Monster in me

Щелчок. Искра. Вдох. Выдох. Едкий дым. Ночь уже начала вступать в свои права, темно-синее небо плавно сменялось чёрным, разноцветные звёзды проступали в вышине, но, несмотря на них, ночь темна, хоть глаз выколи. Погружению во мглу полностью мешала маленькая искорка на конце сигареты. Подобные моменты, на удивление, успокаивали и даже приносили своё удовлетворение. Ещё одна затяжка, и в лёгкие поступила новая порция яда. Поразительно, как ночью тихо, видимо густая, вязкая темнота глушила все звуки. С одной стороны, это напрягало, ведь неизвестно, кто сокрыт в тени. Но с другой, вот так сидеть на самом краю крыши и чувствовать затаившуюся смерть… В этом, определённо, что-то было. — Курить на крыше! И не стыдно? Интересно, что скажет на это мистер Крей? — всю идиллию разрушил яркий свет и громкий высокий голос Слизняка — любимчика нашего «надзирателя», хоть он и был достаточно умён, трусость всё портила. — Тебе стоило поискать место получше. — Ты уверен? — выброшенная сигарета по дуге упала вниз. Маленький огонёк мелькнул и исчез в бездонной тьме ночи. Один резкий рывок, и я уже на ногах. Слизняк, видимо, опять струсив, с криком побежал вглубь приюта. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мелкий и вёрткий, он мог легко ускользнуть, оставив обидчика в дураках. А расчётливый ум не позволял пренебрегать этой возможностью. Крей явно понимал, кого брал под крыло и, стоит сказать, не прогадал. Неприметный паренёк отлично служил в качестве глаз и ушей «светлого правосудия». Но кто сказал, что добро всегда в выигрыше? Это даже забавно — как одна складка на ковре может нарушить столь привычную традицию. Но сдаваться Слизняк не собирался. Он брыкался и крутил головой, стараясь вырваться, застыв после первого удара в челюсть, он начал сопротивляться с новыми силами. Череда новых пинков пьянила меня, как же было сложно остановиться! Отпечатки рук на коже противника вначале были налиты красным, чуть позднее переходя в бордовый, а несколько часов спустя цвет их наверняка был близок к фиолетовому. — Прекратите немедленно! — громкий полный возмущения крик казался оглушающим. — Теперь моя очередь смеяться, ублюдок, — голос Слизняка упал до невнятного хрипа. Меня подхватили под руки двое верзил и потащили в кабинет мистера Крея. Они, как безликие роботы, готовы были выполнять любую работу ради куска хлеба — получить чёткую команду, исполнить и стоять в ожидании новой. Как слаженный механизм из шестерёнок и пружин, спрятанный под слоем мяса. Кресло для посетителей проседало под тяжестью моего веса, предвещая свою скорую кончину. Дужки очков перекосило и поэтому комната сквозь давно треснувшие стёкла слегка двоилась. — Флаг, твоё поведение меня крайне разочаровывает. Драки, мелкое воровство, скверное влияние на других детей. Между нами говоря, я думаю, что тебе нужны более жёсткие рамки воспитания, но моя дорогая Дева считает это раной, нанесенной этой старой стервой. Сомнительно. Она сдохла пять лет назад. Больше похоже на то, что ты просто малолетний преступник, — высокий голос был переполнен самолюбием и искренней верой в свою правоту. Так любят говорить выжившие из ума старики, у которых никого нет и которые никому не нужны, рассказывая про свой накопленный многими годами опыт. Проталкивают своё мнение там, где надо и не надо. И мистер Крей был таким же — старой, сумасшедшей старухой, прячущейся за маской учителя. В этом ёбаном месте у всех были свои маски и трагедии. Личину старались замаскировать под истинное лицо, но правду никогда не получается скрыть. Она лезет из всех щелей, тянет грязные руки с обгрызенными ногтями. Со временем это становиться привычным и перестаёт пугать. Даже взгляд подслеповатых глаз поплывший старухи уже не ввергает в ужас. Она живёт в городе, где дома похожи как близнецы, в квартире, пестрящей пятнами плесени, ошметками пыли и другой грязью. Сама же старуха сморщенная и изуродованная временем. А тысячи насмешек и претензий стали её главным развлечением. Возможно, в отместку её словам, она сама стала ходячей мумией. У старухи нет ни родственников, ни друзей. Старая облезлая крыса, переносчик болезней и дурных вестей. Она только и может, что сидеть в своей норе, выглядывая из неё чёрным глазом и радоваться несчастьям других. Вот только попав на продовольственный склад, крыса забыла о том, кто она. Возомнила себя сильной, обрела новое имя — величественное и внушающее страх. Только как крысу не называй, она крысой и останется. Мистер Крей… Нет. Крыса все не унималась. О чем он говорил? Не помню. Не знаю. Не слушал. — Надеюсь, ты понимаешь, что я делаю тебе большое одолжение, отправляя отрабатывать наказание на кухню, а не в место похуже, — губы чумной крысы расплылись в улыбке, обнажая желтоватую эмаль зубов. — Конечно, — горы мышц по обе стороны кресла не предполагали другого ответа. Шагая по пролётам лестницы, я смотрел на тень неправильной формы у себя под ногами. Она дрожала, повинуясь пламени в керосиновой лампе — разработке прошлых веков, к которой обратились сразу же после фатальной неудачи в прогрессе будущего. В приюте было всё, чтобы его ненавидеть. Учителя, которые вымещают свои проблемы на тех, кто не мог возразить; еда, которой отравиться легче, чем мышьяком; гиены, которые с возрастом все больше похожи на марионеток с навязанными желаниями. Как участники сомнительной секты, они поклонялись своему богу, отличавшемуся большой жестокостью. Пожалуй, убийство не самое ужасное из того, на что они способны. Схватить, запугать, заставить биться в агонии страха, попутно медленно перерезая ниточки воли и разбирая по кирпичику стену разума; они делали это до тех пор, пока от жертвы ничего не останется, кроме пустой оболочки. Зачем? Возможно, чтобы спрятать собственные слабости. Страх самому стать жертвой насмешек заставляет отречься от кодекса морали и собственного мнения. А горькое послевкусие — топить издёвками над другими, показывая своё превосходство. Над сильными не смеются. Тишина заставляет сбиваться под тонким одеялом и рассказывать истории до рассвета, заглушая молчание коридоров. Ведь иначе они останутся наедине со своими мыслями. Мыслями, которые помогают сделать последний шаг вперёд, находясь на краю пропасти. Бывают такие места, где всегда тихо. Их нельзя заполнить звуком, как не кричи. Двор, со всех сторон огороженный стенами с колючей проволокой, одно из таких мест. Но самое пугающие — это равнодушие. Когда их трюки и уловки не встречают никакой реакции, они могут впасть в истерию, находясь в которой, они кричат, безумно смеются и царапают сами себя. Могут щекотать жертву, чтобы добиться хоть какой-нибудь реакции, чтобы перестать чувствовать себя бестелесными привидениями. Маленькая каменная ступка ложится в ладонь и оттягивает её. Кабинет биологии почти не изменился. Разве только скелет передвинули в дальний угол, откуда он продолжал внимательно наблюдать. Салютую ему, как старому другу. Теней не слышно. Они прячутся и готовятся к пиру, сгорая от нетерпения увидеть шоу. Буйство растений в бункере разительно отличалось от приюта и всего, что в нём находится. Красочно, до ряби в глазах, и пахуче, до боли в голове. Даже ночь, похоже, была бессильна что-то с этим сделать. Приходилось терпеть и молоть снотворное в свете керосиновой лампы. Под давлением таблетки превращались в сонный порошок, а мысли смешивались и переплетались, создавая странные узоры. В голове зрел окончательный план. Банальный и, возможно, не оригинальный. Но похоже, что единственно верный…

***

Маленькие глазки грузной поварихи настолько глубоко посажены, что едва ли возможно определить их цвет, на открытых участках кожи виднелись пятна грязи. С ножом-топориком в руках она выглядела весьма угрожающе. Кухня — этим словом описывается не только место готовки, но и не очень приятные воспоминания. Например, звук падающей кастрюли и боль в ошпаренной руке. О нет, это была не попытка навредить или досадная случайность. Всего лишь предупреждение. Под ногами мечутся крысы, а из щелей шевелят усиками тараканы — дитя антисанитарии. В подвале, рядом с продуктами, невозможно сделать ни шага, чтобы не наступить на обглоданные сородичами кости, опарыша или другую дрянь. — Закончи с супом и можешь идти. — повариха будто обратилась в пустоту, даже глаз не оторвав от своего занятия. На её разделочной доске от длительного использования образовались вмятины и глубокие трещины. Почти та же участь постигла нож, от острия которого отломился кусок. Густое варево в кастрюле начало сильно пузыриться, и, в конце концов, самый большой пузырь лопнул, обдав незащищённые руки брызгами. Принимаю это за знак готовности, поворачиваю вентиль и перекрываю газ. После разворачиваюсь, чтобы скорее уйти. Скрип половиц, многократно отражённый стенками черепной коробки, раздавался, словно эхо моих шагов. Он переходил в неразборчивый гул и с каждым шагом делался всё громче. Звук густел, наполняя пустую от мыслей голову, увеличивался и давил, причиняя физическую боль, заставлял прижаться к стене, а после осесть на пол. На кухне что-то с грохотом упало. До тошноты весело защебетала птица. В соседних комнатах слышались голоса. Нереальность, картонность всего происходящего. Как будто всё нарисовано талантливым художником импрессионистом, чьи работы настолько живы, настолько пугающи своей реалистичностью. Как окно в другой мир. Словно ты — рисунок ребенка, больше похожий на невнятную кляксу, чем на что-то живое. Пустая обёртка. Красочная, но не более. И ты смотришь на настоящий объемный и живой мир из своей пустой белой реальности. Как ребёнок, уставший от однообразных игр смотрит в окно телевизора на интересный мультик о приключениях и других галактиках. Только ты не ребёнок. Ты — клякса. Ты можешь сколько угодно смотреть в своё личное окно, но единственное, что ты будешь чувствовать — пустота. Абсолютный вакуум. Ведь только чувства отделяют тебя от той многогранной реальности… Рука тянется к сигаретам. Терять способность чувствовать ужасно. Хотя пока чувства не вернутся, этого не понять. И сама эта мысль пугает получше страшных книг и историй, которые рассказывают в темноте под одеялом. Во всём теле поселилось неприятное чувство невозможности напрячь мышцы. Крупная колотящая дрожь только усугубляла ситуацию. В её такт колени гнулись и не слушались. Сигарета загорается и свет тления на конце возвращает меня в неизменную реальность. Дежурные, ответственные за керосин в лампах, похоже перестали справляться со своей работой с самого начала перехода на такой вид освещения. И большинство коридоров даже днём оставались в темноте. В проблеме с электричеством есть ещё один неприятный момент — все кассеты и диски можно смело выбросить, так и не ознакомившись с их содержанием. Как и магнитофон с телевизором. Но книги… О, это совсем другое дело. Большой и тяжелый фолиант с явной неохотой открывается. Его возраст можно приравнять к этому зданию. По крайней мере, выглядит он именно так. Здесь много подобных. Только вопрос в том, в каком же из них нужная информация? Мозг очень интересная штука, способная перевирать все воспоминания. И чем больше над этим воспоминанием думаешь, тем нереальнее оно становится. Поэтому приходится всё перепроверять в тысячный раз. Снова и снова. Ведь ошибка будет стоить жизни. Потерять жизнь из-за обычной изнашиваемости воспоминаний. Что может быть позорней? Глаза бегают по строчкам, а пальцы левой руки от бездействия отстукивают ритм тиканья часов. Маятник на них раскачивался из стороны в сторону — как небольшое напоминание о размеренном шаге времени. Но все идеальные механизмы быстро умирают, не вынеся несовершенства мира. Глаза замирают на одной фразе, ритм пальцев сбивается. И только часы продолжают работать от движения маятника. Одна страница — этого достаточно, чтобы где-то в груди поселилось чувство облегчения и лёгкого неверия. Всё же прав.

***

— Ты опоздал. Разносишь тарелки. За работу. Всё по новой — принеси, добавь, нарежь. Только теперь к циклу задач прибавилось незаметно добавлять снотворное во все блюда и напитки. Это не очень сложно — просто время от времени неловко вскидываешь руку, и из потайного кармана сразу же высыпается порошок. Остаётся только его быстро размешать. Но в один момент локоть задел стоящую рядом миску, которая полетела на пол, чуть не утянув за собой очередную кастрюлю. Тара опасно покачнулась, но всё же удержалась на краю стола. Повариха разворачивается всем корпусом на шум разбившейся миски, глаза-бусинки переводят взгляд с осколков на кастрюлю. Массивная рука указывает на стопки тарелок, направляя накрывать столы в столовой. Неприятно, но, увы, ожидаемо. Впрочем, почти все блюда уже с особой начинкой. Бояться нечего. Девочка, тоже находящаяся на отработке, скорчила лицо, но подхватила свою часть посуды. На вид она — ходящая тростинка, но внешность обманчива, стоит лишь только вспомнить то количество драк и потасовак, в которых она участвовала. Вечные синяки и наказания говорили сами за себя, а кличка Гроза мелькала в разговорах учителей всё чаще. Мальчик последовал её примеру, как можно ниже опустив голову. Но даже так можно было понять, что он чуть не плакал — наглядный пример тихони, чей главный проступок заключался в неумении находить хороших друзей. Последней в разномастной шайке была Призрак — молчаливая и, вероятно, немая девочка, чьи глаза, по обыкновению, излучали равнодушие и смирение. Ходячий кошмар гиен. Столовая казалась непривычно большой. Безмолвная тишина позволяла услышать любой шорох. Пугающе. Шаги многократно отражались от стен. Стук тарелок и хлюпанье перекладываемой в посуду еды. Всё приобретало странное звучание. На это сложно не обращать внимание. Призрак накладывала порции и разливала напитки, даже не вдумываясь в то, что делает. Тихоня неловко расставлял тарелки, едва их не опрокидывая. Его нарочитая неловкость пробуждала мысль о пинке или пощёчине. В контрасте с ним, Гроза носилась по залу с энтузиазмом шебутного щенка — хватала новую порцию и бежала к свободному месту. А в тарелки, предназначенные столу гиен, кажется, даже плюнула. Когда оставалось расставить последние порции, меня отвлекло настойчивое дёрганье за одежду. Как только я повернулся, то сразу же встретился глазами с Призраком. Их радужка была настолько светлой, что почти сливалась с белком, от чего зрачок казался слишком пронзительным и неуместным. Её рот приоткрылся. Можно было бы подумать, что она сейчас что-нибудь скажет. Губы зашевелись, но именно сейчас оглушительно зазвенел звонок. Расслышать что-либо было невозможно. Когда он затих, Призрак развернулась и мгновенно скрылась в толпе, набежавшей на призыв к ужину. Оставалось только гадать, правда ли она что-то сказала или просто сделала вид. Гиены в своих лучших традициях ввалились плотным шумным потоком. Он занимает собой стол с лишним, от него веет опасностью, криками, смехом. Это почти неуправляемое чудовище, способное, словно саранча, уничтожать все живое на своем пути. Другие дети стараются держаться поодаль. Собираются в небольшие группы, чтобы уменьшить шанс издевательств над собой. Но когда поток звука стихает в маленький ручей, все настороженно поднимают головы. Мисс Дева — правительница этого места решила почтить нас, своих грешных рабов, своим ликом. За ней даже не шло несколько слуг с подносами нагружёнными разнообразными яствами. Нет. Она села на обычное место. И начала есть предоставленную еду. Вслед за ней проследовал мистер Крей. Сев по правую руку, он посмотрел в свою тарелку, скорчил недовольное лицо, но вилку взял. Радовала мысль, что именно в его порцию плюнула Гроза. Адресатам сюрприз не дошёл, но тоже неплохо. После прихода монархов, гиены притихли. Смех и возгласы стали тише и обрывистее. А из лексикона пропала большая часть интересных, но нецензурных выражений. Дети в своих мелких компаниях напротив стали чувствовать себя уверенней. А мне остается только взять кастрюли, буквально вырвав одну у Тихони, и поскорее уйти. Со смертью мисс Анны Дева сильно изменилась. Между бровями прошла глубокая морщина. И в простой позе появилась усталость. В ней с трудом узнавалась вспыльчивая девица, работавшая воспитателем. С каждым годом она становится всё больше похожей на неё. В самом углу библиотеки одиноко ждут своего часа рюкзак и канистра с керосином. От их вида в животе селится странное чувство мандража. Но сейчас мне остаётся только ждать, сдерживая рвущееся наружу волнение. Назад пути нет…

***

Золотой диск с простым рисунком приковывал внимание. Однообразные движения гипнотизировали. Усыпляли. Резные стрелки за стеклом циферблата незаметно для глаза остановились ровно на полустёртой цифре двенадцать. Воздух застревает где-то в горле. Глупое желание отсрочки от бездны неизвестности. Прошу, ещё минуту. Нет! Хватит. Дьявол предлагает контракт. И мой выбор очевиден. Маленький огонёк на конце зажигалки порождает свою точную копию. Которая почти сразу прячется в темницу лампы. Острое лезвие, отражая блики огня, обнажается с характерным щелчком. Подарок из другой реальности, вне приюта. Точка невозврата давно пройдена и топлива на разворот не хватит. Тяжёлая дверь, ведущая в личные апартаменты, теперь уже Девы, хорошо знакома с раннего детства. Глубоко в воспоминаниях хранятся все её потёртости и вмятины. Настолько глубоко, что возвращение к ним причиняет боль и нечто похожее на страх. Старый, давно требующий замену, замок легко поддаётся самодельной отмычке. За куском деревяшки, которая понемногу начала гнить, находится комната. Где Она сидит в своём кресле, обитым чёрной кожей. В её руках чашка с водой, она всегда пила только воду, и очередная книга. О, эти книги. Их компанию она любила больше людской. И в некоторых из них даже устраивала тайники — глупые люди никогда не заглядывают в книги, а от умных бесполезно что-то скрывать. Это помещение было отдельным миром, в котором царил идеальный порядок. Это помещение было её миром. Но нет. За дверью совсем другая комната. От старой остался только книжный шкаф и больше ничего, даже ламинат и обои были новыми. Золотое тиснение на разноцветных корешках переливалось в свете лампы. Настоящее сокровище любителя литературы, подтверждение интеллекта и статуса. Расставленная в особом порядке, эта коллекция стоила состояния. Как же жаль портить едва ли не идол детства. Но после нескольких первых книг чувство вины притупляется, а после ощущения заветного ключа от главной двери, зажатого в руке, растворяется в ликовании. Жизнь как настольная игра — подчиняется строгим правилам, большинство из которых неизвестно. Но даже та ничтожная часть, о которой все знают, способна раздавить сами понятия человека и человечности. За всё надо платить свою цену, и попытка идти против правил будет стоит намного дороже чьей-то жизни, чьих-то идеалов. Серые комнаты загромождены шеренгами кроватей. Металлические каркасы пытаются смягчить жёсткие матрасы. Тумбочки как верные слуги дежурят рядом, готовые помочь при первой надобности. Дети на своих кроватях кажутся чем-то неуместным, портящим порядок. Как пробившийся сорняк на газоне. Под ногами остаётся маслянистый след керосина. Неровный как тень, любящая играть в кривое зеркало. Из общего ряда, как цветное пятно на белой майке, выделяется спальня гиен. Несколько кроватей соединялись в одну большую. Там лежали одним клубком спящие. А отдельно, на кровати с двумя матрасами, дремала Королева. Глаз, удобно устроившийся на её груди смотрел в потолок. Обходить кабинеты почти бессмысленно. Их слишком много. И это может сыграть против меня. Прости, старый друг, таковы правила игры. Тебе придётся остаться здесь. Хотя, думаю, что твоим костям уже давно плевать. На стенах коридора плотно обосновалась паутина трещин. Избавиться от них не могла даже штукатурка. Она просто отваливалась пластами, придавая коридору ещё более обшарпанный вид. Удивительно, как это здание ещё не рухнуло. Всегда, когда ты идёшь по лестнице, ступени под тобой скрипят, трещат и ходят ходуном, словно обещая тебе долгое падение вниз, в бездну. Я больше сюда никогда не вернусь. С каждым шагом голоса теней становился всё отчётливей. Шепчут в уши, подбадривают, подгоняют. Пиявками проникают вглубь черепной коробки. Они присасываются к мозгу, передавая свои мысли. Сотни мыслей, сотни обрывистых фраз. Им не терпится увидеть шоу. И раз эта честь выпала мне, я не могу их разочаровать. Уходить надо красиво, не оставляя от былого ничего. С пустотой за плечами легче создавать маски. Тысячи отражений одного лица в осколках треснувшего зеркала прошлого. А раз книга наполовину исписана, то проще просто её сжечь. Призрачные руки тянутся к телу из темноты. Они холодны, будто изо льда, но их прикосновения вызывали жар внутри, запускали пламя под кожу. На грани боли, за гранью безумия. Кажется ещё чуть-чуть и кожа не выдержит — растрескается берегам пересохшей реки, после опав трухой. Масса из стекла и металла становится непомерно тяжёлой — лишним, мешающим грузом. Ослабшие пальцы, не справившись, роняют её на пол. Расползающееся пламя выглядит чем-то волшебным. И это волшебство обещает поглотить в себе всё живое, растворить саму память места, где оно побывало. Снаружи веет прохладой. Почти неощутимой от жара внутри. От резкого бега картинка мира смазывается. В ушах свистит ветер, почти заглушающий рой мыслей. А падение выбивает последний воздух. Из носа тонкой струйкой бежит горячая кровь. Пожар играет на периферии зрения. Яркий, словно старый цирк. Безобидное шоу с гиками, откусывающими головы курицам, оглушающими фейерверками, которые вызывают звон в ушах, и разномастными ужасающими уродами. От их выступлений на губах проступает улыбка, а глаза упорно игнорируют затаённую боль. Безумный цирк со вкусом гари и отчаянья.