Моя любовь к истории

      До нового года оставались считанные дни. Как бы мне не хотелось уделять больше внимания нашим с учителем недоотношениям, но контрольные сами себя не напишут. Мне пришлось засунуть подальше мысли о нем и всерьез готовиться. После того, как мы обменялись номерами, я ни разу ему не позвонил, к слову, он тоже, что неимоверно бесило. Но, да, контрольные, родительское собрание, на котором нужно не ударить в грязь лицом. Лучший подарок маме — это отсутствие проблем в школе. Так что стоило поиграть в хорошего мальчика.       Улицы города замело снегом, разноцветные гирлянды пестрели на витринах магазинов, окнах домов, даже нависали над головой на главных улицах. Красиво, наверное, если этот праздник не вызывает рвотных позывов, как у меня. А приближения ночи на тридцать первое число я ждал и ежился при мысли о том, что все будет как в прошлый раз. И позапрошлый, и в год до него. Но опять же мастерски запихав поглубже в сознание эти ненужные пока эмоции, я закрывал четверть. И поэтому смс от Алексея Юрьевича за день до конца года, которое я увидел, лишь когда собирался ложиться спать, стало неожиданностью.       Он поздравлял меня с удачно закрытой четвертью и желал хорошего празднования Нового года. Довольно официально, и намека нет на то, что этот человек ко мне неравнодушен, ну разве что, сам факт смс говорит о том, что его волнует моя успеваемость. Долго не думая, я решаю продолжить переписку и спрашиваю, с кем он будет праздновать. За окном тишина, голубой свет от луны проникает в комнату, освещая бардак. А сон уходит на второй план, потому что мы с учителем практически вторую неделю толком не общаемся. Но сейчас, когда все позади, когда родительское собрание проходит удачно, а все оценки не ниже четверки, мне впору расслабиться и вытащить из подсознания все то, что связано с этим человеком. АЮ: Я не праздную. Мои родители в другом городе, и поэтому я собираюсь купить себе любимый торт и съесть его поздно ночью!       Мне не удается сдержать смешок. Это он так шутит? Но на самом деле я бы очень хотел увидеть его в эту ночь.       Мама уговорам не поддается и собирается, как обычно, готовить салаты, накрывать стол, пусть только для двоих, ведь «Семейные традиции нужно соблюдать!». Дима: Я бы напросился к вам на торт, да думаю, вы меня и на порог не пустите. Я все же решаюсь рискнуть. Если не выгорит, то сведу к шутке, а если выгорит… АЮ: Почему бы и нет?       Меня будто кувалдой по голове ударило. «Почему бы и нет, почему бы и нет, почему бы и нет…», — проносилось в сознании вновь и вновь. Отправив короткое «ловлю на слове!», я попытался заснуть. Он же это не всерьез? Сто процентов не всерьез…       На следующий день я помогал маме с покупками и заготовками. Люди в городе буквально сходили с ума. Было похоже на то, что будто объявили конец света, так как продукты с прилавков сметали просто в невероятных количествах. Все куда-то спешат, озабоченно ищут что-то. Не люблю предновогоднюю суету.       Днем мне позвонил Макс и сказал, что сегодня после двенадцати он с парнями из параллели собирается к Кириллу. Не сложно догадаться для чего. Я все время отказывался от подобных посиделок, потому что не хотел оставлять маму одну, но на этот раз она, подслушав разговор, сказала, чтобы я побыл с друзьями. Хоть и посчитал странной реакцию мамы, я отказался. Мой ответ всё равно был бы отрицательным, ведь мне хотелось увидеть историка.       Перечитывал полдня нашу переписку. Пытался найти намеки на сарказм в его ответе. Не нашел. Но легче от этого не стало.       У нас с ним как-то быстро получилось признать симпатию друг к другу. Но я понимал, насколько аморально иметь подобные отношения со своим учеником. Он человек более свободных нравов, чем многие здесь живущие, вот в чем дело. Я задавался себе вопросом: «Готов ли я рискнуть своим будущим ради него?». Ответа не находилось. Все было слишком неосязаемо и воздушно: я не мог нащупать твердую почву в наших отношениях. Мы целовались лишь раз всерьез, и это было прекрасно. Но после двух недель без поцелуев, взглядов и даже разговоров, все это будто приснилось. Сейчас же, при мысли о нем, о его серых открытых глазах, смотрящих сквозь линзы стильных очков, о всегда идеально сидящих по фигуре костюмах и улыбке, сердце заходилось, и мне неистово хотелось увидеть, ощутить, прикоснуться… Ох, неужели во мне всегда сидела эта тяга к мужчинам? Но как я могу думать о таких отвратительных вещах, если, кроме историка, меня никто не привлекает? Даже проверять это не хочется: от одной мысли передергивает.       За время, что мы не виделись, мой пыл поостыл. Я признал это и понял, что он, вполне возможно, именно этого и добивался. Но тем не менее учитель разрешил прийти к себе в новогоднюю ночь. *** — С Новым годом, дорогой! — С Новым, мам…       Мы обнимаемся, выпиваем по глоточку шампанского — чисто символически. На экране телевизора изображение Кремля и звучит гимн. За окном уже слышатся отдаленные звуки фейерверков. Их становится все больше, и вскоре повсюду шум взрывов и черное уже январское небо окрашивается всеми цветами радуги. Мы стоим на балконе и смотрим на это. Никогда не понимал, как можно тратить столько денег на пиротехнику. — Дим, ты лучше к друзьям иди, — говорит мама, начиная убирать со стола, — я тут сама управлюсь, а ты веселись.       Смотрю в глаза, так похожие на мои, в поисках печали и подкатывающих слез. Но, на удивление, ничего такого не обнаруживаю. Вот и первый Новый год после смерти папы, когда мама не плачет. И мне становится на душе легче. Мне не хочется никуда идти, но я вспоминаю про смс учителя и набираюсь смелости позвонить ему. На улице все еще взрывают, люди вышли из подъездов и поздравляют друг друга. Холодно. Кутаюсь в пуховик, направляясь в сторону шоссе и слушаю длинные гудки. Уже пятый пошел, а я, даже забыв кому звоню, задумался и иду. — С Новым годом, Дим…. — А…с новым…здравствуйте, — я растерялся не на шутку, даже остановился, — я… мне… — Дим, хорош мяться! — одернули меня на том конце, что я аж вздрогнул. — Я живу на Васильевской, второй дом, третий подъезд. Код три-пять-три, второй этаж, квартира пять.       Он проговорил это словно отрапортовал. Я знал эту улицу — недалеко отсюда. От шока я не уверен, смог ли запомнить всю информацию, но по дурости поблагодарил и прохрипел, что скоро буду. Он добро посмеялся в трубку и сказал, чтобы я был осторожен по пути и что придурков на улицах в это время хватает. Будто сам не знаю, практически в одном районе живем.       Хорошо, что захватил деньги: с пустыми руками неудобно заходить. Поэтому зашел в магазин и прикупил апельсинов. И что я ему скажу? О чем мы вообще будем говорить? Он так просто согласился принять меня, что даже не было времени обдумать план действий. А импровизация не мой конек.       Холодно, забыл перчатки и шарф, поэтому руки в карманах мерзнут, а в шею задувает ледяной ветер. Но пытаюсь идти быстро, чтобы согреться.       Память меня не подвела, еще бы, ведь это была чертовски важная информация. Поэтому уже минут пять мнусь напротив черной металлической двери со значком «5». Соскучился ли я по нему? Определенно да! Но я не знал, что сказать, а вся уверенность, которая позволила мне признаться ему когда-то, куда-то испарилась. Я так и знал, что нельзя вот так брать и обрывать наше общение.       В какой-то момент мне вообще сама идея прийти сюда кажется несусветной чушью, и я разворачиваюсь, чтобы уйти. Но в кармане внезапно начинает звенеть телефон. У меня секундная заминка, чтобы выпутаться из пакета, а на площадке слышатся щелчки. Дверь номер «5» отворяется, на меня веет теплом, запахом уюта и шоколада. Я разворачиваюсь, на пороге стоит он. Свободные растянутые штаны и футболка, волосы не зализаны назад как обычно, а спадают на лоб. Помолодев на лет пять благодаря этому, он стоит весь такой домашний и держит мобильный, который, кстати, все еще звонит мне, как не трудно догадаться. Его глаза хитро щурятся: — Решил свалить в последний момент?       От такого неофициального тона мне стало не по себе. И мне стыдно за свое малодушие и трусость. Поэтому я возвращаюсь и протягиваю ему пакет с апельсинами. Он молча принимает их, отключая звонок, и приглашает войти. Я по-прежнему ничего не говорю, а мне больше и не задают вопросов, только проводят на кухню. Обычная «двушка» с узкими коридорами, низкими потолками и маленькой кухонькой. Вот только здесь во всем чувствуется Алексей Юрьевич: в мебели из Икеи, такой минималистской и практичной, в черно-белых фото мостов, вставленных в рамки. На столе стоят две кружки, небольшой, шоколадный на вид, торт, отражающий свет ламп своей глянцевой глазурью. — Ваш любимый торт… — произношу я, садясь в удобный металлический стул с зигзагообразным узором на спинке.       По дороге он удачно забрал мой пуховик, сбросив его в кресло гостиной, насколько я успел увидеть, ведь крючков для верхней одежды не наблюдалось. — Да, это «Прага». С детства его люблю, — улыбается.       А я все еще в замешательстве. Жуть, как рад его видеть: готов обнять до хруста в ребрах, поцеловать, да так чтобы до мурашек пробрало, но спокойно сижу и наблюдаю как он разливает нам чай. Как его спина смотрится в футболке, как босые пальцы ног выглядывают из-под волочащихся по полу, явно длиннее, чем нужно, штанин. Он сейчас совсем другой: все, что осталось от привычного образа, — это очки. Он ставит на стол кружки и садится напротив, начинает резать торт аккуратными движениями, и я вижу, как дергается кадык на его шее. «Сладкоежка, значит», — хмыкаю я про себя. И это оказывается отчего-то так мило, что я наконец расслабляюсь. — Ну наконец-то, — комментирует он мой достаточно громкий, как оказалось, выдох, — а то будто дровосек какой-то.       Он улыбается. Разложив кусочки торта по тарелкам, слизывает шоколад с пальцев. Черт, а ведь историк даже не догадывается, что это отзывается во мне волной мурашек и мелькающими перед глазами пошлыми картинками с его участием. Я испорченный. Вконец испорченный.       Понаблюдав, как он с аппетитом уплетает свой кусок, берусь за собственный. И это действительно вкусно. Сахар, попав в кровь, придает решимости, и я уже в состоянии что-то сказать: — Вы так просто меня к себе пригласили… — решаю начать издалека. Он кидает на меня беглый взгляд и ухмыляется: — А почему бы и нет? — Но вы же сами говорили о том, что мы не можем… — я не смог подобрать слов. — Мы не можем открыто уделять друг другу внимание. Да, — закончил он за меня, — но сейчас каникулы, да и праздник как ни как. Я же не деспот какой. Улыбается. Нет, мои чувства к нему никуда не делись. — Ясно. Это значит, что я смогу приходить к вам? — Я этого не говорил! — тыкнул он вилкой в мою сторону. — Сегодня — исключение. Да и мне нужно было убедиться кое в чем. Последние слова он бубнит, словно не придает им значение, но я все слышу. — Убедиться в чем? — не понимаю я. — В том — оставил ли ты свои чувства ко мне или нет.       Как же просто он говорит об этом. Мы уже доели свои порции, и историк снова нарезает, чтобы разложить новые. Ненасытный сладкоежка. Но я возмущен его проверкой. Хоть и понимаю ее целесообразность. Он, как взрослый человек, должен убедиться, что я не несу сопливые подростковые бредни. — Я абсолютно серьезен. И решения своего не поменял, — твердо отвечаю я на его взгляд исподлобья. — Почему тогда собирался уходить так и не позвонив в дверь?       Признаюсь, этот вопрос застиг меня врасплох. Мне сложно говорить внятно, когда переполняют эмоции. Вот как сейчас. Было стыдно и одновременно я негодовал из-за того, что во мне сомневаются. Если бы он знал, насколько мне не верится, что меня не оттолкнули после признания, а даже ответили взаимностью. Но как он узнает, если я ему не скажу? — Я люблю Вас.       И пусть мне хочется провалиться сквозь землю после этих слов, но его реакция на них того стоит. Он в удивлении округлил глаза и отложил вилку с куском торта на ней. И вроде бы не первый раз мы с ним в подобной ситуации, но все равно ужасно неловко. — Дим, я бы не хотел лишать тебя светлого будущего, — начинает он, отведя взгляд. — У тебя вся жизнь впереди, столько красивых девушек вокруг, а ты… — Вот не нужно сейчас этого всего! — резко прерываю его я, — раньше надо было думать. Хотя, нет! И тогда бы меня эта проникновенная, — я показал кавычки в воздухе, — речь не тронула бы. — Но ты только школу заканчиваешь, а мне тридцать два года! — Я похож на дурака? Думаете, информация о вашем возрасте — секрет? Или же думаете, что я не знаю, что быть педиком в нашей стране чревато? Чтобы вы знали, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы выглядеть спокойно и взросло, вместо того, чтобы потакать своим желаниям и как какой-нибудь малолетка накинуться на вас с поцелуями.       Моя речь произвела на него впечатление. Как я это понял? Он завис на несколько секунд, когда я закончил. Затем, прочистив горло, все же донес кусок торта до рта. Его взгляд при этом был направлен отнюдь не на меня. Не хотелось его смущать. Но, черт возьми, я вообще не думал, что его возможно чем-то смутить. Доедать расхотелось. — Тебя мама искать не будет? Уже за час ночи перевалило, — посмотрел он на настенные часы.       Я тоже посмотрел, не знаю зачем, ведь он только что озвучил мне время. — Она думает, что я с друзьями. Значит, дома я буду под утро, если не позже. — Ты имеешь ввиду, если бы ты действительно был с друзьями… — Да-да, — отмахнулся я, — я все же не маленький, а еще мне доверяют.       С вызовом смотрю в его глаза, но не нахожу там ничего, кроме понимания и толики неловкости, как осадок от моей тирады. — Не против, если мы посмотрим какой-нибудь фильм? — Эм… нет.       Не знаю, откуда эта заминка. Ведь нелегко осознать, что подобное тебе предлагает не кто иной, как Алексей Юрьевич. Интересно, а сколько времени уйдет, чтобы перейти на «ты»? А еще интересно: — А это можно купить на зарплату учителя? — спрашиваю я, обводя руками семидесятидюймовую плазму на стене.       Он усмехается, плюхаясь на кожаный диван, рассчитанный точно на двух человек, и похлопывает на место рядом с собой. — Конечно, нет. Я еще удаленно преподаю английский.       Как же я сам не догадался. Сажусь, оставляя между нами расстояние ладони. Он на это лишь скептически поднимает бровь, мол: «Серьезно? А не ты ли хочешь наброситься на меня с поцелуями?». Конечно хочу, но взрослые люди себя так не ведут. Или ведут? — Что предпочитаешь? — он включил телевизор и начал перебирать постеры к фильмам. — Что-нибудь супергеройское?       Еще бы, мы ведь оба были на том фильме. Следовательно, вкусы у нас совпадают. Поэтому я лишь пожимаю плечами, наблюдая за бегающими картинками. — Что ж, полагаю, тогда ты не будешь против пересмотреть что-нибудь из старого? — Не буду. — Дим, прошу, расслабься! — делано возмущается он, повернув ко мне голову, — я тебе ничего не сделаю, мы всего лишь посмотрим фильм.       Как же ему объяснить, что именно это меня и разочаровывает. Мне ведь так и хочется, чтобы он что-то сделал наконец. Но я лишь извиняюсь и делаю вид, что расслабляюсь. Да, всего лишь делаю вид, потому что расслабится тут только тот, кому все равно, что рядом с ним сидит человек, который настолько небезразличен.       А тем временем он выключил свет хлопком, от которого я вздрогнул, вызвав у него улыбку. На экране начали мелькать друг за другом заставки студий и пошли первые кадры. — Это же «Люди Икс: Начало. Росомаха», — с видом знатока озвучил я. — Да, и это один из моих любимых фильмов в этой вселенной.       Признаюсь, для меня стало открытием узнать, что он не просто любитель спецэффектов, как большинство людей, идущие на такие фильмы в кино и мешающие другим наслаждаться. Я действительно расслабился, потому что почувствовал себя, наконец, в своей тарелке. А еще потому, что было действительно очень уютно. А через десять минут он завозился: — Я сейчас кое-что сделаю, только ты не пугайся.       И, не успел я спросить, что это, или же среагировать, как он навис надо мной. Его шея и ключицы оказались точно перед глазами. Запах цветочного геля для душа, чистой одежды и немного его собственный, такой манящий и терпкий. Я задержал дыхание и закрыл глаза, когда внезапно мои ноги буквально взлетели вверх, и запах вкупе с его теплом куда-то пропали. — Да вы издеваетесь надо мной! — возмутился я. Но хотелось смеяться от столь нелепой ситуации, поэтому я не удержался. — Есть немного, — подтвердил он, тоже посмеиваясь и так же вытягивая ноги на появившуюся снизу подставку.       Пришлось придвинуться к нему ближе, чтобы уместиться как надо. Так что теперь я начал смиряться с мыслью, что спокойно этот фильм так и не посмотрю. А ведь мне действительно хотелось! Но не больше, чем сосредоточить все внимание историка на себе, а не на экране телевизора. Его расслабленная поза говорила о том, что он совершенно ни о чем не волнуется. Сложив руки на плоском животе и скрестив ноги, он, казалось, погрузился в атмосферу фильма и даже не замечал, что я периодически на него посматриваю. Но время шло, Логан неистово рвал людей на ленты, мы все еще соприкасались плечами, и мне стало неимоверно жарко. Поэтому я снял толстовку, оставшись в легкой футболке. Этим я, само собой, привлек внимание Алексея Юрьевича, который, отвлекся и, осмотрев меня поверх очков, ухмыльнулся: — Провокатор! — делано возмутился он. — Жарко, — прокомментировал я свои действия.       Но теперь мы соприкоснулись оголенными участками рук, и меня будто током пришибло. Кожа к коже — это ведь так интимно и так приятно (оказывается!). Теперь я не могу сидеть спокойно и делать вид, будто мне кино действительно интереснее, чем близость учителя. — Дим, в последний раз спрашиваю, — внезапно он поставил фильм на паузу и обратился ко мне с серьезным выражением лица, — ты действительно думаешь, что это хорошая идея?       Он устроился вполоборота, подогнув ноги. Его фигуру освещал лишь тусклый свет застывшего на экране изображения Росомахи, который скалил зубы. — Вы уверены, что в последний раз спрашиваете об этом? — вздохнул устало я.       Сейчас наверняка уже часа два ночи, не то чтобы сидеть допоздна было для меня чем-то новым, но начало ощутимо клонить в сон.       Он понимающе улыбается на мой вопрос и отрицательно машет головой. Я действительно немного изучил его, чтобы сказать, что он еще не раз засомневается в том, что я к нему неравнодушен. Взрослым людям всегда нужно больше, чем слова. И это правильно. — Тогда что именно вы имеете в виду под хорошей идеей? То, что вы мне нравитесь, то, что я пришел к вам или то, что я только что снял толстовку из-за того, что мне жарко рядом с вами? Его глаза округлились, но он тут же нахмурил брови: — Вообще-то, все это я и имею в виду. — Ну наконец-то мы можем поговорить серьезно… — выдохнул я. — Мне понятны ваши сомнения. Я ведь ничего не могу вам дать. Только себя и свои чувства. А еще осуждение, если о нас узнают. — Не смешно. — И вправду, — перестал улыбаться я. — Это вам за трюк с диваном. — А ты мстительный, я посмотрю, — сузил он глаза. — Вообще-то нет, но если это касается вас, мне сносит крышу. — Почему ты такой честный со мной? В его взгляде столько удивления и непонимания. — Потому что это вы, — просто отвечаю я. И больше не хочу говорить что-либо. Придвигаюсь ближе, разворачиваясь корпусом к нему и сажусь на корточки. В это время телевизор переходит в режим ожидания, и мы остаемся в темноте, освещаемые лишь тусклым светом фонаря с улицы. Я больше не жду, чуть наклоняюсь и касаюсь его губ. Легко и ненавязчиво, просто прикосновение. Отстраняюсь, чтобы увидеть реакцию, но он застыл и наблюдает за мной. Поэтому я смелею и медленно снимаю с него очки. Аккуратно складываю и кладу на широкий подлокотник за собой. — Дим… — М? — я прохожусь ладонью по гладко выбритой щеке, снова наклоняюсь и облизываю его нижнюю губу в надежде, что он, наконец, сделает уже что-нибудь, потому что я не совсем представляю, что делать мне. — Что ты делаешь?       Вопрос глупый, и очень грубо с его стороны заставлять меня отвечать на него. Я нервно улыбаюсь, отстраняясь и снова садясь на корточки. — Я… я пытаюсь вас поцеловать, а вы… — А я? — улыбается, склоняя голову набок. — А вы играете со мной…       Я откидываюсь на спинку дивана и вытягиваю ноги, разочарованный и обозленный на то, что он упорно не поддается на мои действия. Конечно, я ведь всего лишь ребенок, который возомнил себя взрослым и лезет с поцелуями, хотя сам и целоваться-то толком не умеет. — Прости, ты очень милый. — Что? Но он оказывается сидящим на моих коленях. — Поверь, тогда, в машине, я был ошарашен не меньше, чем ты сейчас, — усмехается и целует меня, не дав что-либо сказать.       Без прелюдий он открывает мой рот шире, надавив на челюсть и проталкивает горячий язык. Я хватаюсь за его талию в поисках опоры. А еще вжимаюсь затылком в мягкую обивку, словно хочу отстраниться. Черт возьми, я действительно хочу отстраниться под таким напором. Мой рот буквально насилуют, нижняя губа уже искусана и пульсирует. Но моя голова покоится в колыбели из его мягких ладоней так, что не увернуться. Мне нечем дышать, а отвечать на поцелуй просто не успеваю, потому что впервые столкнулся с подобной техникой и напором. Но когда я перекладываю руки на его плечи и пытаюсь отстранить от себя, он, наконец, прерывается, тяжело дыша и немного отклоняется назад. Я тоже пытаюсь отдышаться, разглядывая его такого разгоряченного. Растянутая горловина футболки обнажает выпирающие ключицы, губы припухли. — Как видишь, — переводит дыхание он, — не ты один тут сдерживаешься…       Осознание сказанного до меня доходит не сразу. Так эта страсть и напор — проявление его желаний? Он не так прост, каким кажется. До этого мое воображение представляло его совершенно иным: мягким, нежным, возможно даже тем, кто позволит мне вести. Но сейчас это хищник и доминант, который смотрит на меня, сидя поверх бедер и, несмотря на такое положение, берет верх надо мной одним только взглядом. Я невольно начинаю под ним возбуждаться и паниковать. Вдруг он это почувствует. Поэтому я завозился, попытавшись скинуть его с себя, но он не шелохнулся. — Алексей Юрьевич… слезьте… — пыхчу и пытаюсь даже брыкаться, но снова ничего. — Почему это я должен слезть? — улыбается, проводя по волосам вверх и оголяя лоб. Так он снова похож на учителя, на того, каким его видят все в школе. — Ты боишься, что я что-то сделаю с тобой? Он дразнит меня! — Если все это устроено лишь для того, чтобы напугать меня, то вы ошиблись в стратегии.       Я перестаю пытаться сбросить его с себя. Разница в весе не то чтобы большая, но он крепко сжимает мои бедра коленями, да еще вцепился в обивку по сторонам от головы. Но ему не удастся запугать меня. Да, от подобного напора мне стало не по себе. Кажется, я уже прихожу в себя. Поэтому нужно ему доказать, что подобного рода выходки лишь чтобы проверить меня — так просто ему с рук не сойдут. Я пробираюсь ему под футболку и оглаживаю ребра. Резкий выдох и дрожь, пробившая гибкое тело — реакция красноречивая. А я продолжаю свой рейд по желанному телу, продвигаясь к соскам, которые, к слову, выпирают сейчас, поэтому я провожу по ним большими пальцами и, задрав футболку до шеи, облизываю один, чувствуя, как тело на мне дергается, затем второй. Легкий стон, и хватка слабеет, поэтому я с легкостью подвигаю его к себе вплотную, давя на поясницу и начинаю выцеловывать шею с ключицами. Он выгнулся, положив руки мне на плечи, подставляясь под ласки. Мне так хочется пометить его, с силой засосать шелковистую кожу, чтобы на ней расцвел фиолетовый знак того, что он мой. Но я понимаю, что это не серьезно, что до конца каникул такой след может не исчезнуть, поэтому обхожусь легкими покусываниями, которые ему нравятся, судя по судорожному дыханию и тому, как он начинает потираться об меня всем телом. — Ты мелкий провокатор… — выдыхает мне в губы, подняв за подбородок. — Вы мне уже об этом говорили…       Меня затыкают поцелуем, но уже не таким, от которого задыхаешься. Он, скорее, из числа тех, от которых член наливается кровью и требует разрядки. Становится очень горячо. Я изучаю каждый изгиб его спины под футболкой, он изучает каждый сантиметр моего рта, шаря там языком и мучая мои губы. Мы оба возбуждены, ужасно хочется сделать уже что-нибудь, но не хватает духа. А он будто читает мои мысли. — Я больше не могу, — дышит тяжело и не прекращает тереться о мой бугор на джинсах. — Ты не против, если обойдемся взаимной дрочкой?       Вопрос на сто миллионов, я бы сказал. Кем бы я был, если бы был против такого заманчивого предложения?! Но он не ждет, пока я отвечу. Наверное, мое согласие ясно и без слов.       Короткий «вжик» ширинки, и мой твердый член оказывается у него в руках. Я не сдерживаюсь и стону от переполняющих ощущений. Но я не должен один такое чувствовать, ведь он что-то там говорил о взаимности. Поэтому тянусь к нему и с легкостью извлекаю его естество из-под резинки домашних штанов. Он такой горячий и твердый, я даже чувствую, как он пульсирует в руках. Учитель придвигается ближе и соединяет наши члены вместе, его ладонь ложится на мою, предлагая обхватить их. Я знаю, что мне будет достаточно нескольких незамысловатых движений, чтобы прийти к концу, и поэтому пытаюсь оттянуть этот момент, откинув голову назад, закрыв глаза, чтобы не видеть такого сексуального и горячего историка, который, верхом на мне и соединив наши члены, дрочит, облизывая губы и постанывая от удовольствия. В созданную мною тьму вторгаются с требовательным поцелуем, и это напрочь ломает все планы, поэтому я через пару секунд изливаюсь, напрягшись всем телом, вцепившись в его руки. Чувствую, как собственная сперма попадает мне на футболку и подбородок. Открываю глаза, немного отогнав звездочки, поплывшие перед глазами от пережитого оргазма, и лучше бы я этого не делал. Алексей Юрьевич все еще восседает на мне со стояком. Он приближается и слизывает сперму с моего подбородка, потом снова отклоняется, опираясь сзади на колени, призывно глядя сначала на свой член, потом на меня.       Намек понят. Ведь он все еще возбужден. Но так как силы ко мне вернулись, я решаю немного обнаглеть и, с силой схватив его за талию, обрушиваю на диван спиной, а сам устраиваюсь между разведенных ног. — Что ты… ах! Мелкий…       Я провожу языком по всей длине его члена, отмечая солоноватый привкус и запах геля для душа. Тонкая кожица оттягивается под напором моего языка. Я не решаюсь взять в рот, потому что не уверен, что справлюсь с рвотным рефлексом, а еще с тем, что нужно «прятать» зубы. Поэтому я лишь облизываю и немного затягиваю в рот головку, надрачивая одновременно основание. Учитель стонет и приподнимает бедра навстречу, извивается. Не думал, что я способен так сильно завести. Это придает мне смелости. Вспомнив как в порно девушки выцеловывают и обсасывают яйца партнеров, я опускаю резинку штанов ниже и… — Стой! Я успел лишь лизнуть, а он уже кончает, с силой вцепившись мне в волосы, чуть не выдирая их. — Полегче, — я пытаюсь убрать его руки.       Когда поток спермы иссяк и он расслабился, восстанавливая дыхание, его пальцы наконец разжались. — Я уж думал, что клочки вырвите, — усмехаюсь, перебираясь на него сверху и кладя голову на плечо. Слышу неровный стук сердца, ощущаю тепло. Как же приятно обнимать его, ощущать всем телом. — Прости, — наконец говорит он, отдышавшись, — но это был грязный трюк. — Нравится, когда так делают? — не думал, что когда-нибудь спрошу нечто подобное. — Как оказалось, да, — усмехается он, словно извиняясь, поглаживая по волосам одной рукой, а вторую положив на талию. Так приятно, что я, кажется, сейчас засну. Мне уже не достает сил сказать что-либо, и я надеюсь, что сейчас он меня одернет, чтобы я не забывал, что мне еще надо домой. Но учитель этого не делает, он, очевидно, и сам на грани сна. Его грудная клетка медленно вздымается и опускается, теплый воздух обдает мою макушку, а пальцы, которые поглаживали по волосам останавливаются. С этим движением и я погружаюсь в глубокий сон вместе с ним.