...была Тсуна

      Тсуна была девочкой не совсем глупой, слегка наивной. Внешностью её ками тоже не обделили: упругие пружинки коротких локонов, большие солнечно-карие глаза и чуть пухлые губы на остром аккуратном лице. Плюс невысокий рост, даже меньше пяти сяку*.       Родись Тсуна мальчиком, как сладко мечталось куролесящему где-то годами дорогому папочке, то ему с такой внешностью было бы не жить — загнобили бы. А так отделалась всего-то именем мужским в честь Собачьего сёгуна*, делов-то.       Так вот, девочка из Тсуны вышла хоть куда, по ее скромному разумению. Конечно, не красавица-идол Киоко, которая удивительным образом умудрялась «дружить» с «тихоней Тсуной». Но уж точно получше выскочки-Хару из Мидори, которая месяцами шатенке не давала прохода по каким-то своим надуманно-невнятным причинам. Хорошо, что сейчас Миуре до Тсуны вроде бы дела не было.       Увлечения у Тсуны тоже были по-девичьи обыкновенные. Поваляться на разворошенной кровати с томиком манги, съесть что-нибудь вкусное из экспериментов в святая святых мамы-кудесницы. Побездельничать в свое удовольствие. Может, купить себе что-то бесполезное и необременительное.       Нельзя сказать, что Тсуна, как множество ее сверстниц, имеющих эту тайную страсть, была хоть сколько-то «шопоголиком», а всё потому, что девочка слишком боялась столпотворений и больших магазинов. Толчея пугала Тсуну, а о единственной поездке до Токио девочка вспоминала с содроганием.       Вот в маленьких лавочках и на ярмарках при храмах, с которых можно было за бесценок прихватить какую-нибудь славную безделицу, Тсуна чувствовала себя комфортно. Свежий воздух, доброжелательные — случайные — незнакомцы, приятные впечатления от прогулок, редкие неожиданности. Кажется, Тсуна даже однажды — в Храме Намимори — мельком видела Защитника* их школы следящим за порядком.       Боялась девочка не только людских «муравейников», но еще мелких брехливых собак — особенно соседскую! — громких звуков, несправедливости, дурных снов и прихода связанных с ними баку*. Призраков в храмах… Оговориться, оступиться, ошибиться — в общем, стать посмешищем. Хотя молчать — когда, например, от нее ожидали ответа, — порой становилось воистину неловко, но не находилось таких сил, чтобы помогли девочке вымолвить под требовательными взглядами хоть слово. Отравиться боялась, утонуть, сгореть… В общем, много чего.       Но никто в здравом уме от тихой девочки Тсуны и не требовал побед и подвигов. Не ждал неземных свершений.       Пока в их доме — в доме семьи Савада, — не появился чудаковатый Репетитор.       С приходом Реборна жизнь Тсуны стремительно, безвозвратно и неумолимо менялась. Ураган страстей и событий затягивал девочку, не давая времени на раздумья и переживания. Не позволял ни минутки свободной поплакать о своей разворошенной судьбе.       Реборн раз за разом заставлял строптивую ученицу покинуть собственную зону комфорта и выйти за собственные пределы. «Растешь», — смеялся этот садист, под шокированным полусонным взглядом минируя ее кровать. — «Развиваешься».       Хотя были в его «обучении» и плюсы.       Хаято стал ей первым настоящим и самым лучшим другом, которого Тсуна «познала и в горе и в радости». Или такое в другом случае говорят?.. Ямамото-кун принял ее первые неловкие попытки защитить, спасти от беды, от собственных демонов, и оказался решительно готов разделить с ней жизнь, чтобы отдать этот «долг». Семпай стал ей настоящим братом — сильным и смелым, в чем-то слепым, но очень решительным, — так похожим на ее отца. Ламбо и И-Пин проявили себя ее отдушиной: шумные мелкие требовали столько незамутненного внимания и ласки, что отвлекали от любых — даже самых угнетающих, — забот. — Я больше… не… могу, — хрипло стонала Тсуна на утренней пробежке. Одышка от неправильного дыхания душила ее за горло. Ноги заплетались, язык распух. Тсуна готова была вот-вот свалиться кулем на такой дружелюбный асфальт. Казалось, больше ничто было не способно простимулировать угнетенного/умученного ребенка. Бэнг!..       Выстрел предупредительный пока, по ногам, из зеленого пистолета с глушителем с места девчонку даже не сдвинул, но, как выяснилось тут же, придал ей шальных сил на глупости и на «поговорить»: — Ты!.. тупой убл… — возмущенный крик захлебнулся в новом выстреле: — Не дерзи мне, глупая Тсуна, — Реборн даже не был зол, но его недовольство ощущалось в воздухе будущими нотами пороха. — Следующий выстрел будет в тебя и боевыми. Вставай.       Было что-то такое в глазах садиста-репетитора — похожее на стылое равнодушие смерти, — отчего у Тсуны прошелся мороз по коже.       Шатаясь на подгибающихся ногах, Тсуна как никогда прежде поверила и осознала на себе жизненное кредо своего м-учителя: «Сделай или умри!» — Умная девочка.