Брызги

Алек Эрнхарт улыбался, гладя спящую дочь по светлым волосам. Он недавно сварил овощной суп, который его Агнесс терпеть не может и забавно морщит носик-пуговку всякий раз, когда он, корча рожи и имитируя рукой с ложкой паровозик, пытается накормить дочку, и теперь просто пришел посидеть с ней рядом. Агнесс была смыслом жизни, самой большой гордостью и любовью Алека, а после гибели жены, мужчина окончательно растворился в ребенке и, мучимый виной, делал все, чтобы дочь не чувствовала и никогда не почувствовала себя обделенной и несчастной. Недоброжелатели восхищались им, говоря, что не каждый одинокий отец способен отдать себя воспитанию ребенка и поставить крест на своей жизни. Эрнхарт в ответ лишь пожимал плечами и отвечал, что Агнесс — его жизнь. Мужчина любовался дочерью, сидя у ее кроватки, как вдруг личико малышки напряглось, и ребенок заворочался. - Что такое? Плохой сон? - прошептал Алек, касаясь шершавыми пальцами крохотной ладошки ребенка, и стал тихонько напевать. Эрнхарт придумывал слова на ходу, поэтому каждый раз колыбельная была на один мотив, но все же звучала по-другому. Агнесс отпустила палец отца и засопела. Мужчина осторожно опустился в кресло у окна, решив тоже немного вздремнуть. Сон Алека продлился недолго, потому что вскоре его нарушил звук мелодии из плюшевой игрушки, которую тискала Агнесс, деловито сидя в своей кроватке. Эрнхарт ухмыльнулся и подошел к ребенку. - И кто тут у нас проснулся? - прокряхтел он, смешно выпятив губы. Девочка ответила ему счастливой неполнозубой улыбкой. - И давно ты не спишь? Сон мой берегла, радость моя? Папа вы-ыспался, спасибо тебе! - бодро сказал мужчина и потянулся. - Кажется, кто-то хочет сделать самолетик? Агнесс заулыбалась еще шире и протянула руки к отцу, который подхватил ее и стал проделывать виражи, вызывая у малышки звонкий хохот. Алек был счастлив. Если бы сейчас кто-то заглянул в детскую комнату, обклеенную розовыми обоями и заставленную мягкими игрушками, он увидел бы бледного, худого мужчину с темными мешками под воспаленными глазами, который, смеясь, скакал по помещению и, захлебываясь в экстазе, разговаривал сам с собой. Но сегодня свидетелем этой сцены стал лишь упрямый луч солнечного света, пробившийся сквозь заколоченные ставни дома на западе острова Рук. Дома, в котором не жил никто, кроме одного потерявшегося в прошлом безумца. Дома, стены которого никогда не знали смеха ребенка.