камера обскура

«Знаешь, я никогда еще не чувствовал себя более одиноким, чем после встречи с тобой».

Лухану вся его жизнь кажется розыгрышем на арене дешевого и неправдоподобного цирка, из которого его увольняют - за ненадобностью фальшивых артистов. Лухану хочется смеяться им в лицо, при чем, не уточняя, кому точно - им. Ему хочется, чтобы шатер этого дурацкого цирка горел. Лухану жизнь напоминает горящий шатер, внутри которого копошащиеся артисты неудачники с потекшим от жары и копоти гримом, которые кричат и тлеют всеми своими кровоточащими внутренностями. Он думает, что это довольно таки красивая метафора, яркая такая картинка в картинке - дымящийся внутренностями шатер цирка, в котором у людей внутренности так же дымятся ядовитым гниением. Лухан сжимает ладони покрепче, чувствуя, как кожаные перчатки почти горят, плавя ладони солнечными ожогами. Перед чем-то серьезным всегда так - особенно если подошвы уже едва касаются земли. Внутренний пожар догорает почти незаметно. _ Китайский воспринимается уже совсем нормально, практически на автомате, Лухан много повторяет и читает прозу, покупая за 100 юаней библиотечную карточку - теперь эта самая проза доступна в любом книжном автомате среди переплетений пекинских улиц. Вообще-то книг там совсем мало, так что иногда Лу читает биографии, подучивая новые слова и новых же людей, пускай и умерших. В ежедневных прогулках тают серые будни пекинских рассветов и пекинских закатов особой черно-белой тоски - Лухану этот город оставляет свой отпечаток обесцвеченным фотоснимком прошедших столетий, даже не смотря на то, что город на самом деле яркий: кровеносные пути города, размытые неоновыми жилами дороги, панорама современности с ее иссякаемым источником электроэнергии и связи. В таком отпечатке - то, что тонет в душе, никуда не девающиеся одиночество большого города, черная палитра Пекина. Такая есть во всех городах, без исключения, но у Лухана душа ею питается именно здесь. Черный минимализм городских улиц. Пастельные фильтры спальных районов. Фиолетовые граффити и рыжие кирпичные стены. Разукрашенные звездами из балончиков старые подъезды. Сверкающие современностью многоэтажки. Лухан думает, стоит ему понять, принять этот город, привыкнуть к новой жизни здесь. Стоит привязать этот город к себе. Или же привязать к нему себя. Что-нибудь, чтобы он мог называть его своим. И Лухан находит здесь "свое", а потом уже исправляется и говорит "наше". Площадка не в самом центре, но в тихом и уютном сквере, где совсем немного магазинов, зато несколько корпусов, гостиницы и офисы, отчего на узковатых улицах встречается много постоянно разных лиц. Лухан приходит сюда несколько раз в неделю, когда вечера не хочется забивать перечитками лекций, социальными сетями, а глаза требуют отдыха от черно-белых печатных срок. Хотя учитывая нагрузку по учебной программе и языковой барьер, отдыха довольно мало. Лухан набирает скорость, а потом переставляет руки, чтобы выйти на икс-ап – руль и переднее колесо перекручиваются, а локти скрещены. Колеса легко пружинят по земле, обретая опору, и Лухан завершает круг по площадке, после сразу же начиная новый. Эта езда лишена рамок специальных площадок, ни грамма зрелищного верта – недопустимые рампы отчаянно недосягаемы. Но стрит Лухану нравится – дарит свободу. Лухан видит этого парня среди остальных, даже помимо выдуманного ника из соцсети узнает настоящее имя - Чжан Исин. Но все это не помогает познакомится с ним чуточку лучше, Лэй кажется каким-то отстраненным, живущим в своем непонятном мире, наглухо закрытым странными шутками, недешевым скейтом под его кедами с яркими наклейками и практически не снимаемыми фиолетовыми mоnstеr bеаts. Исин странный парень, но замечательный скейтер - Лухан не был свидетелем ни одного из его падений. Чондэ, заканчивающий правовой факультет того же педагогического, что и Лухан, говорит: - Мне как-то Чунмен рассказывал, что тот разбирается в симптомах, немного знает медицину, а еще - угадывает эмоции людей. И он один из лучших в округе, кто твердо стоит на доске - быстро учится и вроде ни разу еще не попал в больницу. - Чунмен твой вообще кто? - спрашивает Лухан. - Чунмен с филологического. Не знаешь его? - Кого я тут вообще знаю? - поджимает губы Лухан. Чондэ усмехается - справедливо. Лухан приезжает в Пекин весной. Он останавливается жить на квартире у Чондэ, который с последнего курса, и почти не тратится на жилье. Чондэ, хоть и живет в Китае уже полжизни, кажется, язык знает еще хуже, чем Лухан, что становится любимой темой подколов со стороны последнего. Первые полгода пролетают в каком-то бешенном ритме, чередуя учебу и знакомство с новым городом, который напоминает дом совсем немного - в ранние утренние часы, и становится полной противоположностью вечером - как раз, когда тоска становится наиболее ощутимой. И чтобы заполнить пробелы, Лухан ищет в этом городе хоть что-нибудь свое. - Нормально они знакомятся в тот день, когда Лухан приходит в скейт-парк отвлечься, прочитать несколько глав китайской классики для завтрашнего теста. Чен с Чунменом устраивают какую-то странную вечеринку, где собираются лучшие голоса с их курса. Лухан, прежде чем выскользнуть за дверь, успевает поздороваться с Чунменом, который слишком откровенно виснет на Чондэ, и с каким-то Бэкхеном, у которого глаза подведены темнее, чем у Джареда Лето. День яркий, солнечный и слишком теплый для ноября. Солнце впитывается в стекла машин, ослепляя уставшие и не выспавшиеся глаза. Лухан думает, жаль у него нет темных очков, каких-нибудь хотя бы от kenzo или, впрочем, любого другого, лишь бы не сжигать сетчатку и лишь бы те - хоть немного в тренде. Теплота солнечных лучей мешается в осветленных волосах и догорает на корнях медово-желтым приговором монацита. Солнце скользит, отбивая лучи от стеклянных поверхностей, и оседает матовым на асфальт. Лухану кажется, что эти лучи подобны рентгеновским, только на него почему то не действуют, лишь греют и припекают, и еще почему то совсем не освещают тот мрак, что внутри него. Солнце только удачно впитывается в серое пальто невидимым ультрафиолетовым пятном, нагревая грудь и шею, добавляя несколько градусов в его, луханевскую, темноту. Черное хорошо впитывает тепло, вспоминает Лу, пока читает строчки биографий, пропускает их сквозь себя. Исин сам начинает разговор, подкатывая к нему на своем разукрашенном скейтборде. Его тень падает на страницы луханевской книги и тот поднимает голову, щурясь от солнца. - Ты сегодня не катаешься, - говорит ему Исин. Лухан разлепляет губы - получается говорить уверенно и внятно, а ведь он, кажется, все еще в состоянии аффекта. Этот парень заговорил первым. - Мне задали все собрание классики, и вряд ли адреналин поможет мне быстрее все это закончить к завтрашнему тесту. У Исина появляется милая ямка на щеке, когда он улыбается. Он произносит: - Нет ничего более невозможного, чем выучить весь материал за один день, ага. Лухан просто улыбается - немного скованно и, может, извиняясь. Потом скейтер объясняет ему, что лучше всего просто запомнить имена из каждого произведения, а ответы выбирать просто по логике, отметая несоответствующие варианты. Лухан на этом плавящем солнце не то, чтобы первокачественное золотое, но Исин однозначно улавливает в нём повторимое - всполохи электрума на треснутой радужке, когда ресницы удивленно дрожат. И в ответ на этот удивленный взгляд младшего, он отвечает: - Нам на психологии тоже всё это задавали. - Вот как? - Угу. Прокатиться хочешь? - и, Лухан не верит своим глазам - Лэй подкатывает носком к его кедам свой скейт. - Я думал, это разобьет тебе сердце, - осторожно начинает Лухан, хотя улыбку на своих губах он стереть уже не в силах. Лэй усмехается: - Я не доверяю тем парням, которые только стали на доску. - И почему ты думаешь, я не один из них? Слышно, как Лухан пролистывает уголок книги, отчего страницы падают сухим шелестом. Вместо ответа Исин спрашивает: - Ты хочешь прокатиться или нет? Лу закрывает книгу и поднимается на ноги. Он на две ступеньки выше Исина, так что тот слегка задирает голову, жмурясь от яркого солнца. - А давай. - Они оба теряют все сомнения, когда Лухан первым говорит: "Давай гулять вместе". Он шутит еще что-то про какой-то там старый фильм и говорит, что смотрел его вместе со своим младшим братом, когда жил еще в Корее. Исин не спрашивает - ты жил в Корее? Исин говорит: "Давай". Пока Лу ищет глазами по асфальту тему для разговоров, Лэй спрашивает, скучает ли тот по дому. Взгляд Лухана, особенно в ярких лучах солнца которое уже едва греет, дышит растворенной в эхе прозвучавшего вопроса печалью. Исин прекрасно понимает, какой будет ответ, хотя Лухан ему и не отвечает. В прядях луханевских волос мешается охра, пепел и лимонит, а на свете они блестят сладковатым мёдом. Обманчивая красота флюорита дымкой естественности. А медовая обманка глаз этого парня тянет, словно магнитом. Исин не обращает внимания на слова Лухана, что на улице почти зима - на самом деле в разгаре только ноябрь - и покупает им обоим мороженое. Оно ванильное и зеленый чай, и еще тает, как только они пробуют. Липкое, оно заливает обоим пальцы и губы, так что целоваться, наверное, было бы очень сладко. В мыслях губы Лухана уже давно скользят, накрывая исиновские, еще неуверенно, и оставляют блеск сахара по коже. Исин в его мыслях тихо стонет, просто потому, что так Лухану нравится. В реальности Лэй кажется Лухану уравнением, в котором не хватает переменных. Больше, чем двух или трех. Он с первого взгляда кажется уравнением, не имеющим решения - так нравилось писать Лухану в школе, когда примеры не решались. И вот сейчас так же - Чжан Исин похож на головоломку, сложней даже, чем кубик Рубика. - О, - удивляется младший, когда в руках Лу все стороны кубика обретают одинаковый цвет. - Не знал, что ты умеешь его собирать. Лу пожимает плечами, и протягивает кубик Исину. Тот лишь прокручивает его в ладонях, не решаясь нарушить вновь обретенной целостности. Руки у Лухана тонкие, но сильные, а кожа с легким золотым загаром, который ложится масляной пленкой поверх вен на сгибах локтей и на запястьях. Исин думает, что первые попытки подружиться носят очень необдуманный характер. Халф-пайн накрывает теневой волной их обоих, пока солнце клонится к горизонту. Взгляд Исина задерживается на руках Лухана крохотное мгновение. Он не решается коснуться, не решается нарушить целостности. Так же, как и Лухан в ответ. _ Исин видит Лухана на следующий день - счастливого, свободного и приветливо улыбающегося, едва он замечает Сина. Блондинистые волосы еще сильнее выгорают на солнце, которое отгорает последние жаркие дни этой осени. Руки Лухана в потрепанных перчатках, и их очень трудно согреть. Почему-то Лэй с ним даже не здоровается, когда они снова встречаются на площадке. - Когда это ты начал игнорировать меня? - начинает Лу, подъезжая к месту, где старший останавливается. Ответ Исина неприятно режет отчужденностью: - Прости. Нам лучше не продолжать общаться. Лухан чувствует себя жертвой некачественного дёрта – несуразная легкость и отсутствие передних тормозов. Губы Лухана переспрашивают - что? но глаза знают, что ответ будет звучать тем же повтором. Руки Лухана холодные. И их очень трудно согреть. Исин даже за короткое время выучил слишком много об этом парне, чтобы продолжать его обманывать дальше. Удерживать дальше. Против воли Исин делает свой первый неверный шаг - для Лухана так будет лучше. Лэй оступается, когда проезжает несколько метров, падает на землю, неудачно разворачивая скейт, и ему самому это кажется слишком просто. У него сдирается кожа на ладонях, когда он скользит ими по асфальту , чтобы смягчить удар, а на колене глубокая ссадина - надорванная неаккуратностью бледность. Скейт смесью ярких принтов переворачивается и отъезжает метра на два вперед. Исин раздраженно шипит и поднимается, не давая Лухану себе помочь. Он вытирает руки о джинсовую ткань и сталкивается взглядом с младшим. - Разве не больно? - удивленно и взволнованно поднимает брови Лухан. Исин улавливает направление его взгляда, а потом потирает рукой колено. Джинсы закатаны вверх для удобства, а на открытой коже проступает воспаление и медленная кровь. - Да. Больно. - Его голос звучит абсолютно бесцветно, а сам Лэй, кажется, снова уходит в какой-то свой мир. Он подбирает скейт и говорит, что зайдет в аптеку, и больше никаких объяснений на счет сегодняшнего Лу так и не получает. На глазах пленка мнимой зрелищности по заниженной цене и вблизи от дома. Дорога обратно видится комканой изолентой, которую, кажется, не исправит грохочущая в наушниках музыка - не может помочь отпустить тревожные мысли и разгладить внутренний жар. Ты спутан, скручен побочными эффектами иллюзий…[1] _ Город отвлекает его от занятий, отвлекает от постоянных переживаний и от мыслей о Лэе. Лухан пробует dairyqueen'ский замороженный йогурт и на секунду представляет, что Сэ, который остался слишком далеко, обязательно заказал бы какой-нибудь шейк - он обожает молочные коктейли, его брат. Но Сэхун остался слишком далеко, и будет честно, если признать - Лухан сам так захотел. _ Исина он замечает еще издалека, но тот предпочитает держаться в стороне, а Лухан вынужден делать то же самое. До тех пор, пока Лухан не замечает, что на бледной коже нет ни одного синяка, ни единой ссадины. Младший крепко цепляет пальцами запястье Лэя и не видит ничего из доказательств вчерашнего падения. - Ты заметил? - отстраненно спрашивает Исин, глядя прямо на Лухана. - Ты кожу содрал с половины ноги вчера, конечно, блядь, я заметил. И с ладоней тоже. Парень отводит взгляд, поджимая губы, не виновато даже, а так, словно что-то пошло не так, вышло из-под контроля. Хотя так даже проще. Тем более, если это нарочно. Лухану кажется, что он уже ничего не понимает, но еще, что намного хуже, теперь он думает - он ошибался в этом парне с самого начала?. - Исин? - блеск луханевских глаз просит - скажи мне, что это не так. Тот бросает на него тяжелый взгляд из-под длинной челки. - Что ты мне до сих пор не рассказал? - Лухан отчетливо режет слова размазывая по воздуху интонацию "опасно, ты лучше ответь". - Мне сказать сейчас или же оттянуть момент признания до кафе? - спрашивает Син. А на его щеке появляется аккуратная ямочка. - О. Так мы уже идем в кафе? Я не ослышался, но вчера ты говорил, что нам лучше не продолжать обща... - Это я сказал вчера. - А сегодня что, звезды по-другому светят? Меркурий в Венере? Что поменялось? Хорошее настроение Исина почти не растворяется в кислоте луханевского сарказма. А Лухан замечает ямку на исиновской щеке. Тот говорит: - Пойдем. И тянет Лухана за собой. Пульс дергает нитки вен за запястьях, за ребрами тлеет рубиновое сердце размером с кулак – цвет гиацинтово-красный, в мелких циркониевых россыпях, вот только блеск не тянет на алмазный – ни по огранке, ни по цене. _ - Значит, регенерация? - в который раз переспрашивает Лухан. И снова смотрит на светлые ладони парня, без единого шрама, синяка или царапины. Исин исправляет - способность исцелять. - И как давно это у тебя? Всю жизнь? - Вообще-то только с шестнадцати лет. Так что шрамы у меня всё-таки есть. - Почему же ты не пошел на врача? - спрашивает Лухан, проводя еще раз по ладони Исина - уже даже не из-за того, чтобы удостовериться в способности, касаясь мягко и задерживаясь на линии жизни. Исин не отдергивает руку, отвечает: - Я долго думал, куда поступать. И да, очень хотел в мед. Но в последний момент передумал. Всё-таки психология проще, хотя так казалось только с самого начала. Пальцы Лухана холодные. - Чувствуешь себя супергероем, стилизованным под пекинскую оперу? - говорит тогда младший. Исин на это ничего не отвечает, но Лу запоминает секундный блеск в его глазах. - У меня, кстати, не самые лучшие показатели в медицинской карте, - признается Лухан. Исин говорит: - В каком смысле? Лухан усмехается, что в прямом. А потом предлагает. Так, словно ничего необычного между ними сказано не было: - Джонни Роттен приезжает в Пекин, давай сходим?.. _ На самом деле пекинская опера далека от декораций фильмов о супергероях, да и вообще она не такая, как Лухан себе представлял. Наверное, потому что билеты у него в кармане не на поднадоевшую классику, а на рок-концерт за стенами оперы, только Лухан не признается в этом Исину, а тем более не признается себе. Пускай эта опера будет в тональности рок. Син, замечая луханевский шарф в расцветке британского флага и надписью god save mcqueen, говорит, мол, очень оригинально. Джонни Роттен оценит. Лухан несильно ударяет его по плечу, но смеется. Говорит: - Мне его брат подарил на прошлый день рождения. Сэхун. Он...он в Сеуле сейчас. Исин не задает никаких вопросов сейчас, но почему-то Лухан по его взгляду убеждается - те будут после. Правда на правду, история на историю. Лухана разъедает тревожное чувство, а сердце слишком отчаянно бьет по ребрам. - Мы идём? Исин кивает и, легко держась за локти друг друга, чтобы не потеряться в толпе, они погибают на несколько часов в опьянении легендарного рок-шоу в клубе «798». Начало пятого утра встречает их ледяным уличным ветром и разгоряченными музыкой сердцами. - Хотелось, конечно, прежнего god-save-the-queen, - говорит Лухан, - но и так неплохо, да? - Я никогда не гулял по городу в четыре утра, - говорит Лухан, поднимая руки к бездонному облачному небу. Контраст черно-белого рассветного и пейзажа, где мешаются бедность и богатство, гонит по венам разгоряченную кровь и чересчур яркие впечатления. - Слишком темно для утра. - И слишком холодно. - Лухан натягивает на руки перчатки. Пустой город режут трахеи еще включенных фонарей и редкие шорохи шин грузового транспорта. Они заходят в круглосуточный супермаркет и бродят между стеллажами, греясь и иногда кидая реплики-строчки из услышанных песен друг другу. Исин дергает луханевский шарф, привлекая его внимание. Разрывные облака, звездная пыль за прищуренными веками – именно в такие моменты кажется, что за глазами Вселенная. - Знаешь, я читал, что когда человек смотрит на что-то приятное, то у него расширяются зрачки. - А я думал, что из-за темноты, - хмыкает Лухан, теребя пальцами мягкую ткань шарфа. - Кстати, у тебя они расширены. - Здесь светло, да? - говорит Исин, поднимая взгляд на лампы дневного света над ними. Лухан улыбается: - Это ты так тонко намекаешь, что я тебе нравлюсь? – даже воздух, кажется, травит его сейчас, подмешивая к нехватке сна тонкие сердечные переживания. Исин хмыкает, ничего не отвечая на это, и предлагает купить по кофе, а потом дождаться открытия какого-нибудь кафе или торгового центра. - Можно вызвать такси и поехать домой, - жмет плечами Лухан, зевая. А Исин говорит - лучше ведь встретить рассвет, чем вызвать такси. У Лухана сильно замерзают руки, но теперь он знает, что рассвет над Пекином по капле в пятнадцать минут льется на небо цветом клубничного молока. Кажется, Лэй даже думает, что такой цвет неплохо смотрелся бы на луханевских волосах. К семи часам Лу тянет старшего в кафе, чтобы позавтракать. Вообще-то даже два кофе не могут компенсировать нехватку сна, так что Лухан спустя еще полчаса полулежит на небольшом диване, глядя, как сидящий напротив Исин мешает сахар в свежем эспрессо. - Ты пьешь уже третий за это утро, - хмыкает Лу и снова зевает. - Мне сегодня еще в вуз нужно. - А я думал, сегодня суббота, - хмурится Лухан. - Сегодня суббота. Но мне нужно забрать статью, чтобы переделать. - Я могу поехать с тобой, если хочешь. Исин смеется - нет, тебе лучше поспать. А потом говорит - ты вроде обещал историю. Лухан хмыкает - всё-таки вспомнил. - ...а брату через полтора года тоже поступать. Вряд ли мать сможет нас обоих тянуть. Так что я должен был уехать. А сейчас нужно искать другое жилье, тем более что Чондэ и так помог мне очень. Даже скидку на эти месяцы дал, - заканчивает он. - Ты ведь никогда не жил один, - говорит Лэй и, пока Лухан не успевает что-то возразить: - Почему ты, кстати, отказался от общежития? - Потому что не жил один, - пытается язвить Лухан. - Дурак ты, - хмыкает Исин. - С чего бы это? - С того, - уходит от ответа младший. Лухан цокает, а Исин совершенно неожиданно предлагает: - Слушай, давай ты просто переедешь ко мне, и мы закроем этот вопрос? В луханевских глазах гладь полихромного турмалина, горький орех, темно-зелёное окаймление и красная сердцевина-мякоть. Он поджимает концентрированные кофейным губы и теребит пальцами челку, разбивая ее на отдельные пряди, в которых растворяется мягким медовым утреннее солнце и прозрачная пыль воздуха. _ Лухан переезжает на следующий день. Он сам не знает, почему соглашается так быстро, почему действует необдуманно и в такой спешке. Син ему видится спасительным светом маяка в шторме, а луханевское дно так внезапно дало течь. И как долго можно удержаться на вершине топ-бездны? Лэй звонит в его дверь тремя долгими надоедливыми звонками, противореча своему китайскому происхождению с обещанной сдержанностью и рациональностью. - Иду я. Зачем так часто звонить? - бросает Лухан, распахивая дверь. - Или ты думал, я сбегу жить к кому- то другому? - К кому? - скептически вздергивает бровь Исин. В квартиру заходить он не торопится. - В Сеул, например. К маме и Сэ. Домой, - последнее слово Лухан говорит подчеркнуто, как на бумаге курсивом, только слова растворяются густой мелассовой патокой и привкусов дешевого тайского виски. - Взвалишь груз ответственности за свои ''не лучшие медицинские показания'' на мать? - хмыкает Лэй. Ироничная улыбка уходит с губ Лухана. Тройное сально Джеда Милдона, только назад летит не тело – в чертову бездну летит душа. Он делает шаг назад, в квартиру, пиная горку из коробок из-под обуви: те разлетаются, а и по одной штуке вываливаются на пол. Не громко, но Лухан кричит, что ничего подобного. Исин не понимает, что сказал не так, но он в два счета оказывается рядом. Лу чувствует, как ладони старшего ложатся на его щеки, а через секунду Лэй затягивает его в долгий, спокойный и отрезвляющий поцелуй. Сердце у него внутри считает секунды. Считает быстрее, чем нужно. Удары отдаются по всему телу, словно громкость сердечной частоты поставили на максимум. Лухан даже немного этого пугается. Тишина тянет их обоих на дно, куда-нибудь, сродни бездны Челленджера [2]. Исин много чего не понимает в этом парне, но оставить его уже не может. Когда старший отстраняется, Лухан открывает глаза. - Не знал, что ты закрываешь глаза во время поцелуя, - улыбка у Лэя легкая, сахарная. Особенно с этой его ямкой на щеке. После такого необходима срочная суточная доза инсулина Actrapid HM. - Ты поцеловал просто, чтобы это проверить? - Лу почти не раздражается. - Нет конечно. Мне хотелось тебя успокоить. Меня бы устроило просто "хотелось тебя", - поджимает покрасневшие губы Лухан. - Бери коробки из спальни. Я обувь соберу, - он решает отложить серьезный разговор на потом. А пока и возвращаются в коробки, Лухан думает, что губы Исина мягкие, прохладные и очень приятные. Успокаивающие - самое главное. - Не знал, что у тебя в квартире подпольный бутик найков и лобутин, - замечает Исин пока Лухан в три захода перетаскивает в такси все обувные коробки. - Знал бы, давно продумал план модного ограбления. Лухан отмалчивается, не добавляя, что Лэй забыл по меньшей мере про пять пар dc shoes. _ Многоэтажка исиновского дома возвышается белым айсбергом с непроломной коркой льда из стеклопакетов и скучных бетонных стен. - У нас нет чайника, - хмуро говорит Лухан. - И телевизора. На самом деле Лэй въехал в квартиру совсем недавно, устав от общежития, но его ничуть не отталкивает новизна открывающейся жизни. - Я знаю, - говорит Исин. - Чайник я куплю. А телевизор вообще не нужен - ноут тебе на что? Стены выкрашены в кричащий белый, минимум мебели. Тёплый пол и еврошторы на окнах. Полки уставлены книгами Фрейда - кажется, у Исина слишком много вечеров и часов отмечено разноцветныии стикерами по черно-белой бумаге. Лухан замечает ''Будущее одной иллюзии'', ''По ту сторону принципа удовольствия'', ''Принцип нирваны'', ''Теорию юмора'' и '' Остроумие и его отношение к бессознательному''. - И ты все это прочитал? - спрашивает Лу. - Вообще-то, - говорит Исин, - немного больше, чем это. - Насколько немного? Исин усмехается, что намного. _ - А почему все-таки на психолога? - спрашивает Лу, когда половина его вещей раскидана вперемешку с исиновскими. - Почему не на врача? - Потому что, - говорит Лэй уже совсем честно, - моя способность может исцелять тело. А то, что внутри, я только пытаюсь понять. - Вот значит как, - прикусывает губу младший. Исин говорит - давай об этом потом. И: - Устроим мексиканский пати хард?... _ Вечер мексики нотками алкогольного опьянения и атмосферой нового наполняет Лухана жарким пятном немного пониже горла. Когда Исин целует его второй раз, Лухану кажется это незабываемым и странным, как тот вкус специи, которые Исин оставляет в его рту после поцелуя. - У тебя губы со вкусом нью мехико или чего там ты еще в эти чипсы намешал. Исин почти невесомо бьет его под ребра, обижаясь на то, что Лухан не помнит ни одно из названий мексиканской кухни. Во рту Лухана тают орегано и перец, - этот вкус ему кажется слишком хорошим, незабываемым, потому что - он теперь знает - так любит Исин. Лухан и не догадывается, что их квартира почти такая же, как и за восемь часов полета, у Чонина, где ночь через ночь спит его брат - может, не такая шикарная, но такая же пустая. _ Лухан не забирает только свой bmx и собрание юаньской драмы (слишком холодно и сыро для фрирайда по пекинским улицам, а пьесы он уже перечитал раз по пять), но когда Чондэ говорит по телефону, что Чунмён переедет к нему в конце этого месяца, Лухан твердо решает забрать оставшиеся вещи. Когда Чондэ говорит, что привезет их сам, Лухан недоверчиво относится к такой опеке, но если честно, он знает - тому просто любопытно. Хотя он говорит - хочет удостовериться, что у младшего все хорошо. Звонок в дверь исиновской (или правильнее их с Исином?) квартиры какой-то нервозный. - Кто тебя так? - удивляется Лухан, когда видит помятые брюки Чондэ и почти незаметные пятна на коленях. - Какие-то придурки, - фыркает тот, подкатывая Лу его байк. - Налетели на меня около подъезда. На китайском даже пару слов сказать нормально не могли. Можно мне зайти? Лухан кивает, указывая, где ванная. Чондэ отдает ему рюкзак, и Лухан выкладывает книги в аккуратную стопку на полу. Исин еще на парах, и, если честно, Лухану так спокойней - он знает, что чондэвских расспросов не избежать. - Ты в этом Исине вообще уверен? - прямо спрашивает Чондэ, когда ловит пристальный луханевской взгляд из-под светлой челки. - Что за вопросы, - фыркает младший. - Он мой сожитель по квартире, при чем тут... - Рассказывай это кому-то другому, - усмехается тот. Лухан игнорирует все дальнейшие расспросы и переключается на нейтральные темы. Чай вытягивает пустую кухню в оттенки клубники и жасмина. 14 ноября остается за очередным закатом, пропущенным часов в шесть утра. _ - А почему педагогический? - в свою очередь спрашивает Исин. Он заваривает крепкий чай и разваляет молоком – белое мутное облако на дне китайского фарфора. Лухан не говорит, но ему это слишком напоминает грибок ядерного взрыва – прямо здесь, в чашке. - Мне всегда нравился китайский язык. - Тогда почему ты не выбрал ин.яз? Лухан долго смотрит на расчерченный на кремовые полоски плед burbеrrу, бездумно водя по ним пальцами, переходя с оттенка карамели на шоколад. - Я до сих пор не могу понять. _ Пекин с приходом поздней осени разбавляется серым молчаливым туманом, который местные жители уже давно принимают за своего. Мягкий и прохладный, как желе, он стелится по крышам новостроек, заглатывая самый высокий Центр III почти до вершины. Разбавляя город, как завариваемый Исином чай молоко. Син не высыпается, но не говорит ни слова. Лухан не высыпается еще больше, чем он, - ложится позднее, засиживаясь над книжками и стихами, а просыпается немного раньше - готовит завтрак. Предсессионная гонка в самом разгаре, хотя травмоопасные участки вроде бы уже пройдены. К концу месяца Исин просто отключает Лухану будильник, а тот без воплей и возражений впервые согласен прогулять вуз. - Я не волнуюсь, - говорит Исин, а в глазах разливается тина парапраксиса и предчувствуя астении. Лухан уточняет: - Оговорки по Фрейду? Исин только слабо качает головой, не решаясь сказать младшему, чтобы тот читал больше китайской классики, а не психоанализа, который, кстати, не входит в его семестровую программу. Лухан смеется в ответ и часто с ним спорит. Его взъерошенные волосы на оттенок светлее и на палитру волшебней – теперь в редких зимних лучах на розоватые пряди, лежащие легкой волной, падают сухие снежинки, отчего волосы тяжелеют до оттенка розового кварца. Тот тлеет, но не выгорает. Лухан ходит в блестящих ботинках, на которых уже по бокам стерлось покрытие, он надевает их тогда, когда за чашкой зеленого чая с утра говорит и чувствует что-то вроде "i wаnnа b а rосk stаr, mаn". - Не оптимист, не пессимист, - в тон ему отвечает Исин, заливая хрустящие кукурузные хлопья молоком. - Стакан наполовину виски, наполовину кола. Взгляд Лухана – слабая темно-фиолетовая люминисценция. А ответы всегда озвончаются кипящим внутри настроением. Наверное, тот самый абстрактный класс эмоций, никогда не используемый в общении. Существующий лишь для того, чтобы запирать его внутри. _ Не то, чтобы Лухану хотелось ставить на стоп эти вечера-анимэ и литературные метания, но всё-таки иногда он выдает что-то вроде: - Спина. У меня спина очень болит, Син. Можешь с этим что-то сделать? Лэй бережет обезбаливающие касания до последних шансов сведения скованности на нет. - Тебе просто нужно меньше напрягаться. И такое бывает даже у меня. - Хотел сказать "тем более у меня"? - щурится Лухан. Солнце вплетает в его светлые волосы сгустки тепла и расползается кремовой сгущенкой по лицу. И розовбелым зефирным тоником. - Я так хотел сказать, потому что я на год старше тебя. - И еще пишешь курсовую и жутко устаешь, так? Танцы, спорт. - Может. - Это звучит как оправдание. - Я не оправдываюсь, просто говорю. - Может уже хватит разговоров, а? - усмехается Лухан, притягивая Исина к себе. Его руки по хозяйски устраиваются на его бедрах, а лбом он прислоняется к его лбу, заглядывая в глаза. Губы Исина дразнят обманчивыми намеками-на-поцелуи, а потом Лухан останавливает эту игру и тянет в медленный глубокий поцелуй их обоих – дышать вместе, мечтать по выходным о новом годе, молассовых выставках и арт-зоне Пекина. Исин западает в душу особым аккордом рентгеновских вспышек,бесконечным оборотом инсулиновых ручек и сахарных интонаций. Ежедневное "Хан" - после крепкого черного или немного мягче, "Хань" - после зеленого чая или черного с молоком. Эти ежедневные обращения, как бы они не произносились, но звучат обязательно полутоном техники и аккуратным греющим солнцем в пастельных копиях витражей Тиффани. Лухан не хочет загораться этим, как неудержимый костер, трескаясь красноватыми искрами какого-то словно неземного пожара, тлеющего щепкани фатальных личностных катастроф. Лухану хочется сохранить в тебе теплоту их общения подольше, грея ею замерзающие в осеннем ветре худые пальцы. Лухану хочется сохранить Исина. Сохранить и вписаться в его настроения, шершавыми касаниями по суховатой коже, совместными проигрышами и совместными же победами. Лухану хочется одного и самого главного - привязаться. Чувствовать зависимость от этой привязанности. Страдать от нее и задыхаться. Почаще, подольше и погромче. Когда Лэй медленно снимает с него футболку, Лу вздрагивает от прохладных прикосновений к обнаженной коже. Когда ладонь Сина проходит по плечу, Лухан неожиданно уворачивается, вспоминая, что там на его теле когда-то сделанная татуировка, о которой Исину он не рассказывал. Зрачки младшего смазываются пленкой, словно по глади воды проходит рябь. - Эй, - возмущается Син, после чего тянет парня к себе, разглядывая тонкую нитку звезд, соединенных между собой линиями, как в учебнике астрономии. Рисунок небольшой, длиной не больше ладони, и его мягко накрывает исиновская рука, от и до, ложась чуть ниже правой ключицы, ближе к плечу. - Это еще что? Кассиопея? Лухан недовольно фыркает: - Какая еще нафиг Касси? Я похож на фанбоя Джунсу? - Ну вообще, - усмехается Исин, - вообще да. По венам отпечатком усталости разливается ханевский приторный лимонад. Порнографические эпизоды повседневности смазывают отпечатки усталости, и они оба чувствуют себя где-то в Сохо, мятых кварталах Чайна-тауна. _ У них есть вещи, о которых они не знают. Например, Син узнает, что у Лухана любовь к американской музыке и китайской литературе царства Чу. А Лу не знал, что в старшей школе Исин всё-таки покупал тот баночный воздух в разноцветном алюминии по 5 юаней. И есть еще одна вещь, которой Лухан о Сине не знает. Исин бегает по утрам. Встаёт часов в пять, берет заряженный на 100 плеер так, что тот от электричества уже трескается, свои прежние битсы, провода которых никогда не распутываются до конца, натягивает старую толстовку. И уходит. Не то, чтобы Лухана раздражала эта его привычка, совсем нет. Лу даже как-то раз вызвался на утреннюю пробежку вместе с Сином, только оказалось, что бег всё же не для него. А еще китайца немного смущал один факт. Исин бегал всего один круг, но очень большой круг. Такой, что обхватывал всю территорию кладбища - кладбище было в трех минутах ходьбы от исиновской квартиры. Об этом Лухан знал, но как-то не придавал значения. Лэй уходит из квартиры очень рано, а Лухан жмет очередное «snooze», когда будильник пытается вырвать его из сна. И еще Лухан мечтает стереть из памяти день, когда Исин говорит «Цзытао». На самом деле парень рассказывает медленно, стараясь сразу разложить всё по полочкам. А у Лухана в потёмках сердца срывается двойной барелл ролл. - Есть тут один парень, - говорит ему Лэй. - Цзытао зовут. Он работает в полиграфическом корпусе библиотеки. - И что с этим Цзытао? - Я увидел его как-то на кладбище. Он там одну книжку читал. - Книжку? - переспрашивает Лухан. - Ага. - На кладбище? - Ага. Угадаешь какую? - Даже не знаю, что предложить. Ромео и Джульетта? Исин начинает смеяться. - Ты знаешь кого-то, кто на кладбище читает Шекспира? - Нет. Просто первое, что пришло в голову. Ты же сказал угадать. - Я думал, ты логику в своей голове сначала включишь, - усмехается Син и, не давая старшему возразить, говорит дальше: - Некромантию он читал, колдовство какое-то… Некротику, шаманство, я не вникал, понятно? По взгляду Лухана видно, что нет, не понятно, и вообще какого хрена сейчас ты рассказываешь про какого-то Тао, помешанного на мертвецах. Исин этот взгляд старается не замечать и продолжает: - У него там умер кто-то, то ли брат, то ли парень. Я не спрашивал. Но он про него говорил. И к могиле его каждый день ходит. Книжки у него каждую неделю разные, я уж не знаю, где он их такие достает, и что в них понимает, но не даром, наверное, по соседству с его работой библиотека. Исин разминает пальцы, суставы сухо и неприятно щелкают, а он продолжает: - То, что он он там читает, вряд ли можно воспринимать всерьез. Не верю я в эти сказки и некромантию. Он хмурится, но Лухан не думает перебивать. - Я не верю в то, что простой человек с помощью каких-то заклинаний может поднять мертвого из могилы, Лу. Это не фильм о японских проклятиях и не сага Ромеро. Лухан ловит каждое слово - Исин вряд ли станет повторять. - Но просто теоретически, если предположить, что он все-таки сможет… Понимаешь, я могу не только исцелять. Забирать жизнь тоже могу. И поэтому… Монацитовый прах крошится поверх сжимающихся внутренностей – мины едва ли замечены, земельная крошка под ботинками с примесью радиоактивного воздействия. Осторожно, взрывоопасно. - Мертвые не должны быть среди живых, Лу. Старшему хочется громко смеяться - разве все это вообще возможно в реальной жизни? - но что-то не дает вырваться ни единому звуку из горла. И веселье мгновенно пропадает, как только глаза Исина, уставшие, встречаются с его. Исин правда ждет, что старший высмеет его, посчитает психом или законченным наркоманом - не смотря даже на то, что он его уже слишком хорошо знает. Но Лухан молчит. А потом пару раз кивает. Делает шаги ближе – их плечи соприкасаются, пальцы старшего находят прохладную ладонь Сина. Лухан опускает голову к плечу Лэя, прижимается щекой к его щеке и говорит одно единственное, нелепое, но до приятных мурашек успокаивающее: «Ладно». - "Wales, and in the more central and southern parts, it'll be a fine dry day. Good deal of sunshine to begin with, clouding over somewhat later on." [3] Погодный эксперимент оказывается полным провалом. В Сеуле передают дожди. Зима жидкой грязью и сухим ветром захватывает город, а утро встречает Лухана дождевыми каплями на окне и ни одним из тех ласковых ''доброе утро''. "Ты как?" - голос Исина был бы сейчас очень кстати, только вот того нет с самого утра, и поэтому ощущение безрадостного и одинокого утра вкрадывается в Лухана так же, как в ранний Пекин за окном его постоянный житель-туман. Исин уходит, когда еще очень рано. Кажется, этот незнакомый Цзытао отбирает все утренние сны Исина и всё душевное спокойствие Лухана. Лухан отпивает кофе, запираясь одинокими мыслями в тесной кухне. Этим полностью завершается ощущение безрадостного и безысходного утра, а после - такого же точно дня. Их молчание затянулось. Их молчание режет насквозь пекинские будни и полупустые этажи. "Давай сегодня говорить друг другу только правду", - набирает Лу в окошке сообщения. "Ты намекаешь на то, что я часто вру?" - приходит незамедлительный ответ от Лэя. "Нет. Я просто думаю... Мне есть что сказать". "So dеsu kа?" пишет ему Исин в стиле традиций японских мультиков. Лухан пишет "встретимся после, чтобы поговорить?". Эти недоговорки и постоянное отсутсвие Исина в квартире выбивает из ритма, и Лухану кажется, что он уже задыхается – одиночеством, тоской и пекинской пылью. Исин приходит намного позже, чем они договариваются - Лу уже засыпает, а ноутбук тихо читает титры в тишину квартиры. Исин укладывается рядом, залезая под свободное одеяло, а руками скользит под теплую ткань и обнимает Лухана, впитывая сантиметрами кожи тепло. Лухан хоть и проснулся, никак не реагирует, но Исин спокоен - тот хотя бы дает себя обнять. Лэй закрывает глаза, а пока засыпает, его руки ловят вдохи-выдохи Лухана, ощущая как поднимается и падает вниз его грудная клетка. Исин не хочет паниковать и волноваться зря, но поднимается и опускается грудная клетка того как-то слишком тяжело. Больше цветных одноразовых упаковок, больше вкусов в их разделенной на двоих комнатке, больше разноцветных футболок, которые Исин любит спускать с плеч старшего, цепочек на шее - они холодят кожу, и Лу резко их снимает совсем. Лухан резко устает от всего этого и хочет на несколько дней обратно, в Сеул. Исину он об этом, конечно же, не говорит. Тот не поймёт. Или поймёт по-своему, неправльно. Лухан не хочет паниковать раньше времени, так что просто глушит эмоции в этом разукрашенном для них двоих Пекине. Раньше ведь помогало. - Только круг замыкается на том вечере декабря, когда Америка празднует Рождество, а Пекин утопает в новогодних песнях и танцах, как илистое дно в торфе. Лухан даже не заметил, что декабрь подкрался настолько быстро. - Хочешь, можем сходить погулять? - спрашивает Лэй. - Дай угадаю, - Лухан сам не знает, почему он почти срывается на крик, хотя на самом деле даже не повышает голос. - Перед нашим рождественским трахом, перед тем, как вернуться сюда, в квартиру, ты ведь зайдешь на кладбище?.. Исин ничего не отвечает. Хлопок дверью после - тихий и жалкий. - Передай от меня счастливого рождества, - отчаянно вторит эхо луханевского голоса ему вслед. Стены отбивают звон его голоса дребезжанием стеклянных стаканов в коробке и пыльной тишиной квартиры. Исин возвращается меньше, чем через пару часов. И он, своей охлажденной до луханевских мурашек, льнет к старшему, - Лу едва слышит сквозь сон и масштабную музыку титров онлайн фильма, как открывается дверь, звенит связка ключей, и как Лэй наклоняется к нему, чтобы по привычке стянуть с плеча футболку и поцеловать в плечо. Внутри жжется укусами пчел чувство вины, но Лухан так и не решается открыть глаза. Утром, когда Исин заваривает кофе, он заваривает только на себя. Лухан вырывается из квартиры едва ли не с рассветом и, пока он спускается по ступенькам, он сам себе кажется как в той песне, killа оn thе run, не хватает только патронов в пистолете за поясом. Ну или же гильз между ребрами. Хотя - пока сердце отзывается в груди стонами - Лухан думает, что гильзы там все-таки есть. Звонок Лухан делает спонтанно и необдуманно. - Кого он там потерял, говоришь? – на языке синтетический вкус дешевого кофе три в одном. В трубке слышится лишь как Исин сдержанно выдыхает. - Я спрошу у него, ладно? - Лухан специально повышает голос и замирает, ожидая ответа. Пока Исин дышит в трубку, Лу отворачивается от порыва холодного ветра, утыкаясь подбородком в ворот пиджака. - Если честно, - наконец раздается голос Лэя, - я думаю, что это не самая лучшая идея. Лухан оставляет отпечаток большого пальца на сенсорном экране, там, где красным перечеркнута связь. - Что ж, проверим. Лухан первый раз видит этого парня так рядом. Исина сейчас здесь нет - нет того, кто положит на плечо Лухана ладонь, как только он решит сделать необдуманный поступок. Шаг вперед. И еще один шаг. Не держит абсолютно ничего. Цзытао смотрит на него своими темными и, если не печальными, то слишком отчаявшимися глазами. Он не удивляется, когда рука Лухана легонько трогает его плечо, проходясь подушками пальцев по темно-серой ткани пальто. Лухан еще не знает, что скажет. Все это вдруг кажется ему до крайности глупым. - Кажется, - Тао бросает быстрый взгляд на могилу и обратно, на Лу, - я теперь могу говорить с мертвыми, - а потом коротко и отрывисто: - Лухан. Парень едва заметно вздрагивает, хочется верить,что от холода, и что Цзытао не заметит. Мысленно Лухан посылает к черту этого парня, этот безрадостный взгляд, неотрывно смотрящий, свой дурацкий необдуманный поступок, а еще Исина, который не остановил его пять минут назад. Вопрос "откуда ты знаешь мое имя?" он так и не успевает задать. Обветренные губы лишь приоткрываются, когда Тао произносит: - Исин сказал, что так может быть. Лухан зачем-то кивает, сглатывая противный комок в горле. Во рту кисло, а внутри сыро, словно он, Лу, по шею погряз в неприятной болотной жиже. "Исин сказал, что так может быть", - к чему конкретно относится эта фраза? К тому, что Лухан, такой самостоятельный идиот, и, да, Исин рассказал Тао о нем? Или эти двое скинулись на кафе Таро и там по фальшивым картам Исин предсказал этому мрачному разговоры с мертвыми? Бред, думает Лухан. Теперь уже не понятно, кто тут более нормальный. - Ты эээ... - тянет Лухан, аккуратно хлопая Тао по плечу, а после - несколько шагов назад. - Я, в общем, передам Лэю привет, заглянул же сюда, но сейчас уже поздно и... ладно, пока, удачи. Быстрым шагом, не оглядывайся, к воротам, Лухан. К чему-то более живому, чем взгляд холодных глаз Цзытао. _ Днем он встречается с Чондэ - тот делит теперь свои квадратных метра с Чунменом и Лухан открыто говорит последнему, что Чондэ на него запал еще с прошлого года. Чунмен делает самое удивленное лицо, на которое способен, и обещает в этом разобраться. Чондэ делает вид, что ничего из их разговора не слышал. Лухан знает, что все эти слова – чистой воды притворство. За то время, пока они разливают по чашкам китайский чай с даже забывает о Лэе. Вспомнить его заставляет звонок телефона - мелодия от mаrооn 5 кажется в тот момент самым тревожным гимном в истории мобильной связи. Пока Лухан поднимается на их с Исином этаж, он прокручивает в голове образы с картин Обри Бердсли и невольно цитирует Тома Вулфа. "Их ведь не арестуешь?.." Лухан готов выслушать самую длинную и самую уничтожительную речь в свой адрес. Он стягивает занемевшими пальцами шарф – тот самый, который Сэхун дарил. Лухан ждет, когда тишина квартиры разбавится голосом Лэя, голосом, который будет пытаться вырвать у него извинения и призвать к ответственности. Вот только Исин вообще ничего не говорит. Лухан подходит к нему очень близко и прижимается к его теплой одежде. Тот в ответ заводит руки через ребра младшего и обхватывает за плечи (Лухан даже не обращает внимания на съехавшую с плеча футболку - у него мурашки по коже и хочется, безумно хочется согреться). Исин осторожно укладывает на его холодное плечо подбородок. И обнимает. Лухан почти чувствует себя кубиком льда на горячей сковородке – он тает, тает, тает. А когда всё начинается заново по кругу, старается не обращать внимания. Тао –неясный оттенок китайского undergroundа, самый размытый nu-gothовский силует черного минимализма. Исин для него звучит ясным перезвоном - как savior church. Цзытаовские зрачки оттенка нефтяного битума, Лухану на секунду кажется, всему виной какие-нибудь склеральные линзы, только вот линз никаких нет. - Что он тут делает? Исин мягко удерживает луханеское запястье, пока они переходят на кухню, подальше от тяжелых взглядов Цзытао. - Мы с ним читаем. - А почему здесь, а не на кладбище? Там как-то привыч.. - Потому что сегодня туман. - И что? Даже с закрытыми глазами понятно, что Исин раздражен. Но на самом деле не больше, чем Лухан. - Ну что ты прицепился к нему? - А что он вообще делает в нашей квартире? Или ему ты тоже предложил переехать? Пожалуй, стоит подумать, если учесть, что с этим парнем ты проводишь времени даже больше, чем с Фрейдом. - Я же сказал, - устало повторяет Исин, но в его голосе заметны жесткие нотки. - Я помогал ему кое в чем разобраться. Тем более...так он хотя бы сменит ненадолго обстановку. И поел хоть чуть-чуть. Лухан смотрит на него широко распахнутыми глазами монацитовая крошка и всполохи радия. - Тебе бы волонтером работать. И благотворительность устраивать. Лухану вся эта некромантия, призрачный Крис и разговоры с мертвыми кажутся полной чушью. Он уверен на 99.98 процентов. А две десятых это на сомнение на всякий случай. 0.01 если прав Исин. 0.01 если прав Цзытао. Чтобы этот процент вероятности полнейшего вреда был ничтожно малым и по возможности одинаковым. - То есть ты окончательно решил задружить с этим парнем? Дождешься моей смерти и будешь синхронно с ним шагать нога в ногу на соседнюю могилу? - Лу. Ты себя вообще слышишь? - Вряд ли. Во мне говорит гнев. - И ревность. - Что? Я не... - Ревнуешь, конечно же. - Не ревную. - Поспорим? - Бред. Меня раздражает всё это, потому что это он. Ну почему, Син, скажи, почему снова этот парень? У которого пересказать таблицу умножения на латыни, наверное, получится даже лучше, чем на китайском - Я обниму Тао, а ты посмотришь мне в глаза и скажешь, что тебя это не раздражает. - Бред, - повторяет Лухан. - Почему снова этот парень? - Ну ты же к нему ревнуешь. - Да не ревную я! В этот момент в комнату заходит Тао и их рекурсивно заданная реалити рассыпается в клочья на маленькие опровергнутые чужой верой миры. - Как вовремя, - шипит на него Лухан. - Простите. Я, пожалуй, пойду. Лэй?.. _ После того, как он находит полиграфический корпус библиотеки, он находит и Цзытао тоже. В свете ярких ламп этот парень кажется почти прозрачным. В здании бесконечно шуршат страницы книг и тонкие перещелкивания копировальных машин. Тао печатает фотографии и отдает их в смуглые руки кого-то из постоянных клиентов – Лухан мельком замечает широкую спину и растрепанные волосы. Лухан скользит пальцами по журнальному глянцу и думает, что Тао никогда не называет его по имени. И так вроде просто по обстоятельствам, и так совсем не специально. Но Цзытао никогда не называет Лухана по имени. По языку расползается агония черничного послевкусия. А страницы десятков копий книг шелестят подобно пены морской. Ничего святого в страницах этих книг уже не осталось. _ Лухан звонит из примерной магазина, спрашивая какую футболку брать, хотя отказывается присылать фотографии и говорит только цвета. Исин пересказывает на диктофон лекцию по арт-терапии шедеврами искусства, а Лухан незаметно скидывает дорожку на свой плеер. Цзытао приносит цветы и кладет на могильные камни. Холод безжалостно разъедает эти белые орхидеи изнутри. Лухан смотрит, пряча мерзнущие руки в карманах серого пальто. Белые лепестки сильнее прижимаются друг к другу под порывами больного холодом ветра. Лухан знает, что в этом холоде, как и в цветах, растворяется тление. Тление пронзает квадратные метры пространства вокруг Цзытао и, кажется, даже не вымывается после двух дозировок травяного шампуня. Внутри Лухана немного больше привычного отчаяния на каждый день, а еще он даже не понимает видимых причин этого чувства, сковывающего то ли горло, то ли всего задевающего его стенки, спадая вниз, к ребрам, застревая между стенок кишечника и стирая их, кажется, в порошок. Реальность тонет на дне озера, вроде вулканического Крейтер, оседая на толще дацита. В этот момент Лухан вспоминает, что все-таки больно. _ Машина останавливается как раз там, где стоянка не разрешена, перед пешеходными черно-белыми линиями, как раз там, где замирает Лухан. Стекло опускается, и потом Лухан встречается взглядом с Цзытао. - Садись, - говорит тот. - Зачем? - Лухан почти не слышит свой голос, когда отвечает, но Цзытао, похоже, неплохо читает по губам. - Ты должен поехать со мной. - Куда? - кажется, собственный голос слышится так, словно из под толщи воды. Взгляд Тао - сейчас не до объяснений, просто садись. - Я не знал, что у тебя права есть, - говорит Лухан, оттягивая время и пытаясь обернуться, чтобы понять, куда лучше бежать. - Просто сядь в машину. "Просто сядь в машину, твою мать", - Тао припечатывает одним лишь взглядом к земле так, что ботинки ощущаются Лухану весом не меньше тонны. - ...хорошо. Дверная ручка сухо щелкает, пальцы Лухана секунду задерживаются на холодном металле серебристого цвета, а потом он чуть ли не падает на соседнее с Тао сидение. В ушах тишина бьет по барабанным перепонкам, а голос Тао замыкает какую-то ирреальную амперную цепь, бросая тихое "поехали" – слово остается пылью на легких и, может, где-то под ребрами. Минут через пять, пока перед глазами еще мелькает пекинская массовка перекрестков, Лухан чувствует, как внутренности сдавливает чьей-то невидимой рукой, подбрасывая в агонию сердечных ударов раскаленных углей. Лухан сначала расстёгивает кожанку - дешевый кожзам едва ли не плавится под ногтями, - потом сбрасывает шарф на колени, и наконец оттягивает ворот свитера. Не помогает. - Можно я... - Жарко? - перебивает Цзытао. Лухан измученно кивает. - Открой окно, - говорит Цзытао. Лухан нажимает на кнопку спуска стекла, зажмуривая глаза, а потом, когда по щекам ударяет холодный свежий воздух, его веки снова распахиваются, зрачок сужается от яркого света почти что весенних облаков. - Душно, правда? - спрашивает Цзытао, когда Лухан расслабляется и прижимается макушкой к сидению. Блондину теперь намного легче дышать, кулак, сдавливающий внутренности схватку ослабляет, и в ответ на вопрос Цзытао Лухан медленно кивает. Челка падает на глаза, противно колет глазное яблоко, заставляя парня часто моргать. - И дышать без сырого воздуха никак совсем, я прав? - усмехается Тао. Лухан прищуривает глаза, рассматривая его отражение в зеркале заднего вида. Глаза Тао подведены темным и эти линии черного, кажется, вытекают из самого зрачка. Ему хочется спросить - откуда ты знаешь? Но из легких вырывается только окончание, отрывисто и сипло: - ...ты знаешь, - и звучит уже совсем не как вопрос. Цзытао усмехается в зеркало заднего вида, а Лухан видит эту усмешку только в его глазах, потому что только они смотрят на Лухана в узкую полоску зеркала. - Это преследует меня изо дня в день. Поэтому я знаю. - Что? - Тени. Образы. Огонь в легких, - говорит Тао. Лухан молчит, а на его лбу, как следствие непонимающего взгляда, появляется складка. - Ты знаешь про последний день Помпеи? Лухан извлекает из памяти то, что Сэхун рассказывал ему из курса МХК в школе, и пару раз утвердительно кивает. - Мои кишки переживают такой последний каждый день. Пока Тао говорит, Лухан вспоминает, что Сэхун хотел напечатать эту самую картину себе на футболку, а Цзытао очень поэтичный, даже когда говорит о заливающихся мнимой лавой кишках. Когда машина переезжает колесами по трупам дохлых птиц, разбросанных по дороге (улица тянет безлюдной встречной), Лухан вжимается в сидение, и костяшки его пальцев белеют, сжимая дверную ручку. "Они были уже мертвы," – успокаивает (?) он себя. Когда колеса машины хрустят по надломленным позвонкам, лицо Цзытао не выражает ничего, кроме легкой усталости. - Так Крис зовет меня к себе, - роняет в тишину машинного салона Тао, разбавляя своим голосом шелест шин по сырому гравию. - Говорит, как ему сейчас там. А я слишком привык к этому, к его постоянному присутствию. И кстати, мне так душно постоянно. За их спинами темные очертания ветра - ветра, у которого никогда не было тени, если бы не Ифань. Этот ветер вшивает во вдыхаемые воздух лишние градусы и пляску зацензуренных очертаний Китайского нового года. - Знаешь..ты знаешь, что он говорит мне? Говорит, что так горит Содом и Гоморра в моем теле. В моей прогнившей от жизни душе. От жизни, понимаешь? От жизни пылает огнем, ниспровергающей серой и пылью. - Тао с надеждой смотрит на смущенный этими откровениями взгляд Лухана. Когда тот молчит, растерянно молчит в ответ, Цзытао откидывает голову на кожаное сидение и начинает сбавлять скорость. - Крис слишком любил жизнь, чтобы так говорить. Он не мог такого сказать, - выдыхает Тао, когда внутрь салона проскальзывает ледяной ветер. - Я остановлю тебе здесь, - говорит он. - Не говори Сину. - Не скажу, - обещает Лухан. Но Исин все равно узнает. _ У тебя может быть целый алгоритм и бесконечный набор способов вычисления, только если даже это не приведет к ответу, что остается? Лухан тянет Исина вниз, позволяя нависать сверху, откровенно глядя в глаза и раскрывая во взгляде то, чего ему сейчас хочется. А хочется Исина. - Ты сегодня какой-то странный, - хмыкает Син, расстегивая ремень на своих джинсах. Лухан тянется губами к лэевским, целуя невесомо, целуя почти воздух между ними обоими. - Скажи, что хочешь этого, - просит Исин, останавливая губы Лухана и удерживая его за подбородок. Тот поспешно кивает. Руки Лэя опускаются ему на плечи. Взгляд Исина не отпускает, вглядываясь в расслабленные зрачки младшего, все еще надеясь прочесть в них ответ. Но Лухан ничего не говорит, как и в глазах его нет ничего, что дало бы подсказку. Лэй грубо отталкивает его на постель, упираясь коленом между ног, обнимает, почти ломает, худые плечи и сталкивается с его губами. Исин целует неожиданно нежно и Лухану это прикосновение сильным контрастом разносит по коже мурашки. Пальцы Исина холодные, всегда почти холодные, и сейчас они оставляют свой холод на коже Лухана невидимыми отпечатками. Лухан закрывает глаза, и ощущения мгновенно множатся на два – касания Исина представляются фортепианными аккордами, бьющими громким эхом многозвучия в тишине квартиры. Только когда Лухан закрывает глаза, внутри расплавляется что-то горячее, ядовитое, прожигая его кожный покров парами. Истерзывает воображение - а именно с него все и начинается. Лэй целует его освобожденную от одежды кожу - языком, губами, пальцами. Лухан стонет, и отзвук его сдавленного голоса оседает на расслабленном подсознании. "Скажи, что ты хочешь этого". Касания Лэя кричат очень громко ожогами на краснеющей коже, а Лухан не может произнести этого вслух. Ему хочется так же сильно. Только Исин не может читать мысли. И Лухан больно закусывает губы – он не хочет, чтобы его парень узнал. Лухан в самом деле хочет его. Но не только его. Лухан обожает Исина, помнит до рези в глазах каждую черточку его лица и тела. Но вместе со стоном в его подсознании расползается черная пропасть, и Лу, кажется, падает с ее обрыва. Он думает о том, как занимались любовью Крис и Тао. Руки Криса, наверное, не холодные, как у Лэя. Этого холода, пожалуй, хватает в Цзытао. Лухан думает, что когда Крис был еще жив, Цзытао тоже был в некотором роде еще живым. И отвечал на жесткие поцелуи Криса мягко, огранкой нежности и приторных китайских массажных масел. Тот Цзытао не был похож на того, которого Лухан знает сейчас; когда-то теплые пальцы его парня вырывали из него легких стоны, смешиваемые с ночью, а когда Крис проникал глубже, воздух трескался от хрипоты в голосах обоих. На губах высыхала влага из-за частого дыхания, сердце пропускало удары почти с той же частотой, как при тахикардии. Тао выгибается в пояснице, а Крис опускает вторую руку с его плеч намного ниже, и Тао стонет громче, почти хрипло и отчаянно. Крис двигается так, как умеет только он, зная, чертовски хорошо зная, что нравится Цзытао, зная, сколько оттягивать время, зная, как целовать и когда Тао будет готов получить максимум от всего этого. Крис, в то время, когда его руки теплые, а сердце еще бьется, целует Тао и получает ответные рваные касания губ. Такой Крис любит Цзытао больше, чем все свои необдуманные мечты, такой Крис рядом, внутри, и такой Крис живой. Исин только начинает, скользя влажными губами по животу старшего, сжимая его кожу до синяков под ладонями, разрешая мягко кусать и царапать. Лухан откидывает голову назад и терзает губы - неосознанно, до крови. Исин доходит до резинки белья, находя сомкнутые веки Лухана глазами. Сжимается на одно мгновение, где-то там, под ключицами, и тогда Исин не выдерживает: - О чем ты думаешь? Лухан вздрагивает, потому что голос Исина предательски честный, трезвый и требующий сейчас только одного – правды. Лу медленно приподнимается на локтях, тяжело дыша, и вглядывается в лицо Исина. Сейчас меньше всего ему хочется что-то говорить. - У меня первая степень глипогликемии, - вырывается у него. Почему это, и почему сейчас Лухан не успевает понять. Он смотрит, как тускнеет взгляд Исина и как опускаются вниз его плечи. _ - Инсулинозависимый диабет. Легкая степень синдрома осложнения. Смеешься? Лухан отводит взгляд. - Почему? - Почему я тебе не сказал? А разве не очевидно? - Ты о чем? - Ты бы тогда сразу бросился меня спасать. Разве нет? Исину кажется, что полуоткрытые губы старшего беззвучно повторяют - разве нет? - Поэтому ты сбежал из дома? Лухан кусает нижнюю губу, чувствуя горечь правды и остывших поцелуев. - Эй, - говорит он, - я просто не хочу ранить близких. - А тот факт, что ты ранишь этим меня, тебе кажется нормальным? Взгляд Лухана - лучше тебя - выталкивает Исина со дна недосказанности. - Вот как. Их квартирная зона доверия рушится с каждым новым предложением. - Пообещай мне кое-что, Исин. - Пообещать что? - Что ты не поможешь мне, пока я сам не попрошу. - Ты считаешь, что я могу дать такое обещание? – медленно спрашивает Лэй. - Считаю, что да. - Ты не должен так поступать. И хрен с тем, что ты поступаешь так со мной. Но ты так поступаешь с самим собой, понимаешь? - Я этого и хочу. Хочу так поступать, - отбрасывает последние барьеры лухан. Мириады вопросов тлеют на дне исиновского взгляда. - Зачем тебе это, Лу? - Хочу понять пределы своих возможностей. И, пока старший ничего не возражает: - Это, в общем-то, то же самое, зачем тебе Цзытао. И Лэю возразить на это нечего. _ Дверной звонок заставляет однокомнатную квартирку хрустеть по швам. Цзытао вышагивает в модных ботинках, разукрашенных армейским швом и блеском германия. Он, кажется, выбирает самый неудачный из всех моментов. - В общем-то, я все делал правильно. Все эти книжки и заклинания. Мертвый язык. Это было не зря. Просто читать нужно было не мне. Лухан переводит взгляд на Исина- это так, оказывается, предсказуемо. - Читать нужно тебе, - роняет правду Тао, роняет прямо в исиновские зрачки. _ Проходит три дня и полтора часа проливного дождя, который сковывает Пекин тонкой коркой льда по асфальту. - Нужно ему помочь. Исин вздрагивает от внезапно прозвучавшего голоса Лухана - ему казалось, что… - Ты думал, я не приду. Лухан не спрашивает, а говорит совершенно точно. Исин только хмыкает, пытаясь заделать этим свое не равнодушие. Взгляд Лухана прямой, вольный. Он едва касается плеча Лэя - поговорим? Лухан три дня ночует у Чондэ и терпит пересказывания чунмёновских стихотворений. Хотя профиль того вроде бы философия. Сейчас Лухан замыкает deadlock их с Исином трехдневного молчания, потому что молчать больше не может. - Вот только не нужно сейчас крутить прошлую пластинку, что хотел бы мне помочь. Я просто... Син, давай так, словно ничего не было и ничего такого не будет? Словно все, как раньше, хорошо. Гербарий орхидей тонкими нотами чувствуется в спутанных волосах старшего. - Ты умираешь. Какое к черту, хорошо? Лухан выдавливает кислую улыбку - я же просил, не начинай снова. Исин фыркает, засовывая руки в карманы. Шаг назад. - Ты даже не пытаешься исправить. - Я просто не спешу. - А ты в курсе, что такая не спешка может только помочь скорой смерти? Лухан ровно дышит, кивая. - Что ты намерен делать? Сейчас, теперь, вообще? Лэй не уточняет. - Я помогу тебе с Тао, - говорит Лухан. - Пойдем вместе. _ Машина режет приятным шелестом стертых шин по асфальту, и Лухан засыпает, в неудобной позе устраиваясь на заднем сидении. Музыка глухо врывается битами по вискам и Лухан приглушает в себе желание попросить Исина на переднем сидении сделать погромче. Только Лу начинает привыкать к незнакомой мелодии, Син переключает станцию. Как-то, помнит Лухан, старший сказал ему: '' Для твоей серьезной специальности, ты не думал, что пора начать слушать и более серьезную музыку?'' Лухан тогда промолчал, и сейчас он тоже не в силах спорить с ним. Единственное, что его задевает - это то, что Исин даже не делает попытки понять. Он просто переключает станцию. - Это который из? - спрашивает Тао, пока за окнами мутным пятном пролетает пейзаж выученной наизусть дороги. Син отвечает, но Лухан не особо вникает – ответы уже не играют роли. Дорога всегда укачивает. Лухан закрывает глаза и не смотрит больше на разделительные полосы мокрой от растаянного снега разметки. «Boys, boys, boys, I'm looking for a good time» - в эфире, на станции, которую переключил Исин, начинается евродиско. Лухан чувствует себя ужасно сонным и, то ли уставшим, то ли напрочь разбитым. Обычно так бывает вечерами, но сегодняшнее утро, по всей видимости, разлетается битым стеклом из всех рамок с шаблоном «обычно». Лухан складывает обе руки на животе - не смотря на то, что за окном мягкая оттепель, ему как-то холодно даже в душном салоне автомобиля. Да, думает Лухан, определенно утро выбито пыльным стеклом из рамок привычного. Пыльная выставка в хлам, туда же вся жизнь и чувства. _ Исин говорит, что они могут ждать его в машине. Тао рассеянно кивает и глушит мотор. Почему-то Лухану кажется, что пускай теневой ветер отступит от Цзытао, но вот последний - отпустит ли того, чьи тени зашивают жар запредельного под их кожу? Отпустит? Лухан, пользуясь случаем, колет дозу инсулина, а Цзытао всё так же рассеянно провожает взглядом след от иглы. Машинное радио глохнет. Рука Лухана срывается, когда он n-нный раз подряд щелкает кнопку блокировки двери. Кожа запястья неловко сталкивается с ободранным краем подлокотной ручки, подминаясь, срываясь, в какую-то долю секунды. Срезает только верхний слой, так что внутри надреза синеет более глубокий слой эпидермиса - сначала даже кровь не проступает, а болевые ощущения тоже едва прощупываются легкими уколами по краям или немного поглубже, после чего щипает сильнее, проступают капли крови и кожа по краям вздувается вверх, подкрашивая целостность кожи оттенком начального воспаления. Тао очень быстро находит в бардачке аптечку. Он проводит по руке младшего ватным спонжем, резко пахнущим антисептиком и ментолом. Лухан шипит и отдергивает руку. Тао хмыкает. Лухан поджимает губы и говорит что нечаянно. Тао снова хмыкает, не обращая внимания на критику со стороны младшего – машину нужно сдать в ремонт, знаешь? Тао на секунду замирает, словно чувствует, что колет сердце. На деле же чувство совсем мутное, едва уловимое – ощущаешь себя так, словно ты каждый день прожигаешь пейзажную панораму города, привычный Харбинский храм, а в один прекрасный день на его месте режет по глазам здание ультрасовременной гостиницы. Нет остатка религии, а сталинский парк за углом только усиливает впечатление. Ты перегружен и в то же время катастрофически опустошён. Тао говорит: - Ты не Исин, чтобы не чувствовать боли. Даже такой мелкой. - Исин, к твоему сведению, чувствует боль. Тао щурит свои чрезмерно темные глаза и спрашивает: - А ты чувствуешь? Лухан не отвечает почему-то он уверен, что на этот раз тот говорит не о физической. Тао спрашивает: - Ты знаешь, что такое рекурсия? Ответить он не успевает – дверь открывается и Лэй снова усаживается на соседнее с Тао место. - Ну и, - начинает Лухан, - как ты себя чувствуешь? В глазах Исина плёнка вывернутого наизнанку сознания – чужими мыслями, верой и библиями. Соприкосновения с бездной, причем намного глубже, чем Марианской впадины. - Чувствую себя супергероем, - говорит Исин, тяжело дыша. - Супергероем, стилизованным под пекинскую оперу. _ - И всё-таки, что такое рекурсия? – тянет Лухан, пока Тао заполняет формы для льда водой из чайника. Тао бросает какие-то мутные объяснения, а потом шутит: - Чтобы понять рекурсию, нужно понять рекурсию. Лухан на мгновение представляет, что вода в чайнике - кипяток, который медленно разъедает высокими градусами формы, словно какой-то мощный концентрат-растворитель. С шутки, к слову, никто не смеется. Пластик запирают в холодильной камере и он еще не успевает охладиться, а от кипятка вздувается, пузырится и лопается, представляет Лухан. И потом этот пожеванный градусами пластик начинает покрываться слоем тончайшего морозильного льда - теперь он изъедается южно-полярным холодом. Тао ставит формы в морозильную камеру и смотрит на Лухана, что необычно - ясным взглядом, смотрит так, что в этот момент ясно – Крис не вшит намертво под его кожей, не шепчет внутри, воспаляя мысли головной болью. Тао смотрит предельно ясно отчего Лухан моментально расслабляется, прислоняясь спиной и шеей к холодной от искусственных 23 градусов, стене - три с половиной метра, несущая, облицованная камнями с глянцевым покрытием, с первого взгляда очень напоминающего мрамор. Тао говорит: - Мы ездили смотреть Сиань. И антикварный рынок в Шанхае. - Воспоминания – еще не повод ставить прочерк на сегодняшнем, так? _ Мир горит шатром циркового представления пока Пекин рвется дождливой оттепелью. Небо сумрачно-серое, а Лухану кажется, что на горизонте низкие тучи, грозящие вот-вот пролиться на город черным от вечера ливнем. - Не будет никакого дождя, - говорит ему Тао. - Просто вечер. - И как я пропустил тот момент, что твое имя, оказывается, присутствует в сметках популярной рубрики "погода на каждый день"? - Я просто знаю, - недовольно отзывается китаец. - А у тебя сейчас такое лицо, как у людей, которые жутко хотят, чтобы их растворил в себе дождь. Может даже кислотный какой-нибудь дождь. Лухан пропускает его фразу мимо ушей и не говорит никаких «пока», когда Цзытао уходит к машине. Лэй встречает его на площади через пятнадцать минут. В этом прошедшем ливне смывается без остатка копоть циркового пожара. - Обычно, - говорит Исин, - фонтаны выключают, когда дождь. У Лухана мокрые руки, мокрое лицо и впитавшая влагу черная кожаная куртка (слишком дорогая для студента бюджетника, так что деньги на нее ему дала мать, когда в была тотальная распродажа). У Лухана мокрые руки, влажные щеки и тяжелые от воды волосы, липнущие к вискам и ко лбу. Когда он подставляет ладонь под мощные брызги фонтана, Исин говорит, что не нужно. - Простудишься еще. Он перехватывает тонкое запястье младшего и едва заметно вздрагивает - холодный. Хотя руки у него самого не намного теплее. И еще напоследок: - Поехали домой. _ Тлен, этот тлен-пыль, пепел внутри себя он начал чувствовать вообще-то еще когда был в Сеуле. Тогда пепел лишь накапливался мелкими-мелкими крупинками, заполоняя щели и нечаянные вдохи Лухана. Пепел был почти незаметен, но проникал так глубоко, что было бы не достать. Впрочем, Лухан и не пытался – тогда он еще не подозревал, до чего это доведет. Немного позже Лухану стало казаться, что на груди тяжелеет, словно ее покрывает тугая бесцветная пленка, облепливая собой внутренности и кости, затягивая своими путами, захламляя сосуды, душу и легкие мелкими и многочисленными песчинками. Пыль - серая, тяжелая и оседающая на внутренностях. Лухан позволял ей оседать, позволял, впускал внутрь, смотрел, как пленка, тугая и непробиваемая пленка сереет, становится темнее с каждым днем. Иногда ему хотелось взять нож со стола, ножницы, спицы или обычные желеные палочки и проткнуть нахрен свое плечо или немного ниже, можно под ключицами, можно чуть выше сердца – чтобы не умереть, конечно же, выжить. Эти мысли пробирались чаще всего вечерами, блестели светло-зеленым, как горят светофоры, или белым по липкой тягой пленке внутри него, скользили по, не пробиваясь своим светом вглубь. Лухану не хватало этого света внутри, но он уже давно не помнил, как это. Пыль забивала все щели, все трещинки, все поры и линии. Немного позже, когда пыли накопилось очень много, Лухан решил уехать. И с того момента стал ощущать, как это серое сухое месиво, проникавшее внутрь него многие месяцы, стало тяжелеть – медленно заполняться темной, как тина, водой. Объем мусора и гнили, сдавливающий его изнутри, стал расти и давит своим весом ужасно сильно. Лухан плотно цеплялся за пленку, но она пропускала внутрь лишь воду, не выпуская размытую ею грязь наружу, и не пропускала ни капли света во внутрь. Когда Лухан встретил Исина, он почувствовал, как поток воды становится меньше; от этого легче не становилось. Пепел впитал в себя болотные капли. Лухан же впитал в себя это всё вместе. Когда пыль стала высыхать, Лухан думал, станет лучше. Пыль сушилась, прожариваясь под пекинским солнцем, пока Исин его целовал и прижимал к себе, а Цзытао говорил своим тихим чарующим голосом про другие миры, смерть и орхидеи. Цзытао нашёл способ, и Крис оставил его. Исин защитил свой диплом по парапсихологии, а Лухан готовился сдавать годовые экзамены. Пыль высохла и ссохлась в один большой комок внутри. И стала медленно, потихоньку развеиваться на ветру. _ «Только когда она развеется, Сэ, Я не уверен, что кроме оболочки что-то еще останется. Мне кажется, с ней я развеюсь по ветру, точно так же, как эта самая пыль. В небо, в облака, а атмосферу под давление, где уже какая-нибудь неконтролируемая декомпрессия разорвет меня в клочья». [1] «Ты спутан, скручен побочными эффектами иллюзий…» строчка из «Diesel Power» The Prodigy [2] Самая глубокая точка Марианской впадины — Бездна Челленджера [3]The Prodigy - Weather Experience