***
Боль. Стучащая. Как если бы по голове чем-то колотили. Перед глазами мельтешили сотни отвратительных чёрных пятен. Они перемещались с невообразимой скоростью, и от этого боль становилась сильнее. С закрытыми глазами стало легче. Но появилась другая проблема. Мир двигался. Словно я перелетал на несколько миллиметров вправо, а затем влево. И тут закрытые глаза не только не помогали, но даже делали хуже. Я всем телом чувствовал, будто дом превратился в нечто живое и теперь передвигается на своих неуклюжих лапах, кренящих его в разные стороны, в другое, возможно очень далёкое, место. К горлу подступила тошнота. Оставалось надеяться, что это блядское чувство скоро кончится. Сбоку кто-то невидимый хрипло рассмеялся и что-то проговорил. Я не смог разобрать, что именно. К губам поднесли стакан и заставили выпить содержимое, оказавшееся тошнотворной на вкус водой. То ли в неё было что-то добавлено, то ли она просто была грязной. Гадость. Подождав несколько невъебенно долгих минут, я, сжав зубы, снова попробовал открыть глаза. Первым, что я увидел, было лицо. Расплывчатое и словно чем-то знакомое. Чужие губы зашевелились, но я всё пытался понять, где мог видеть его раньше, и ничего не расслышал. Всё же открывать глаза было ошибкой. Непонятные пятна заплясали перед глазами с удвоенной силой и казалось с каждой минутой их становилось больше. Хотелось просто спрятаться от них. Куда угодно. Только бы больше не видеть. В ушах стоял оглушительный грохот, который грозился взорвать черепушку к хуям. А из глаз против воли лились слёзы. Из-за них я еле различил поднявшийся с колен силуэт, что как будто растворился в нескончаемом облаке пятен, забирая с собой и без того тусклый свет. Оставив меня одного в почти полной темноте. Попытки сменить положение рук, что бы хотя бы вытереть лицо, ничем не увенчались. Связаны. Крепко. Блять.***
Только спустя несколько подобных пробуждений ко мне стало возвращаться сознание. Я начал понимать, что просыпаюсь не сам, меня насильно расталкивают, что после этого незнакомец даёт воду и еду. Его еда была просто отвратительна на вкус. Уж не знаю из какого дерьма он её варил, но единственное, что мне хотелось после неё, так это с усилием почистить зубы, чтобы исчезло это послевкусие. Я почти чувствовал, как мои зубы гниют изнутри, и если с силой их сжать они тут же раскрошится в песок. Мельтешащие пятна перестали двигаться и на проверку оказались странными надписями на стенах комнаты. Буквально все стены были исписаны, кое-где заходя даже на потолок. Правда, от разглядывания в глазах начинало рябить, поэтому я старался не смотреть на них, предпочитая небольшой прямоугольник окна. Но, главное, приложив огромное количество усилий, я даже узнал его. Пьяница, заснувший за барной стойкой. Сучара. Нахер устраивать ёбанный цирк из желания проучить? Хотя, скорее, он хотел меня просто побить и вернуть деньги. Но я потерял сознание, он зассал и потащил мою бесчувственную тушку домой. В любом случае, деньги к владельцу вернулись, так что в ближайшее время стоит ждать предложения в духе «Я тебя отпущу, а ты не будешь болтать», а после можно будет вернуться домой. Ничего он не сделает. Не настолько много я украл.***
Но даже через несколько дней ничего не поменялось. Он по-прежнему приносил мне еду, всё такую же ужасную, не утруждая себя длинными разговорами. Максимум несколько бесполезных даже не связанных фраз. И мне это надоело. — Эй, ты! Не знаю уж как тебя там, но тебе не надоело? Ты вообще собираешься меня выпускать? Лицо собеседника изменилось с отстранённого на немного удивленное. Он переспросил. — Да, выпускать. У тебя, конечно, миленько, и всё такое, но я хочу домой. К тому же, — я подвигал руками, насколько это возможно, — знаешь, мне здесь слегка некомфортно. Мужчина выразил своё понимание и сожаление. — О, ну, если ты такой понимающий, у меня есть к тебе предложение. Ты меня развязываешь и выводишь на улицу, я даже готов уступить, позволив завязать мне глаза, и проводить подальше от твоего дома, что б я не сдал тебя нашим доблестным героям. А потом мы расходимся и больше никогда в жизни не пересекаемся, — я был уверен, что он согласится, — Ну как, идёт? Можешь немного подумать, если надо, но постарайся думать побыстрей. Ты, конечно, извини, но твоя еда просто ужасна, и я жду не дождусь когда смогу нормально поесть. Спустя минуту молчания мужчина проговорил, что подумает над моими словами, а пока он, кажется, знает что можно сделать с моим последним замечанием. — А ты очень приятный собеседник! Приятнее подавляющего большинства, с которыми я общался! — моё настроение заметно улучшилось. Я уже чувствовал вкус свободы. Да ещё мне, похоже, принесут что-нибудь нормальное из еды. Это не могло не радовать. И в скором времени он вернулся. Правда в его руках были только кусок веревки и какая-то доска, но я особо не придал этому значение. Беспокойство появилось только когда меня заставили принять сидячее положение, болезненно изогнув руки. — Эй, а можно поаккуратней?! Это больно, между прочим! Мужчина проигнорировал замечания, развязывая и снова привязывая, но на этот раз к той самой доске, мою левую руку, обездвиживая её. — Это не смешно! Прекрати! Слышишь, прекрати это немедленно! А потом он достал нож.***
Он довёл меня до мольбы. Заставил опуститься на колени, как гнусную суку, которая просит то ли чтобы её хорошенько напоследок выебали, пока она не сдохла от болезней, которыми щедро одаривали её клиенты, то ли сжалиться и дать ей хотя бы монетку, которую она не раздумывая понесёт в ближайший кабак. Когда я ещё работал официантом, они были частыми гостями в той пивнушке. Предпочитали самое дешевое пиво, которое между более избирательными людей называлась не иначе, как заспиртованная моча, и промышляли мелким воровством у своих клиентов. Нет, я их не осуждаю. Они были меньшим злом из возможных. Сейчас я бы, наверное, расплакался от счастья, если бы у меня была возможность снова обслуживать пахнущих перегаром и дымом шлюх, а утром оттирать от пола их подсохшую блевотину. Сейчас это представляется почти райской жизнью. Но он не остановился. Он отрезал мне безымянный палец.***
В его квартире были плохо проклеены окна, и холодный ветер с громким звуком прорывался внутрь помещения. Я ненавидел этот блядский звук. Из-за него меня преследовало чувство тревоги, и обострилась бессонница. И, неподвижно лежа на матрасе со впивающимися в тело пружинами, я почти физически чувствовал, как лопаются невидимые нити тонкой сетки, ограждающей меня от нервного срыва. Через конечности проходили мелкие судороги, а усилившийся слух через завывания улавливал какие-то звуки — возможно крысы. Или это сказывалось приближающееся безумие. Иногда мне даже казалось, что он специально не проклеил окна, чтобы свести меня с ума. И если это действительно так, то у него, блять, почти получилось. Этот ветер был так же постоянен, как нависший над городом смог, исходящий из наскоро слепленных из чего попадя дымоходов. Я одновременно любил и не ненавидел это чёртово отверстие в стене, что мешало мне спать и одновременно помогало сохранять крохи сознания. Не знаю сколько точно я так пролежал, смотря в это крошечное отверстие в реальность, фантазируя о спасении. Но определённо долго. Просто лежал и думал, как однажды, уже очень скоро, кусок дерева, по недоразумению называющегося дверью, выбьют и в комнату ворвётся спасение. Неважно, кто это будет, супергерой, суперзлодей или случайный человек. Неважно. Лишь бы спасли. Герои. Где они? Где эти суки, что должны были спасти меня?! Как там говорили люди? Они наше спасение! Они наше будущее! Герои нового времени. И где эти герои сейчас? Точно не там где должны были быть. Неизвестно, сколько бы я ещё так пролежал, если бы реальность за окном не заволок густой непроницаемый туман. Туман из смога. Туман, который может унести с собой не один десяток жизней, и который может держаться больше двух недель. Такой плотный, словно с обратной стороны не бескрайний мир, а пустота. Словно выхода из этого места просто нет. И глаза, не выдержав непроницаемого серого цвета за стеклом окна, незаметно, сами стали изучать надписи. Почерк у надписей нечитаемый. Слишком спешный и урывчивый, переходящей с невероятно мелкого в огромный, каждая буква была чуть ли не с голову, словно писавший был не в состоянии осознать происходящее. Но, даже наловчившись, слова всё равно не складывались. Сплошная каша из случайных ассоциаций, от чтения которых невыносимо болела голова. Эти надписи. Это треснутое стекло окна и пустота за ним. Этот затхлый запах плесени и гниение. Это пятно моей же… крови, намертво въевшееся в матрас. Всё здесь кричало, говорило, нашёптывало, убеждало и показывало, что выхода нет. Что мне суждено умереть, и моё счастье, если это будет быстро. Хотелось кричать до срыва голоса. Ломать всё вокруг, включая свои кости. Плакать, пока не умру от обезвоживания. Смеяться до потери сознания от удушья. Что угодно. Господи, что угодно! Молю, Господи! Лишь бы не чувствовать это. Лишь бы не быть здесь.***
За стенами то и дело слышались всякие звуки. От громкого смеха и отдельных слов, похоже, этот конченый псих любил поговорить сам с собой, до тихих постукиваний и щелчков, слышных только когда ветер ненадолго затихал. Единственное напоминание, что за пределами бетонной коробки есть жизнь, в которую я почти перестал верить. А время как назло стало настолько медленным и тягучим как болото, что медленно затягивало к себе на дно без шанса выбраться. Возможно, именно поэтому я не заметил изменений. Просто однажды пришло осознание, что голосов стало два. Теперь нас трое. Я, псих и кто-то ещё. Кто-то, кто может спасти меня или добить окончательно. Это заставило слушать. Вслушиваться во все шорохи и малейший намёк на разговор, несмотря на боль в голове и рябь перед глазами. И чем больше я слушал, тем больше мне казалось, что примерно половина из звуков — это один сплошной диалог. Я засыпал под голоса, что-то обсуждающие, и посыпался под тот же разговор, вроде продолжавший даже с того же места. Казалось, что у меня мигрень, и я нахожусь в бреду. Может, так всё и было? Я лежал на кровати в своей квартире, или сошёл с ума и тихо пускал слюни в матрас ржавеющей кровати в психушке. Лучше бы это было так. Когда же голоса затихали, я, чтобы не свихнуться от своих мыслей окончательно, читал надписи. Хотя правильнее было бы сказать, что я пытался их разобрать. Получалось с переменным успехом. Но даже когда получалось понять фразу или целое предложение, оно всё равно не откладывалось в мозге. Слишком уж неправильным оно было. Всё равно, что пытаться понять слова на неизвестном языке. Потом голоса возвращались. И всё начиналось заново. И опять ничего полезного не было, как будто они знают что я их подслушиваю, и эти разговоры должны продлить мои мучения ещё на целую отдельную жизнь. И даже крохи того, что я узнал, только усиливали эту насмешку. Флаг. Это имя повторялось разговоре чаще всего, и, наверное, принадлежало кому-то из них. Странное имечко. Почти как пуля, только букву поменять. Неплохо для слетевшего с катушек психа. Вот только бы знать ещё, чьё оно. Хотя я не удивлюсь, если это имя того урода, что держит меня здесь. Казалось этот адский круговорот будет длиться вечно.***
Пахнет перегаром. Не сильно, а как будто издалека. До боли знакомый запах. Неужели это сон? И нет никакой комнаты с надписями? Я просто заснул на барной стойкой после закрытия, когда убирался. Глухие шаги, буквально выбитые страхом на внутренней стороне черепа, рушат только зарождающуюся надежду. Конечно это, блять, не сон. Сейчас эта тварь подойдёт, скормит мне очередную порцию непонятного дерьма, даст воды и уйдёт на неизвестный срок. Только почему он медлит? Разве мы не отточили эту хуеву систему до идеала? Мне даже не надо открывать глаза, чтобы понять, что он стоит у двери. Но я всё же их разлепляю и подтверждаю свою догадку. Его худая фигура опирается на косяк чтобы не упасть. Пьян. Гораздо больше, чем обычно. Остекленевшие глаза смотрят куда-то в пустоту, а губы расплылись в глупой улыбке. От этого выражения лица у меня даже мелькает мысль, что он забыл про обязательную кормёжку и сейчас просто развернётся и уйдёт. Но нет. Он поднимает ногу и делает два шага ко мне. А его рука сжимает кухонный нож. Желудок сжался до такой степени что меня похоже вывернет прямо сейчас. Даже не дождавшись новой «операции». Он смеётся. Заплетающимся языком отмечая, что моё испуганное лицо довольно миленькое и мне следует больше бояться. Ему смешно. Запугать человека до заикания. Лишить его последней надежды выбраться. Довести до грани. А потом прийти и повторить всё снова и снова, мучительно медленно отрезая от жертвы кусочек за кусочком. Пока она не станет животным. Зверем, которому знакомы только голод и страх. Конечно. Это же так пиздецки смешно. А он стоит. Застыл по середине комнаты, неустойчиво покачиваясь, и лыбится. Взгляд замыленных глаз по телу можно почувствовать почти физически. От него проходят мурашки и выступает холодный, липкий пот. Выбирает что отрезать на этот раз? Довольно широкий выбор однако. Девять пальцев на руках, десять пальцев на ногах. Хотя зачем мелочиться, если можно отрезать сразу ступню или ладонь?! А если постараться, то и голову отсечь удастся! Блять. Но псих удивляет. Его улыбка дёргается, словно искаженная судорогой, и бесследно тает, а рука убирает нож за пояс. Какого чёрта? Что он задумал? Последний метр между нами сокращается быстро. Слишком быстро. Неуклюжее человеческое тело оседает на колени, рядом с низкой кроватью, и его руки тянутся к изголовью, к верёвкам. Перегар ударяет в ноздри с новой силой, а чужое лицо скорее похоже на маску, чем на что-то живое. Отстранённо думая об этом, я не замечаю, как псих отстраняется и встаёт. Но не заметить то, что мои руки резко тянут вверх, а после в сторону, да так, что я падаю на грязный пол, уже невозможно. Потому что это, сука, очень больно. Перед глазами всё плывёт, а голова начинает болеть. Но прийти в себя не дают. Хватая за шкирку и волоча за собой и собирая мной всевозможные выступы, от них явно останется не один синяк. И в конце это «весёлого» путешествия грубо бросая меня в угол с каким-то мусором, от чего я сильно ударился плечом. Эта комната больше моей и на стенах нет надписей. Не многочисленная мебель отодвинута к углам, чтобы освободить место посередине. А в центре комнаты… пентаграмма и тело в ней. Живое или мёртвое, понять сложно, но похоже это и есть один из голосов. Как иронично. Вчера ты говоришь с ним о жизни и разновидностях цветочков и бабочек, а сегодня тебя приносят в жертву во славу Сатане. Или кому они там молятся? Чёрт, я бы даже посмеялся. Но… Я буду следующим. И тут не поможет, что этот псих смертельно пьян. Я не куплюсь на это дважды. Нет! Не снова! Руки связаны между собой, но если постараться… или найти что-то острое. Он убьет меня. Заткнись! Господи, заткнись! Надо найти что-то острое. Я сижу на куче тряпья, состоящего из постельного белья и другой ткани, и это меня не спасёт. Но глаза отказываются верить, а руки, несмотря на сцепленное состояние, залазят в глубь кучи. Что угодно! Мне подойдёт что угодно! Даже кусок стекла. Не может же быть, что в доме пьяницы нет осколка стекла! Стекла не было. Руки проходят по неровному полу, зарабатывая новые ссадины, и ухватываются за что-то намного грубее и плотнее простыней. И вытаскивая это «что-то» я вижу рюкзак. От страха дышать всё труднее. Воздух настолько густой, что вдохнуть получается через раз. Я спешно вытаскиваю всё содержимое рюкзака. Но там только ненужный мусор. Ну должно же там быть хоть что-то! В руку упирается деревянная ручка. Деревянная ручка ножа. Нож. Боже. Резать верёвки сложно. Пальцы дрожат настолько сильно, что нож несколько раз падает и ещё один раз режет правую ладонь, оставляя глубокую царапину, из которой тут же начинает течь кровь. Псих стоит на коленях спиной ко мне. Он молится, то еле шепча себе под нос, то переходя на крик. Его нож неизвестно где, но точно не за поясом. Возможно, он держит его в руках, и как только дочитает свою молитву, убьёт в начале парня в пентаграмме, а потом возьмется за меня. Я убью его первым. Тысячи невидимых иголок входят под кожу рук, а кровь из раны течёт с такой силой, что начинает стекать по рукояти на пол. Плечо тоже ноет и требует более нежного отношения. Похуй. Не сейчас. Только не сейчас. Руки дрожат и всё норовят выпустить нож. Но нет, я не позволю! Костяшки белеют от того, насколько сильно я сжимаю эту чёртову рукоятку. Чтобы подняться на ноги приходится опираться на стену. Первый шаг даётся невыносимо трудно и больно. Ноги больше похожи на отвратительные куски мяса, чем на что-то чем можно управлять. От очередного крика молитвы подгибаются колени, и мне многого стоит удерживать вертикальное положение. Меня шатает, и со стороны это наверняка выглядит забавно. Но в реальности это не так. Под ступнями как будто куча осколков и гвоздей, впивающихся в тёплую плоть. Чужая спина всё ближе и ближе. Один удар. Всего один. Холодный металл входит в шею с отчётливым, даже оглушительным, хрустом. Чужие руки дёргаются и сцепливаются вокруг раны, в попытке остановить кровь. Но это не помогает. Ещё мгновение назад нормальная молитва превращается в крик боли, но и он не продолжается долго. Он успевает подняться с колен и развернуться в мою сторону, встречаясь взглядом. Холодным и уже застывшем. Тело, заваливаясь в бок, падает на пол. Мертв. Я его убил. Мои руки. Они в крови. Его крови. К горлу подступает тошнота, а в глазах темнеет. Но перед этим мне чудиться яркая вспышка света, словно комната неожиданно загорелась. А потом всё погружается во тьму.