог, — Успокойся, все закончилось, — Антон повернул голову в сторону учителя, вытирая ладонью соленые слезы, и посмотрел в беспокойные голубые глаза, — Прости меня, Антон, — тихо выдохнул Арсений, — я не должен был… — По-моему было больше пятнадцати, Арсений Сергеевич, — не дал ему договорить Шастун. В ответ учитель кивнул, убрал руки от него и закусил нижнюю губу, — я достойно перенес наказание? — подросток облизнул свои губы, чувствуя соленые слезы. — Ты молодец, — устало выдохнул Арсений, садясь полу боком, — я горжусь тобой, Антон, — проговорил он, смотря куда-то себе под ноги. «А я себя презираю» — добавил про себя Попов. Шастун смотрел на его профиль, шмыгая носом, и чувствовал, как горел огнем его зад. Этим поступком он надеялся, приблизиться к физику, может даже заслужить его доверие или уже наконец стать не просто учителем и учеником. Но видимо Антон прогадал, и они только отдалились от друг друга ещё больше.***
— А где Шаст? — спросил Дима, смотря на постель Антона, которая была заправлена. — Я ебу? — спросил Сережа, открывая глаза и смотря на него из-под ресниц, — Может он завалился к кому-нибудь, хоть к тому, кто ему там нравится. — Кстати, — говорил Позов, продолжая складывать мусор, — есть версии кто это может быть? — Кто угодно, Дим, — ответил Матвиенко, устремляя свой взор в белый потолок. Позов продолжил убираться в комнате один, потом ему это надоело, и он заставил Сережу ему помогать. Вдвоём было куда быстрее. Когда видимый порядок был наведен, в комнату заявился помятый, но довольный как кот Паштет. Он пособолезновал парням, и забрал гирлянду Оксаны, за которой его сюда и послали. Матвиенко обматерил друга, что Сорокин хорошо устроился и девчонку лучшую отхватил, и не убирался после гулянки, а потом пошел в душ. Дима же уселся за домашнюю работу по алгебре, чтобы потом дать списать всем друзьям. Он выписывал красивым почерком «дано», когда дверь открылась, и вошел Шастун с красными глазами. — Тох, ты что плакал? — тут же спросил Позов, отбрасывая ручку. — Нет, — покачал головой Антон, — с чего ты взял? — У тебя глаза красные, — ответил Дима, внимательно рассматривая его лицо, — а где ты был? — Неважно, — отмахнулся Шастун, и уже хотел было сесть на свою постель, но вспомнил про больную задницу и внимательный взгляд друга, что точно заподозрил что-то не то, — а где Сережа? — В душе, — ответил Позов, продолжая наблюдать за ним, отмечая про себя, что Шастун какой-то странный, даже для себя, — Что-то случилось? Ты можешь мне рассказать, я могила. — Ничего не случилось, — быстро ответил Антон, хватая полотенце и свежее нижнее бельё, — пойду тоже в душ, — сказал он, убегая из комнаты. Шастун надеялся, что задница скоро пройдет, а то он точно спалится перед соседями и друзьями. Рассказывать об этом слишком стыдно, даже Димке, хоть Антон понимал, что он все равно заподозрил и возможно догадался. Только сам десятиклассник не признался бы в том, что случилось только что в комнате физика. Никому, даже под пушечным выстрелом.